Текст книги "За Тридевять Земель"

Автор книги: Игорь Скарбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

«Гишпанцы, не имея средств вытеснить силою пришельцев с земли, которую почитают своею, прибегли к другому, медленному, но верному способу: они начали окружать Росс новыми миссиями, которые, стесняя заселение сие со всех сторон, отнимут у него возможность распространяться и заставят, наконец, покинуть заведение, которое, развлекая силы колоний, в теперешнем его виде не может им никогда принести значительной пользы; да и при большем распространении может доставлять такие только статьи, которые и без того торговлею безубыточно приобретать можно»,– писал капитан‑лейтенант флота Российского граф Ф. П. Литке. В 1818 году, во исполнение коварно задуманного плана, выстроена была «ничтожная миссия» Сан‑Рафаэль, расположенная на расстоянии двенадцати лье южнее бухты Бодега‑Румянцева. В следующем году заложили миссию Сан‑Пабло, за ней – Сан‑Лоренцо и Сан‑Игнасио. В августе 1823 года францисканцы Алюрос и Фортуни основали миссию Сан‑Франциско Солано в расстоянии тринадцати лье к северу от Сан‑Рафаэля. Затем были заведены миссии Сономи и Санта‑Роза в расстоянии шести лье от земель Колонии Росс. Однако на большее ни у миссионеров, ни у губернатора не хватило ни людей, ни средств.

За всем изложенным ни планам Н. П. Резанова, ни проектам Д. И. Завали‑шина не суждено было осуществиться. Тем более что медлительная тогдашняя дипломатия не поспевала за калифорнийскими событиями, начиная от отделения Мексики от Испании 28 сентября 1821 года и кончая провозглашением ее республикой в 1824 году. По мнению барона Ф. П. Врангеля, «препятствия были бы устранены, если б наше правительство вступило в прямые сношения и переговоры с правительством Мексики. Переговоры эти были тем необходимее, что требования об оставлении Росса не прекращались». Немедля по отделении Мексики от Испании прибыл в крепость Росс в сопровождении многочисленной свиты дон Августин Фернанд де Винцент – посланец полковника А. Итурибде, провозглашенного тогда императором Мексики Августином I. Поинтересовавшись, есть ли у правителя бумаги от гишпанского и российского дворов на право занятия сих земель под селение и «не получив удовлетворительных объяснений по этому предмету, он потребовал, чтоб селение Росс было снято в продолжение шести месяцев, грозя в противном случае прибегнуть к мерам принуждения». Главное правление Российско‑Американской компании, в который уже раз, вошло с представлением к графу Нессельроде о возобновлении переговоров с Фердинандом VII, на что был получен исчерпывающий ответ: «Его Величество изволили признать бесполезным заводить об оном ныне прения с Гишпанским правительством, поелику власть Его, при настоящих смутных обстоятельствах в Американских Его владениях, не простирает на оные своего действия». Что до мексиканского правительства, то «мы ни в какие сношения с ним не вступаем и, следовательно, не можем обратиться к Нему и по делам, относящимся до прав Наших над селением Росс и над землею, оным занимаемой».

Из «Записок» Д. И. Завалишина:

«Подчинение Калифорнии России принесло бы собою значительные выгоды... Всем разумеющим дело известны были причины, по которым ключ ко владычеству над Великим океаном надобно было искать не на азиатском берегу, а на западном берегу Северной Америки. Только на этом берегу, даже далеко к Северу, можно было найти никогда не замерзающие гавани, допускающие во всякое время свободный вход и выход. Что касается до Гишпании, то единственное средство, как они сами видели, состояло в том, чтобы соединиться с Россией. Все, что разумно могли желать они, было бы им обеспечено. Монахам были предоставлены доказательства веротерпимости России, имевшей у себя несколько миллионов католиков, военным являлась возможность зачисления на службу, постоянное пребывание судов увеличило бы средства жителей и дало бы поощрение хозяйству, сделав его более выгодным и так далее. К чести гишпанцев надобно сказать, что все условия, или точнее сказать, покамест еще желания, какие выражали в разговорах со мною влиятельнейшие из них, были как нельзя более удобоисполнительны и разумны. Такими признали их в свое время Н. С. Мордвинов и тогдашние директора Российско‑Американской компании. Разумеется, если бы правительство согласилось на присоединение всей Калифорнии, то, по возвращении моем в Калифорнию или по прибытии другого какого‑нибудь уполномоченного лица, должен быть заключен письменный договор, подобно договору, который гишпанский губернатор самостоятельно заключил с Хлебниковым...»

X

Кесадилья, олья подрида и не слишком глухой муж. Каноник миссии Сан‑Рафаэль. У подножия белых гор. «Приют Сатаны». Тойоны в Форте Росс.

В комнате, где ночевал Ветка, не было ничего любопытного. Только на одной из стен висела конская сбруя: уздечки, стремена, чепраки, шпоры, седла, подковы самых различных форм. Кабы покопаться, так, верно, нашлась бы и знаменитая римская солеа – самая старая, дошедшая до нас защита для лошадиных копыт в виде «железного башмака», крепившегося ремнями. Зевая и потягиваясь, Ермей, сам того не замечая, очутился на веранде, где на ступеньках сидела какая‑то толстая метиска с пахитоской в зубах. На промышленного она не обратила ровным счетом никакого внимания. Во дворе возле риги, увешанной по стенам стручковым красным перцем, два оборванных индейца резали тонкими ломтями и вешали на жердочки для сушки слегка подсоленное мясо. Другие работники, затеплив очаги, принялись готовить завтрак: для себя, хозяев и званых‑незваных их гостей. Пожилой испанец прилаживал разрубленные, обильно сдобренные острым перцем и чесноком куски кролика на решетке, устроенной прямо на углях. Печи в Испанской Калифорнии не в заведении, и потому пища будь то мясо или тонкие кукурузные лепешки, поджаренные на чугунной доске, готовилась обычно под открытым небом.

Ана‑Тереса позвонила в позолоченный колокольчик, приглашая здешних обитателей и постояльцев к столу. На закуску подали традиционную кесадилью – твердые, как подошва, выпечки из зеленого сыра. Следом за ней на старинных серебряных блюдах грубой мексиканской работы пришло две смены горячего. По примеру хозяйки гости потянулись со своими ложками на середину стола. От знаменитой испанской ольи подриды – тушеных овощей, приправленных мясом, салом и безмерным количеством острого стручкового перца, у промышленных после первых же ложек были совершенно ободраны рты. В себя пришли только благодаря ледяной воде с добавлением вина, которой испанцы по обыкновению запивали каждое блюдо.

Откушав, сотрапезники отправились под блаженную сень деревьев. Расположившись на зеленом бархатном ложе, с ленивым удовольствием внимали они доносящимся со стороны риги мелодичным аккордам. Испанец без гитары – не испанец. Никто не заметил, как хозяйка и одноглазый поляк отделились от общества...

Под развесистым мескитовым деревом, на границе окружавшего эстансию сада и большого огорода, располагалась экзотическая беседка. Крышей ее, сплошь увитой лозами дикого винограда, служил навес из панциря невероятных размеров черепахи; пол представлял собой срез пня мамонтового дерева – секвойи. В саду росли персики, вишня, миндаль; по краям единственной аллеи сажен в сорок‑пятьдесят стройными рядами стояли лавры и кипарисы. В огороде наемные индейцы‑винтуны собирали какие‑то земляные плоды и укладывали их в запряженный волами скрипучий возок на аршинных колесах.

...Некоторое время прошло в молчании. Лешек Мавр сомневался, с чего начать свое повествование о горькой участи великого магистра Вселенского Ордена Восстановления. Ана‑Тереса, задрапированная в кружевную накидку, не поднимала глаз от рукоделия; безымянный пальчик правой руки прелестной донны украшал изящный позолоченный наперсток, доставленный из Швабии сэром Симпсоном Джорджем – тем самым английским баронетом, от которого в свое время донья Кончита Консепсьон узнала подробности трагической гибели в далеких заснеженных сибирских землях своего суженого. (Впрочем, на сей счет имеются и иные суждения.) Легкий ветерок доносил благоуханный аромат амбры. Собравшись с духом, Лешек расстегнул кожаный карман фальдрикеры и протянул хозяйке черепаховый гребень, инкрустированный по краям мелкими полудрагоценными камешками. Ана‑Тереса чуть слышно вскрикнула и заслонила вмиг воспламенившееся лицо блондовым рукавом. В ее памяти тотчас воскрес невысокий, коренастый человек в мундире офицера российского флота с короткой шпагой, треугольной испанской шляпой на голове и красным шарфом на шее. Она вспомнила ту ночь, когда подарила своему возлюбленному этот старинный гребень и шелковую подушечку для коленопреклонения с собственноручно вышитым на ней пламенеющим Сердцем Иисусовым. Откуда было знать прелестной испанке, что в самом скором времени последняя окажется в руках шефа жандармов, начальника III отделения графа Бенкендорфа и будет приобщена вместе с прочими вещественными доказательствами к материалам по делу декабристов... В едва уловимом движении прекрасных губ поляк прочел имя великого магистра Вселенского Ордена Восстановления.

...Казалось, целую вечность продолжался этот разговор. Когда же, поднявшись наконец, обменялись они церемонным «аста ла виста» (До встречи), Ана‑Тереса негромко сказала:

– Наверное, вам интересно будет узнать, что недавно у меня гостил старый знакомый дона Деметрио,– тень грустной улыбки прошла по лицу донны.– Мы с ним долго говорили об отважном русском офицере, так близко к сердцу принимавшем судьбы индейцев... Да! – словно припомнив что‑то, добавила она.– Апихойбо приходил не один. С ним был молоденький русский монашек...

– Римма?

– Да...– проговорила она неуверенно.– Вроде бы так называл его Помпонио.

– Помпонио! Знаменитый и неуловимый вождь мивоков?

Ана‑Тереса согласно кивнула головой.

– Час от часу не легче. Куда же они делись?

– А вам это очень нужно знать?

– Да, разумеется. Римма – мой друг, и я не могу не беспокоиться за него. Ана‑Тереса задумалась. Лицо ее сделалось чрезвычайно серьезным.

– Хорошо, я верю вам. Учтите, проговорившись, вы рискуете погубить многих... Путь не ближний, но я приготовлю вам завтра лошадей и проводника. Вернее, проводницу,– улыбнувшись, добавила она.

Выходя из беседки, Лешек едва не споткнулся об Алларта Беркса, неприметным образом устроившегося на ее ступенях и покуривавшего неизменную свою пахитоску. Он, казалось, самым сосредоточенным образом наблюдал за работавшими на огороде винтунами. Поляк обратился назад, но Ана‑Тереса, улыбнувшись, знаком дала понять, что муж ее глуп и глух, а потому не следует обращать внимание на его присутствие.

Под копытами лошадей, несущих наших героев вперед, навстречу новым приключениям, расстилался бесконечный ковер кудрявой мескитовой травы. То и дело встречались на пути белоцветные чапарралевые заросли и, обожествленные ацтеками, гигантские кактусы. Среди удивительнейших историй, коими Лешек Мавр беспрестанно потчевал своих спутников, было повествование и о том, как в свое время король Монтесума I приносил в жертву этим колючим представителям флоры юных девушек, окропляя их кровью корни волшебных растений. Кстати сказать, волшебными они именовались отнюдь не случайно, ибо не раз спасали блуждающих по пустынным, безводным просторам путников от смертельной жажды.

Уже далеко за полдень, когда позади остался добрый десяток миль, повстречали путники небольшой отряд испанцев, сопровождавший монаха, восседающего на ослепительно белом меске. Темно‑коричневая сутана монаха была перепоясана толстой пеньковой веревкой, на боку висело мачете без ножен, продетое в железное кольцо. Святой отец был худым и необычайно длинным. Ноги монаха, обутые в грубые сандалии, едва не доставали земли. Никострат припомнил его. То был каноник из миссии Сан‑Рафаэль, ближайшей к Сан‑Игнасио. «Чего бы это ему надо было забираться в этакую глухомань?» – подумал промышленный и поделился своими мыслями со спутниками. Однако сообщение его вопреки ожиданиям не произвело ровно никакого впечатления.

– Нам‑то что за дело? Путешествует себе его преподобие, и господь с ним,– пожал плечами Ветка.

Впрочем, Лешеку путешествующий монах почему‑то сразу не понравился, хотя и не мог он толком разъяснить даже самому себе почему. Смутное, нехорошее предчувствие чего‑то дурного заползло ему в душу, и он никак не мог от него отделаться...

По всему было видно, что испанцы направляются на эстансию Алларта Беркса и поспешают добраться туда раньше наступления сумерек.

Переночевав у платановой рощицы с запыленной листвой, путники закусили по примеру индейцев несколькими ремнями высушенного на солнце мяса и поджаренной кукурузной мукой, предварительно замешенной на воде. Провиант, полученный на дорогу в эстансии, решено было сохранить до другой оказии. Дальнейший путь пролегал среди зарослей диких розовых кустов и благоухающих розмаринов; потом на смену им пришли маки. Когда же приблизились к горной гряде, природа как‑то разом вся пожухла, порыжела, стала унылой и однообразной. От одуряющей жары воздух сделался мутноватым. Монотонные порывы ветра несли красноватую пыль по всему равнинному пространству, которое только мог охватить глаз человеческий. Ни зверя, ни птицы, ни жужжащих метляков... Разве что одинокие ящерицы, перевернувшиеся на спину и остужающие столь незатейливым способом свои обожженные о раскаленную землю конечности, да некоторые членистоногие паукообразные, напоминающие по внешнему виду скорпионов.

У закаменелой от зноя дороги, подле сколоченного из двух кипарисовых досок простого католического креста (то ли могила безвестного путника, то ли придорожный знак – не поймешь), экспедиция разделилась. Ермей Ветка и Лешек Мавр в сопровождении Чик‑о, которую дала промышленным в провожатые Ана‑Тереса (в случае встречи с индейцами, по словам донны, риск будет минимальным), направились к подножию видневшихся вдали Белых Гор. Остальным же, ведомым старовояжным заказчиком Никостратом, предстоял путь на северо‑запад до ранчо Черных. Потом, продвигаясь на север, вдоль береговой линии Великого Восточного океана, минуя ранчо Костромитинова и переправившись через Славянку, они должны были выйти к ранчо Хлебникова. А там уже рукой подать, меньше двадцати верст, до Росса.

...У самого подножия гор, где недвижно, словно часовые, стояли гигантские секвойи с обломанными луковичными верхушками и вековые сосны, ветра не было. Природа снова позеленела. Зато почти все время, пока путники приближались к поднимавшейся в гору конной тропе, стоял, полностью затопляя собой равнинное плоскогорье, белесоватый густой туман.

Про ущелье Белой Сьерры ходила дурная молва. Лишь изредка появлялись здесь солдаты в поисках беглых индейцев; по возвращении же испанцы частенько недосчитывались своих товарищей...

«Ана‑Тереса была права, предупреждая о возможности неожиданных встреч, при которых свободно можно угодить под стрелу атлатля», – одновременно подумали Лешек и Ветка, когда копыта их лошаков, ведомых в поводу, прогромыхали по мосту из туго натянутых бычьих кож, перекинутых через глубокую пропасть. Краснокожие воины в набедренных повязках из козьей кожи с суровыми каменными лицами препроводили их до резиденции Помпонио...

Вообще‑то мятежные индейцы весьма благосклонно относились к россиянам, которые одаривали их детей, а при случае заступались и перед монахами‑францисканцами. Часто симпатичные и приветливые язычники оказывали промышленным добровольную помощь, как в путешествиях, так и в работах на ранчо или в самом Россе. Краснокожие, подарившие Дмитрию Завалишину «пояс вождя», говорили ему, что в случае распространения территории русской колонии, хотя бы и к северу, они целым племенем переселились бы туда.

Хозяин и гости молча сидели на домотканых шерстяных одеялах, дожидаясь, когда принесут пристойные такому случаю яства: хмельной ягодный напиток толоачо и дурманящие лепешки из мякоти кактуса – пейотль. На плечи Помпонио, несмотря на довольно теплое время, была накинута шкура пумы мехом внутрь, на ногах – мокасины из оленьей кожи – обувь легкая и исключительно удобная при скитании по узким горным тропам или обманчивым лесным дебрям. Рядом лежало опахало из совиного хвоста – непременный атрибут апихойбо. Пожилая индианка, прикрытая одним травяным жгутом, обернутым несколько раз вокруг бедер, поставила пищу и пошла прочь из типи. Помпонио знаком указал гостям, что можно приступать к трапезе. Чик‑о сидела на корточках поодаль. Теперь на ней была красивая, украшенная иглами дикобраза короткая юбочка из шкуры серны с узорчатым пояском и бахромой.

– ...Ружья и еще раз ружья – вот все, что нам нужно,– повторял Помпонио, перебирая, словно четки, белую снизку вампума.– Но где их взять? У нас одни ножи и атлатли. С ними много не навоюешь. А нам нужны ружья, свинец и порох. Где их взять? Разве что у рыжего Йорта. Но ему нужно золото!

– Разве шкипер торгует оружием? – спросил Ветка. Тойон только плечами пожал.

– Бостонец будет торговать чем угодно и с кем угодно, хоть собственной душой с самим дьяволом, если у того будет достаточно золота. Он ненавидит нас, это правда. И не устает при случае повторять: «Эль мехор индио, эс эль индио муэрто» (Самый хороший индеец – это мертвый индеец). Но за золото...

– Откуда у него может быть столько оружия?

– А вы загляните в трюмы его «Изабеллы», в крюйт‑камеры и бомбовые погреба. Я как‑то полюбопытствовал...– Возведя глаза к закопченной конусообразной верхушке типи, Помпонио многозначительно присвистнул.

– До нашего «Приюта Сатаны», как называют наш лагерь йори, им не добраться,– добавил он немного погодя.– Но от этого не легче нашим братьям в неволе...

– А если золото будет?..– впервые подал голос Лешек Мавр.

– О! Тогда мы победим тамариндос! И выгоним их с земель наших предков вместе с проклятыми монахами! Кровью своей заплатят за свои злодеяния и подлые предатели – вакеры! – гневно воскликнул он. Но тут же погасил свою вспышку.– Золота, увы, нет...

Чик‑о переводила. Римма слушал молча, мало что понимая, но кое о чем все же догадываясь...

Приглашенные Трофимом Лопотовым, помощником правителя и приставником Российской колонии, тойоны дружественных калифорнийских племен сидели в просторной горнице, где на широком, покрытом узорной скатертью столе заранее расставлены были ставцы и скудельники со всевозможными угощениями.

Хорошо зная индейский обычай никогда не начинать разговор с того предмета, который тебя собственно интересует, Лопотов повел речь окольным путем. В конце концов пришел он к тому, что россияне‑де имеют в мыслях основать некое заведение, для которого потребны будут руды разные...

– Прослышан я, что в старое время миссионеры отыскивали где‑то оные, имели в горах свои разработки. Небезлюбопытно было бы взглянуть на те места...

– Апихойбо хочет идти по пути черных балахонов? – после довольно длительного размышления спросил тойон Гем‑ле‑ле.

Припомнив, что именно так называли индейцы отцов‑иезуитов, первыми из европейцев обыскавших эти земли, приставник согласно кивнул.

Тойоны снова надолго замолчали, будто мысленно советуясь друг с другом. Наконец Гем‑ле‑ле, обращаясь к молодому тойону с более светлым, нежели у всех прочих индейских вождей, цветом кожи, видимо кабокло, промолвил:

– Я сказал. Теперь, может быть, скажет брат мой Бледный Желудь... Тойоны Вале‑лие‑лье и Аамат‑тин согласно закивали, одобряя столь мудрое решение своего старейшины.

Чу‑чу‑оан, слегка помедлив, словно припоминая что‑то, повел свой рассказ. Начал он издалека, с малопонятного предания о вражде Духов Гор и Духов Подземелий. Долго говорил тойон‑кабокло, повествуя своим причудливым гортанным голосом про таинственные города Сиболлы, скальные башни и золотые замки, бесследно исчезнувшие великие цивилизации хохокам, каньон Мертвецов – дель Муэрто, руины, говорящие человеческими голосами, пещеры Мумий и долины, где обитает могучий дух ветра Йапонча. Много еще о чем поведал молодой вождь. Разум индейца, как известно, редко прибегает к обобщениям; необходимо большое скопление фактов и весьма частое их повторение, прежде чем осознает он их во всем значении. Неожиданно прервав свою речь, Чу‑чу‑оан обратился к Лопотову:

– Если апихойбо говорит о рудниках, оставленных черными балахонами, то показать дорогу туда может разве что один Гамбузино. Мой народ не знается с Духами Подземелий. Но там,– индеец с сомнением покачал головой,– нет больше золота. Однажды черные балахоны заставили апичуйбо снова показать им туда тайную дорогу. И они пошли. Гамбузино вернулся. Черные балахоны – нет. Впрочем...

– Смотри, апихойбо,– заметил на прощание Гем‑ле‑ле, укутывая свой тяжелый калюмет из кости Мамонтова бивня,– не опоздай: Гамбузино стар, и скоро... может статься, даже очень скоро путь его проляжет в Неведомое, где Злые Силы вечно воют в темном дремучем лесу, в Страну Теней, где он сделается апичуйбо Вечной Обители Мертвых...

В то самое время, когда индейские тойоны откланивались в крепости Росс, длинноногий монах доносил настоятелю миссии Сан‑Игнасио подробности последних событий на эстансии, которыми снабдил его преданный и добропамятный колонист Алларт Беркс. Падре Мариано де Эррере оставалось уповать лишь на время да удачливый случай. В том, что таковой не замедлит воспоследовать, он ничуть не сомневался...

Часть третья

В горах Сьерра‑Невады

XI

Типи на озере. Гамбузино. Предание о Черном Балахоне. Покинутая хижина. Призраки подземелья. Исчезновение послушника

Ермею Ветке всю ночь снилась сущая нелепица, чертовщина какая‑то: то видит он императора Александра Благословенного в сермяжном платье и лаптях на босу ногу, то падре Мариано верхом на метле стучится в крепостные ворота Росса, а за ним будто целая рать идолов поганых, диковинных, в шапках крученых, иезуитских.

Еще не подавали голоса первые петелы, а Ермей Ветка с Лешеком Мавром в сопровождении проводника‑винтуна находились далеко к востоку от российских пажитей. Каньоном Комолой Коровы вышли они к устью невеликой речушки, где индейцы обыкновенно били своими двузубыми тростниковыми острогами рыбу, а также строили запруды со сквозными отверстиями, к которым прилаживали неплотно сплетенные, легкие, конусовидные корзины‑саки.

Хотя путь предстоял и не близкий, в дорогу взяли лишь самое необходимое: немного охотского провиянта (сахара, бобов, соли и кофе), жаровню‑огнянку да оружие на случай нечаянных встреч. В остальном полагались на тойонов, обещавших по ходу пути снабжать россиян потребным продуктом.

Спугнув ненароком в чапаррале пернатый выводок и переправившись по шиверу на другой берег, путники двинулись вверх по реке, то и дело натыкаясь на сухие коряги и поваленные давней бурей деревья. Пройдя таким образом с полверсты и поворотив вправо, выбрались они к небольшому пресноводному бобровому озерцу, связанному проливом с одним из притоков Рио‑дель‑Сакраменто.

Погода была дивная. На небе ни облачка. В краю зеленых долин, уютных рощ и густых лесов, зажатых горами Прибрежного Каскадного хребта и Сьерра‑Невады, неизменно дул ласковый южный ветер. Легкая дымка поднималась в этот ранний час над тихими озерными водами, такими прозрачными, что можно было в самой глубине их разглядеть каждый камешек, каждую рыбешку. На северо‑востоке, за беспредельными долинами Сакраменто, поднимались горы, казавшиеся отсюда белыми от подножия до самых вершин. Царящая вокруг тишина нарушаема была лишь легким шелестом зеленых дубрав да нежным щебетом райских пичуг. Природа предстала перед путниками во всем своем великолепии, блистая первозданной красотой и силой! Невольно засмотревшись на это нерукотворное диво, россияне только и могли вымолвить:

– Лепота!..

На противоположной стороне, в том самом месте, где ручей, истекающий из озерца, терялся в густой поросли подступавшего к самой воде леса, на небольшой поляне увидели они несколько типи. Столбы дымов предвещали добрую погоду. Обогнув озеро, путники по узкой, поднимавшейся по невысокому склону тропе скоро добрались до селения индейцев‑помо. Тойон Гем‑ле‑ле, как и его собрат Чу‑чу‑оан, сдержал слово: десять индейских воинов‑кашайя, вооруженных атлатлями и обсидиановыми мачете‑пальма, были готовы сопровождать бледнолицых. У одного из краснокожих, судя по всему, старшего, было даже старинное кремневое ружье.

Караван, ведомый бывалыми следопытами, пробирался лесными извилистыми тропами. На пути встречались то дубовые рощи, то роскошные лощины и луга, на которых мирно паслись стада непуганых буйволов, то низменные, покрытые тростником равнины, а то и вовсе топи непролазные, коими так же богата калифорнийская земля.

Место, выбранное для ночлега, оказалось настоящим заповедником древесных дикобразов. Посреди ночи у самого уха Ермея Ветки неожиданно раздалось громкое мычание. Промышленный поднялся на локте и прислушался. Скоро звук повторился, но уже тише. Следом, словно отзываясь, раздалось сразу несколько похожих на стоны голосов...

– Что это?

– Колючки проснулись,– пояснила дремавшая по соседству Чик‑о,– колючие поросята...

Диковинные эти звери не похожи ни на одного из четвероногих обитателей Старого Света. Буроватого окраса, с толстым колючим хвостом и массивным метровым туловищем, унизанным тонкими иглами, от которых, случалось, гибли и довольно крупные звери. Индейцы ценят толстяка, или колючку, как они его называют, и за съедобное мясо, и особенно за иглы – для украшений.

Поутру проводник‑винтун развязал узел самодельного каната и отшвартовал плот на середину небольшой реки.

Речушка, вдоль берегов которой шумел дремучий лес, часто петляла; одна излучина то и дело сменялась другой. Обычно шли на шестах, но иногда течение сужалось до таких пределов, что подступавшие к самой воде деревья и кустарники образовывали над головой настоящий зеленый свод, так что приходилось продвигаться «на руках», то и дело хватаясь за растопыренные во все стороны ветви...

Минуло несколько суток. Путники наши шли и плыли, плыли и опять шли... Наконец к вечеру очередного дня достигли они довольно значительного озера, упрятанного среди обрывистых, лесистых холмов. Прибрежная полоса была сплошь изрезана глубокими заливами и заливчиками. Взошла луна. Серебристые лучи ее скользили по матово‑мерцающей озерной поверхности с призрачными тенями от неподвижных лесных великанов. Необъятны и таинственны просторы этого края. Проводник указал Лешеку и Ветке в сторону, где чернели громады скалистой Сьерры, пояснив, что до цели их путешествия осталось расстояние не более двух десятков полетов стрелы атлатля...

...Старик весь высох и превратился в мощи с едва теплящейся жизнью. Казалось, что дух вот‑вот покинет свою бренную обитель. Лицо его цвета камней пустыни будто оцепенело и в неподвижности могло соперничать с суровым покоем окрестных вечных скал. Скальное жилище Гамбузино буквально висело над пропастью; в пустых, вырубленных самой природой окнах‑пробоинах, напоминающих мертвые глазницы, обосновались совы. Как Гамбузино жил в этой каменной пещере в сообществе одного лишь верного своего стража – гремучника? Кто носил ему пищу? Как согревался он, когда еженощно отходил на покой в глубокую каменную нишу, которую вырубил для себя давным‑давно, будучи молодым и сильным? Над ложем и будущей могилой старца зловеще нависали слоящиеся камни, готовые в любую минуту обрушиться и погрести под своими обломками тело, в котором пока еще сохранялась крупица жизни. Он не боялся смерти, так как свято верил в предсказание Ведуна древних людей ансази, жителей исчезнувшего города Лу‑ка‑чу‑кай, что означает «место с зарослями белого тростника». Ведун не мог ошибаться, и вот его предсказание сбылось – Гамбузино держит в руках священную трубку с мундштуком из самородного золота, оканчивающуюся изображением головы мамонта, которого много‑много лет назад приручили ансази. Теперь он должен выполнить то, что повелит ему посланный, и удалиться в Страну Теней, в Вечную Обитель Мертвых. Он устал жить и устал ждать, он счастлив, что не увидит завтрашнего дня...

Так говорил старик Гамбузино, со священным трепетом уставившись на святыню, переданную ему проводником‑винтуном.

– Что за чертовщина! – негромко воскликнул Ермей Ветка.

– Обыкновенное колдовство,– пожал плечами Лешек.– Но надо действовать, старик приготовился умирать и, верно, в самом деле не доживет до утра. Это мне доподлинно известно: если индеец порешил, что умрет, то умрет непременно и в точно установленный им самим срок...

Узнав, что требуется от него, Гамбузино задумался. Некоторое время он стоял молча, едва заметно пошевеливая губами. Потом некое подобие улыбки скользнуло по его изможденному лицу. Он словно закончил разговаривать сам с собой, и только последняя фраза досталась слушателям:

– Странно... это никому не приносило добра... однако я должен выполнить волю пославшего...– При этом он снова взглянул на свой таинственный амулет.– Но сначала выслушайте мой рассказ...

Давным‑давно это было... и быль та уж много лет как чапарралем заросла... Вскоре после того, как краснокожие узрели первых бледнолицых, поселился неподалеку от этих мест один черный балахон. Жил он скромно, много читал, проповедовал. Был у него в услужении молодой индеец‑винтун, который, случалось, ходил от этого падре в гости к своим соплеменникам. Вот однажды – а дело то было после обедни – увидел черный балахон в закристии небольшую плетеную корзинку с блестящим песком. Поначалу не обратил он на это особенного внимания. Но как‑то пришлось писать ему письмо к одному из своих в Мехико. Грамотку ту, дабы быстрее просохла, посыпал святой отец тем самым песком. А надо сказать, краснокожий служка его всегда и во всем старался угодить своему падре. Видя, что тот нашел такое диковинное употребление песку и посыпает им таинственные знаки, сказал про это другим индейцам. Тогда почти всякий, кто приходил беседовать с черным балахоном, не предвидя ничего дурного, стал приносить ему горстку песку... Так‑то оно, стало быть, так, да только человек тот, к которому писано было письмо, видно, сразу смекнул, в чем здесь дело, и приписал в ответе: «Верно, ты очень богат, что посыпаешь письма свои золотом...» Тут и до падре того дошло, что это был за песок такой. Он было стал расспрашивать, откуда‑де этот блестящий песок. Но узнать тайну было непросто: видно, чуяли краснокожие, что золото откроется бледнолицым на пагубу им самим, и потому долго не хотели исполнить желание черного балахона. Падре был этим весьма недоволен и непременно требовал, чтобы ему показали дорогу. Наконец индейцы уступили: «Падресито! – сказали они.– Мы тебя так любим, что, пожалуй, отведем на то место, где есть этот песок, но с тем только условием, чтобы ты позволил завязать себе глаза». Черный балахон согласился. Тогда индейцы на носилках понесли его в горы. Они пришли к пещере, из которой вытекал ручей. Там ему развязали глаза. Золото ослепило черного балахона: перед ним горели самородки, и сам он ходил по сверкающему песку. Поражен был иезуит, и предался он золотым мечтам, пока не услышал голос старшего из винтунов: «По любви нашей к тебе, падресито, мы сделали то, чего ты хотел; бери же отсюда столько, сколько ты сможешь забрать – хоть все! Но учти, в другой раз мы тебя сюда не принесем!» Здесь увидели индейцы, как изменился их падре: всегда добрый и ласковый, при виде золота он стал злобным и нетерпимым. Но напрасно он просил и приказывал: проводники, забрав золота для него столько, сколько могли унести, снова завязали ему глаза и отправились в обратный путь. Но черный балахон был хитрее, чем полагали краснокожие: в то время как индейцы несли своего падре, он ронял на дорогу зерна своих четок... Потом по следам этих четок пошли другие черные балахоны. Они начали ловить индейцев, как делают это теперь тамариндос, заковывать их в железа и отвозить на прииски.