Текст книги "За Тридевять Земель"

Автор книги: Игорь Скарбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Во многих случаях монахи‑миссионеры противопоставляли себя светским властям, стремясь высвободиться из‑под их опеки и образовать некое подобие теократии, «государства в государстве». Характеризуя определенную часть духовенства, «по большей части беспокойного нрава и предосудительной нравственности», К. Т. Хлебников писал: «Распри и брань отцов между собою, преданность некоторых из них к пьянству и плотскому распутству не могли также служить примером, достойным подражания». Трудные условия жизни, междоусобицы да, вдобавок еще, постоянные, раздоры с главным правителем – все это привело не только к отвращению местных жителей от церкви божией, но и вовсе к прекращению службы в Кадьякском храме.

Не внесла существенных изменений и визитация Н. П. Резанова, который ни своей властью, ни авторитетом не мог сдержать поток жалоб, посылаемых духовенством своему начальству в Санкт‑Петербург. Так, в секретном донесении иноков на имя митрополита Амвросия говорилось: «Кроме внушения алеутам многих укоризненных нелепостей, кои только могли быть выдуманы со стороны Компании к посрамлению чести духовных... члены миссии оказались предоставленными самим себе и питались в основном овощами с возделываемого ими огорода, морской и речной рыбой, которую сами ловили, и собранными в лесу грибами». В донесениях Священному Синоду, пересылаемых затем в высшие правительственные инстанции, вскрывались факты, которые Главное правление РАК вряд ли стремилось предать гласности: о притеснениях алеутов, о лихоимстве и казнокрадстве компанейских чиновников... Нередко сами миссионеры настраивали местных жителей против светской власти. Не мудрено, что

Главное правление Российско‑Американской компании не оставалось в долгу. «Одного двора собаки – ни дня не проживем без драки»,– сообщал о своих взаимоотношениях с монахами правитель Кадьякской конторы Степан Никифоров.

Надо думать, потому и весьма сдержанно отнеслось Главное правление РАК к предложениям Синода об умножении числа миссий и миссионеров в Русской Америке. Более того, оно даже просило ограничить беспрестанные поездки святых отцов по островам. Ибо, как говорилось в одной из записок на имя обер‑прокурора Синода, «ездят сии посетители под видом осмотра, не имеют ли в чем нужду тамошние жители, и будто бы для проповеди, а вообще для получения меховых вещей на табак и водку».

Шли годы. Остатки Первой Кадьякской миссии, дряхлые старцы, не могли уже окармливать свою духовную паству, не могли совершать дальних и небезопасных путешествий... В 1840 году по постановлению Священного Синода вместо викариата была образована Камчатская епархия, объединившая приходы Камчатки, Охотска и Русской Америки. Через год к месту своего первого архипастырского служения отбыл епископ Иннокентий (Вениаминов) – наиболее яркая фигура из представителей духовного сословия за всю историю существования Русской Америки. В новоучрежденной епархии своей владыко уже не застал никого из Первой духовной миссии...

Будущий митрополит Московский и Коломенский, автор знаменитых «Записок об островах Уналашкинского отдела», владыко Иннокентий (в миру Иван Евсеевич Попов‑Вениаминов) родился 26 августа 1797 года в деревушке Агинское Иркутской губернии, в бедной пономарской семье. Обучаясь в семинарии, он попутно приобрел специальности плотника, кузнеца, механика, часовщика, что позже немало пригодилось в его апостолических странствованиях. В Русскую Америку молодой батюшка прибыл в 1824 году. За год островитяне у палатки под руководством отца Иоанна воздвигли церкву из кирпичей, им же самим и изготовленных. Инок уже тогда довольно знал по‑алеутски. Позже он написал «Грамматику языка народностей Алеутских и Лисьих островов», «Заметки о языках колушанов и кодьяков», перевел Катехизис и Евангелие от Матфея, составил алеутский букварь и сочинил для туземцев знаменитую проповедь «Путь в Царствие Небесное», выдержавшую сорок семь изданий! В 1840 году, овдовев, отец Иоанн постригся в монахи и принял имя Иннокентия; в конце того же года он был хиротонисан во епископа. Возвратившись в Русскую Америку, владыко продолжил свою просветительскую деятельность: учредил новые школы и училища, изучал быт, нравы и материальную культуру туземцев Аляски и Алеутских островов. Научные заслуги этого выдающегося иерарха Русской церкви общепризнаны, труды его переведены на многие языки. Владыко Камчатский, Курильский и Алеутский с большой теплотой отзывался о коренных жителях Америки. «Чем больше я узнаю туземцев,– писал он митрополиту Московскому Филарету (Дроздову),– тем больше люблю их и тем больше становлюсь убежденным, что мы со всею нашей просвещенностью значительно отклонились от пути к самосовершенству и вряд ли сознаем это, в то время как многие «туземцы» гораздо чище морально, чем многие «просвещенные» люди... Учить всех детей простых людей – эта мысль долгое время занимала мой ум. И в этом я частично преуспел и, по милости Божией, добился некоторых результатов... Если алеуты любят меня, то это просто за то, что я учил их».

К 1850 году стараниями Иннокентия в Русской Америке насчитывалось уже девять церквей и тридцать семь часовен. В 1858 году резиденция епископа была переведена в Благовещенск; учреждены были викариаты в Ново‑Архангельске и Якутске. В 1850 году Иннокентий становится архиепископом, а в 1865‑м получает за свои труды в Русской Америке высокую награду – орден Святого Александра Невского. Через год после ликвидации Российско‑Американской компании он – митрополит Московский и Коломенский. Но и на этом посту не забывал владыко свою американскую паству. Апостол Америки, как называли его современники, был похоронен в 1879 году под Москвой, в церкви Святого Духа Троице‑Сергиевой лавры. Один из сподвижников достославного первопроходца‑инока пишет о нем в своих воспоминаниях: «Я до сих пор вижу епископа Иннокентия, одетого в шубу из оленьей шкуры и сидящего темной зимней ночью на камне в центре природных обитателей камчатской глуши, жующих сушеную рыбу, и среди нескольких сотен лаек, свернувшихся клубком и заснувших от усталости. Никогда ни один русский иерарх не раздавал когда‑либо своих благословений в такой глуши».

Между тем с ликвидацией Российско‑Американской компании и продажей Аляски Соединенным Штатам деятельность Русской православной церкви в Новом Свете не прекратилась. После 1867 года потомки землепроходцев и мореходов российских объединились вокруг православных церквей, дети их под руководством священников и причетников обучались арифметике, географии, родному языку и закону божьему в приходских школах. Однако время брало свое. В 1892 году тогдашний епископ Алеутский и Аляскинский отмечал в своих «Путевых заметках», что в приходских школах «по‑русски читают плохо, поют несколько лучше, но вместе с тем и довольно странно: поют херувимскую «На разорение Москвы», а простых гласов не знают... Молитвы знают, но без осмысления оных...»

V

Ново‑Архангельск ‑ столица Русский Америки. Прибытие архиерея. Первый главный правитель. Старовояжный знакомец. «Инфанта Изабелла».

Семикратный салют, произведенный с крепостных бастионов, приветствовал входящий на рейд величественный 46‑пушечный фрегат «Камергер Резанов». Высыпавшее на пирс от мала до велика население Ново‑Архангельска любовалось двадцатисаженным карминного окраса корпусом быстроходного судна. Фрегат ответствовал равным числом залпов. Мореходы, собравшиеся на его борту, в свою очередь, с любопытством рассматривали дикую красоту открывшейся береговой панорамы: круто спускающиеся к морю, островерхие пирамидальные горы и возвышающийся над ними пик Святого Лазаря, погасший вулкан Эджкомб (самый верный в сих местах предсказатель погоды) и цепи поросших лесом скалистых островков с узкими, извивающимися между ними проливами.

Стоит лишь миновать лабиринт названных островков, как картина еще более оживится – перед очами предстанут: русский флаг, гордо развевающийся над крепостью, расположенной на высоком утесе; палисады с башнями, окружающие дом главного правителя, магазины и казармы; по правую руку – храм божий, по левую – верфь и соседствующее с ней селение диких американцев. Длинной чредой протянулись вдоль берега дома и огороды. В гавани и на рейде красуются парусные суда, в числе коих и иностранные. Все это, вместе взятое, являет картину порядка, живости и благосостояния, приятно контрастирующую с некоторой угрюмостью окружающей природы.

Ново‑Архангельск – место пребывания главных правителей, средоточие управления всеми колониями российскими на матерых берегах Северной Америки и островах Великого Восточного океана. Незамерзающий обширный рейд этого «Компанейского Гибралтара» мог вместить едва не целую флотилию кораблей. Крепость, вторично (после учиненного индейцами пожара) воздвигнутая в конце 1804 года на высоком, выступающем в море каменном холме – ке‑куре, была надежно защищена батареей из тридцати различного калибра пушек. С тех самых времен, как Ситха сделалась административным центром Русской Америки, Ново‑Архангельск постоянно отстраивался, селение у подножия крепости с каждым годом разрасталось.

Нетерпение ситхинских граждан, с жадностью и восторгом устремивших свои взоры на пребывающее из Охотска судно, было вполне даже объяснимо.

He столь часто доставлялись в американские колони^ форменные бумаги, газеты, письма... да и только ли одно это!

Однако, прежде нежели войти в гавань, «Камергер Резанов» принужден был двое суток выжидать удобной погоды. Только на третьи, заручась поддержкой прибывшего в лодке лоцмана и пройдя благополучно при свежем ветре надводные камни Вицкари, бросили наконец якорь. Тут же заспешили навстречу туземные байдарки, а вскоре прибыл на борт и посланный от главного правителя с поручением принять депеши. Спустив шлюпку, командир фрегата капитан Ру‑жевский отправился на берег с рапортом. Свидание моряка с моряком есть встреча родных, непонятная жителю твердой земли...

Из записок капитана второго ранга Ружевского Дмитрия Ивановича: «...пассажиром до Ново‑Архангельска был преосвященный Мелитон, епископ Камчатский, Курильский и Алеутский, отправлявшийся впервые в этом сане для обозрения своей паствы. Нет слов для выражения тех чувств, которыми были преисполнены жители при встрече своего Владыки. Главный правитель Русской ] Америки, сподвижник в изгнании двунадесяти язык из Отечества и не первый год I уже находящийся в колониях, видал архиереев, прочие знали этот сан только j понаслышке. Все народонаселение острова жаждало принести по сему случаю I благодарение Всевышнему. И вот на другой день, также неожиданно, приезжает, почитавшийся в России за погибшего, священник, иеромонах Епимах. Доставленный, благодарение Богу, промышленным Ермеем Веткою из самых глубин Матерой Земли Аляксы, где пребывал он в плену у свирепых колош. Владыко обласкал многострадального инока и бывшего при нем богомаза, валаамского послушника. Монах – мужественный, сурового вида, не старый еще мужчина футов шесть росту, несколько худощав; умный человек, много знает из естественных наук... Он мне очень понравился. На другой день поутру во храме Святых и Небесных сил воеводы и архистратига Михаила отслужили благодарственный молебен, и не было слушателя, который бы не прослезился от умиления и радости при кратком приветственном слове святителя. Христианская вера сблизила алеутов по духу с нами, наши обычаи с жадностью перенимаются ими. Съехавши на берег, два дня я провел в обозрении острова».

Прекратившийся колокольный звон свидетельствовал о том, что владыко уже вступил под своды храма божьего. Отец Епимах в эпитрахили и фелони вместе с диаконом из местных креолов и Риммою, облаченным в стихарь, встречали преосвященного у западных дверей. Во множестве горели доставленные на фрегате из Охотска яркие свечи, освещая сосредоточенные лица молящихся. Слышалось благостное пение. В той половине храма, что подале от алтаря, стояли алеуты и десятка полтора‑два колош, едва ли понимавших что из божественной литургии. Меж тем владыко, взойдя на горнее место, возглашал: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...»

На улице ребятишки лепили снежную бабу, бросались снежками. Разноголосо заливались всепородные ситхинские псы. Вокруг то и дело раздавались различного рода призывные выклики. «С пальцем полтина, с соленым огурцом восемь гривен!» – весело прозвучало где‑то совсем уже рядом.

– Будто и не в Америке, а в Москве,– заметил архиерей шедшему с ним рядом правителю.

Влиятельных особ, направлявшихся к двухэтажным апартаментам ситхинского начальника, сопровождала многочисленная свита, состоящая из компанейских, гостей с фрегата и приглашенных к столу «единожды и навсегда» всех наличных ново‑архангельских офицеров. На протяжении всего пути следования проходящие были окружены толпой глазеющих зевак. Любопытно, что процессия вызвала значительный интерес не только среди промышленного люда, но и у алеутов с колошами. Впрочем, не следует думать, что абсолютно всех интересовал лишь высший духовный сановник. Некоторые молодые колошанки, смешно разодетые в полуиндейские‑полуевропейские наряды, игриво поглядывали на промышленных и мореходов.

– Совсем обессовестело бесово племя,– посетовал правитель Мелитону.– И ведь хитры тутошние стервы, не безобразят себя калужками; знать, прознали выгоды прелестей своих. Верите ли, ваше преосвященство, иные из этих девиц не хуже европейских танцовщиц умеют разорять своих обожателей. Ну да и бес бы с ними, собаками, только ведь торговле урон какой! Множество товаров, коими должна бы приобретаться мягкая рухлядь, проматываются на туалеты этим, с позволения сказать, прелестницам; обесцениваются товары...

– Сношения сии нравственностию порицаются! – нарочито назидательно прервал тираду правителя преосвященный, всем своим видом при этом выказывая явное неудовольствие подменой сугубо нравственных, по его разумению, понятий проблемами экономического порядка.– Уж не трапейские ль игры вы тут завели? – после короткой паузы поинтересовался архиерей.– Никак не могу взять в толк, что довелось мне видеть в телескоп, подступая к причалу,– замедлив шаг, объяснил он свой вопрос.

– Что делать, владыко,– сокрушенно, но вместе с тем как‑то иронически отозвался правитель.– Это вам не Рассея‑матушка, где суд да подьячие, да пока дошло до дела, его уже коза съела. Я им тут и суд, и указ, и воинский начальник. Здесь людей надоть в строгости блюсти, а то, не ровен час, сбунтуются. Ужо слыхали небось, какой смуток противу Александра Андреича, в бытность его, учинили? А что до нонешних, то их, родимых, за «мягкую денежку» с кекуру побросали, дабы другим неповадно было. Ишь что удумали – «картинки» с марок компанейских писать...

Но вот наконец и дом главного правителя с застекленным бельведером наверху, служащим одновременно в качестве маяка. Вокруг дома мощный частокол с амбразурами и четырьмя сторожевыми башнями. Многое, очень многое напоминало здесь о ситхинском первооснователе, человеке недюжинной силы, воли и энергии – Александре Андреевиче Баранове,– человеке, обрекшем себя на 28‑летнее отлучение от горячо любимой родины в край совершенно новый и дикий в ту пору для всей Европы.

Из ранних лет жизни каргопольского купца Александра Баранова известно, что торговал он в Москве и Санкт‑Петербурге, потом объявился в восьмидесятых годах XVIII столетия в Иркутске, где поставил два завода, а затем направился к Великому океану: промышлять, торговать, вести дела по питейному откупу. В тех краях познакомился он с Григорием Ивановичем Шелиховым и, прознав, что собственные товары его и заведения в Анадыре начисто разграблены чукчами, согласился поступить к нему на службу. 15 августа 1790 года в Охотском магистрате был скреплен нижеследующий договор: «Мы, нижеподписавшиеся, рыльский именитый гражданин Григорий Иванов сын Шелихов, каргопольский купец, иркутский гость Александр Андреев сын Баранов, постановили сей договор о бытии мне, Баранову, в заселениях американских при распоряжении и управлении Северо‑Восточной Компании, тамо расположенной...»

Спустя четыре дня Баранов на галиоте «Три Святителя» под командой штурмана Бочарова вышел в море. У острова Уналашка судно разбилось. Восемь месяцев жили и зимовали мореходы на острове, потом построили себе две байдары и перебрались на Кадьяк. Там Баранов и вступил в должность правителя Российских колоний в Америке. В два года изучил он остров, самолично обойдя его на кожаной байдаре, составил точное топографическое описание оного. В Чиниатском заливе, на высоком берегу, возвел правитель свою столицу – Павловскую крепость. Года не прошло, как сделал он примерную опись побережья полуострова Кенай и, несмотря на ранение колошенским копьем, выстроил вместе с мастером Шильдсом на Воскресенской верфи в Чугатском заливе три судна: «Феникс», «Дельфин» и «Ольга», после чего с отрядом в тридцать русских и сто пятьдесят туземцев отправился покорять чугачей.

В Павловской церкви созывал к заутрене православных людей российских, крещеных алеутов и индейцев пятипудовый колокол, сработанный мастером Шапошниковым. С грузом бесценной пушнины плыл к Охотским берегам штурман Герасим Измайлов. Федор Сапожников засевал ячменем окрестные поля... А Баранов тем временем обследует на куттере «Ольга» берега Аляскинского залива вплоть до Ситхи – острова, названного позже его именем.

На островах и Матерой Земле одна за другой возводятся крепости, вырастают редуты и одиночки; ставятся столбы с Российским гербом, в землю закладываются чугунные доски с медными крестами, на коих начертано: «Земля Российского Владения». Баранов в присутствии и с согласия местного тойона Котчика занимает берега Якутатского залива и, подняв флаг, основывает поселение Новороссийск. Редут Нучек в Чугацком заливе принимает в управление бессменный помощник правителя – Иван Александрович Кусков.

«Испросив согласие колошей на постройку крепостцы и одарив их,– сообщает А. А. Баранов,– произвели мы сначала большой балаган, в который сгрузили с судов и клали приготовляемый корм, потом баню небольшую, черную, в кою я и перешел в октябре, жив до того времени под ненастьем, в изорванной палатке. А ту зиму мучим был в дыму, и от течи при худой крыше в беспрерывных до февраля ненастьях; потом состроили двухэтажную с двумя будками на восемь сажен длины и четыре ширины казарму и для алеут кажимы». Однако по недосмотру промышленных и в отсутствие самого правителя в 1804 году индейцы захватили крепость и истребили заселение. Лишь по возвращении с промыслов кораблей «Ермак», «Ростислав» и «Александр» при поддержке совершавшей кругосветное плавание «Невы» индейцы‑тлинкиты были изгнаны из крепости, превращенной ими в пепелище. Спустя же два года двадцать пушек стояло на турах новоотстроенной цитадели; посреди площади высился двухэтажный дом правителя с развевающимся на ветру флагом Российско‑Американской компании; кругом крепостных стен воздвигнуты были казармы, лавки, кладовые и прочие заведения, необходимые для оседлого образа жизни. До самого конца русского присутствия в Северной Америке здесь, под 75°3/ северной широты, находилась столица Русских колоний в Америке.

К 1805 году российский флаг развевался уже над тридцатью поселениями и редутами. Удивления достойны плоды неустанного трудолюбия Баранова. Соль он получал с Гавайских островов, кофе из Бразилии, табак из Индии, ром из Чили, плоды хлебного дерева из Полинезии, шелк из Китая, пшеницу из Испанской Калифорнии. Священник ситхинской церкви служил обедню в облачении из китайских тканей, а церковные сосуды отлиты были из гишпанского серебра.

Не следует, однако, полагать, что ситуация, складывавшаяся в Русской Америке, всегда и во всем способствовала процветанию колоний. Увы, множество причин препятствовало этому. Прежде всего следует отметить возрастающее с каждым годом проникновение на русские территории различных каперских судов, скупавших у местного населения пушнину, постоянно поднимая тем самым закупочные цены, снабжавших индейцев порохом и оружием, одновременно подстрекая их против русских и алеутов. Следующая причина – голод; бывали времена, когда поселенцы принуждены были есть ворон и чаек, каракатиц и белоголовых орлов. Корабли с провиантом из России приходили нечасто. Главный правитель вынужден был договариваться с американскими капитанами о поставках продовольствия, покупать у них суда, нанимать иностранных мореходов на службу Российско‑Американской компании. Скудость пищи, суровость климата, постоянная опасность нападения воинственных племен... Как выразился посетивший остров Баранова американский мореход Рокфелл, «можно смело утверждать, что одни только русские в состоянии переносить подобного рода жизнь...». И наконец, еще одной причиной, доставлявшей немалое беспокойство, был состав самих колонистов. Набранные по большей части в портовых кабаках Охотска и Петропавловска‑Камчатского, они далеко не все отличались чистотою душ и светлостью помыслов. Так, в 1809 году в Ново‑Архангельске был открыт заговор ссыльного Василия Наплавкова, бывшего почтового чиновника из Санкт‑Петербурга: заговорщики намеревались убить Баранова и, захватив корабль «Открытие», плыть к острову Пасхи. Правитель лично усмирил бунтовщиков и заковал их в кандалы.

В ноябре 1817 года в Ситхинском заливе бросил якорь участвовавший в четвертой кругосветной экспедиции корабль «Кутузов» под командой капитан‑лейтенанта Леонтия Андреяновича Гагемейстера. Последний имел полномочия Главного правления РАК «взять под свою руку» российские колонии в Америке, если найдет то полезным. Лишь в январе 1818 года решился Гагемейстер объявить об этом семидесятидвухлетнему «железному правителю богатого края», как называли Александра Андреевича иностранные мореходы. С этого времени главными правителями Русской Америки всегда назначались офицеры военного флота, что было узаконено и соответствующим пунктом устава РАК‑ 16 апреля 1819 года первый главный правитель скончался на корабле «Кутузов», державшем курс на Россию, которую коллежскому советнику и кавалеру так и не суждено было более увидеть. Воды Индийского океана поглотили останки того, кого современники называли Писарро Российским.

В то время как Римма и отец Епимах были заняты на божественном бдении, Лешек Мавр направил стопы к дому одного здешнего старовояжного, давнишнего знакомца своего еще по Сибири. Старовояжный в собачьей лопатине, под которой проглядывала пестрая косоворотка, встретил поляка с распростертыми объятиями. Сели. Выпили. Заглянул на огонек еще один служивый. Приняли по другой чарке. Вспомнили прибаутку: «Наш Фома пьет до дна – выпьет, поворотит да в донышко поколотит. А наш Филат тому делу и рад». Двор давно окутала темень: хоть глаз выколи, хоть огни вздувай. Позади, на полатях русской печи, стенала и охала хворая хозяйка. Горел, освещая темные лики икон, дымовитый жирник со скотинным салом.

За разговорами да за чаем просидели чуть не до рассвета. В оконце, затянутом нутренною китовою перепонкою, мрак начинал уже рассеиваться, когда под причитания больной пошли наконец вон из избы. Едва отпустив облокотницы крыльца, Лешек тут же наткнулся на деревянную кадку со свежей водой, которая поступала по желобу из дальнего, за версту с лихом, горячего горного ключа‑невидимки и уходила по особой стосаженной трубе в море. Поляк искренне подивился столь ловкой выдумке: и по воду не ходить, и всегда она под боком. Пока закадычные приятели проходили мимо рубленых изб с крытыми соломою и корою ситхинских кипарисов крышами, кузни о трех горнах, где ковались сошники для земледельцев Сан‑Франциско и Санта‑Роза, медеплавильни, отливавшей мелкие колокола для судов и большие для торга в Калифорнии, совсем уже наступило утро. С мохнатых гор, обступивших селение, несло гнилью и сыростью. Пакостно и промозгло было на дворе.

Всю дорогу Татлек‑Собака, по прозвищу Волосатый (именно так величали нашего старовояжного), не переставал на чем свет стоит бранить Компанию. За отобранные паи, замененные лафтачной деньгой. За лежалое китовое мясо и протухлую рыбу, подаваемые к общему столу. За мужиков, которые ложились под хлесткие удары шпицрутенов из моржового уса при малейшей провинности. За единственного на всю Ситху вечно пьяного подлекаря...

– Лечимся здесь, как господь или, вернее, дьявол сподобил...– заключил он и, подытоживая сказанное, многозначительно сплюнул.

– Всем досталось! И богу, и дьяволу, и императору за одну компанию...– с иронией заметил Лешек. Но тут же лицо его приняло прежний серьезный вид.– Ты, брат, про обещанное не забудь.

– Да как забыть... вот придет «Изабелла», мне там кой‑какой народишко известный есть. А она как раз до Росса и до Фриско вояжирует. Враз устрою – люди позарез нужны: и на суше и на море...

Вышли на площадь или, бог знает, что такое, потому как в Ново‑Архангельске, собственно говоря, ни улиц, ни площадей не было. По селению прокатился глухой, затяжной стон. Это нарядчик ударил в колокол, призывая работный люд ко трудам праведным. Непонятно откуда затявкала отрывисто бедолага‑дворняжка. Выскочил из хаты босой мужичонка в одном исподнем, видать, с похмелья. Бороденка жиденькая торчком, на шее медный крестик болтается, на голове заместо малахая бабий косник; повел округ шальными, чумелыми глазами – и обратно в хату. Проковылял мимо, опираясь на клюку, хромой расхожий‑посыльный в старинном мундире давно схороненного департамента. Гуськом подались к лесу за духмяным деревом лесорубы. Божий день ступил в свою пору... Лешек с Татлеком, миновав новый двухэтажный дом, в котором помещались квартиры компанейских чинов и контора, а также кухню, где приготовлялось от Компании кушанье на всех промышленных, вышли наконец к морскому берегу. Здесь, вне крепостного тына с рожнами из исполинских елей, расположились избы промышленных, кажимы алеутов, колошенские бараборы из древесной коры. Кроме того, находился тут храм божий, где в настоящее время отец Епимах готовился к освящению святой водою, солью и зерном нового, стоящего теперь на рейде и блистающего золотом красной меди красавца брига. Тем больший контраст составляло такого же рода потрепанное штормами и бурями судно, медленно проползавшее меж островов Ситхинского залива.

– Во! – старовояжный дернул Лешека Мавра за рукав.– Глядь! Она самая. «Изабелла». Ишь как ее сердешную нарядило...

«Инфанте Изабелле», исправившей в срочном порядке полученные повреждения и столь же быстро загрузившейся, предстояло теперь идти к островам Принца Валлийского, далее судно должно было следовать в Сан‑Франциско за хлебом. Рыжебородый, с лицом цвета спитого чая, шкипер – капитан «Инфанты», завернувшись в парусиновый балахон старомодного квакерского покроя и постукивая по палубе тростью из позвонков акулы, отдавал приказания негромко, но внятно:

– Людей к шпилю! Поднять якоря!

Шкипер Йорт Йорт, датчанин по происхождению, не имел звания капитана на флоте, хотя был капитаном коммерческих судов, да и звали его все капитаном.

Живо был поднят якорь и поставлены паруса. Как положено по Морскому уставу, судно и берег попрощались пушками. «Инфанта Изабелла», разрезая воды Ситхинского залива, заскользила прочь от берега.

– Эй, на баке! Накинуть лот!

Разматывающийся в руках Лешека лотлинь с вплетенными в него кожаными и цветными шерстяными метками быстро натянулся за бортом в тугую струну.

– Глубина живет подходяща! Тридцать семь сажен!

Матросы весело шныряли по шканцам. Свежий ветер развевал над головой послушника трехцветный флаг Российско‑Американской компании. Приобрели, видно, мореходы славные у ведунов перышко заветное вороново, заколдованное, потому и ветра сторговали вдосталь. Ближе к ночи по бортам засветили сигнальные огни: по правую сторону красный, по левую – зеленый. Йорт Йорт, продолжая постукивать своей акульей тростью, спустился в командирский салон. На столе лежали квадрант и бронзовый хронометр, стоивший по лондонской цене добрые восемьдесят фунтов стерлингов; рядом – дельная книга, морские ландкарты, предписания РАК. Датчанин пододвинул к себе шканечный журнал и углубился в чтение...

Часть вторая

В Новом Альбионе

V

От Ситхи до Калифорнии. Прерванный молебен. Воспоминания о Кускове. Экскурсия по Россу. Прибытие испанцев

Остров Баранова и крепость Росс разделяют четырнадцать сот миль, которые можно пройти в неделю, а можно – и в целую вечность...

Снявшись с якоря на Западном рейде, зафрахтованное Российско‑Американской компанией судно покидало Ситхинский залив. Благополучно миновали опасные воды с мелкими каменистыми гребнями, прошли остров Святого Лазаря и при свежем попутном ветре вступили в открытое море, до того распростясь по ненадобности с лоцманом‑креолом. Римма оглянулся назад, но берега уже не увидел; лишь легкое облако дыма поднималось от невидимой курящейся вершины горы Эджкомб. Норовистый попутный ветер, наполняя множество поднятых до последнего дюйма парусов, позволял бригу давать ровный ход в четыре‑пять узлов. «Изабелла» стремительно неслась вперед к берегам Русской Калифорнии.

Судно направлялось в Сан‑Франциско за хлебом и сухарями. По пути оно должно было зайти на Ферлонские камни и доставить оттуда в крепость Росс партию добытчиков‑алеутов. Ходили упорные слухи о дикой резне, учиненной на этих российских островах бостонцами; о неурожае пшеницы во всей Северной Калифорнии, и потому, стало быть, возвышенная цена могла угрожать оскудением жизненного продовольствия всей Русской Америки.

...На Великий океан сошла ночь. Облокотившись о поручни, наблюдает со шканцев за бурливым ходом брига вахтенный кондуктор. Поодаль, у штурвала, обдаваемый всеми ветрами и перескакивающими через гакаборт солеными океанскими брызгами, недвижно застыл рулевой. Тусклые оранжевые отсветы ходовых фонарей, чередуясь с теневыми полосами, перебегают по волглому настилу квартдека, по стоячему и бегучему такелажу бизани. На гроте на бронзовых цепях покачивается тяжелая спермацетовая лампа. Йорту не спится. Щелкнул крышкой серебряного хронометра; решил проверить, все ли ладно на борту. Поднялся шкипер с привинченного к полу табурета... С шумом разбиваются о борт пенистые волны, поскрипывает просмоленная обшивка, свищет в упругих снастях неистовый Борей. Грузно протопали за перегородкой тяжелые морские сапоги: кого‑то ждала в сей унылый предутренний час тягостная собачья вахта. А судно стремительно неслось вперед и вперед на встречу с Солнечной Калифорнией...