Текст книги "За Тридевять Земель"

Автор книги: Игорь Скарбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Что ж, вполне возможно. Во всяком случае, и сегодня существуют подобного рода удивительные гипотезы. Так, например, в сравнительно недавно вышедшей книге «Великое бедствие» французский египтолог Альбер Слосман, основываясь на дешифровке иероглифов, обнаруженных в одном из храмов Верхнего Египта, пришел к выводу, что египетские фараоны «были выходцами из описанного Платоном погибшего континента Атлантиды». Интересно, что в качестве доказательства своей гипотезы ученый ссылается на планисферу храма, запечатлевшую положение звезд во время катаклизма. Это, в свою очередь, позволяет установить точную дату трагедии. Компьютер уже назвал ее – 9792 год до нашей эры. Кстати, возможность существования Атлантиды и катастрофы, связанной с ней, «не выдуманной, а действительной и обусловленной окончанием ледникового периода», допускал и крупнейший советский ученый Владимир Афанасьевич Обручев.

В 1982 году на страницах западноевропейских газет появился сенсационный заголовок: «Русские нашли Атлантиду!» Советская экспедиция на научно‑исследовательском судне «Витязь» действительно обнаружила на вершине подводной горы Ампер в Северной Атлантике предположительно остатки древнейших поселений: огромные цирки, развалины домов, заросшие краснобородыми водорослями, руины базальтовых двухметровых стен «умелой кирпичной кладки». Но была ли это «искомая» таинственная Платонова цивилизация?..

Кстати, Атлантиду искали не только в Атлантике, но и на средиземноморских островах Санторина, Мальта, Корсика и Крит... на Дунае и в Африке (во владениях легендарной королевы туарегов), в Северном море на острове Гельголанд, в Индийском океане (Мохенджо‑Даро), в Перу (океанская впадина Мильн‑Эдвард) и на островах Пасхи, в Греции, на Шпицбергене, Северном полюсе и, наконец, совсем недавно – в Антарктиде (Страна Посейдония). Сторонники последней версии ссылаются на неоспоримость библейского «Апокалипсиса» и географических карт Оронсо Финея и адмирала Великой Порты Пири Рейса (XV–XVI вв.), где «изображена береговая линия свободной ото льдов Антарктиды».

Поиск первопоселенцев Нового Света ведется не только на Атлантиде, но и на других исчезнувших легендарных материках: Терра Инкогнита Аустралис, погребенной Южным морем, Пацифиде, Андинии и My – тихоокеанских островных и материковых империях, затонувших в результате грандиозных катаст роф... и даже на Гондване – «прародительнице материков», которая согласно научной гипотезе раскололась на ныне существующие континенты примерно 200 миллионов лет назад. Парагвайский писатель Моисес Бертони добавил к ним еще один, «собственный» материк – Аркинезию.

Увы, все эти гипотезы, предположения и догадки, равно как и попытки отыскать Хомо Америндус – американского человека, происшедшего от какой‑то особой, неизвестной теперь породы высших приматов, пока не опираются на сколь‑нибудь заслуживающий внимания фактический материал. И даже открытие в 1986 году палеонтологом Ф. Джинджеричем в штате Вайоминг (США) фрагментов челюстей и зубов небольшого длиннохвостого млекопитающего по имени кантиус торреси – «самого древнего нашего предка», обитавшего на планете около 53 миллионов лет назад, пока окончательного ответа не дало. Подавляющее большинство ученых и по сей день считают, что Новый Свет не входил в область прародины человека и заселялся Хомо Сапиенс, то есть человеком современного вида, уровень которого соответствовал мезолитическим культурам Старого Света. И все же...

Десятки тысяч камней, собранных на тихоокеанском побережье Перу, южнее города Ика, изучены перуанским доктором медицины Хавьером Кабрерой Даркеа. На камнях мелкой сеткой высечены различные изображения. Всадник на лошади, на слоне, на динозавре, на летающем ящере... Трансплантация сердца... «Самая древняя карта мира», изображающая Тихий и Атлантический океаны, а также... погибшие континенты Атлантиду и My. Что это: реальность? Мистификация? Высокоразвитая неандертальская цивилизация, тупиковая ветвь, не имеющая отношения к позднему классическому неандертальцу, достигшая своего расцвета 150–200 тысяч лет назад и исчезнувшая вместе с исчезновением своих «энергетических ресурсов» – слонов, динозавров, летающих ящеров, прирученных 40–45 тысяч лет назад? Не ее ли знаниям обязаны потомки столь поразительным и быстрым расцветом культур Мезоамерики, которые застали испанские конкистадоры во время колонизации Нового Света? Американский археолог доктор Дж. А. Массон считает, что в древнем Перу еще в доинкский период бытовали представления о внеземных цивилизациях и разумной жизни на далеких звездах: «Ясно, что не из тех знаний, которые соответствовали уровню развития их общества, могли обрести древние эти сведения. Источник их, вероятнее всего, лежит где‑то вне рамок известных нам цивилизаций». А строители фантастических холмов‑маундов в нынешнем штате Огайо (США), пользовавшиеся для их возведения прирученными мамонтами? (По крайней мере такую гипотезу выдвинул в 1880 году американский ученый Фредерик Ларкин.) Загадочные ольмеки, сапотеки и тольтеки Мексики, вальдивийцы Эквадора, рыжебородые и голубоглазые валлийские индейцы‑манданы из Луизианы,.. Пещерные изваяния в джунглях Гватемалы и древнейшая цивилизация Боливии, молчаливые исполины острова Пасхи, племя светлокожих индейцев и пирамиды в долине Амазонки, американское йети, блуждающее на Аляске и в горах Сьерра‑Невады, гигантские таинственные знаки на посадочных площадках инопланетян (или летающих ящеров?) в Перу: на плоскогорье Наска, в долине Осморе, подле Мокегуа, и посреди пустыни Де‑Майя‑и‑де‑Сихуа в провинции Арекипа... Что из всего этого (причем далеко еще не полного списка) может иметь отношение к творцам мустьерской культуры, «неандертальцам разумным» доктора Каб‑реры?..

Кто только не фигурировал в качестве первопоселенцев Нового Света! Гунны и скифы (мнение голландского ученого XVII века Иоганеса де Лаета), татары и монголы «на слонах», самоеды и китайцы (точка зрения немецкого ученого середины XVII столетия Гуго Гротиуса), греки и римляне, ассирийцы, шумеры, этруски,‑ древние ливийцы, кхмеры Камбоджи и хетты Малой Азии, индийцы и малайцы... А испанец Энрико Мартинес добавил к ним еще и прибалтов – жителей окрестностей города Риги, «поразительно похожих на индейцев Америки». Уже в наши дни возникла версия, что древние культуры инков и майя основали... воины исчезнувшего флота Александра Македонского! При всей абсурдности некоторых из этих гипотез, здесь налицо еще и смешение понятий: «первопоселенцы» и «первооткрыватели».

Следует отметить, что не оставались в стороне от этой волнующей проблемы и богословы. Ортодоксальная католическая доктрина основывалась на учении блаженного Августина, согласно которому «на стороне земного шара, противоположной Европе, нет и не может быть суши», и мнение Козьмы Индокоплова, чья география в течение более восьмисот лет считалась непререкаемо авторитетной. Последний саркастически вопрошал последователей учения о шаровидности Земли: «Как же люди на другой половине шара увидят Господа, нисходящего через воздух в день Страшного Суда?» Науке было строжайше запрещено идти дальше Иоанна Златоуста, святого Августина и блаженного Иеронима.

Понятно поэтому, что богословы из Саламанки во главе с великим кардиналом‑примасом Испании, которым была передана просьба Колумба «обогнуть земной шар», неподдельно изумились сему нечестивому предложению, вопрошая при этом: «Хорошо, допустим, что Земля круглая... Но скажи на милость, каким же образом сможешь ты вернуться назад после того, как спустишься вниз по океану? По какой же стороне ты возвратишься: по противоположной или по той же самой? Если по той же самой, то как же ты сможешь подняться вверх, снизу вверх?» В то время самым обычным делом было «производить» народы от баснословных героев или от древних патриархов. Французы происходили от Франка – сына Гектора, бриты от Брута – сына Энея, генеалогия саксонских королей восходила к самому Адаму, добросовестные же испанские летописи доходили только до Фувала – внука Ноя. Части Старого Света – Азия, Африка и Европа – были приписаны сыновьям Ноя: Симу, Хаму и Иафе‑ту; от них согласно легенде и велось заселение этих континентов. Таким образом, все человечество составляло одну семью, так как все люди были потомками Адама; все были в равной мере если не «участниками», то, наверное, «жертвами» его греха и падения.

Пока полагали, что Земля Колумба составляет часть Азии, то не было никаких затруднений, но, когда узнали действительное положение Америки в ее отношении к другим материкам, разобрались, что отделена она от Азии непроходимым пространством воды в несколько тысяч миль, тогда усомнились: как смотреть на новых «пришельцев», так внезапно появившихся на исторической сцене. Голос древнего предания был совершенно против возможности их происхождения от Адама. Известно, что святой Августин отрицал шаровидность Земли и существование антиподов: «Как могут быть люди на том, что называют другою стороною Земли, когда о них ничего не упоминается в Писании». И действительно, ни Моисей, ни Христос, никто из пророков и евангелистов не упоминает Нового Света, а не зная о нем, Господь, естественно, не мог направить туда своих апостолов для утверждения христианства. Не случаен поэтому сарказм, с которым великий утопист Томмазо Кампанелла вопрошал о Новом Свете: «Разве всемирный потоп на него не распространился? Разве там люди, как лягушки, возникли сами собой?» Разумеется, не внесло ясность и предположение знаменитого «изобретателя» гомункулуса, швейцарского фармацевта Аврелия‑Теофраста Парацельса: «Не создал ли Господь другого Адама, специально для Америки?»

Католические богословы продолжали усердно листать Писание и труды отцов церкви, пытаясь найти в них хоть какой‑то намек на Новый Свет... Вразумительного ответа не получалось. Однако Америка и ее туземцы оставались сугубой реальностью, с которой нельзя было не считаться. И... Эврика! Это же те самые потерянные было «десять колен израилевых», исчезнувшие из Палестины после разгрома в 722 году до нашей эры Израильского царства ассирийским правителем Саргоном II. «Бесстрашные израильтяне,– повествует источник,– во главе с великим Лехи отправились в Америку около 600 года... Одни из них, неофиты, основали Великие Государства в Центральной Америке и Андах. ...Другие, сделавшись кочевниками, стали прародителями индейцев». Объявился и апостол Фома, который в стародавние времена посетил Америку и крестил индейцев. Последние, правда, «по свойственным им порокам и невежеству», вновь впали в язычество, но это было уже впоследствии. Конечно же, далеко не все согласились с гunoтeзой «десяти колен». Так, например, по твердому убеждению знаменитого американского «охотника за ведьмами», проповедника из Бостона Коттона Мазера, не кто иной, как Диавол, «самолично увел индейцев в Америку, чтобы держать их подальше от звуков серебряных труб архангелов и таким образом воспрепятствовать спасению их душ».

II

Оставленная хижина. Долгие будни на острове. Папские корсары. «Тиара» появляется вновь. Корабль‑призрак. В утлом челне.

Неширокая песчаная коса уходила в океан ярдов на сто. К северо‑западу тянулась гряда небольших безлесных островков. Морское пространство, заключенное между ними и сушей, было относительно спокойно даже в штормовую погоду. Зато к югу, там, где поднимающийся к дремучему лесу берег постепенно переходил в изломанную цепь скалистых фиордов, все было совершенно иначе. Нескончаемый гул исходил от разбивающихся о камни черных пенистых волн. Тревожно и предостерегающе гудели зловещие буруны. Вдоль береговой полосы протянулся на добрую четверть мили страшный подводный риф. Названная часть побережья представляла собой настоящее кладбище погибших кораблей. На переднем плане обращал на себя внимание остов большого трехмачтового судна, давно уже, судя по всему, обретшего здесь свою последнюю, сухопутную стоянку. Корпус корабля со всех сторон был облеплен водорослями и мхами. На палубе произрастала трава, а также мелкий тальник. Пошарив, думается, вполне можно было бы отыскать среди этой растительности и птичьи гнезда.

Говорят, никто и никогда не видел целиком гигантского кальмара из породы архивялых, обитающего на невероятных глубинах в четыре тысячи футов и лишь изредка всплывающего к поверхности Великого океана. Так что человек в лохмотьях, медленно бредущий вдоль берега крохотного островка, расположенного в нескольких милях юго‑восточнее устья реки Медной, был, по всей вероятности, первым, кому предоставилась такая невероятная возможность. Однако лицезрение океанского исполина, казалось, ничуть не взволновало его. Одно лишь отметил он, проходя мимо пятидесятифутового монстра,– то, что присоски последнего, расположенные на концах змеевидных щупальцев, размером были аккурат с медный таз, в котором валаамские монахи имели обыкновение летом и по осени варить себе медовые варенья, набирая окрест своего жилья малину и княжицу, чернику и голубику, а также иные съедобные ягоды. Без внимания оставил он и выброшенную на берег тушу громадного кита с распоротым брюхом, равно как акул, скатов и прочую живность, вывалившуюся из рваной раны исполинского левиафана. Единственным предметом, сразу же приковавшим его взгляд, являлось совсем бесприметное, казалось бы, существо без каких бы то ни было признаков жизни. Существо это, по всему судя, еще совсем недавно состояло в компании кита и монстра с присосками. Как могло оно очутиться на расстоянии двух‑трех десятков аршин от бывших своих соседей, к которым, кстати сказать, уже давно начали проявлять настойчивый интерес чайки и альбатросы, оставалось загадкой.

– И‑ех! – со вздохом пробормотал пилигрим.– Дух ты, прости, мя, Господи, или человече?..– молвил он, принимаясь освобождать свою находку от опутывающих ее водорослей и ракушек.– Малец‑та никак живой? – Тут он осекся... перекрестился... и, подняв едва теплившуюся жизнь на руки, побрел в сторону леса.

В это время от скальных хитросплетений раздался пронзительный свист, а затем глухое утробное мяуканье, перемежающееся с торжествующим кличем: «Хгоу! Хгоу! Ру‑ру‑ру!..» Островитянин приостановился, сызнова перекрестясь, на этот раз уже мысленно – руки заняты. Если верить эскимосам, кричать так может только дух‑оборотень Тугныгак...

Когда на другой день чудом спасшийся после крушения «Преподобного Нила Столобенского» Епимах (а именно им и являлся наш островитянин) возвер‑нулся на место происшествия, дабы раздобыть немного драгоценной амбры и спермацета, от кита остался один лишь голый костяк. Сухопутные и морские хищники устроили себе славный брашенный стол, и океанские волны уже примеривались к оставшейся на их долю добыче...

Много дней и ночей провел в беспамятстве Римма... Первое, что узрел очнувшийся послушник, была покрытая изморозью всклоченная борода иеромонаха, просунувшаяся меж двух лафтаков, служивших пологом и отгораживающих его закуток от остального помещения, невесть кем и когда сооруженного на этом острове. Затем показался и сам Епимах. От него пахло морем и водорослями. В руке держал он плошку с горящим жиром.

– Ну как, служивый, опамятовался? Чать таперича ровно на Сионе? Епимах отдернул сивучью опону.

– Не буде лиховать? Аль язык проглотил, горемычный? А ить сколь днев зело витийствовал да отца Назарья, игумна валаамского, поминал.

В прищуре глаз иеромонаха угадывались веселые искорки.

– Везучи мы с тобою, Римма‑отрок, ох как везучи...– промолвил он погодя немного.

В избе было тепло. Приятно пахло лесом, смолистой хвоей и какими‑то неведомыми Римме травами. Пол был устлан свежесрубленными лапами ельника. Возле ленивки лежали плетенные впереборку короба лесных ягод, грибов и диких кореньев. (Трудно припомнить хотя бы один из проведенных на острове дней, когда не посылали иноки наши устные либо мысленные благодарения неведомым основателям теперешнего своего жилища, невесть откуда взявшимся и невесть куда пропавшим). В необыкновенного размера очаге, сложенном из необтесанного камня, потрескивали поленья душмянки. На коробившейся коре их с шипением проступали пузырьки.

Приятная сладость разливалась по всем суставам послушника. Словно укрыт он своим меховым покрывалом в этой избе, топившейся по‑черному, от всего мира, от всех невзгод и лихолетий... Словно все страшное, что пришлось пережить за неполную дюжину лет его, осталось по ту сторону... Едкий, слегка покалывающий глаза чад выходил наружу через прорубленный на высоте в полтора аршина дымволок. По медному котелку, что висел в печи, скользили отблески огня. В красном углу, подле пасмурного лика какого‑то угодника божия, коптила заправленная сивучьим жиром самодельная лампадка. По законопаченным мхом стенам вперемешку со связками душистых и целительных трав развешано было старинное оружие и другие диковины, добытые кем‑то с потерпевших крушение судов. В дальней кути стоял невесть как попавший сюда громоздкий якорь времен римского императора Калигулы.

Некоторое время царящее в избе безмолвие нарушаемо было лишь негромким потрескиванием дровишек да покряхтыванием Епимаха, вычесывавшего из своей бороды морскую соль. Не забывал он и время от времени подкладывать в очаг поленце‑другое пахучего дерева. Горит, пошумливает печь русская, ласкает все чувства человеческие, успокаивает душу...

Немало интересных рассказов из уст иеромонаха довелось Римме выслушать в такие вот вечера. Открыла же их длинную череду собственная его история...

Итак, Епимах. Личность весьма приметная. И дело не в том, что росту он был среднего, волосы имел русые, а глаза голубые и со смешинкой. А в том дело, что был тот монах наделен весьма обширными знаниями. Ученый был монах. Особенно много знал он из истории и географии, а более всего являлся знатоком по естественным предметам. Происходил он из старинного, но обедневшего дворянского рода, известной фамилии. Ну а коль дворянин, да беден, да связей нужных нет, то два пути ему: либо по военной, либо по духовной стезе. Каким путем добрел Епимах до знаний по тому времени великих, неведомо. Ведомо только, что ежели историю его с географией начальство духовное еще могло кое‑как сносить, то с рассуждениями Епимаха о мироздании никак согласиться не могло. «Матирьялист!» Потому и решено было в другой раз отослать его с духовной миссией в Русскую Америку от греха да от высшего начальства подалее: пусть он там с дикими, что и всеясного господнего слова узреть не могут, порассуждает о «сущностях природы и вещах, в ней происходящих». А до того случилось плавать Епимаху вместе с самим Николаем Резановым. Существует на сей счет и исторический документ.

В донесении уполномоченного Священного Правительствующего Синода, Александра‑Невские лавры иеромонаха Гедеона на имя высокопреосвященного Амвросия, митрополита Новгородского, Санкт‑Петербургского, Эстляндского и Финляндского, указано: «1805 года июля 28 дня Кадьяк обрадован был приездом его превосходительства камергера Резанова... Российско‑Американское училище в числе пятидесяти учеников имело удовольствие показать плоды свои на публичном экзамене в присутствии сего господина – попечительского образователя Российско‑Американских областей, господ морских обер‑офицеров и некоторой духовной особы...» Этой особой и был наш Епимах.

Потому нет ничего мудреного в том, что беседы иеромонаха с юным послушником валаамским редко касались до дел духовных. Темами бесед чаще всего становились отнюдь не откровения Иоанна Богослова или какие божественные истины, «сему дню подходящие»; зато о предметах естественных или окостенелостях разных живностей, невесть когда исчезнувших с лика земного, разговор вести не уставали. А еще больше просвещал Римму Епимах о житии людей древних, первобытных: как научились они добывать огонь, строить жилища, делать орудия труда и охоты – поначалу каменные, потом бронзовые и железные; как охотились они на мамонтов и прочих, ныне ушедших в небытие животин, заманивая их в ямы‑ловушки и побивая затем каменьями...

Затянутое рыбьим пузырем крохотное оконце посветлело. Епимах затеплил угасшую за ночь лампадку и устроился на коленях перед образом, творя господнюю молитву.

–...Вот таперича и у нас свой Иона объявился,– заключил он, поднимаясь.– И‑ех! Чудны дела твои, Боже праведный... Ну, отрок, давай трапезу проворить, чем господь оделил.

Достал огниво, высек искру, и вот уже сызнова шипело, пузырилось выступившее на почерневшей коре американского кипариса курящееся смолье. В избе опять воцарился неповторимый благостный дух леса. Иеромонах пододвинул переметку и уселся напротив, поправляя скользящий по умелому сооружению огонь. Спустя короткое время поднялся, затушил коптящий в жирнике фитиль и, подойдя к стене, срезал кусок хорошо провяленной сивучины, кивнув при этом головой, чтобы Римма присаживался к столу. Ближе к печи – по стене и под потолком – было развешано мясо, прокопченное и завяленное в летнее время на открытом воздухе. Вкусом отдаленно напоминая свежевыпеченный ржаной хлеб, оно хорошо сохранялось в избе во всю зиму.

Большую часть времени проводили иноки наши вне хижины. Ходили в лес. Собирали грибы‑ягоды, дикий щавель, заготовляли впрок коренья: сарану, кутагарник, стебли борщевика. Сушили листья морошки вместо чаю. Многие травы целительные знал умудренный Епимах, готовил из них, следуя Наставлениям Шелихова, «для лучшего сохранения здоровья и сбереженья от цинговой болезни вместо чаю травяные соки, через что скорее кровь очищается и здоровье исправляется...». Варил пиво из еловых шишек. Во многих местах Русской Америки знали сие снадобье за верное средство от скорбута. Ставили звериные ловушки – клепцы, кулемки. Подолгу пропадали на берегу моря, собирая птичьи яйца, съедобных черепокожих. Лучшую добычу составляли королевские крабы с размахом конечностей с лишком в три аршина да весом без малого в треть пуда. Рыбу не ловили. Больше собирали по берегу, равно как и выброшенного волнами морского зверя. По зиме, подобно эскимосам, лакомились сивучьей кровью, смешанной с морской водой. А то готовили из того же продукта горячую целительную похлебку с добавлением одному лишь Епимаху известных приправ. А однажды, в осеннюю пору, обнаружили неведомое им дотоле морское животное с темным веретенообразным телом в десять аршин длиной от несоразмерно маленькой усатой головы до широкого хвоста с бахромчатой оторочкой. Не знали иноки, что была это так называемая морская стеллерова корова, или капустница. Мясо животного, похожее на телятину, оказалось чрезвычайно вкусным. Жир и кровь Епимах также пустил в дело. Может, именно эти снадобья вкупе с сырой акульей печенью и рачением заботливого иеромонаха оказали столь чудодейственное влияние на скорую поправку послушника.

Дни сменялись неделями, недели месяцами... О том, чтобы перебраться на Матерую Землю, пока, за неимением плавательных средств, не могло быть и речи. На смену нежаркому, дождливому лету приходили долгие зимние ночи с разноцветными, лучистыми пазорями: то вставали на дыбы высокие искрящиеся столбы; то протягивалась из конца в конец горизонта светло‑оранжевая арка, блестящие части которой окаймлялись черными полосами; то темное, безоблачное небо разражалось грохотом и пламенем играющих сполохов – тогда наступало время крепких штормов и гроз... Лишь иногда монотонность жизни россиян нарушалась некими явлениями, которые иноки приписывали хлопотам неугомонного Лесного Дива – Тугныгака: то сами собой передвигались вещи в хижине, то пропадала провизия, а на месте ее появлялись россыпи морских звезд и причудливых раковин. Время от времени до хижины доносилось ставшее уже привычным: «Хгоу! Хгоу! Ру‑ру‑ру...», а в чащобе мелькала мохнатая шкура животного, передвигавшегося на задних конечностях. Но кем сие животное являлось: лесным зверем, одичавшим робинзоном, а может быть, и впрямь мифическим Тугныгаком? Не исключено, что именно так...

Впрочем, загадок на острове хватало и без Тугныгака. Так, однажды исследовавшими «свой остров» иноками была обнаружена чья‑то неизвестная могила с покосившимся крестом. Неподалеку от нее нашли серебряный рублёвик времен Петра Великого и медный котел. В другой раз с удивлением приметили странным образом так долго остававшуюся вне поля зрения медную пушчонку, застрявшую в расщелине скал. Кто из мореходов оставил нашим горемычным сие невеликое наследство? (Невеликое ли?.. Ведь замечательную их хижину тоже кто‑то построил и обогрел...) Быть может, то были их соотечественники – чириковцы, первые из европейцев открывшие Американский Материк с Запада. Кто‑нибудь из команды штурмана Дементьева, высадившегося на берег негостеприимной, но Чаемой земли 17 июля 1741 года, или боцмана Савельева, бесследно пропавшего несколькими днями позже?

Нередко попадались инокам и останки вымерших много веков назад животных, на которых в незапамятные времена охотились наши прародители...

День угасал. Потускнел небосвод, и на нем засветились первые ласковые звездочки. В ветвях ближайшей к хижине разлапистой ели, ветви которой нависали над самой крышей, а зимой страшно скреблись своими заледенелыми иглами в обмерзший проем дымволока, суетились белки. Мелькнул в пожухлой траве бесхвостый лемминг. Где‑то в глубине леса проухал собирающийся на ночную охоту филин. Отец Епимах оглядел совсем потемневший в предвечерних сумерках сруб. Казалось, он еще глубже ушел в землю. Много думал инок о его созидателях. Вздохнул от накатившей от чего‑то гнетущей грусти... Случалось, что‑то будто находило на Епимаха; начинала вдруг мучить его неясная, тревожная мысль: то ли от грядущей беды какой, то ли от чувства, будто не одни они хозяева на диком острове этом – богом, но не людьми, забытом. Дурными причем людьми. Чудище мохнатое – Диво Лесное, разумеется, не в счет. И мучило его это смутное предчувствие неведомой опасности до той поры, пока не обрело наконец реальные очертания в образе паруса, показавшегося в один из редкопогожих дней на горизонте безбрежной океанской глади. Спустя некоторое время судно вошло в укрытую от всех ветров и посторонних взоров бухту на северо‑восточной оконечности острова. Епимах только и успел, что закрыть своей огромной ладонью рот едва было не завопившему от восторга Римме.

– Разрази меня господь, если это не папские корсары...– насупившись и сдвинув мохнатые брови, проговорил иеромонах.

Тем временем юный послушник, присев на корточки, рассматривал подошедшее судно. Темно‑красный корпус, желтые паруса, на носу – статуя какого‑то неизвестного Римме праведника. На фок‑мачте – белое полотнище с изображением святых апостолов Петра и Павла, одного с ключами, другого с мечом; папский стяг согласно историческим хроникам был сотворен рыцарем Годфреем еще во времена крестовых походов на Иерусалим для освобождения гроба Господня. Зоркий Епимах умудрился прочитать и латинское название судна – «Тиара». Суетливо сновали матросы, а между ними видны были люди в черных монашеских рясах и чудных шляпах с закрученными полями. Что делали на шхуне эти люди, что выносила на берег или, напротив, поднимала на борт ее команда, не было видно из укрытия наших иноков. А подобраться поближе, полюбопытствовать... Куда там! Люди недобрые, по всему видно – воровские.

Душа в пятки ушла. До самих бы не добрались!

Судно простояло в бухте всю ночь, и всю ночь не смыкали глаз Епимах с Риммой. Как только рассвело, «Тиара» ушла к горизонту так же быстро и неожиданно, как и появилась.

По прошествии определенного времени, когда страхи несколько улеглись, Епимах не только объяснил Римме, какой смертельной опасности они подвергались, но и поведал ему едва ли не всю историю морского пиратства. С замиранием сердца слушал послушник валаамский о воровских каперах и королевских пиратах, африканских корсарах – берберийцах, буканирах Эспаньолы и свободных охотниках за чужим добром – флибустьерах, о Великих вольных братствах джентльменов удачи на Черепашьем острове – Тортуга и в Гояве, о знаменитых предводителях их: Джоне Консоне и Легране, Эдварде Мэнефилде, Джоне Куке и Эдварде Дэвисе; о Либерталии – пиратской вольнице на Мадагаскаре... Теперь, когда Римма засыпал, являлись ему по ночам видения одно страшнее другого: болтался под бушпритом фрегата лейтенанта Джорджа Мей‑нарда кровожадный пират Эдвард Тич; огнебородый грек Аруг пытался достать Римму клинком, зажатым в мертвой руке из литого серебра; лукавый пират Сэм заманивал корвет на рифы острова Барбадос; корабль престарелой леди удачи, герцогини Киллигрев, шел на абордаж «Преподобного Нила»... То и дело слышались послушнику поминальные стоны колокола с фрегата «Лутина», извещающего мир об очередной морской трагедии; виделись повешенные в портсмутском Доке Казней пираты с высунутыми языками...

Епимах поддел топором доску... гвоздь со скрежетом вышел наружу. Не первый год мастерили иноки лодку из выброшенных на берег обломков корабельных; никогда ранее ремесла сего они, правду сказать, не пробовали, а потому и не совсем ведали, что у них получалось. К полудню ветер подразогнал тучи, над зыбучим морем засветился закрой осеннего неба. Высоко‑высоко пролетела стая курлыкающих журавлей. Иноки оторвались от трудов праведных и посмотрели вослед.

– Неспешно летят, разговаривают,– промолвил Епимах.– К доброй зиме. Обратно, на Астафья тепло, да туманно было.

И вновь работа... В полуверсте от того места, где корабельничали иноки и откуда, если чуть повыше подняться, различима была сливающаяся с горизонтом узкая полоска Матерой Земли, а за ней – оснеженные вершины далекого кряжа гор с курящимся кратером Святого Ильи, находился галечный пляж. Неширокой полосой спускался он к морю. Много раз бродил здесь Римма, отыскивая разные разности: чего только не приносили океанские волны... Нередко Епимаху приходилось долго кликать загулявшего послушника.

Так было и в тот раз, когда просмотрели иноки наши пиратский корабль, бесшумно проскользнувший в свою бухту. Худо кончилось бы дело для юного послушника валаамского, столкнись он с папскими корсарами, не услышь вовремя перебранку отдалившихся от «Тиары» двух разбойников...

– Диабло! (Диавол) – воскликнул рыжебородый, нервно теребя манжеты брабантских кружев и постукивая по камню‑голышу тростью из позвонков акулы с костяным набалдашником в виде морского конька, в глаза которого были вставлены некрупные изумруды.– Мне ли не знать всех до единого островов в Море Загубленных Душ! Но ты спросил меня, хочу ли я рисковать «Инфантой»?!