Текст книги "За Тридевять Земель"

Автор книги: Игорь Скарбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Последствия этого нелепейшего раздела не замедлили открыться: пограничные споры прекращались лишь для того, чтобы вспыхнуть с новой силой. Что делать, если «люди охотно сражаются за религию, но весьма неохотно живут по ее предписаниям». Так называемая «александрийская линия», понятно, никак не могла устраивать других католических монархов: английского Генриха VII и французского Франциска I, который настоятельно просил папу показать ему то место в Священном Писании, или в Завещании праотца Адама, где говорится об этом самом разделе. И вот 5 марта 1496 года, презрев папские декреталии, король Генрих, оговорив себе пятую часть от возможных с предприятия доходов, выдает патент на имя Джона Кабота и его сыновей – Людовико, Себастьяна и Санчо – с разрешением им плавать «ко всем местам, областям и берегам Восточного, Западного и Северного морей, чтобы искать, открывать и исследовать всяческие острова, страны, области и провинции язычников и неверных, остающиеся до сего времени неизвестными христианскому миру, в какой бы части света они ни находились».

О первой (1497 год) экспедиции Кабота и его восемнадцати спутников «в Катай» – на грузовом судне «Мэтью» – куда плыли и каких мест достигли – сколь‑нибудь достоверных исторических сведений и документов не найдено. Можно лишь догадываться, что они все же видели берега Ньюфаундленда, а может быть, и ступали на твердую землю. Вторая экспедиция была организована бристольскими купцами весною следующего года. Теперь уже в плавание вышло шесть судов. Джон Кабот умер в пути. Существует, однако, и другая версия, что скончался он в 1498 году в Лондоне, по возвращении из плавания к устьям рек Ла‑Платы. Но о результатах этого плавания так же мало что известно. Разве только то, что суда Кабота прошли далеко на юго‑запад, «но встречали там не катайцев, а людей, одетых в звериные шкуры, не имевших ни золота, ни жемчуга», а несколько позднее, у берегов Флориды и Антильских островов, повстречались с испанцами. Тогда же испанец Хуан де ла Коса нанес на свою карту «море, открытое англичанами» (к северо‑востоку от Кубы).

В 1499 и 1501 годах совершает свои плавания к берегам Нового Света Америго‑Эмеригус Веспуччи. Собственно говоря, именно он дал открытой Колумбом псевдо‑Индии название Нуово Мундо – Новый Свет. Сама фигура Веспуччи во многом загадочна, как и его роль в открытии Америки. По словам профессора исторической географии Оксфордского университета, автора капитального труда «История географических открытий и исследований» Дж. Бейкера, «некоторые считают его выдающимся исследователем, другие – солидным мясоторговцем по профессии и ничтожеством во всех других отношениях».

В 1500–1503 годах португалец Гаспар Кортереал вновь открыл Гренландию и Землю Пахаря – полуостров Лабрадор. В 1502 году исчезла экспедиция его брата Мигеля, отправившаяся на Ньюфаундленд. В 1507 году Новый Свет получал название «Америка». В 1508 году Винсенте Пинсон высадился на берегах Юкатана. В 1513 году кастилец Васко Нуньес де Бальбоа, прослышав от одного из туземных вождей, что «с той горы можно видеть и другое море», преодолел с отрядом из 190 испанцев и 600 туземцев джунгли и горы Панамского перешейка и первым из европейцев увидел воды Великого океана с Востока. В сентябре 1520 года отправляется на поиски прохода в Южное море «сквозь толщу» Нового Света флотилия Фернана Магеллана. Пройдя между материком и Огненной Землей, его корабли вышли на просторы Тихого океана...

«Из всей плеяды конкистадоров,– замечает автор классического сочинения «Земля и люди», знаменитый французский географ XIX века Элизе Реклю,– большинство, надо сказать, заботились более о приобретении богатств и личных выгодах, нежели о расширении знаний. Исключение составляет разве что Себастьян Кабот, но за то, что он больше заботился о науке, нежели о богатстве, и не привозил из своих путешествий золота и жемчуга, прославивших Колумба, затем Писарро, Кортеса и других,– он и оставался в свое время почти неизвестным».

Итак, великий Колумб вовсе не был первым иностранцем, ступившим на землю Нового Света. Но кто же в таком случае был первым, самым первым европейцем, азиатом или африканцем, добравшимся до его берегов? На этот счет существует великое множество более или менее достоверных преданий, гипотез, легенд и даже вещественных доказательств. С достаточной степенью уверенности можно сказать: категорический ответ на этот вопрос вряд ли когда‑нибудь будет получен. Все дело в том, что тот «самый первый», по всей видимости, попросту не осознавал своей высокой миссии первооткрывателя.

Имеются сведения, что в разное время Новый Свет посещали арабы: китайские хроники Чу Фюфена (1178) и Чжао Юкуа (1225) рассказывают о древних их плаваниях от своей страны Та‑ши к стране Му‑лан‑пи в Америке, откуда доставляли кукурузу, плоды ананаса, папайи, авокадо, привозили «высоких овец» (надо полагать, лам, по крайней мере, к такому выводу пришел профессор Пенсильванского университета Хун Лин Ли). Американскую кукурузу тысячелетие назад знали и нигерийцы племени йоруба. В 217 году до новой эры, в те времена, когда Ганнибал воевал с Римом, на калифорнийском берегу, близ Монтерея, побывал китаец и «с похвалой отзывался о тамошнем климате». Время от времени в Мексике находят римские монеты и статуэтки, относящиеся ко II веку нашей эры. В 458 году в Калифорнии высадились прибывшие из Таханя китайские миссионеры – монахи‑буддисты, а в VI или VII веке, также с миссионерскими целями, туда прибыли семь испанских епископов. Предание о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола сообщает о путешествиях сего легендарного повелителя бритое и защитника кельтов в Северные Земли, где он обосновал поселения. В VI–IX веках Атлантический океан неоднократно пересекали ирландские монахи‑миссионеры. Первым из них в исторических хрониках упоминается уроженец графства Керри святой Брендан (родился в 484 году), который на лодке, сшитой из бычьих кож, семь лет проскитался в Атлантике вместе со своими сподвижниками и на 900 лет раньше Колумба совершил плавание к берегам Северной Америки, где встретил обретавшихся там... монахов!

Древняя мусульманская книга «Масалик аль‑абсад» повествует о плавании в начале XIV века правителя центральноафриканского Царства Мали султана Мухаммеда «на двух тысячах кораблей» к устью Амазонки. В числе первооткрывателей называют также бретонцев и датчан, плававших к северному побережью Америки в последней четверти XIV века, португальцев, побывавших, как свидетельствуют некоторые карты XVI, на Ньюфаундленде и близлежащих к нему землях Нового Света, капитана Джона Ллойда, ступившего в 1477 году на берег вблизи Гудзонова залива (версия английского профессора‑географа Артура Дэвиса), рыбаков из города Бристоля, которые, как утверждают английский историк Форбес Тейлор и профессор Гарвардского университета Джон Парри, достигли берегов Ньюфаундленда в 1479 году.

Археологические изыскания профессора Гарвардского университета Бэрри Фелла и профессора Лавальского университета Т. Ли позволили выдвинуть ряд новых гипотез, согласно которым карфагенский наместник в Америке Ганноу основал «по воле бога Ширама» поселения на территории нынешней Канады за две тысячи лет до Колумба. Тысячу лет спустя Новый Свет освоили древние кельты, ливийцы, португальцы и баски. Древние памятники горных районов Восточной Грузии, поразительно похожие на монументальные сооружения инков, равно как и некоторая общность грузинского лексикона с инкско‑ацтекским, по мнению тбилисского исследователя Шота Хведелидзе, не исключают кавказо‑американские контакты, существовавшие в далеком прошлом. С незапамятных времен бороздили воды Атлантики корабли, украшенные на носу конской головой; отважные и искусные покорители морей – «сыны Ханаана из Сидона» – финикийцы основали в VI веке до нашей эры колонию в Пенсильвании. Однако и они не были первыми. Существует гипотеза, что за 1500 лет до финикиян подданные легендарного царя Древнего Крита Миноса достигали берегов Нового Света.

Появление у берегов Калифорнии азиатского леса – под влиянием господствующих к северу от 40° северной широты западных ветров – свидетельствует о возможности дрейфа японских джонок. В январе 1966 года доктора из Смитсоновского института в Вашингтоне, супруги Клиффорд Эванс и Бетти Меггере, во время раскопок в Эквадоре обнаружили черепки японской керамики неолитического периода дзёмон. «Углерод‑14» позволил сделать вывод, что «японцы побывали в Новом Свете примерно за 4500 лет до того, как Кортес достиг Мексики». Однако наиболее древними мореплавателями, возможно, посетившими Америку, считаются все же полинезийцы – «идущие вдаль под парусами», как называли они сами себя. На связках челнов‑однодревок, ориентируясь по солнцу и звездам, волновой зыби и прутиковым морским картам, усеянным ракушками каури, отважные мореплаватели пускались в тысячемильные путешествия. Почти столь же древним является искусство мореплавания у жителей острова Таити, обитателей побережья Японского моря – айнов, а также эскимосов‑нивхов, в сказаниях которых говорится, что, возвращаясь из длительных путешествий, отцы‑рыбаки заставали своих маленьких детей уже взрослыми.

Что касается французского ученого Ле‑Плонжона, то он полагает, что американцы сами были первооткрывателями иноземных территорий. В частности, именно колонисты из Нового Света «принесли в долину Нила древнеегипетскую цивилизацию в готовом виде». Как бы то ни было, но факт остается фактом: остовы индейских пирог, вмещавших по нескольку десятков людей и не уступавших мореходными качествами тогдашним судам европейцев, находят и в Западной Африке, и в Европе. Пыльцевой анализ остатков подобных долбленых лодок, обнаруженных сравнительно недавно в Голландии, позволил ученым определить их возраст – 9500 лет! О посещениях Старого Света «до нашей эры» странными краснокожими людьми, «говорившими на чужом, непонятном языке», повествуют галльские и римские исторические хроники.

К семнадцатому столетию история Великих географических открытий могла похвастаться довольно ощутимыми успехами. Да это и неудивительно. Ведь прошло уже более шести веков с тех пор, как Лейф Счастливый нанес первый визит Новому Свету, и более сотни лет, как упрямый генуэзец и великий географический еретик (с точки зрения ортодоксальной католической доктрины, разумеется) открыл страну, не дожив, к своему счастью, до того времени, когда стараниями издателя «Писем Америго Веспуччи», картографа из лотарингского городка Сен‑Лье Мартина Вальдземюллера ей было присвоено стороннее имя. Ошибка Истории! Незнание фактов или честолюбивые интриги? Исследователи более склонны разделить первую версию, нежели вторую, ибо наше невежество, как справедливо заметил один из них, зачастую может сравниться разве что с обычной готовностью судить о вещах, нам неизвестных.

III

На Матерой Земле Колоши. Тамагно‑Ус‑великий шаман тлинкитов. Явление Одноглазого Пришельца. Неожиданное освобождение.

‑ А нутка, новоначальный, подымайся. Неча мешкотничать. Пора путь‑дорогу держать...

Римма, опершись о землю у столба с медной доской, удостоверявшей, что сие есть Российское Владение, нащупал под рукой нечто острое, крепко засевшее в почве. То был обломок старого скудельника или, может, ставца. Задолго до того дня специальным указом предписано было для описи Земли Американской «по берегам ставить кресты и закапывать в землю обломки горшешные, кору березовую и уголья», в подтверждение прав Российской империи.

Пенистые волны прибоя, окаймляющие сушу, навевали скорбь. Ветер свежел. Свинцовые тучи заволакивали ледяную океанскую зыбь, высокий лесистый берег и протянувшиеся позади суровые горные кряжи. Где‑то неподалеку со стороны леса, словно клича напасти бесприютным, прокричал ворон. Все ниже и ниже опускались хляби небесные, сливаясь на горизонте с темными водами Великого океана. Стало темно и до того тихо, что сердце заныло, защемило предчувствием неясной беды...

Римма поднялся и, обернувшись, хотел было что‑то сказать Епимаху, но в это самое мгновение ощутил на себе леденящий душу взгляд диких и страшных, неведомо кому принадлежащих глаз, в упор взиравших на него из‑за соседнего валуна. От неожиданности отрок вскрикнул и подался назад.

– Чегой‑то с тобой?..– удивленно спросил Епимах.

– Там! – Римма указал на валун.– Там кто‑то есть...– добавил он еле слышно.

Какое‑то время оба с опаской вглядывались в то место, где стояла оглаженная океанскими водами гранитная глыба. Не приметив ничего подозрительного, иноки двинулись вперед, но, как только обогнули таинственный камень, остановились как вкопанные.

– Господи, спаси и помилуй! – Епимах перекрестился.

На сыром песке отчетливо вырисовывался уходящий в сторону леса след голых человеческих ступней...

...Спустя сутки выявилось более чем досадное обстоятельство. Как вычислил иеромонах, держа вместе со своим юным спутником курс на северо‑запад, они должны были попасть к крепости Воскресенской, что в Чугатской губе, или же к крепости Константина и Елены, основанной в 1793 году подле удобной гавани

Нучек, на острове Тхалка, где обитали мирные индейские племена эйяков, именуемые россиянами также медновцами или медновскими. Увы, предположениям сим не суждено было сбыться. Приключилось именно то, чего более всего и следовало опасаться, ибо брели наши горемычные герои вдоль берегов, населенных воинственными племенами тлинкитов‑колош, столь много бед причинивших российским поселениям...

Думается, что непростительной оплошностью со стороны автора явилось бы пренебрежение интереснейшими свидетельствами достославных наших соотечественников, кои имели в свое время удивительную возможность воочию познакомиться с экзотическим бытом воинственного краснокожего народа. Последний, право, заслуживает того, чтобы рассказать о нем читателю более подробно.

Тлинкиты, что в дословном переводе означает «люди повсеместные», обитали вдоль северо‑западного берега Аляскинского залива и по прилегающим к материку островам в широте от 52° до 62°, то есть примерно от острова Ванкувер до горы Святого Ильи. Дикие эти племена не искали постоянного места и переселялись каждогодно по удобности. Все они имели шаманов и руководствовались исключительно их вымыслами, которые сводились черт знает к чему. Во всяком случае, главным персонажем их являлся, как правило, сам Дьявол. Россияне впервые познакомились с названным народом в 1783 году. Но до начала правления Александра Баранова, по незнанию языка, не были сколько‑нибудь примерно осведомлены о его нравах и обычаях. Тем более что, сколько у колошей родов, столько и различных об одном и том же предмете понятий.

Исподнего платья колоши не имели, а прикрывали лишь стыдную часть тела, да и то, кстати сказать, далеко не все. Когда же сбрасывали с себя верхнюю одежду и оказывались в натуральном виде, то приводили всякого в крайнее удивление, если не сказать больше. Все тело представлялось вышитым, раскрашенным и вымаранным полосами. Нельзя точнее изобразить чудовища. Вправду говоря, художникам, живописующим деяния Сатаны, во всем белом свете не найти себе лучших натурщиков. Так описывают их очевидцы.

Особо следует сказать о представительницах прекрасного пола, ибо между колошанками нередко можно было встретить и красивых женщин. Если бы не различные украшения, которые вставляли они в нижнюю губу, прокалывая ее при вступлении в девичий возраст, многие из них, верно, заняли бы далеко не последнее место в конкурсе красоты. Главным украшением их были так называемые калужки из зеленого минерала серпантина‑змеевика (отсюда и русское название сего народа). Еда для колошанок являлась не столь простым занятием и требовала немалого искусства из‑за наличия упомянутых «драгоценностей». Пищу употреблять должны они были с крайнею осторожностью, дабы не коснуться своего украшения, которое, «ежели, по несчастью, выпадало из прореза губы, наносило превеликий стыд».

Пищу тлинкитов по преимуществу составляли: тушеная рыба с печеным картофелем, квашеные коренья и толкуша – подтухший китовый жир с дикими ягодами. Из неведомых сакральных соображений, само мясо китов почиталось к употреблению негодным. Вместо табака все индейцы, включая детей и женщин, курили наркотическую медвежью ягоду.

Поселения свои индейцы‑тлинкиты устраивали в труднодоступных местах. Дома их представляли собой бревенчатые курные бараборы, в которых посреди пола постоянно горел квадратный очаг с сооруженной над ним незамысловатой рыбной коптильней. Повсюду внутри жилища можно было видеть выточенные из дерева или кожи изображения духов‑предков – вахташей, в качестве которых выступали филины, лягушки, медведи, морские петухи. Покатые спереди крыши сдвигались в ненастье и раздвигались в добрую погоду. Входам‑выходам барабор придавался вид пасти чудовища; обращены они были обычно в сторону воды. Перед жилищами стояли громадные двадцатисаженные тотемные столбы прямых кедровых стволов. Украшенные фантасмагорической резьбой, являвшей изображения птичьих голов и звероподобных чудищ, тотемы увековечивали историю и легенды племени. Удивления достойна выносливость индейцев‑тлинкитов, зимой и летом ходивших босыми, презиравших боль и даже «из одного хвастовства» подвергавших себя жестоким истязаниям. Колоши‑мужчины едва ли не с самого рождения приучались своими родителями к перенесению всевозможных лишений: голода, холода, боли... Бывало, что после бани, в самую жестокую стужу, идет колош на море, где сидит в ледяной воде с четверть часа, а затем выходит на берег и просиживает там совершенно нагой еще довольно долгое время. Случалось также, что после вышеназванных процедур тлинкит, едва переступив порог своего жилища, созывал всех сечь себя. Вытерпев это добровольное наказание, он, как герой, имел полное право выбрать любую женщину.

У тлинкитов царила полигамия. Знатные и богатые колоши имели до пяти жен, а иногда и более... Между женами нередко случалась ревность, оборачивающаяся подчас не только бранью, но и настоящей поножовщиной. Если жена оказывала неверность мужу и была обнаружена на месте преступления, гневный супруг убивал и ее, и обольстителя... Бывали, впрочем, и снисходительные мужья, кои позволяли старшей жене иметь молодого помощника, который проживал в их хижине, исполнял все работы, а в отлучку мужа занимал его постель.

Всякого рода торжества индейцы Нового Света проводят по обыкновению в беспрерывных плясках и сладострастных песнях, единоборствах и играх‑игрушках. Едва ли не везде почитаются дикарями в качестве главных наслаждений жизни три вещи: пресыщение, особенно масляной и жирной пищей, любострастие и пляски. Тлинкиты вовсе не составляли исключения из сего правила.

С пленниками своими колоши поступали весьма жестоко, но более всего простиралась их лютость на европейцев... Тут уж оказывали они себя злее самых хищных зверей. Забрав волосы в руку и обчертя ножом, вместе с кожей их с головы сдергивали. По частям отнимали члены, кололи и делали небольшие раны для одного лишь мучения и страдания. И престарелые, и дети приходили истязать несчастных своих пленников, неизменно выказывая при этом величайшее проворство...

...Тамагно‑Ус, верховный шаман Земли Тлинкитов, с неослабным вниманием наблюдал за передвижением двух усталых путников.

Индейские воины появились одновременно со всех сторон. Можно было подумать, что перед ними не пара измученных человеческих существ, а по крайней мере боевой аванпост неприятельского войска. В сумраке леса, среди обомшелых елей, причудливые маски тлинкитов, изображавшие росомах, кугуаров и лесных северных рысей, напоминали лики сказочных чудищ. Пластинчатые панцири и нарукавники были накрепко стянуты китовыми жилами. Поверх накинуты толстые, не пробиваемые пулями, лосинные плащи. Боевые доспехи венчали высокие разрисованные шлемы с кожаными кисточками, из‑под которых выбивались черные, прямые и жесткие волосы. Лоснящиеся от жира, украшенные замысловатыми рисунками, писанными ярко‑красной охрой, киноварью и сажей, свирепые лица внушали такие чувства, передавать кои пером на бумаге попросту бессмысленно. Воины были вооружены томогавками, декорированными человеческими волосами; некоторые имели при себе ружья бостонского образца. Одним словом, зрелище, способное привести в трепет даже самых сильных духом.

Подгоняемые гортанными покриками, в плотном окружении пластинчатых панцирей, онемевшие от ужаса и задыхающиеся от смердящего, тошнотворного запаха прогорклого масла, исходившего от краснокожего воинства, пленники двинулись навстречу уготованной им судьбе.

Ближе к селению, когда лес стал редеть и перешел в перелесок с полянами и прогалинами, появились смуглолицые, черноглазые индейцы «в статском»: накидках из звериных шкур, в птичьих и нерповых парках со стоячими воротниками, в пончо из нежной шерсти горных баранов, в плащах до колен из коры красного кедра, отороченных полосками меха морской выдры.

Озеро, подле которого расположилось селение колошей, с одной стороны опоясывали высокие холмы. Их крутые склоны были сплошь покрыты зарослями лиственниц и столетних елей. Несколько дальше берег был более отлог. Здесь, соседствуя с пахучим кипарисом, произрастал преимущественно тальник. По другую сторону высились скальные обрывы. Барабора верховного жреца тлинкитов стояла на отшибе, прижавшись к отвесной гранитной скале и несколько возвышаясь над селением. Прекрасный обзор и два громадных сторожевых пса позволяли Тамагно‑Усу всегда заблаговременно быть извещенным о появлении кого бы то ни было у его жилища. Здесь, в этом капище, он общался с так называемыми ёками – бесчисленными духами, являющимися к шаману не иначе как под грохот бубна и перестук амулетов, да еще при условии соблюдения со стороны языческого пастыря обязательного трехмесячного целомудрия и поста.

Неподалеку от апартаментов верховного жреца, в малоприятном соседстве с его четвероногой стражей, и определено было временное пристанище горемычным путникам российским, находящимся в томительном ожидании дальнейшей своей участи.

Солнце склонялось к закату. Надвигалась безумная ночь. В вонючей ворвани неярко горел моховой фитиль обсидианового светильника. Лохматый шаман (стричь волосы сему чину не положено) заканчивал осматривать принадлежности предстоящего священнодейства: погремушки из рога горного козла, черепаховую трещотку, бубен с натянутым на обод сивучьим желудком. Из множества масок выбрал он любимую, изображавшую трехглавого ворона с разверстыми клювами. Надел браслеты из раковин, колдовской пояс со множеством громовых стрел и чертовых пальцев. Постучал посохом по человеческому черепу на верхушке трехаршинного тотемного столба, где томился привязанный за лапу сонный ворон. Отомкнул его и сунул под мышку. Хлебнув, в который уже раз, дурманящего ядовитого зелья, Тамагно‑Ус выглянул наружу...

По краям расположенной близ капища овальной площадки – сажен двадцать в окружности – проступали силуэты молчаливых таинственных фигур. Тойоны племени во главе с Таху Вороном явились на праздник Кижуч‑Рыбы. Вспыхнул громадный костер, осветив горностаевые накидки и причудливые головные уборы тойонов, ожерелья из медвежьих и акульих зубов, в несколько рядов обнимавшие их шеи, зловещие в своей раскраске лица колошей.

Ёки вместе с зельем, видно, уже вошли в колдуна, и теперь дурная улыбка блуждала по его лицу.

Сначала из капища доносились нечленораздельные сдавленные звуки заклинаний, стоны и причитания, а чуть позже, позвякивая в бубен, с вороном под мышкой появился и сам кривляющийся шаман. Представление началось.

Спустя некоторое время едва слышный голос колдуна вдруг поднялся, развился и фейерверком бессвязных звуков обрушился на зрителей. Вместе с «и‑пи‑пи‑пи... о‑то‑то‑то...» все явственнее слышались резкие каркающие крики ворона, тут же подхваченные экзальтированными зрителями. Эхо приносило их обратно. Шаман начал свое бешеное кружение. Он сорвал с себя одежду и остался в одной лишь набедренной повязке из вороновых когтей и клювов. Безумные крики и завывания, сопровождавшие это дикое беснование, скоро обратились в хрип. Белая пена выступила на устах. Злые ёки, видимо, уже окончательно заполонили тщедушное тело колдуна.

Внезапно Тамагно‑Ус, на какое‑то мгновение замерев, рухнул на землю. Все кругом смолкло. В течение нескольких минут слышен был лишь шум отдаленного водопада. Затем верховный жрец неспешно поднялся и, пошатываясь, направился к тому месту, где находились злосчастные наши иноки. Кульминацией больших шаманств является жестокий обряд вырывания языка у живой выдры. В настоящем же случае его решено было заменить принесением в жертву пленных. Тамагно‑Ус запустил уже было свою костлявую, точно у хищного кондора, лапу в спутанные патлы Епимаха, как вдруг над Священной Поляной прозвучал оглушительный выстрел. Шаман машинально отпрянул...

Находящимся на волос от гибели инокам так и не дано было до конца осмыслить, почему кровожадные тлинкиты, исключая разве что колдуна, почитавшего пленников своей собственностью, с каким‑то, можно сказать, даже суеверным подобострастием отнеслись к их нежданному спасителю. Таху Ворон почтительно выслушал незнакомца и едва заметным движением руки недвусмысленно дал понять тойонам, что отпускает пленников согласно воле Одноглазого Пришельца (именно так величали краснокожие неизвестного). Особо следует отметить тот факт, что вопреки всем законам и традициям пленные россияне были освобождены без какой бы то ни было мзды.

Спустя некоторое время Римма и Епимах знали уже кое‑что о своем освободителе. Лешек Мавр еще мальчиком участвовал в польских событиях 1794 года, выступая под знаменами Тадеуша Костюшки. Потом обучался на естественном факультете Ревельского университета. Поднял восстание крестьян в Могилевской губернии против владетельных отцов‑иезуитов, за что был сослан на поселение в Сибирь. Там сблизился он с декабристами, в особенности с Дмитрием Завалишиным. Заразившись его идеями освобождения индейцев Калифорнии от испанского владычества, бежал еще далее на Восток. Позже подрядился на корабль Российско‑Американской компании, но до острова Ситхи‑Баранова так и не дошел по причинам, о которых не слишком распространялся...

– Виа эст вита, дорога – это жизнь.– улыбнулся Римме черными, как у нерпы, глазами Лешек.– Алеа якта эст и тэрциум нон датур! (Жребий брошен, и третьего не дано!) Держись веселее, отрок! Трэс фациунт коллегиум... (Трое составляют коллегию...) – Два ряда ослепительно белых зубов представляли разительный контраст со смуглым, обветренным лицом бунтаря‑поляка.

Что и говорить, замечательного спутника обрели наши горемычные герои. От всего его облика веяло необычайным теплом. Римма приник к широкой груди Одноглазого и дал волю слезам. Лешек нежно погладил послушника по голове, поправил ремень своего длинноствольного голландского ружья и зашагал вперед. Следом двинулся Римма. Замыкал шествие Епимах.

Поначалу шли посуху. Пройдя гряду низкорослых сосен и обогнув пресноводное озерцо с плавучими льдинами, оторвавшимися с дальних Скалистых гор, путники вступили в прибрежную полосу темного, угрюмого бора. Вверху пошумливали качающиеся вершины, внизу царило безмолвие и сумеречный покой; лесные запахи слегка дурманили голову. Здесь, на огалине, пахло морем и лесом. Римма оглянулся на оснеженные вершины сиерр, откуда в океан истекали бесчисленные, цепляющиеся за скалы, плутающие в хвойных дебрях потоки. Остановились у устья порожистой речушки. Здесь нашли небольшую, выдолбленную из дерева, украшенную резьбой пирогу с заостренными к концам, широкими веслами. Обходя опасные водовороты, лавируя среди потайников и коряг, пристали к противоположному берегу.

Ночлег устроили в низменном логе. Сквозь редкие деревья и расщелины гранитных утесов виднелось беспокойное море, было слышно, как волны накатывались на галечные черни, а потом уходили, чтобы тут же вернуться вновь. Ужасы остались позади... Умолк птичий гомон. Путеводными огоньками засверкали ясные звезды. С края до края темно‑синих небес протянулась призрачная Моисеева дорога. Над дикими просторами мерцал таинственный Воз. На лицо послушника, впавшего в тяжелую, беспокойную дрему, опустился мягкий свет луны...

Неумолимо течет Время. Но, надо думать, те же звезды светили над миром за две с лишком сотни лет до описываемых событий, такой же мягкий свет луны нисходил на суровые лица славных первопроходцев и мореходов российских, прокладывавших путь на Восток. Потому в самую пору нам, читатель, обратиться мысленным взором к тем далеким временам Славной Истории нашей, когда Россия выходила в Великий океан.

Россия выходит в океан

Настоятель Валаамского монастыря, приюта монахов‑молчальников, что на Ладожском озере, старец Назарий еще и еще раз перечитывал послания отца Германа. Отряжен был сей монах с группой миссионеров для проповеди Святого Евангелия и утверждения веры Христовой среди язычников Америки. И полутора лет не прошло, а в руках игумена вот уже два письма с далекого острова, прозывающегося Кадьяком. Сомневался старец: посылать или не посылать оные депеши владыке Гавриилу, митрополиту Санкт‑Петербургскому, Новгородскому и Олонецкому. Уж больно строг владыко, выдумок не терпит. А в письмах Германа столько диковинного... Пишет он между прочим, что прознал от тамошних местных жителей про поселение российское, учиненное якобы новгородцами еще в конце XVI века, во времена государя Ивана IV; а если быть абсолютно точным – в 1571 году от Рождества Христова. Бежали будто бы те новгородские ушкуйники от царского гнева в Сибирь: проходили по рекам и озерам, переваливали через горы высокие, пробирались лесом дремучим, плыли морем студеным. Пять их муравленых ладей пристали – какая где, шестая же девалась без вести. Оттого и думают, что непременно принесло то судно в Америку; порушилось оно о берега Аляскинские – высокие и суровые. Те же, кто спасся тогда, церкву соорудили, а вокруг нее, «на берегу некой богатой рыбой реки», жила себе понастроили... Не знал преподобный Назарий, что к этому времени многим уже его соотечественникам, побывавшим в тех далеких краях, ведомо было об ушкуйниках новгородских. Про то, что «есть‑де на Востоке за морем Большая Земля, где живут бородатые, белокожие люди», слышал от чукчей и камчадалов в 1648 году Семен Дежнев. В 17II году якутский служилый человек Петр Попов рассказывал, что «противу того Анадырского Носу с обеих сторон – с Кавымского моря и с Анадырского – есть‑де значитца остров, и про тот остров подлинно ему, Петру со товарищи, сказывали носовые чукчи. Есть‑де на том острову люди зубатые, а верь‑де иной всякой обыкности и языку не их чюкоцкова...». Капитан Шпанберг, участник Второй Камчатской экспедиции, в 1746 году в рапорте Адмиралтейств‑коллегий доносил: «В бытность мою в тамошних местах доводилось мне слышать о некоих русских, поселившихся на Американском материке». В 1762 году анадырский казак Иван Гребешков сообщал в канцелярию Охотского порта о бородатых русских поселенцах на «Большой Американской Земле»: «Домы у себя строют оные народы рубленные как русские, а платье носют долгое и едят из посуды деревянныя». Другой казак, Леонтий Вершинин, подтверждал сказанное: «А за теми двумя островами имееца да Большая Земля, на которой живут бородатые, подобно русским людям». Тойон с Диомидова острова Каигуню Момахунин и чукча Ехипка Опухин рассказали сотнику Ивану Кобелеву, что «на американской земле, по реке Хеврене, острожке, называвмом Кынговей, жительство имеют российские люди; язык у них свой, и писание они сохраняют, разговор имеют по‑российски ж, читают, пишут, из книг молятся и иконам поклоняются, и прочая собою от американцев отмениты, ибо у американцев бороды редкия, а и те выщипают, а у живущих‑де там россиян густые и большие».