Текст книги "Жара в Аномо"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

21

Мертвые, серые, упругие пески чередовались с каменистыми гаммада, местами покрытыми лишайниковой манной. Блекло-коричневая масса колючедревья осталась далеко позади, за горизонтом, откуда тянулся вырытый гусеницами и полозьями рваный, глубокий след.

Обожженное, однообразное пространство оживляли только редкие наземные клубни дискореи с побегами, напоминающими скорее колючую проволоку, нежели живые ростки привычного для этих мест растения.

Пустыня хитра, безжизненный облик ее обманчив. Стоит пролиться дождю, и, как по мановению волшебной палочки, возникают бесчисленные эфемеры, некоторые из них, например нежные белые цветы ретамы, долго радуют глаз путника, утверждая неумирающую силу жизни.

В течение долгого, слишком долгого времени небо не обронило ни капли дождя в провинции Аномо. Пятьдесят градусов по Цельсию в тени.

Вышка доставлена. Для этого понадобились огромные усилия людей и техники, на это ушло без малого три дня, всего на несколько часов больше, чем предсказывал Борис Корин после своих расчетов.

Авторитет старшего бурильщика, уважение к нему стали еще более глубокими, поскольку, откровенно говоря, мало кто в душе верил, что удастся перетащить такую громадину даже за неделю.

Шли неизбежные после транспортировки буровой установки монтажные доработки. Необходимо было как можно скорее обустроить и лагерь на новом месте. Все без исключения трудились до седьмого пота.

Борис Корин и Ник Матье были среди тех, кто монтировал насосный блок. Работая, они переговаривались. Речь заходила о самых разных вещах, порой неожиданных даже для них самих.

Нельзя сказать, что темы разговора непосредственно касались их профессий, однако оба бурильщика таким образом как бы старались получше "прощупать" друг друга, познакомиться ближе, получить более полное представление о напарнике.

Оба прекрасно понимали это обоюдное стремление и охотно, хотя и немногословно, рассказали о себе. Правда, Матье не выходил за пределы воспоминаний лишь о нефтепромыслах и знакомой ему буровой технике, о качестве и достоинствах нефти и газа в тех или иных краях.

Узнав, откуда он родом, Корин заметил: -

– Фамилия у тебя французская. Когда нам о тебе сказали впервые, я, признаться, подумал: привезут этакого развеселенького франта. Хотя имя явно не с Сены.

– В Штатах винегрет, а не нация, – вдруг недобро буркнул Матье. И сразу же перевел разговор, спросив с какой-то странной подозрительностью:

– У вас тоже, я слышал, живут вместе самые разные, это так?

– У нас союз разных национальных республик, тебе не говорили в школе?

– Школа? Ты бы еще вспомнил эмбриональный период.

– Что же ты сердишься, чудак-человек?

– Ты мне скажи, – Ник прищурился, – ты русский, всю жизнь в своей России, а язык знаешь почему? Оч-чень, знаешь ли, забавно получается. Кувалду не проведешь, приятель, россказнями про всю жизнь в России. Я стреляный, сразу прикинул, что к чему.

– Что же ты прикинул? – сдерживая смех, спросил Борис.

– А то, что мой русский шеф знает в чужом языке столько слов, сколько и сам я не знаю, и складывает их так, будто профессор в колледже. Акцент не имеет значения, я, случалась необходимость, тоже шалил акцентом. И еще я прикинул, что второй русский знает слов поменьше, зато швыряется ими легко и почти без акцента. Нет, Ника Матье не проведешь. Но запомни, меня это не касается, ничего я такого не говорил и не собираюсь копаться в этом. Мне – мое. Будь спокоен. У меня кредо – лишнего не болтать, о чем бы ни сообразил, чего бы ни пронюхал. Не совать нос, если не бьют по мне.

Борис даже ключ уронил, так рассмеялся.

Он смеялся так искренне и заразительно, что все, кто находился поблизости, оборачивались на него и невольно улыбались, хотя и не понимали, чем мог развеселить новенький обычно собранного и серьезного во время работы обермастера.

Откровенный, безыскусный смех Корина озадачил, смутил Ника Матье, который был уверен, что тот отнюдь не развеселился от его доверительного высказывания.

Но Матье не хотел разочаровываться в своих каких-то таинственных и многозначительных предположениях. Он не сдавался, спросил, подавляя ярость:

– Так как же насчет языка?

– Очень просто, – все еще смеясь, ответил Корин. – Сергей Гринюк живет и работает здесь уже четыре года. Он у нас с золотыми руками, строил и больницу, и электростанцию реконструировал, теперь, как видишь, с нами, на дизелях.

– Я о тебе.

– Ну а я, представь, школу и заочный горный помню с благодарностью. Да и перед отъездом сюда, конечно, пришлось заново поштудировать. До профессора очень далеко, но за комплимент все-таки спасибо!

– Нет, я стреляный, – не слишком уверенно буркнул Ник. И спустя время: – Вы что же, не вернетесь домой?

– Почему? Поможем им добраться до пласта и скорее домой. Домой тянет, только и мечтаем с Серегой. – Борис помолчал немного, задумавшись. – Как можно не хотеть домой, брат; дом – он родней родного, единственный…

– Это точно, – сказал Матье и тоже подумал о чем-то своем, мрачный, поникший, будто услышал только что печальную весть.

С полчаса они не разговаривали, только пыхтели-покрякивали, устанавливали "ребра" насосного блока. Изогнутые трубы были горячие, как песок под ногами, голой рукой не возьмешь.

Наконец Ник сказал:

– Ничего не знаю гнусней пустыни, пожевал я песка на своем веку.

– Однажды мне попалась на глаза интересная статья в каком-то журнале, – отозвался Корин, – об эксперименте в пустыне. Довольно подробная, живо написанная корреспонденция из Дамаска. С комментариями и фотоснимками.

– Я был в Дамаске, ни черта особенного.

– Погоди. Ученые предложили для сохранения влаги в почве на юге Аравийского полуострова уложить на глубине около метра трехмиллиметровый слой асфальта.

– Пустая трата бешеных денег, – сказал Ник и сплюнул.

– Опыт пока проводят на небольшой площади. Представь, если он даст обнадеживающие результаты, многие тысячи гектаров бесплодной почвы можно будет превратить в зеленые пастбища.

– Пустыня сожрет кого хочешь вместе со всеми экспериментами. Меня воротит от всех этих бредовых затей.

– Напрасно, – сказал Борис, – когда-то и мечту о полете в космос кое-кто считал бредовой. Космос, не плешинка песка на махонькой нашей планете.

Ник махнул рукой, полез в нагрудный карман, вынул горсть костяшек и протянул Корину со словами:

– Пока они не превратили наше пекло в цветущий оазис, будем бороться с пустыней старым, испытанным средством бывалых людей.

– Что это?

– Персиковые косточки. Держи во рту, спасает от жары и жажды.

– Впервые слышу. Ты не шутишь?

– Нисколько.

– Похвальная предусмотрительность. Спасибо.

– Старая привычка, – улыбнулся Ник, – приучили в "Тексако Галф". Там были ребята стреляные куда больше, чем Матье.

– Слыхали, – сказал Борис, – консорциум известный.

– Нефтяная банда первый сорт.

– Ты работал на них?

– Вроде этого.

– Ну и как?

– Да уж поднабрался кой-чего, – Ник снова ухмыльнулся, – вот косточками могу притупить жажду, чтобы не пить без конца. Лишняя вода в такую погодку – большой вред, верно?

– И много у тебя припасено?

– Как только услыхал, что подадимся в Аномо, мигом слетал за ними в город. Помнишь?

– Ты из лагеря, а к тебе гость на "джипе". Жалел, что не застал твою замечательную личность.

– А, меньше б их видеть, благодетелей.

– Значит, ездил в город за гостинцем, не по важному делу. Сачок ты, братец, ситцевый.

– То есть? Не понял, кто?

– Объяснить сложно. Это титул такой. Почетный. Для тех, кто ловит сачком бабочек, чтобы другим нескучно было пупы надрывать.

– Ты, шеф, злопамятный.

– Да нет, – сказал Борис, – просто не люблю сачков.

– Хороша благодарность за спасение от жажды.

– Ладно, проверим твое средство, – примирительно молвил Борис, отправляя косточку за щеку. – Много добыл?

– Нам с тобой хватит. С Матье не пропадешь.

– Ты хотел сказать – всем, верно?

Ник посмотрел на Бориса и разразился смехом не менее громким, чем недавний смех Корина в разговоре о знании иностранного языка.

22

Даги Нгоро распорядился, чтобы башмачника с площади Освобождения доставили в управление немедленно и без лишнего шума.

О своем внезапном решении лично встретиться со стариком Нгоро не предупредил Киматаре Ойбора, и это было в известной мере нарушением профессиональной этики, хотя, разумеется, старший инспектор уголовной полиции, капитан, глава управления крупной столичной зоны волен поступать как считает нужным.

Никто не придал этому факту особого значения. Тем более что следователь отсутствовал по каким-то причинам.

Надо сказать, дело об убийстве полицейского и специалиста нефтяной геологии до сих пор оставалось главной темой кабинетных и коридорных толков сотрудников. Исход розыска, который, по мнению большинства, ветеран Ойбор вел слишком замкнуто и вяло, интересовал каждого, кто дорожил честью мундира.

Поэтому все более и более активное вмешательство капитана в ход расследования даже вызывало молчаливое одобрение, особенно офицеров, которые уже решили, что их хваленый кавалер трех золотых лент, вероятно, не в силах справиться с головоломкой и начинает в ней "проваливаться".

Итак, вопреки былой просьбе сержанта и в его отсутствие Даги Нгоро приказал доставить к нему старика.

Привезли башмачника не скоро, что понятно, если взять во внимание его своенравие и строптивость.

Нгоро встретил его радушно. Усадил, поднес стопочку казенного коньяка, от которого, правда, тот наотрез отказался, ругаясь при этом, как торговка, которой наступили на ногу.

Старший инспектор терпеливо выжидал, пока стихнут возмущенные вопли старика, и со всей теплотой, на какую только был способен, сказал:

– Наш человек доложил, что вы беретесь опознать машину, если ее вам покажут. Вы не станете этого отрицать, уважаемый?

– Ваш осел, а не человек! – взвизгнул башмачник. – Он поклялся, что меня оставят в покое! И что же? Меня тащат в полицию через весь город, как преступника! Где его клятва?

– Он не виноват. Он не знает, что вас побеспокоили, так же как я не знал о его обещании вам.

– Везите обратно!

– Непременно, уважаемый, но, поскольку вы уже здесь, давайте побеседуем немного.

– Не желаю я беседовать! Меня заказчики ждут! Кто мне возместит убытки? Везите обратно! Не жалеете старого человека! У меня все больное!

– Жаль, что вы не хотите услужить нам в последний раз, – сказал Нгоро, – я слышал о вас как о мудром и ученом патриоте. Несмотря на свой, прямо скажем, преклонный возраст, вы известны стране как один из наиболее образованных и всезнающих граждан. Поверьте в мою искренность. Мне даже кажется, что мы где-то встречались.

– А мне не кажется, – несколько мягче отозвался старик, на которого, по всей вероятности, произвела некоторое впечатление новость о его широкой известности.

– Значит, я ошибся, – слегка огорчился Нгоро.

– Впервые тебя вижу, сынок, – сказал старик почти ласково. – Отпусти меня с богом, а то моя старуха помирает от страха. Сроду не имели с полицией дела.

– Вы уж простите, отец, всего несколько минут. Будьте добры.

– Хорошо. В последний раз?

– Даю слово. Сразу видно образованного человека. Вы ведь раньше служили у крупного фармацевта?

– Да, у него были свои плантации папайи и большая фабрика по производству целебного экстракта. Если у тебя бывало несварение желудка, ты, наверное, пользовался нашей продукцией. Мы экспортировали папайю даже в Европу. Я дважды выезжал туда с хозяином.

– Это неплохо, что вы с любовью вспоминаете того, кто дал вам возможность увидеть свет и наделил знаниями.

– С любовью! Будь он проклят, осел! Зря позволили ему удрать!

– Согласен с вами, – сказал Нгоро, – и рад, что вы так реагируете на мою шутку. А отчего, простите, вы впоследствии сменили фармакологию на уличное ремесло?

– Это мое дело. Тебе не о чем больше спрашивать?

– Виноват, отвлекся, уважаемый. Скажите, вы действительно смогли бы опознать машину, если бы увидели снова?

– Может быть, и узнаю, – нехотя просипел башмачник, – по звуку. Тогда было темно. Тьфу!.. Неужели не надоело?

– Позвольте, тогда вы утверждали, что успели заметить и цвет и марку автомобиля.

– Да.

– Вы уверены в своих предыдущих показаниях?

– Да.

– Имейте в виду, дача ложных показаний карается…

– Я пошел, – сказал старец и поплелся к двери, бормоча проклятия вперемешку с ругательствами.

Нгоро рассердился, он бросился за ним и загородил дорогу.

– Не испытывайте терпение властей! Только уважение к вашему возрасту сдерживает меня, не то приказал бы арестовать за дерзость и уклонение от гражданского долга.

– Закон был бы на твоей стороне?

– Да.

– Выходит, ты вправе посадить меня за решетку?

– Да.

Старик вернулся и сел со словами:

– Ладно, давай потолкуем впустую. Мне некуда спешить, меня не ждут заказчики, так?

Нгоро тоже опустился в свое плетеное кресло. Воцарилась гнетущая пауза, нарушаемая лишь недовольным сопением обоих.

Наконец Нгоро сказал:

– Раз вы могли бы признать автомобиль, может, все-таки припомните и того, кто в нем уехал? Хоть что-нибудь. Какую-нибудь особенность, кроме цвета кожи. Подумайте.

– Я уже говорил, белый вроде прихрамывал. А второго я не разглядел. Того, за рулем.

Нгоро вдруг открыл ящик стола и вынул две фотографии. Луковского и Ника Матье.

– Взгляните-ка, его тут нет? Захромать можно и нарочно.

– Он, – сказал старик, ткнув пальцем в фотографию Луковского, и отвернулся, играя желваками.

Даги Нгоро с минуту ошеломленно смотрел на него, затем произнес:

– Подтвердите письменно.

– Как бы не так. Хватит валять дурака.

– Почему?

– Этот не враг, и ты знаешь это не хуже меня. Хватит валять дурака со старым, больным человеком!

– Спокойно. А второй?

– И второй – он. И третий, четвертый, пятый, все – он.

– Вы знаете второго, я спрашиваю? – загремел Нгоро, вскакивая.

Башмачник испугался.

– Не знаю, – быстро сказал он, – и знать не хочу. Я хочу домой.

– Ну хорошо, – обессиленно молвил Нгоро и снова плюхнулся в кресло, уронив руки на стол, – оставим… поговорим о другом. У меня к вам предложение… поручение, то есть просьба. Выслушайте спокойно.

– Спокойно? Теперь о другом? Все сначала? – внезапно разразился старец. – Не знаю я никого! Зато все вы на один манер! До тебя тут сидел один! Тоже любитель приставать к честным людям! Нос задрал, как выбился в полицейские! Вырос на моих глазах! Мальчишка! Я еще деда его знал! И он, и его несчастный отец были каменотесами! А туда же, нос задирать! Ты вроде них! Ну какой из тебя полицейский? Каменотесы! Убийцы разгуливают на свободе, а честных граждан ты пугаешь тюрьмой! Что ж, так мне и надо! Сам, старый осел, впутался в эту историю! Куда теперь деваться? Давай приказывай! Поручай! Проси! Умоляй! Я готов!

– Как вы относитесь к переселению?

– За что?.. – уже чуть слышно прошептал башмачник.

– Да нет, уважаемый, – Нгоро успокаивающе взмахнул руками, – вы меня не поняли. Я имею в виду временное переселение. Временное, переселение вашей мастерской.

– Зачем, ваша милость? Мне и на площади хорошо. Не годится вам, такому доброму и большому начальнику, обижать слабого старика.

– Уверяю вас, это временно. Сейчас все объясню.

– Слушаю внимательно, готов всегда и во всем оказывать посильную любезность, – пролепетал башмачник, – только, если можно, выключите эту штуку, – он повел головой в сторону магнитофона, – у меня уши болят от скрипа ее катушек. И, если нетрудно, глоток воды, пожалуйста.

23

В новый лагерь нефтяников, с большим трудом преодолев сыпучие пески, колонна грузовиков доставила мешки с цементом и глинистым порошком.

Гордые своим отважным рейсом, шоферы в армейской форме степенно, по-хозяйски осмотрели натруженные машины с окрашенными в маскировочный цвет кузовами, сменили воду в радиаторах и принялись дружно сгружать мешки, аккуратно складывая их неподалеку от вибросита буровой, как проделывали это в свое время на старом месте.

Сергей Гринюк, Габи и Джой ставили палатки. Неподалеку от них, укрывшись в тени складского тента, буррабочие Лумбо и Даб промывали в тазу с соляркой детали разобранного движка.

Все остальные члены экспедиции находились на вышке, наводя там, как говорится "последний лоск".

– Для чего глина? – спросила Джой, у которой уже вошло в привычку то и дело задавать нефтяникам вопросы, а для них стало привычным отвечать любознательной стряпухе.

– Из глинистого порошка получается раствор, обязательный в бурении, – сказала Габи без особого энтузиазма.

– А цемент?

– Цементировать устье забоя.

– Ничего не понимаю, – сокрушалась Джой. – Прочитала массу книг, а все равно не понимаю.

Хорошенько закрепив дно последней палатки, Сергей предоставил женщинам заниматься верхними растяжками самостоятельно, сам же поспешил на помощь ссорящимся над тазом рабочим, утирая на ходу обильный пот рукавом и восклицая:

– Ну мороз, аж пар идет!

– Точно, как паровоз! – крикнула ему вслед Джой.

– Что, старатели, не клеится? – весело обратился Сергей к рабочим.

– Лумбо мешает, бвана, – сказал Даб.

– Нет, это Даб мешает, не умеет, – сказал Лумбо.

Сергей присоединился к ним, приговаривая:

– А ну подвиньтесь. Эх, варенички вы мои распрекрасные, одна голова хорошо, а две, как погляжу, еще хуже. Долой антагонизм, вы же пролетарии всех стран! Да не три ты глаза соляркой! Ну артисты. Сейчас разберемся в железяках, без паники, братцы…

– Я вам приготовлю сюрприз, – сообщила Джой дизелисту, – обязательно приготовлю. Скоро.

– Опять борщ из кукурузы?

– Представьте себе… – Девушка выдержала паузу для пущего эффекта и выпалила: – Вареники! С картофелем! Мне Габи объяснила!

– Да ну! – обрадовался Сергей. – Уважаю женский пол в международном масштабе. Хотя картошку здешнюю, извиняюсь, не уважаю, слишком сладкая ваша картошка.

– А я присолю хорошо, – пообещала Джой, – будет вкусно, не сомневайтесь. Уж постараюсь для вас.

Сергей Гринюк, огромный, плечистый, распрямился, растопырив измазанные мокрые пальцы, сдвинул брови, вперившись взглядом в бликующую чернь солярки в тазу у его ног, сказал негромко и мечтательно:

– Моя жиночка харч готовит капитально. И дочки мастерицы, вылитые она, Люба. В отпуск не успел нарадоваться на них. Ничего, осталось недолго, деньков через сорок-пятьдесят, думаю, пошабашим – и домой, на Днепро… Четыре года на конкретную солидарность – нормально.

– Так вот от кого вам пришли письма с картинками, – сказала Джой. – Сколько же у вас дочек?

– Аж две! – оживился дизелист. – Умницы, учатся капитально. Одна в третьем, другая в первом. С уклоном по математике. Младшая еще и в музыкалку пошла – на скрипке. Умора! В отпуск прилетал – пиликает, как напильником, а Люба на нее умиляется до слез. Эх братцы-бабоньки, без семьи погано.

Лумбо толкнул его в колено. Сергей спохватился, посмотрел на Габи, которая застыла с провисшей растяжкой в руке, печально глядя в одну точку.

В сухом, безветренном воздухе слышался позвякивающий перестук работы на вышке и у водонасоса. Глухо доносились голоса рабочих, рывших и облицовывавших отстойники. Какие-то необычайно храбрые птицы облепили ажурную сталь "бэушки" и любопытно посвистывали с хрипотцой, будто приветствовали невидаль в своих владениях.

Подойдя к Габи Амель, Сергей положил ей руку на плечо и сказал:

– У тебя, Габи, тоже растет исключительный хлопчик. Орел, вылитый батя. Вырастет нефтярем наш малыш, как Банго. Банго начал, а его сын продолжит. Еще как, помяни мое слово. На то и рожаем детвору, чтоб нас продолжали…

– Лучше рожай движок быстро, – заворчал Лумбо, – полоскаемся в солярке без толку. Надо к вечеру собрать и опробовать. Обермастер рассердится.

– Слыхали? – Сергей всплеснул руками. – Уже яйца курицу учат, как надо с железом. Всякий двигатель ни мыть, ни собирать на тяп-ляп не годится. Сперва помозгуй, потом навинчивай.

– Помоги, – сказал Даб.

– За что я вас обожаю, вареники, – улыбнулся дизелист Лумбо и Дабу, – так это за самостоятельность. Ученички мои капитальные! С вами на сдельной бы вкалывать! По миру бы пустили, виртуозы вы мои непревзойденные!

– Нерадивым не дам вареники, – рассмеялась Джой, подмигнув Сергею.

– Молодец, куховарочка, надо их воспитывать со страшной жестокостью, пусть сидят на бобах и каше по-прежнему, да на консервах, да на лепешках своих, да на супах твоих, да…

– Что?! – В нарочитом гневе Джой выпучила глаза и показала насмешнику кулак. – Вам не нравятся мои супы? Трепещите, я вне себя!

– А мне нравятся, – заявил Даб. – Когда обед?

– Вот, вот, я ж говорил, работнички! – потешался Сергей, посматривая на Габи с надеждой расшевелить ее хоть немного, отвлечь от печали. – С едой биться – богатыри, а с несчастным движком – ни с места. Только в солярке вывозились, как поросята.

– Лумбо мешает, – сказал Даб.

– Даб мешает, – сказал Лумбо.

– Ладно, старатели, знаю, что вам мешает, так и стреляете глазами на вышку. – Сергей милостиво отстранил их от таза. – Бегите туда, так и быть, сам управлюсь.

Радостно подскочив, они помчались к буровой, словно спринтеры к финишной ленте на стометровке. Оно и понятно, там куда приятней, чем возиться в тазу с деталями по соседству с женщинами. Джой ласково обняла Габи и тихо сказала: – Почему ты не вызовешь сынишку к себе? Мы бы все очень его любили, уверена.

– Арбат еще мал для пустыни. Он у меня единственный…

– Ах, как хорошо, когда рядышком дети! – воскликнула девушка. – Они такие забавные, просто про-лесть[8]8
  Так напечатано в оригинале


[Закрыть]! Дети – это такое счастье! Я бы тоже хотела мальчика.

– У тебя все еще впереди.

– Слушай, Габи, и правда, не нужно так… ты же сильная, я знаю. Иногда я просто поражаюсь, какая ты сильная и смелая. И добрая. Тебя все так любят и уважают, прямо завидно, слово чести.

– Придержи-ка, пока натяну, – сказала ей Габи с грустной улыбкой, передавая веревку и выбирая колышек понадежней, – ты славная девочка, Джой, я рада, что ты с нами. А завидовать мне не нужно. Мы с малышом осиротели навсегда.

– Ты еще очень молодая, – с жаром возразила Джой, – и очень красивая. А жизнь впереди долгая.

– Спасибо тебе. Только в моем доме иного не будет. И не говори ничего, пожалуйста. Ведь ты не знаешь, какой это был человек.

Между тем шоферы грузовиков управились с мешками, сложив их в аккуратную пирамиду, и, прогудев на прощание сигналами, повели свою колонну в обратный путь. С ними уехали некоторые подсобные рабочие, они уже не нужны были в экспедиции. Практически подготовительный период уже завершился, предстояло бурение.

Опережая спускавшихся по трапику вышки товарищей, Борис Корин возбужденно спрыгнул к Нику Матье на палубку насосного блока, швырнул под ноги рукавицы и крикнул:

– Ну, братцы, скоро начнем буравить!