Текст книги "Жара в Аномо"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

16

Ник Матье любил посещать центральный почтамт.

Присаживался где-нибудь в сторонке и наблюдал за толчеей, испытывая необъяснимое волнение.

Как правило, он не ждал ниоткуда писем, посылок или телеграмм, не отправлял их. Он просто смотрел, как это делают другие. Смотрел, и все.

Кроме глубокодумного созерцания отправителей и получателей писем, его привлекало в гулкий и величественный, слегка кичащийся искусными витражами и позолоченными сводами зал почтамта то обстоятельство, что здесь всегда было множество красивых женщин. Не меньше, чем в театре.

С тех пор как Матье пришел к такому заключению, его тянуло в здание почтамта, точно пьяницу к дармовой рюмке.

В театре, рассудил он, подойти и заговорить с приглянувшейся милашкой не так-то просто, даже если ее не опекает кавалер, а здесь благодать.

Театр – храм, где женщины, получая со сцены уроки житейской нравственности, зачастую настороженны и недоступны. Театр – храм похлестче церкви.

Большой почтамт тоже храм, но церковным трепетом тут и не пахнет, тут есть где развернуться жаждущему сердцу, считал Ник.

В самом конце зала находилось отгороженное ширмой вместилище, прозванное "Тайной Амура". Там плотными рядами, словно книги на стеллаже, пестрели вмонтированные в стену маленькие разноцветные ящики для секретной частной почты.

Каждый ящик был обозначен номером и открывался лишь ключиком его обладателя или чаще обладательницы. За ними-то и нравилось Нику наблюдать больше всего.

Ник Матье был красив. Красив той красотой, какая отличает внешность зрелого, ладно скроенного мужчины, над лицом которого природа-создательница потрудилась особенно старательно и вдохновенно, будто для конкурса.

Он готов был поклясться, что ненавидит человечество вообще. Но он любил женщин. Они занимали в его жизни и мыслях очень много места.

Разумеется, имелись в виду не те жалкие существа, что темными вечерами в глухих закоулках пугливо зазывали мужчин, опасаясь преследования нового закона, охранявшего нравственность, а женщин иного полета. Женщины часто попадались в его сеть. Матье и тут не любил угождать, он любил побеждать. Он привык к удачливой охоте.

Однако не мог привыкнуть к постоянному амплуа человека без почвы, который рано или поздно изгонялся напрочь если не из памяти и постели, то из сердца.

"Все у меня ворованное, – нередко признавался Ник случайным собутыльникам, – все улетучивается, все не мое. То, чего я хочу, невозможно. Даже с бабами".

Ник сидел в гулком зале почтамта с небрежностью этакого финансового воротилы, блаженствующего в клубе для элиты, и словно говорил глазами темнокожей красотке, стыдливо, торопливо отмыкавшей свое хранилище сердечных тайн: "Я тебя знаю, крошка. Ты прибежала тайком от владыки, чтобы схватить письмецо от другого. Значит, ты предала свой дом. Значит, ты уже страх, а не крепость. Значит, я могу тебя взять, если очень захочу. Жаль, что сегодня у нас ничего не получится, я должен поехать туда, где ждет приличная работа. Я уезжаю надолго. Потом, если повезет, уеду отсюда совсем. Прощай и спасайся".

С утра он слонялся по магазинам, с удовольствием демонстрируя белозубым продавщицам свой новенький бумажник и набивая свой вместительный баул всякой всячиной.

Затем – два часа почтамту. Целых два часа.

Ник посмотрел на свои новенькие часы «Воу-lux-1000», поднялся, надвинул на лоб свою новенькую, заломленную а-ля родео шляпу и, поскрипывая своими новенькими полусапожками, постучал к выходу, литой и неотразимый, как сплав из Брандо, Бриннера и Циско Кида.

Выйдя на улицу, он пригладил топорщившиеся коп-/ цы своего новенького шейного платка и похлопал себя по великолепно отставленной на бордюр ноге, восхитительно обтянутой новенькой бронированной штаниной "Lee-Texas", подзывая этим жестом, как щенка, трусившее по мостовой такси.

А в сей полуденный час там, куда он собирался ехать, то есть в двадцати двух километрах от города, на окраине небольшого селения из дряхленького рейсового автобуса высадилась прелестная девушка с вместительной дорожно-спортивной сумкой и такой улыбкой, что пассажиры и водитель покряхтевшего дальше автобуса долго оборачивались, рискуя свернуть шеи.

Мельком взглянув на тростниковые, островерхие, похожие на оброненные монашеские скуфейки-колпаки хижины и глинобитные лачуги, что поодаль обрамляли крохотную площадь с часовенкой посредине, девушка перевела взор на озеро и, сориентировавшись, решительно зашагала в сторону, противоположную селению.

Пыль грунтовой дороги вздымалась, стелилась за путницей, точно свадебный шлейф, и вскоре за маревом серой ее завесы уже неразличима стала стройная и легкая девичья фигурка, даже яркая окраска ее дорожной сумки померкла и растворилась вдали.

Но что это? Громко и бездумно смеясь, она возвращалась, бежала босиком, прижимая к груди и сумку, и туфли, и сорванную ветку дымчатого тамарикса.

Полетели в прибрежный песок сумка и платье. Всплеск и брызги взорвали сонную гладь озера. Словно пена от волн, взмыли птицы в опаленное зноем небо, крича, возмущаясь той, что нарушила ленивую одурь покоя всей стаи, а она, кувыркаясь в воде, смеялась и пела звонко и весело. Девчонка.

17

Переодетые в штатское платье Ойбор и Самбонанга с трудом пробрались сквозь сутолоку шумного базара к ограде.

– Здесь вы условились?

– Да, под столбами, – сказал Самбонанга, ворочая головой во все стороны, – куда он запропастился? Сбежал? Вернусь-ка я, пожалуй, обратно, проверю.

– Не суетись, – сказал Киматаре Ойбор, – подождем.

Они ждали, прислонясь к решетчатой ограде, полуоглушенные шумом бойкой торговли, наблюдали за людским движением среди гигантских связок бананов, гор орехов, бумажных мешков с кофейными зернами, солью, сахаром, циновок и лотков, на которых были любовно разложены гончарные изделия и резные предметы из дерева и кости, металлическая посуда, игрушки и украшения, амфорки с маслами и кульки с лакомствами.

От размалеванной палатки с распахнутыми створами исходил резкий, пряный, щекочущий ноздри запах. Там продавали лепешки с таким острым соусом, что неискушенному человеку, вкусившему этой адской снеди, в пору хвататься за огнетушитель.

Едкий дым от костров, на которых жарились миндаль и колоски хлебной дурры, щипал глаза.

Самбонанга недовольно морщился от всего этого и что-то раздраженно бубнил себе под нос, в то время как Ойбору, казалось, было совершенно безразлично происходящее вокруг.

Особенно действовал на нервы молодому полицейскому Сосед, бородатый зазывала, безуспешно пытавшийся продать огромное запыленное зеркало, в котором отражение базарной мельтешни искажалось настолько, что могло бы послужить образцом фата-морганы. Бородач одержимо вопил, и голос его дрожал назойливым гортанным тремоло, отпугивая даже вездесущих и любопытных бессребреников.

– Вот и он, – вдруг сказал Ойбор совсем уже потерявшему надежду помощнику.

– Точно, – отдуваясь, с облегчением констатировал Самбонанга, – явился наконец.

– Ну что? – спросил Ойбор у протиснувшегося к ним мальчишки. – Есть?

Паренек отрицательно помотал головой и тут же заговорщицки произнес на одной ноте, почти не разжимая губ, сомкнув выгоревшие брови и отводя в сторону беспокойные глаза:

– Пойду еще разок. С другого конца. Стойте на месте. Ждите. Чтобы не привлекать к себе внимания, грызите орехи. Купите вон у той. У нее всегда самые лучшие. Мне тоже купите побольше. На всякий случай. Отдохну и пойду. Если что – свистну. Вот так. – И он замысловато присвистнул. – Запомнили? Повторите по очереди.

– Не надо, – сказал Ойбор, невольно улыбнувшись, – тем более что свистеть или подавать еще какие-нибудь сигналы категорически запрещаю. Просто вернешься и скажешь, если увидишь его.

Глаза мальчишки возбужденно горели, он был слишком явно увлечен ролью заправского сыщика, и сержант, которому это не понравилось, взял сорванца за подбородок и подозрительно, не скрывая некоторого беспокойства, заглянул ему в лицо.

Но мальчуган клятвенно забарабанил кулаками по своей груди, бурно, взахлеб заверяя:

– Провалиться мне, лопнуть и сгореть! Ни воды мне, ни хлеба, ни земли не видеть, ни неба! Он от меня не уйдет!

– Тихо.

– Не уйдет, – шепотом повторил паренек, – чтоб мне орехов не видать.

– Смотри, это тебе не игра.

– Ладно, – слегка обиженно молвил мальчишка, – давайте орехи, а то мне пора. Только время теряем.

– Получишь, когда заслужишь, – сказал Ойбор, потрепав его по жестким, как крученая стальная проволока, волосам. – Погоди-ка, дружок, постой с нами еще немного, есть к тебе небольшая просьба.

– Какая?

– Да вот прихватили с собой фотографии, целый пакет. Ты уж прости, что много, но надо бы тебе хорошенько их посмотреть.

– Сейчас? Прямо здесь? – удивился Самбонанга.

– Да, здесь, – сказал Ойбор, – пусть посмотрит сейчас. Смелей, смелей, я не шучу.

– Виноват, но мне кажется, для этого больше подходит какое-нибудь безлюдное место, не базар. Нужно ли демонстрировать фотографии такой толпе? Виноват, конечно, но…

– По-моему, я приказал ознакомить со снимками лишь нашего юного друга и помощника, показать ему одному, а не демонстрировать перед окружающими, – назидательным тоном заметил Ойбор, – хочу также напомнить любимому ученику, что в подобных случаях именно толпа чаще всего является лучшим укрытием от глаз и фотокинообъективов противника. Продолжить лекцию или достаточно?

– Так точно, достаточно. Приступать?

Сержант кивнул, и Самбонанга принялся разворачивать сверток, который держал под мышкой, кося глазами по сторонам.

Ойбор говорил недоуменно уставившемуся на них мальчугану:

– Не спеши, ни на что не обращай внимания, только на лица. Понял?

– Хорошо, – сказал тот, принимая стопку разноформатных снимков.

Какой-то посторонний тип, случайно околачивавшийся рядом, сунулся было своим носом к ним с гаденькой ухмылкой, решив, очевидно, что тут запахло порнографией, но Самбонанга живо отвадил его мощным пинком.

Мальчишка взял пакет и спрятался за спины полицейских.

В напряженном ожидании прислушивались Ойбор и Самбонанга к неторопливому шуршанию за их спинами.

Мальчишка, судя по его пыхтению и хмыканью, был беспредельно удивлен коллекцией физиономий, которую послушно изучал. Он был даже растерян, ибо ожидал увидеть на снимках кого угодно, только не тех, кого ему предложили.

Полицейские понимали его состояние и мысленно хвалили за благоразумную сдержанность.

– Только на лица, – подсказывал Ойбор, – только на лица, остальное не бери во внимание.

И вдруг шуршание прекратилось. Как по команде, повернулись Ойбор и Самбонанга.

В глазах парнишки, вперившегося взглядом в одну из фотографий, отразился ужас.

Он смотрел на эту фотографию неотрывно, оцепенев, со смешанным чувством изумления и страха, словно не верил глазам своим. Внезапно он отшвырнул фото, попятился от Ойбора и Самбонанги, как затравленный зверек.

Молодой полицейский мигом поднял фотоснимок с земли и, настороженно оглядевшись по сторонам, тщательно упрятал его в карман непривычной штатской одежонки, после чего укоризненно уставился на перепуганного подростка, которого сержант успел поймать за руку, опасаясь, как бы тот не удрал.

– Ну чего ты дрожишь, дурачок, – сказал Киматаре Ойбор пареньку, – успокойся. Давай-ка присядем и потолкуем, как подобает коллегам. Ты ведь собираешься стать детективом, я правильно понял?

– Да, – шепнул юный разносчик газет, все еще с опаской косясь то на Самбонангу, то на Ойбора, – а вы кто такие? Вы от него? Так я не виноват, чтоб мне лопнуть… Вы на самом деле настоящие полицейские?

– Не сомневайся. Наша с тобой задача вывести всех преступников на чистую воду. И никакой грим их не спасет.

– Кто не спасет?

Ойбор рассмеялся, потрепав жесткие волосы на лобастой голове паренька.

– Никто и ничто не спасет преступников, – сказал Киматаре Ойбор уже серьезным тоном, – если мы все – и старый и малый – будем смелыми и решительными, верно?

– Да, – проронил парнишка, успокаиваясь от неподдельной искренности в голосе пожилого человека.

– В нашей работенке выдержка и спокойствие – первое дело, коллега, а ты сразу в панику от простой фотографии.

– Кто?!

– Ты, не мы же с напарником, – кивнув на Самбонангу, который бдительно ощупывал взором базарную сутолоку, сказал Ойбор.

– Нет, кто я, вы назвали?

– А-а, коллега, – улыбнулся сержант, – тоже, значит, детектив.

– Я уже не боюсь, чтоб мне лопнуть и сгореть.

– Отлично. Теперь скажи, ты уверен, что на фотографии именно тот человек, который был ночью на площади и подбросил зажигалку вслед за убийством?

– Конечно! Это он, высокий, только одет по-другому, – сказал паренек и для пущей убедительности вновь клятвенно постучал себя в грудь, – я его сразу узнал. Дедушка, а он меня не схватит? Вы ему не скажете? А зачем он так оделся на фотографии? Специально?

– Никто тебя не тронет, – успокоил его Ойбор, – об этом мы уже позаботились. Никто ничего не узнает, будь только сам молодцом. Не забыл, что нужно говорить, если кто-нибудь начнет расспрашивать?

– Помню, помню, не забыл.

– Смотри, это самое важное. Еще никто к тебе не обращался, кроме нас?

– Нет. Я бы вам сказал.

– Правильно. Не верь никому, даже если будет уверять, что пришел от моего имени, учти это.

– Конечно, вы уже предупреждали, никому, кроме вас. Я думаю, надо мне выдать автомат. Хотя бы вот такой ма-а-аленький, а? Складной. Как у того носатого, что прыгнул с поезда в речку, когда те итальянские гангстеры хотели выпытать у него насчет клада. Видели кино "Поцелуи Сицилии"?

– К сожалению, пока нет у нас лишнего автомата, – сказал Ойбор.

– Ладно, сойдет и револьвер. Не волнуйтесь, я хорошенько спрячу, уже придумал куда. Но чтобы патронов полный барабан. На всякий случай.

– С револьверами тоже туго, ты уж прости.

Самбонанга отвлекся на мгновение от бдительного созерцания окружающей среды, подмигнул мальчишке и заговорщицки прошептал:

– Проси, братишка, противотанковое орудие, кажется, парочка их завалялась в нижнем ящике стола гражданина сержанта.

– Отставить шуточки! – прикрикнул Ойбор на помощника. И вновь обратился к пареньку: – У меня к тебе просьба. Внятно и не торопясь скажи вот сюда: "Человек, который стоит возле колонны на фото под номером тридцать восемь, появлялся на площади Освобождения вблизи киоска, где я ночевал, сразу же после автомобильного происшествия. Я видел собственными глазами, как он умышленно оставил возле тела пострадавшего предмет, оказавшийся иностранной газовой зажигалкой, которую я подобрал и продал на базаре незнакомому гражданину". Затем четко скажешь: "Свидетельствую сержанту уголовной полиции Киматаре Ойбору, жетон семьдесят три". И назовешь сегодняшнее число, свое полное имя и адрес. Готов?

– Да. Но вы еще разок повторите, а то очень много слов.

– Хорошо. Я ничего не напутал?

– Нет, все правильно, только я не смог бы так… ну… ровно… столько слов, – смущенно молвил разносчик газет.

– Ладно, говори своими словами, лишь бы суть осталась.

– А это что?

– Микрофон. Надо записать твое показание на магнитофон.

– Такой маленький! Как игрушечный! А можно посмотреть?

– Тсс!.. Давай-ка сперва зафиксируем твой голосок, коллега.

18

В передвижной конторке бурмастера склонились над крупномасштабной картой Луковский, Корин и представитель правительства.

– Вышка уже на лафетах, – говорил Борис, – потащим в Аномо, сюда, – он ткнул карандашом в самый центр очерченного пространства. – Там уже запустили станок на артезианскую воду.

– Лично меня станок не волнует, – сказал Луковский, – меня волнует буровая махина.

– Вы же знаете, Виктор Иванович, мы и дома, в тайге, только целиком и перетаскиваем с точки на точку. Колоссальная экономия рабочего времени и средств.

– То Русь-матушка, – заметил Луковский.

– Эти загранпески – детский лепет по сравнению, с тюменскими болотами. Ну, не совсем, правда, но все-таки легче.

– Упадет, – сомневался седовласый представитель правительства.

– Одолеем, – заверил его Борис. – Кстати, ваши земледельцы предложили в подмогу свои тракторы. Поползет на тросах, как миленькая. Даю полную гарантию. Водители у нас отличные.

– А как с геофизикой? – спросил Луковский.

– Поздно, – сказал Корин, – да и отступать не годится.

– Но ведь это чистейший американский метод наугад, – осторожно заметил представитель властей, – насколько мне известно, у вас своя школа.

– При чем тут "дикая кошка"? Мы не собираемся блуждать вслепую, – с вежливой улыбкой сказал ему Борис, – забуримся в самом контуре, наверняка. А насчет песков не беспокойтесь. У нас в Союзе, скажем где-нибудь в Средней Азии, песков не меньше, а вышкомонтажники управляются прекрасно. Известно.

Седовласый рассмеялся и похлопал Бориса Корина по плечу, хотя для этого ему пришлось чуть ли не приподняться на носках. Этот уполномоченный правительством чиновник мало разбирался в вопросах нефтяной геологии и не скрывал этого, он был сведущ в делах организационного порядка, что, безусловно, облегчало контакт между сотрудничающими сторонами, и нефтяники это ценили. Кроме того, "мало" разбирался – это уже кое-что в сравнении с "ничего".

Человек этот был ненавязчив, прислушивался к мнению специалистов, охотно и мгновенно откликался на любую просьбу и вообще относился к любому участнику экспедиции с благодарной симпатией, как и подобало гражданину страны, жизненно заинтересованной в успехе предприятия.

Бориса он уважал безмерно, несмотря на неудачу с первой скважиной. Он верил в него, потому что видел в работе. Работа – лучшая аттестация.

Итак, он с удовольствием похлопал Корина по плечу к сказал:

– О ваших мы слышали, я даже читал в рокфеллеровском бюллетене "Стандарт ойл" записки канадских нефтепромышленников, посетивших Сибирь. А что скажешь о наших здесь?

– Скажу, что на здешних парней тоже можно положиться. Схватывают на лету, а это дает серьезную веру в успех.

– Как тебе дублер? – спросил Луковский.

– Познакомились наскоро, – ответил Корин, – вроде бы ничего. Маленько позирует, но дело знает. Хорошего бурильщика видно сразу. Он только рукой погладил пульт – все ясно. – Борис улыбнулся. – А вообще мужик чудной. "Я, – говорит, – личность Нового Света, но Африку знаю, как собственный кулак". Слыхали? Личность. Оригинал. Конечно, это не наш Банго… но время дорого. Словом, комплект.

Они вышли из конторки и столкнулись с дизелистом Сергеем Гринюком, который силком вел полусонного Бабу-Тима, долговязого, нескладного буррабочего. Борис удивленно сказал:

– Сергей, ты почему здесь?

– Соскучился. Не пугайся, там сверлят вовсю. Я только повидаться – и обратно. Не гони, будь другом.

– Ладно, поможешь сдвинуть "бэушку". А его зачем тащишь?

Сергей поздоровался со всеми и вновь повернулся к Борису.

– Старшой, повлияй на него.

– В чем он провинился? – встревожился Седовласый.

– Да нет, все нормально, – успокоил Сергей, – только надо, чтоб поспал, совсем утомился, а упрямится.

Луковский и уполномоченный правительства ушли к вышке, предоставляя им возможность разбираться самим.

– Ну что мне с ним делать? – комично возмущался Сергей, апеллируя к Борису. – А ну, Тимоша, не упирайся, падай в холодок, вареник! Глаза слипаются, куда ты годный!

– Я не вареник, ты вареник, – сонно огрызнулся Баба-Тим.

– Ложись-ка, братец, вон там, – строго приказал Корин, – и чтоб храпел, как насос.

– Без меня не поедете, мастер?

– Нет, конечно, – сказал Борис, – отдыхай.

Баба-Тим удовлетворенно кивнул и послушно улегся в тени за ящиками, ворча на Сергея, поскольку решил, что "вареник" – ужасное иноземное ругательство, которым дизелист бросался всякий раз, если случались неполадки в работе.

На территорию лагеря лихо въехал полицейский "джип". Из него показался Даги Нгоро при всех регалиях. Он о чем-то переговорил с Луковским и представителем правительства, затем направился в сторону конторки, с интересом оборачиваясь на ходу на вышку.

– К тебе, видать, – сказал Сергей, – может, уже переловили тех гадов, а?

– А Банго уже не вернуть… – произнес Борис. – Ну как там, готово?

– Гусеничные запрягли в тележку и на лафеты, как ты велел. Остальные… мало тягла, Борь. Надо еще на подстраховку и на растяжки по бокам. Боюсь, без подмоги не утащим.

– Будет подмога. Интересно, что ему нужно?

– Скажет. Ну, я побежал к хлопцам, а то напугаю ихнего генерала своей концертной робой.

Капитан Даги Нгоро уже приезжал в лагерь однажды, поэтому они с Кориным обменялись рукопожатием, как знакомые. Борис сразу же спросил:

– Поймали?

– Не все сразу. – Нгоро взял Корина под локоть. Отвел в сторону. – Скажите, обермастер, может быть, "сухая лагуна" – это какой-нибудь малоизвестный термин по вашей части?

– Нет, – последовал ответ. – Во всяком случае, среди нефтяников такого выражения не встречал. И от Банго не слышал. Я уже говорил Виктору Ивановичу.

Даги Нгоро снял шлем, тщательно вытер внутренний ободок платком, надел снова. Помолчал немного.

– Вам уже представился наш человек?

– А, личность, – сказал Корин, – имели честь. Личность оригинальная, но, надеюсь, сработаемся.

– Мои сотрудники находят ее скорее симпатичной, – улыбнулся капитан, – такому молодцу, как вы, грешно не сработаться с нею.

Борис пожал плечами, обронил:

– По мне любая личность красна делами.

– Прекрасно сказано, обермастер, браво! Значит, успели познакомиться. Хорошо. Оперативность – одно из главных достоинств этой симпатичной, как вы удачно выразились, личности.

– Хм, я лишь повторяю слышанное.

Капитан между тем внимательно оглядывал лагерь.

– Что-то не вижу…

– Вы все о той же личности? Какие-то дела в городе. Думаю, скоро объявится. Нужно что-нибудь передать?

– Нет, нет, спасибо, – сказал Нгоро, – ничего не нужно. А вы случайно не знаете, какие именно дела в городе? – В голосе капитана слышались удивление и тревога.

– Не интересовался.

После довольно долгой паузы Даги Нгоро вдруг загадочно и доверительно изрек:

– Отныне ваша кухня расцветет. Вы помните афоризм насчет мужчины-бестии и его желудка? Даже на войне кухне придается решающее значение. Кухня – сила. – Он еще больше понизил голос, будто их могли подслушать. – А если серьезно, сугубо между нами, надеемся отыскать одну… серебряную газовую печку. Не исключено, что она сослужит вам с поваром, всем нам важную службу. Возмездие неизбежно, обермастер, обещаю. А пока желаю вам успеха.

– Взаимно, – сказал Борис, тщетно пытаясь переварить услышанное только что. Неизвестно, что он подумал о полицейском офицере после его более чем странной речи, но улыбнулся он не менее любезно и спросил: – Может быть, все-таки нужно что-нибудь передать, ведь вы проделали такой путь?

– Только привет. Прощайте.

– Всего доброго.

Даги Нгоро, озабоченно хмурясь, поспешил к своей машине.

"Что это он городил про кухню? Какой еще повар? – недоумевал Борис, глядя ему вслед. – С виду мужик как мужик… чудак".

Необходимо было собрать и привести в порядок рабочие бумаги, упаковать личный скарб, иными словами, собраться в дорогу. Корин вернулся в конторку и занялся этим, отвлекаясь от размышлений по поводу загадочного визита полицейского.

Спустя некоторое время к нему ворвался Сергей Гринюк.

– Боря! Пригнали трактора. Умора! Ими редиску сажать, а не таскать буровую. Трещат, букашки, зато много.

– Потянут, лишь бы много. – Корин выглянул наружу, довольный, что земледельцы из отдаленных мест не подвели, прибыли на своих маленьких трещотках, выполнив просьбу нефтяников.

– Дюже мелкие, – сказал Сергей, – хотя, конечно, гуртом и батька легче бить! Айда.

– Полдесятка здешних термитов – тоже тягло, – говорил Борис, шагая за дизелистом. – Я в таких случаях всегда вспоминаю, как лилипуты накрепко приковали Гулливера, пока он спал на берегу. Каких-нибудь два-три десятка волосков, а не смог и пошевелиться. Так что поставим их на растяжки, удержат вышку на любых волнах.

Тем временем владельцы прибывших тракторов уже смешались с нефтяниками, они бросали горделивые взгляды на скромно сгрудившихся в стороне соплеменников из менее имущего ближнего селения, кивали и поддакивали каждому слову Седовласого и Луковского, сообразив, что те главней прочих.

Неподвижные африканки на холмах поднесли ладони к глазам, прикрываясь от яркого солнечного света. Застывшие эти женские фигурки издали походили на часовых, отдающих честь гигантскому, невиданному доселе стальному жирафу посреди саванны.

– Дублер твой явился не запылился, – сказал Сергей, завидев идущего к ним Ника Матье. – Ковбойский артист, супермен. Здоровый бугаяка, – дизелист постучал по своей могучей груди, – я, Борь, здоровяков уважаю. Теперь нас двое среди дохлячков!

– Я тебя догоню, Серега, извини.

Через минуту Ник стоял перед Кориным.

– Мое почтение, шеф.

– Здравствуй, мастер-невидимка. – Борис крепко пожал его руку.

– Еле добрался на случайной развалюхе, – сказал Ник и вытянул палец в сторону вышки, – там что, парад фермеров?

– Ты буровые станки целиком перетаскивал?

– Не приходилось.

– Сейчас попробуешь, – улыбнулся Борис, – симфония.

– Матье невпечатлительный, – сказал Ник, – мое – ротор и монета.

– А на других впечатление производишь, – сказал Борис. – Тебе, личность, недавно официальный чин привозил собственный привет. В этакую даль, несмотря на жару. Не жалел комплиментов.

– Кретины… Гони их отсюда.

– Ты что?

– У меня нрав крутой, – сказал Ник Матье, – привыкай.

– У меня, если надо, тоже, – сказал Борис, – отвыкай.

Встретились долгими взглядами.

– Мне повезло с работой, – сказал Ник, – давно так не везло с работой. Я дорожу этим местом.

– Это хорошо, – сказал Борис.

– Вот что, шеф, я не люблю неопределенности. Я могу свалять дурака, бывало, но никто не может сказать о Матье, будто он лицемер и ничтожество. И я хочу тебе сказать, что слышал про вашего парня, которому не повезло, и очень сожалею. Но мне действительно кстати эта работенка.

– Что ж, добро пожаловать, – сказал Корин. – А сейчас мы пойдем и все вместе потащим буровую.

– А сейчас мы пойдем и свернем с тобой шею вот этой малютке! – Матье с ловкостью техасского шерифа выхватил из заднего кармана плоскую бутылку с виски, точно револьвер, подбросил, поймал, шутливо направив ее пробкой-стаканом на Бориса. – Окропим наш союз!

– Прекрасная идея. Жаль, что неосуществима. В бригаде сухой закон. Для нового бурильщика, разумеется, тоже.

– Чепуха! Кто может запретить мужчинам верные узы!

– Сами решили. Закон в бурении. От этих уз, известно, рушатся не только люди, но и дела. Забудь. Я серьезно.

Ник рассмеялся:

– Не верю, чтобы русский плюнул на выпивку. Ты, может, нездоров брюхом? Или еще что?

– Здоров, – усмехнулся Борис, – забавный ты, однако, коллега. Я не ханжа, как и наши ребята, но раз решили – железно. Да и вообще пить в нашем деле – чернее не придумаешь. На буровой мы не одни, под рукой два-три помбура, а тут еще ротор, как бешеный, пудовые ключи, свечи и все такое, сам понимаешь. Знаешь, в известном смысле жизнь подручных в наших руках.

– Нет, Кувалда Матье не аквареанин, а наковырял немало дырок в земле двух полушарий.

– Пустой разговор. Короче, прибереги свою бутылку до арматуры, дружище. Если доберемся до нефти, я свою добавлю. И не одну. На общий праздник. А на буровой… предупреждаю, так сказать, именем своей ответственности, увижу пьяным – не взыщи.

Ник непроизвольно закивал, отступил на шаг, как делал всегда перед своим знаменитым ударом, и… сдержался. Поиграл желваками, сощуря глаза, постучал по своему бедру кулаком, сам себя укрощая. Сказал негромко:

– Мне было приятно целый день. Мне уже несколько дней хорошо и приятно. Было, пока не видел тебя. Жаль, что мне очень нужна эта работенка и ее монета: Кувалда совсем на мели.

В этот момент из автобуса-лаборатории вышла Светлана. Словно чья-то невидимая рука мигом разгладила резкие складки на лице Ника Матье. Синие его глаза пробежали по ней. С доброй, чуть иронической улыбкой стоял он, заложив руки в карманы, широко расставив крепкие, надежные ноги, а челюсти медленно и ритмично перемалывали резинку. Ник был красив, это уж точно.

– Вы незнакомы? Прошу. Это и есть тот самый това… господин Матье, – сказал ей Борис.

– Добрый день, товарищ, – кивнула Светлана Нику, изящно тряхнувшему в полупоклоне каштановым потоком волос. И Корину: – Борис Егорович, я оставила в автобусе у Габи новую аптечку. Бедняжка… Опекайте ее. До свидания.

Ушла.

Ник выплюнул жвачку и весело заорал, воздев к небу руки:

– Красивая белая женщина в пустыне! Боже, пошли еще чудо Нику Матье! Мне здесь нравится!

В конторке раздалось громкое шипение раздвигаемых ящиков, затем оттуда показался потревоженный криком Баба-Тим.

– Кто шумит? Так спать нельзя, не хочу уже.

Несколько секунд Баба-Тим бессмысленно смотрел на Ника, затем потер глаза, встряхнулся, глянул в сторону вышки, где кипела работа, и подался туда, длинный и рукастый, словно центровой в баскетболе.

– Что за люди мелькают вокруг нас? – спросил Ник.

Спокойно и терпеливо, как няня, Корин объяснил ему, кто такие Светлана и Баба-Тим, после чего сделал последнюю попытку приобщить новенького к насущной заботе:

– Вот-вот потащим махину, уникальная прогулка на меже саванны и пустыни длиною в два с лишним дня. Идешь?

– Извини, но я, повторяю, не монтажник, а сондорщик, его обязанность – пульт и ротор, все остальное вне контракта. С удовольствием погляжу отсюда. Пусть мне снова станет хорошо и приятно. Отменное настроение Матье – залог здоровья окружающих.

Ник расхохотался, довольный собой, уверенный, что одержал верх в словесной перепалке. К нему вернулось прекрасное расположение духа, и он дружески похлопал Бориса по плечу.

Корин подумал: "Не слишком ли часто меня похлопывают сегодня?" А вслух сказал, криво усмехнувшись:

– Ладно, личность, погляди в сторонке, внимательно погляди, авось понравится и пригодится.

С этими словами Борис бросился догонять размашисто шагавшего к буровой Бабу-Тима.

Матье подошел к навесу у конторки, отбросил крышку широкого глиняного сосуда и несколько раз подряд плюхнулся лицом в воду, распрямился, отфыркиваясь, не утираясь, не щадя нового наряда, и произнес:

– Погляжу, приятель, погляжу, дай срок…

Когда Борис Корин присоединился к своим, Сергей спросил его, стараясь перекричать треск маневрирующих тракторов:

– Ну как наш ковбой?

– Свой в ба-а-альшую доску! – ответил Корин.

И оба мельком оглянулись туда, где маячил Матье.

Распахнув рубаху на груди, Ник стоял, подпирая спиной шершавый, ворсистый ствол пальмы, мокрый и теплый ствол дерева за его спиной казался плотно обмотанным старым мочалом.

Солнце коснулось горбатых дюн, нарушавших однообразие равнины лишь в одном месте, у озера. К Нику подкралась дремота.

– Уф!.. Вот и я. – Волоча пеструю дорожную сумку, появившаяся возле навеса у конторки девушка устало потянулась к сосуду и, зачерпнув ладошкой воду, тут же разочарованно вылила обратно. – Теплая, как в озере… Глоток оранжада на льду, пожалуй, не испортил бы впечатления от вашего изумительного бивуака.