Текст книги "Жара в Аномо"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

48

Маленький, юркий вертолет с опознавательными знаками военно-воздушных сил республики опустился прямо на лужайку перед больницей, всполошив находившихся поблизости горожан, вызвав восторг уличных ребятишек и выманив из больничных коек даже тяжело недужных, которые вслед за «ходячими», держась за стены и всевозможные устойчивые предметы на пути, поползли-поковыляли поглазеть на редкое явление.

Из вертолета, продолжавшего ворчать и размахивать лопастями винта, кругами разгоняя от себя воздушные волны по высокой траве лужайки, выпрыгнул правительственный чиновник, которого Светлана не раз встречала среди нефтяников, когда наведывалась в экспедицию.

Он, этот солидный, седовласый мужчина, споткнулся и упал впопыхах, вскочил и под свист и улюлюканье бессердечных мальчишек, слетавшихся сюда, на лужайку, со всех сторон, как мухи на мед, побежал в здание больницы, которое в эти минуты напоминало встревоженный улей.

– Куда! Без халата! – укоризненно воскликнула Светлана. – Это стерильная клиника, а не стройка!

– Скорее! – вскричал мужчина. – Пожалуйста, бросьте все!

– Куда? Что случилось?

– Несчастье!

– Виктор Иванович?!

– Виктор Луковский уже поехал туда! – Седовласый нетерпеливо подергивал ее за рукав. – В Аномо несчастье! Скорей, пожалуйста, в вертолет, захватите на всякий случай и сыворотку на группу крови! Пожалуйста!

Через три минуты Светлана была готова, а еще через две минуты вертолет поднялся над городом и полетел прочь.

Зрители разошлись, мальчишки разбежались, собаки всей округи постепенно прекратили лай, сестры и няньки загнали больных в палаты.

Лишь одна бедовая толстуха-санитарка все еще стояла посреди лужайки, потрясая воздетыми к небу кулаками, на чем свет ругала вертолетчика за то, что помял траву.

49

В кабинет Даги Нгоро, коротко постучавшись, вошел дежурный связист и доложил:

– В эфире Аномо. Требует вас или сержанта Ойбора.

Капитан спешно спустился вниз, к рации.

– Старший инспектор слушает. Прием. Говорите громче. Прием. Хорошо, понятно, но в таком случае не торопитесь, говорите внятно. Прием. Как сами это объясняете? Зачем он туда полез? Прием. Что значит повздорили? Он был пьян или в состоянии аффекта? Где в это время находился второй? Все имеет значение, запомните раз и навсегда. Прием. Так. Не спешите, спокойней. Черт бы их побрал, эти случайности. Я не верю в случайности!. Он и раньше торчал? Он должен там торчать, этот кол или штырь, я спрашиваю? Прием. Не понял, при чем тут вы? Почему ему было стыдно перед вами, почему из-за этого взрослый и трезвый человек, как ребенок, полез спать на какую-то брезентовую крышу в самом шумном месте? Утверждая такую чушь, он действительно не был пьян? Еще раз все хорошенько разузнайте. Прием. Мне нужна точная информация и тщательно проверенные выводы. Ваши выводы, а не бред пострадавшего. И последнее. Это очень серьезно? Насколько это может отразиться на дальнейшей работе? Прием. Вы уверены? Прием. Вас понял. Благодарю. Конец связи.

Закончив разговор, Даги Нгоро некоторое время сидел в глубокой задумчивости, подпирая кулаками скулы и покусывая губу, что вызывало у стоявших перед ним в почтительно-предупредительных позах дежурного связиста и еще одного полицейского из радиослужбы легкое недоумение, поскольку не в правилах капитана было рассиживаться вне своего кабинета в самый разгар дня,

Наконец Нгоро встал и вышел в соседнее помещение, где перед небольшим световым табло и огромными, во всю стену, планом четвертой зоны и общей картой города бдительно восседал с наушниками на коротко остриженной, будто у арестанта, голове младший офицер.

– Как семьдесят третий?

– Пока по-прежнему, гражданин капитан.

– Значит, плохо.

Нгоро круто повернулся и зашагал наверх, к себе. Эхо его мощной, хозяйской поступи металось по длинному и уныло выкрашенному коридору, как отзвуки резких пощечин. Голоса за пронумерованными дверями притихли, никто не высовывал носа, пока он не заперся в своей келье.

Солнце уже не било в окно, оно поднялось слишком высоко, и Нгоро отодвинул штору. Он устремил на дома и деревья невидящий взор. Он напряженно думал о чем-то.

Потом решительно подошел к столу, снял трубку телефона менее решительно и совсем уж как-то робко набрал номер.

– Извини, это опять я. Послушай, мне очень… не могу поверить… В чем я провинился перед тобой, ну в чем, скажи, ради бога? После всего, что было между нами… Прошу тебя… ты не могла бы сегодня приехать ко мне вечером, как обычно? Пусть в последний раз, очень прошу. Ну почему? За что? Я тебе верил… все равно буду ждать тебя дома весь вечер. Что? Но ты должна объяснить мне… Почему вдруг, я имею право знать? Не лги, тут что-то другое. Подожди, я прошу… Я очень прошу тебя, выслушай… Сука! Грязная сука! Ну, ладно…

50

Долговязый, как жердь, Баба-Тим стоял посреди склада и растерянно скреб затылок, когда к нему подбежал всклокоченный дизелист.

– Замечтался, Тимоша!

– Нет, нигде нет, везде смотрел, – сокрушался помбур, – что делать?

– Плохо смотрел, – сказал Сергей, двигая бочонки, ящики и рулоны запасного брезента, – помню, были на месте.

– Я плохо смотрел? Я плохо? – возмутился Баба-Тим. – У меня глаза ястреба. Я в селение бегал, раз глянул – и уже знаю каждый камень, каждую собаку.

– Не похваляйся знакомствами, вареник, ищи долотья.

– Ты вареник, я везде смотрел, нигде нет.

Сергей помчался обратно на вышку и доложил бурильщику:

– Как сквозь землю провалились. Вместе с мешком. Что делать, Борь?

– Без этого долота разве нельзя поднять грунт на анализ? – спросила Джой. – Неужели нельзя?

– Попробуем обойтись, – обронил Борис Корин, не прекращая работы. – Уже вызвали КЭТ с базы, выручит, голубушка. Попробуем, короче. Не робей, нефтяники, носы вверх!

– Кэт? – ревниво произнесла девушка и, озадаченная, отправилась следом за Сергеем в дизельный блок.

Между тем по лагерю торопливо шли Светлана и Габи. Луковский и представитель правительства остались возле вертолета, уважив настоятельную просьбу врача. Оба почти не разговаривали, издали сурово поглядывали на скромные жилища нефтяников, окружавшие автобус-лабораторию, точно несколько оброненных и выгоревших на солнце брезентовых шапок.

Габи безуспешно пыталась перехватить у Светланы тяжелый саквояж и сбивчиво поясняла на ходу:

– Обиделся чего-то на всех, полез отдыхать на крышу "сарая", видеть, говорит, никого не хотел. Обиделся чего-то, дурак. Сорвался в отстойник, там торчал лом. Забыли убрать, наверно. Поцарапал бедро, и только. Очень испугался, когда падал. Очень. Темно, высота большая, внизу чего только не валяется, много металла, острых предметов, всякого. Страшно, конечно. Куда летишь – понять невозможно, кувырком. Я бы тоже испугалась. Да, Сергеевна. Так закричал – у меня кровь застыла. Я была на вышке, услышала – сама чуть не в обморок. Он очень испугался. Мы тоже. Бросились к нему, а он уже выбрался. Оказалось – царапина. Небольшая. Я промыла с дезинфекцией, перевязала. Напрасно беспокоишься, Сергеевна. И тогда, ночью, напрасно мы подняли тревогу. Зря сообщили утром: ничтожная царапина. Везучий он, теперь не умрет до самой смерти. Зачем ты прилетела? У меня же аптечка, ты сама оставила. Лекарства хватит еще на десять таких лентяев, как он.

– Но ведь он не встает, ты сказала.

– Мужчина… Моего Банго дважды подстерегали в джунглях пули, он и слова не сказал. Мой Банго настоящий мужчина…

– Бывает шок опасней раны, – заметила Светлана, – где наш пострадавший? Не он ли?

– Он. Нежится в тени. Иди сама к этому бездельнику. – Габи махнула рукой и демонстративно остановилась, не доходя до палаток, даже отвернулась с презрительной гримасой.

А в дизельной Джой допытывалась у Сергея Гринюка:

– Плохо? Рабочие в ужасе, Габи тоже расстроена, а вам нипочем'. Признайтесь, положение тяжелое?

– Нема такого положения, из которого бы пролетариат не выбрался хоть на карачках! – рассмеялся великан.

– Борис сказал, что приедет какая-то Кэт. Кто она, консультант? Ученая красавица?

– Борис не промах, соображает мигом. КЭТ, барышня, это комплексная аппаратура электрокаротажа. Электрической штуковиной определяют сопротивление пластов. У нефти, к примеру, свое сопротивление, ин-ди-ви-ду-аль-ное. Уловили?

– Не очень, – призналась Джой, она успокаивалась под влиянием его бодрого настроения.

– Главное, что на восьмой сотне метров пошел жирненький шлам, – продолжал Сергей, которому приятно было чувствовать себя всезнающим наставником такой любознательной и прелестной иностранной девушки, – шлам, Джойка, капитальный, пальчики оближешь! Дело пахнет керосином в прямом смысле! Через несколько денечков, если не оплошаем, выйдем на последний рывок. А оплошать не имеем желания, верно?

– Неужели скоро конец…

– Гадаю, еще неделька-полторы – и шабаш, барышня-куховарочка.

– Шабаш бывает только у ведьм.

– Ну, не шабаш, так баста.

– Серж, милый, пожалуйста, просветите меня хоть напоследок. Скоро финал, а я до сих пор полнейшая невежда. Как мы… как вообще, а? Никто не поверит, что я была в нефтеразведке, что я… нефтяник.

Сергей приосанился, степенно вытер замасленные ручищи ветошью, походил маленько по палубке дизельного своего хозяйства, остановился, заложив руки за поясной ремень, и произнес солидненьким баском:

– Как бы это вам донести до сознания получше… популярно… Дивчина вы умная, сколько классов?

– Образование? Я окончила колледж по курсу классической филологии. Государственный колледж в Блекленде.

– Годится. Оно вроде как техникум, – улыбнулся Сергей. – Я вам по-быстрому, но по-научному, чтоб капитально и понятно.

– Пожалуйста. Только все хочу спросить, отчего здесь то и дело со мной разговаривают по-разному? То просто, как с другом, то вдруг точно с чужой. Вот и вы, еще утром – "ты, дружище", а сейчас – "вы, барышня".

– Обвыкаемся, видать, – с трудом нашелся дизелист, совершенно не ожидавший такого замечания с ее стороны, – такой у тебя возраст, что ли, ломкий. Переходный период, я извиняюсь. То глянешь – дитя дитем, то присмотришься – не, взрослый человек при серьезном пищевом деле, так сказать. Не обращайте внимания. А в настоящий момент я тебе объясняю технологию производства. Собираюсь. Я, конечно, не претендую, но знаю порядок. Даже в школах, к примеру, на уроке учитель обращается к пацану: садитесь, мол, Иванов-Сидоров, ставлю вам "два".

Сергей рассмеялся весело, с большим удовольствием. Джой тоже хмыкнула разок-другой и сказала:

– Я три года изучала русский язык, и здесь, как вы с Борисом не раз убеждались, все время ищу возможность и повод совершенствоваться. Я чувствую, что была в те три года бездарной. Вы смеетесь надо мной?

– Та ты что, Джойка! Боже упаси! Тебе я ставлю "пять"!

– В таком случае, – улыбнулась она пуще прежнего, – прошу профессора продолжать. И непременно на своем диалекте. Ужасно интересно.

– Про бурение? Запросто. Значит, так. Сперва определяем точку. Похлебали борща – монтируем вышку. Забурились. По ходу узнаем, какие сверлим грунты и что они имеют между собой. Обсаживаем скважину колонной из труб легированной стали, понадежней. Ну, само собой, цементируем, испытываем на герметичность и тому подобное. И, само собой же, вдаряем по вареникам в сметане и опускаем перфоратор. Он ка-а-ак бабахнет под землей, понаделает на нужных уровнях в трубе дырок для доступа нефти. Так? Но она ж сама, извиняюсь, не пойдет, ее ж не пускает столб раствора. Мы его трошки откачаем, она и хлынет из штуцера под своим давлением. А на ней арматура, как уздечка на лошадке, чтоб зря не бежала, вроде крана на кухне, надо – откроем, надо – закроем. И тут самое время гулять банкет. Или на худой конец пивка с таранькой. Вся наука, барышня. Извиняюсь, брат Джойка.

– Мерси, профессор, вы любезны. А я бездарна.

– Ну нет, могу хоть сейчас выдать справку с печаткой, что ты теперь настоящий нефтярь. Куда Борису до тебя! Обучена капитально! Могу выдать справку с печаткой…

Девушка прыснула со смеху и взъерошила его чуб.

– Я вас просто обожаю, чумазых!

…Солнце пылало, солнце палило, солнце плавило хрупкую дымку неба. Вездесущие огненные пальцы светила с маньякальным упорством ощупывали песчаную равнину, выискивая все живое, чтобы ужалить, поразить, испепелить.

Где ты, Африка детских грез? Где твои влажные леса, наполненные диковинными звуками и таинственными шорохами, воспетыми на страницах добрых романтиков в иных краях планеты? Где манящая благодать былого сказочного воображения? Где великие горы, сестры снежных Кибо и Килиманджаро, держащие в каменных ладонях альпийские блюдца голубых озер? Где фанфары слонов, тельняшки зебр, начесы львов и перископы крокодилов?

Нет в Аномо экзотических и желанных символов, есть пустыня.

Зверь и птица укрылись в далеких оазисах, там, где дороги людей.

Все укрылось в тени, кроме горстки нефтеразведчиков…

– Все будет нормально, ребята, все будет путем! – кричал Борис Корин так убежденно и часто, словно кричал себе.

Все нефтяники бились с пустыней и солнцем Аномо. В тени укрылся только один.

– Встаньте, – сказала Светлана, укладывая стетоскоп в саквояж,

Ник Матье нехотя поднялся и повернул врачу обнаженную, бронзовую от загара, прекрасно очерченную спину, решив, вероятно, что осмотр еще не завершен. Но она сказала:

– Одевайтесь. Обрадуйте их, вы совершенно здоровы.

– Увы, не могу, – нагловато разглядывая ее, сказал Ник и снова опустился в вылинявший походный шезлонг под зонтом, – я слишком ослабел. От слез и воздержания. Вот мой диагноз.

Светлана посмотрела в чистую синеву его глаз, как в мутное болото, и ушла, обронив подбежавшей к ней Габи:

– У сменного мастера острый приступ симуляции. Это серьезно.

51

Прием по случаю возвращения генерального консула из длительной поездки в Латинскую Америку близился к концу.

Виновник торжества не обременил гостей своим присутствием. Он пребывал в депрессии. Отобедал и отбыл в покои упомянутый господин.

Отяжелевшие от съеденного, выпитого, услышанного и произнесенного, гости, разбившись на группы, искали убежища от духоты в отдельных помещениях с кондиционерами или на мраморных скамейках вместительной ротонды в саду, где на игорных столиках заманчиво сверкали ведерки со льдом, из которых торчали горлышки сосудов с освежающими напитками.

– Кажется, можно и нам перевести дух, – сказал Гикуйю главному распорядителю, – я готов свалиться. Знобит, в голове шум, вялость.

– У меня самого шумит в голове с утра до ночи, – огрызнулся распорядитель, – чтоб им лопнуть, ненасытным. Сейчас нам самая работа, потерпи.

– Просто невтерпеж.

– Собери в малом зале бокалы и сматывайся.

– У вас не найдется хины?

Распорядитель посмотрел на него и сказал:

– Ты свободен.

Папаша Гикуйю оставил в подсобке поднос, снял белоснежную униформу и натянул свою рубаху цвета хаки.

Опустившись по ступеням террасы, он направился в сторону ворот по боковой гравиевой дорожке, утираясь влажным носовым платком. Ленивый говор и смешки в ротонде стали тише.

Ворота были широко распахнуты в ожидании скорого отъезда гостей. Привратник разговаривал с кем-то, скрытый высокой и плотной щетиной аккуратно подстриженного декоративного кустарника. Гикуйю сбавил шаг.

Наконец за спиной послышались торопливые шаги. Гикуйю обернулся и вздохнул с облегчением. Его догнал здешний садовник, приятель бармена.

– Что ты хотел? – сразу спросил он у Гикуйю.

– Тсс… – бармен приложил палец к огромным своим губам, – не ори.

– А что? – насторожился садовник.

– Я просил тебя на пару слов по секрету. Вот какое вышло дело. Недавно я случайно услышал, как один мой клиент жаловался другому, что как-то потерял или забыл на столике в саду, здесь у вас, серебряную газовую зажигалку. Он ужасно горевал: она дорога ему как память о путешествии на край света. Жаловался, будто ему ее не вернули. Говорил, что щедро отблагодарил бы всякого, кто нашел бы его пропажу. Я сразу припомнил твои слова насчет какой-то зажигалки. Мы могли бы заработать.

– Пфе! Вспомнил, когда это было.

– И все-таки, где она?

– Я никогда не был вором, – горделиво молвил садовник, – никогда не присваивал чужого. Я немедленно отдал зажигалку первому же белому в тот вечер с просьбой вернуть тому из гостей, кто хватится, и ничего о ней больше не слышал и слышать не желаю. Это меня не касается. Мне плевать, если ее хозяин пожалел жалкого гроша, чтобы отблагодарить меня за честность, плевать.

– В том-то и дело, что ее ему не вернули.

– Ну и пусть подавятся. Какое нам дело. Плевать. Нужны тебе их паршивые подачки? Из-за этого ты меня звал?

– Думал подзаработать. Да и клиента жалко, прямо горюет до сих пор. Слушай, кто тот белый, которому ты ее отдал?

– Да был тут один, – сказал садовник, – вроде помощника у господина консула. Слим, сущий ангел без крыльев. Хромой, с тросточкой. Слим Нордтон. Никогда не подумал бы, что такой чистюля нечист на руку. Хотя мне он давно не нравился. Заберется с этой истеричкой Магдой-Луизой в конец аллеи, шепчет ей на ухо, как змея, или водит ее, дуру, по саду, прямо по копаному, всю мою работу испоганят ножищами. Все равно ее бросил, Магду, секретаршу господина консула. Улетел, говорят, насовсем, уже давно. А ее мне не жалко, она тоже штучка, будь уверен, большая мастерица пудрить мозги кому не лень. Все они хороши…

– Я так понял, хромого уже нет?

– Как языком слизало. Примерно недельку спустя после отъезда господина консула в Эквадор. Господин консул очень недоумевал, когда вернулся. Слим ведь улетел без спросу. Черт их разберет. Так что забудь и думать про награду за ту зажигалку. Будь здоров!

Садовник шел, загребая ревматическими ногами.

Гикуйю выждал, когда он скроется. Пригнулся, чтобы снять туфлю и вытряхнуть из нее камешек, затем скосил глаза в одну, в другую сторону и нырнул в гущу зелени, рискуя исцарапать лицо.

Замер среди листвы, дождался, пока не унялась немного колотушка в груди, осторожно вытянул шею, прислушался. Так, словно осмотрительный лазутчик в стане вражеской армии, он простоял чуть дыша довольно долго.

Страх и решимость боролись в нем.

Но вот, отбросив наконец колебания, медленно, стараясь не наступить подошвами на обломок сухой ветки в траве, Гикуйю двинулся в глубь сада.

Он достиг узкой тропинки, которая вскоре вывела его к асфальтовой ленте, вдоль нее-то и продолжил путь уже увереннее, укрываясь за стволами развесистых деревьев, что росли по обочинам.

Интуиция и былая наблюдательность не обманули бармена, старый, заброшенный гараж находился именно там, куда он пробрался. Замки сарая не сломать, даже пытаться не стоило, чтобы ненароком не выдать себя шумом, и Гикуйю тихонько, как мышь, обошел уже слегка обветшалое сооружение, выискивая лазейку.

И нашел ее.

На уровне его головы находились похожие на амбразуры окошки, достаточные, однако, в диаметре, чтобы в них протиснулся человек его комплекции. Одно из окошек было без стекла, мятый кусок картона закрывал его.

Гикуйю заторопился. Его словно подстегивал голос незримого Киматаре Ойбора, старого служаки, которого бармен в душе считал образцом мужества и отваги.

Приставив к стенке старую тачку, в которой, вероятно, его приятель-садовник перевозил землю и удобрения, Гикуйю, предварительно убрав картонную заслонку, проник сквозь незастекленное окно в заброшенный гараж.

Машина стояла в углу за хламом, накрытая грязным, полуистлевшим чехлом, предназначавшимся скорее для грузовика, чем для легкового автомобиля.

Отвернув край громоздкого и тяжелого покрывала, Гикуйю принялся изучать машину привыкавшими постепенно к полумраку глазами, не забывая при этом чутко прислушиваться к наружным звукам.

Бармен не умел водить машину, не разбирался в марках и моделях, но в эти минуты он нисколько не сомневался, что перед ним стояла именно та машина, которой интересовался полицейский.

Машина эта была просто варварски ободрана, краска смыта каким-то неведомым бармену химическим препаратом, однако тому, кто потрудился над ней, не пришло в голову снять колеса или хотя бы тщательно стереть с них желтоватые потеки.

"Видно, очень спешил, – подумал бармен, – слишком торопился".

Гикуйю благополучно возвратился в сад.

По его лицу обильно струился пот, он обессиленно приник к бассейну и подставил шею под прохладную струю воды затейливого фонтана.

За деревьями и кустами слышались голоса и шаги прогуливающихся по аллее сотрудников консульства и гостей.

Среди прочих голосов бармен легко и безошибочно распознал голос Вуда Коллера, но теперь ему было все равно. Не осталось сил ни на раздумья, ни на осторожность, ни на скрытное отступление.

Папаше Гикуйю показалось, будто и впрямь его доконала болотная лихорадка.

Вуд действительно был среди гостей. Он улучил момент, чтобы переговорить наедине с пожилой леди о причитавшемся ему вознаграждении за вербовку бурового мастера Ника Матье, то бишь Энди Сигбьерна.

– Сейчас лучше не беспокоить господина генерального консула, – сказала в ответ на прозрачные намеки Журналиста пожилая дама, – он в бешенстве. Сообщаю вам это доверительно, дорогой друг. К тому же комиссионные обещал не он, а Слим Нордтон. Я вообще не уверена, что генконсул хорошо осведомлен относительно действий своего исчезнувшего фаворита.

– Меня не волнуют тонкости их взаимоотношений, я хочу получить свое, мадам, – заметил Вуд раздраженно.

– К сожалению, пока ничего не могу вам даже посоветовать, мой дорогой. К господину консулу невозможно подступиться. Давайте подождем, деньги невелики.

– Но велик риск, мадам. Меня не оставляют сомнения насчет непричастности хромого Слима к памятному событию на площади.

– Фи, как вам не стыдно, – дама поморщилась, – похоже на шантаж глупца. Это исключено. Я устала твердить вам, Вуди, что наши люди не имеют ни малейшего отношения к смерти тех двух черномазых. Я краснею за вас. Не унижайте себя.

– Не люблю быть мячиком. Сам позвоню вашему недосягаемому боссу.

– Не советую, – сказала она.

– В конце концов, если хотите, я человек независимый, но не настолько богатый, чтобы тратить время впустую.

– Поверьте мне, – мягко молвила она, беря его под руку – у консула большие неприятности с капиталовложением. Возможно, что он на грани разорения.

– Вот как? – Профессиональное любопытство журналиста мигом навострило уши. – Уж не поэтому ли он так долго сидел в Кито?

– У вас завидная осведомленность, – улыбнулась она. Значит, вам известно о принадлежащих ему акциях "Эквадориэн галф ойл"?

– Более или менее. А в чем там дело? Я не подведу, мадам.

– Это не секрет. Разумеется, кроме его акций, о них он помалкивает. И вам советую, Вуди, вы же знаете его нрав.

– Я глухонемой, – заверил Вуд с нетерпением, – что в Эквадоре?

– Компания пытается оказать давление на правительство с целью получить дополнительные льготы на экспорт нефти из этой страны и отказывается уплатить Эквадору долг, больше пятидесяти миллионов долларов.

– Реакция Кито убийственная. Там заявили, что государственная нефтяная корпорация приберет к рукам все оборудование "Эквадориэн галф ойл" безвозмездно, если компания не заткнется и не раскошелится до тридцатого сентября. Ужас. Консул пытался пробиться к их министру ресурсов и энергетики Варгэсу. Бесплодно. Пока неизвестно, чем закончится конфликт, но консул уже умирает от страха. А вы толкуете о каких-то жалких комиссионных.

– Хорошо, – сказал Вуд, – подожду, пока у него не уладится.

– Вы думаете, там уладится?

– Надеюсь, договорятся как-нибудь. Так и быть, потерплю, пока консул не перестанет дрожать за свои акции. Но, повторяю, я не мячик.

– А вам не кажется, что проиграете с тем строптивым красавчиком? Не слишком ли долго мы ждем утешительных вестей из Аномо? Давно бы пора, а мы всё ждем…

– Признаться, я и сам начинаю беспокоиться. И все же надеюсь на него. Он в моих руках, мадам, будьте покойны. Хотя… если не услышим об их провале в ближайшие дни, сам туда наведаюсь, напомню ему кое-что. Я уже думал об этом.

– Мне важно знать точно. Не исключено, что в случае необходимости я поеду с вами. Не станете возражать? Буду пассивной наблюдательницей. С меня ведь тоже спрос, не забывайте.

– Как вам угодно.

– Ну вот и договорились, – сказала она бесцветным голоском.

– Еще не все потеряно, я всегда бил без промаха, и если уж на то пошло… – Вуд осекся, заметив у фонтана, к которому они вышли, полуживого человека, и, разглядев кто он, удивленно и грозно спросил: – Ты что тут делаешь? Почему здесь? Отвечай!

– Виноват, – с трудом шевеля губами, выдавил из себя папаша Гикуйю.

– Кто тебе позволил полоскаться в бассейне?!

– Мне что-то не по себе, бвана, голова закружилась. Плохо мне.

Вуд сжал зубы и двинулся на него, но дама удержала его за рукав.

– Даже негры не выдерживают своего климата, – проронила она.