Текст книги "Жара в Аномо"

Автор книги: Игорь Коваленко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

3

Городские часы еще не отстучали девяти вечера, а в ночном баре «Кутубия» на улице Капуцинов уже извергал джазовые синкопы видавший виды музыкальный ящик папаши Гикуйю.

Владелец заведения скучал за стойкой, равнодушно наблюдая за парой наемных танцоров, в обязанность которых, судя по телодвижениям в ритме полумузыки-полустона, входило этакое щекотание эротического воображения посетителей.

Гикуйю не имя бармена, а прозвище, коим с незапамятных времен тут наделяли многих переселенцев кенийского происхождения. Разумеется, переселенцев небелых.

Голенастая девица и ее расхлябанный долговязый партнер танцевали с подчеркнутым самозабвением, лавируя между столиками, за одним из которых какой-то молодой африканец пренебрежительно листал иллюстрированный журнал из тех, что в изобилии валяются на подоконниках претендующих на изысканность парикмахерских, аптек, кафе или чисто питейных уголков большого города.

За другим столиком, в глубине небольшого зала, стилизованного под африканскую суперэкзотику, чинно восседали европейцы: благообразного вида господин лет сорока пяти и чопорная дама весьма почтенного возраста.

Возле раскрытого, занавешенного лишь прозрачным тюлем окна, внимательно наблюдая за улицей, смаковал питье еще один субъект, белый верзила лет тридцати.

– Вуд! – внезапно прорезался сквозь грохот музыки хриплый голос сидящего у окна.

Тот, кого окликнули, не меняя ни позы, ни выражения лица, продолжал почтительно беседовать с престарелой леди.

Но Хриплый не повторил оклика, он не сомневался, что его услышали, он только поспешно перевел глаза с окна на потолок, взгляд его стал отрешенным.

С вкрадчивым треском откинулся бамбуковый полог, с улицы вошел плечистый, невзрачно одетый, небритый человек.

Его каштановых волос давно не касались ножницы и расческа, густыми волнами они стекали от широкого лба на засаленный ворот заношенной замшевой куртки, обрамляя смуглое, красивое лицо.

Взглядом ослепительно-синих глаз он медленно, словно кинокамерой, провел по залу и остановился на бармене, который, подобно прочим, казалось, вовсе не заметил его.

Так не бывает, чтобы в сравнительно маленьком помещении не обратили внимания на входящего.

Вероятно, явное невнимание к нему не понравилось мужчине в замшевой куртке, однако он не подал вида. Ухмыляясь, двинулся к стойке походкой обнищавшего принца.

Бармен безучастно принялся изучать свои ногти. Пришелец нахмурился и так хлопнул ладонью по стойке, что тот мигом поднял на него глаза.

– Ты что, Гикуйю, уже воротишь нос от бродяги Матье?

– Тебя не узнать, Ники, – нехотя отозвался папаша Гикуйю.

– Еще бы… – Человек по имени Ник Матье вновь оглядел заведение. – Целую вечность не встречались с малюткой "Кутубией". Потускнела твоя красавица. Даже курочки не порхают, как прежде.

Гикуйю развел руками:

– Да, не те времена.

– А на улицах сплошной карнавал, – сказал Матье. – Будто с цепи сорвались. Я и не подозревал, что в этом городишке столько напичкано. В этом паршивом городишке…

– Миллион без трех сотен, – сказал бармен, и в голосе его проскользнуло нечто схожее с гордостью, – трех сотен тысяч, правда.

– Плодитесь, плодитесь, я не против.

– А что с цепи сорвались – это верно, – заметил Гикуйю. – Именно с цепи, братишка, верно сказано. Греби поближе к стойке, ополосни глотку по такому поводу.

Ник Матье приблизился к нему и небрежно помахал какой-то бумажкой, вопрошая:

– Уж не ради ли паршивого глотка ты гонял посыльного в Шарбатли?

– Нет, – ответил бармен, глянув на записку, – я тебя не звал.

– Серьезно? – произнес Ник Матье. – Что ж, значит, мальчишка что-то напутал. Сделаем вид, что так оно и есть. Ты не против?

– Ники, – сказал бармен тихо, – повторяю, я тебя не звал, хоть и рад тебя видеть. Я ничего не имею против тебя, ты же знаешь. Но я тут ни при чем.

– Значит, рад мне, говоришь? Ай, славно! Папаша Гикуйю безумно рад видеть Матье. Это уже удача. Нежданная удача, совсем нежданная.

– Вот привязался…

– Жаль, Гикуйю, что у тебя нет дочери, я непременно женился бы на ней в отместку за твою радость по поводу нашей встречи.

– Говорю тебе, не я тебя звал, – глухо отозвался бармен. – Век бы тебя не знать, безбожного.

– Ладно, ладно, эк набычился, того и гляди хватит удар. Лучше уж и впрямь поднеси стаканчик, что ли. До лучших времен, а? Не зря же я потратил полдня, чтобы дотащиться до твоей берлоги не по своей воле.

– Пфе!.. – Весь вид Гикуйю изображал разочарование. – Сам понимаешь, лавочка на волоске, где уж мне подносить задаром.

– Подавись.

– Ты уж прости, братишка, еле свожу концы с концами.

– Подавись и забудь, – презрительно процедил Матье и, отвалившись от стойки, шагнул в зал. – Хотел бы я знать, ребята, кто меня вспомнил. Кому я понадобился в этой дыре? Не тебе ли, великий хозяин великой страны? – Он хлопнул по журналу молодого африканца.

– Эй, парень, полегче! – вскрикнул бармен. – Или убирайся! У меня должно быть красиво!

– Пардон, – сказал Матье африканцу, – миль пардон, бвана.

– В самом деле, приятель, не стоит шуметь. – Хриплый поднялся, выключил музыкальный автомат, отстранил танцующих и подошел к Нику. – Раз у тебя свидание – сядь и жди.

– А ты откуда знаешь про свидание? – спросил Ник.

– Догадался.

– Значит, это твой почерк?

– Тебе сказано, закрой пасть, сядь и жди.

Матье улыбнулся, кивнул. И вдруг резким ударом в челюсть свалил верзилу на пол с такой силой, что тот отлетел, разметав стулья.

Хриплый лежал несколько мгновений, хлопая глазами, затем вскочил и угрожающе двинулся на Ника Матье, запустив правую руку в карман своего пиджака.

– Прикончу! – рявкнул он.

Но прежде чем он успел выхватить оружие, Ник стремительно подскочил к нему и с чудовищной силой вновь обрушил свой кулак на его челюсть. Теперь уже, грохнувшись на пол, Хриплый глаз не открывал. Вообще, казалось, не подавал признаков жизни.

Еще не стих перезвон битой посуды, а юных танцоров уж и след простыл. Возмущенно удалился и молодой африканец, не забыв прихватить журнал.

Господин по имени Вуд властным жестом остановил бармена, выхватившего из-под стойки деревянный молоток с намерением проучить дебошира.

Пока раздосадованный папаша Гикуйю, чертыхаясь и охая, приводил поверженного в чувство, Вуд успел извиниться перед чопорной старухой, покинуть ее и обратиться к Матье с такими словами:

– Успокойся, малыш, это я пригласил тебя, чтобы обсудить одно дельце. Прости, но хотелось сперва приглядеться, осторожность никогда не вредит. – Кивнул на Хриплого. – Дурачок не учел этой истины и напоролся на твою знаменитую клешню.

– Чем обязан? – спросил Ник. – Месье или мистер, как вас?

– Киф-киф, как говорят арабы, – Вуд вытянул вперед оба указательных пальца и приложил их один к другому, – называй меня просто щедрым другом.

– Не вижу повода.

– Ты прав. – Вуд увлек Ника за ближний столик, окликнул бармена, и тот принес выпивку.

– Что это вы намекали насчет арабов? – сказал Матье, пристально глядя в глаза незнакомцу.

– Разве?

– У меня был приятель, – сказал Ник Матье, – у него тоже случались внезапные провалы в памяти. Помогало только одно средство, хороший удар по черепу. Мозги у парня встряхивались, и память тут же возвращалась.

Вуд натянуто рассмеялся:

– Уж не про беднягу ли Янсена ты мне толкуешь, сынок?

– Точно, – кивнул Ник, – про него. Ну и осведомленность у вас! А про арабов… что вы имели в виду?

– Просто так, просто так, – поспешил заверить Вуд. – Считай, что я воображаю, будто знаком с твоей жизнью. С прошлой, я имею в виду.

– Ну ты!

– Стоп! Давай-ка помягче. – Вуд изобразил ослепительную улыбку. – С людьми надо ласково, а ты, погляжу, набит ненавистью до отказа. Хоп – и обидел моего кроткого, застенчивого слугу. Нехорошо. Бывает, любителям чесать кулаки о чужие зубы достается свинцовая пломба в кишки. Интересно бы узнать, как тебе удавалось избегать ее до сих пор.

– Угроза?

– Ни в коей мере. Обычная беседа двух умных людей.

– Что-то много тумана вокруг одного из нас. К чему бы это, а?

– Ты слишком мнительный, сынок. Несладко живется?

– А, все дерьмо. Выкладывайте дело.

– Тебе нравятся, скажем, тыщенок пять зелененьких и билет до Марселя?

– Ого!

– Итак, господину Энди Сигбьерну… о, виноват, Нику Матье это нравится. Ты ведь Ник Матье, я не ошибся?

– Не ошиблись. – Ник изо всех сил старался не выдать охватившего его беспокойства.

– Допустим, – произнес Вуд.

– Вы полицейский? Интерпол?

– Фи-и-и, – возмущенно протянул Вуд, – давай без оскорблений.

– Тогда в чем дело?

– У тебя есть шанс на пяток тысяч и прогулку до Марселя, только и всего. Но если Марсель не входит в твои планы, – Вуд многозначительно подмигнул, – можешь податься, например, на мыс Кейп-Код, штат Массачусетс. Там, я слышал, есть чудненькие ветряные мельницы.

Побледнев, Ник молниеносно обхватил незнакомца, сковав его руки своими, но так, что со стороны их поза могла сойти за пьяное объятие, и прошипел, покосившись на зал:

– Выкладывай, что задумал. Тихо, я способен мигом раскроить твой череп об этот стол.

– Отпусти, – просил Вуд, сдавленный, точно тисками, – пусти же. У тебя все в порядке. Я действительно друг. Все объясню.

– Хорошо. Но никаких экскурсов в прошлое, только о деле. И руки на стол. Иначе не поручусь за твой череп.

– Да, да.

Матье отпустил полузадохнувшегося господина, следя за малейшим его движением, и, когда тот полностью пришел в себя, требовательно бросил:

– Ну?

Вуд долго с нескрываемой злобой рассматривал Ника, точно увидел впервые. Сказал:

– Рискованная шутка. Не делай этого больше. У тебя широкая спина, а мой человек сидит в нескольких шагах с тяжелым карманом. И то, что ты слегка помял ему физиономию, еще ничего не значит.

– Вы мне надоели. Я жду две секунды, – сказал Ник.

– Ладно. Тебе приходилось работать с русскими буровыми механизмами?

– Да. И с ними тоже. В Алжире. Давно. Хм, меня там не поняли. – Ник легонько шлепнул себя по затылку. – Барра[1]1
  Прочь (арабск.).


[Закрыть].

– А вот мы ценим крепкий характер.

– Кто "мы"? Вы и ваша девочка? – с откровенной издевкой спросил Ник, кивнув на пожилую даму, что не сводила глаз с их столика.

– Это неважно. Важно, что ты опытный бурильщик.

– Опытный бродяга, – поправил Ник, – скитаюсь по континенту вроде какого-нибудь кретина из шайки миссионеров.

– Наши беды оттого, что черномазые распоясались, – доверительно произнес Вуд.

Ник несколько секунд молча вертел стакан. Осушил его залпом, поставил вверх дном. Улыбнулся и кивнул точно так же, как и перед недавними ударами по физиономии Хриплого.

Вуд невольно отпрянул от него.

Однако ничего особенного не произошло. Разве что голос Ника чуть понизился, когда он наконец предупредил:

– Учтите на всякий случай, я кольт под мышкой не грею и в мокрые дела не лезу.

– Упаси боже! – Вуд замахал руками. – Я хотел сказать, что наши ребята вроде тебя остались ни с чем, а черным начхать. Зато с красными они в обнимку.

– Черные краснеют на глазах. – Ник коротко рассмеялся. – Только мне терять нечего. Растерял за морями. Это вы в проигрыше с тех пор, как все тут перевернулось. Знакомы мне ваши сказочки… Но выпивка хороша, мерси.

– Может, и ты покраснел, а?

– Бросьте, – зло оборвал его Матье, – плевать мне на политику, мне в жизни выпадало достаточно уроков на этот счет. Да и мой покойный родитель в свое время свернул на этом шею. Если разобраться, я влип в историю с мельником на Кейп-Коде по его идиотской милости, будто виноват, что кто-то когда-то поставил не на ту карту. – Он с сожалением посмотрел на пустой перевернутый стакан. – Послушайте, вы, щедрый друг, если у вас серьезное предложение – выкладывайте поскорей, не топчитесь как пай-мальчик перед борделем.

– Всякая грубость сбивает меня с толку.

– Поймите, кое-кому завтра даже вонючая конура в Шарбатли окажется не по карману, а вы развлекаетесь баснями про белый пароход и зеленые бумажки.

– Это легко уладить, – сказал Вуд, – если договоримся, в пансионе "Массауа" кое-кого ждет приличная комната с видом на будущее.

– Браво. Знаете, у меня от радости пересохло горло.

– Это тоже легко уладить. Эй, папаша Гикуйю, повтори!

Пожилая дама, поймав брошенный на нее украдкой полный оптимизма взгляд Вуда, покинула бар. Прямая и тонкая, как спица для вязания, она мелко семенила ножками, точно карфагенская девственница, скованная у лодыжек цепочкой.

Вуд глянул на Хриплого, и тот, выждав минуту, тоже поплелся к выходу, потирая ушибленную челюсть. Брови Ника Матье недоуменно и вопрошающе поднялись, но Вуд лишь сверкнул зубами и покровительственно похлопал крепыша по спине.

– Я нарочно не гоню к делу, прежде чем мы не закрепим дружбу как следует, сынок, – сказал Вуд.

– Дружба – это хорошо, но неплохо бы и поесть за счет друга.

– Можно и подкрепиться, прежде чем отправлю тебя в пансион.

– Валяйте, – усмехнулся Ник, – лишь бы комната в "Массауа" не оказалась с видом на решетку.

Повинуясь выразительному жесту господина, бармен принес целую бутылку "Белой лошади", содовую и гору снеди.

Ник понял, что странное свидание затянется. Он вдруг удивился собственному ощущению неловкости. Не то чтобы почувствовал себя не в своей тарелке, а просто не очень уверенно, чего давненько с ним не случалось.

Его угнетало прилизанное, самодовольное, лениво жующее рыльце сидящего рядом плутократа. Не терпелось поскорее узнать суть загадочной сделки и бежать в обещанный комфорт лучшего в городе пансиона, погрузиться в голубую прохладу ванны, послать всех к черту.

– Не мешает жить? – вкрадчиво спросил Вуд. – Весьма рискованная картинка. Я бы не слишком выставлял ее напоказ. В этой стране, по крайней мере.

– Что? А… – Ник опустил глаза на свою правую руку с давней татуировкой. Две пальмы, верблюд между ними и подпись: "Souvenir d'Afrigve"[2]2
  «Память об Африке» (франц.).


[Закрыть].

– А утверждал, будто чураешься мокрых дел, – рассмеялся Вуд.

– То была военная служба.

– Неужели?

– Почти служба. Слишком давно.

– Похоже, тебе неприятно вспоминать эту службу.

– Вы угадали, – сказал Матье.

– В таком случае непонятно, зачем ты сохранил на руке эту замечательную картинку. При сегодняшней химии от нее избавиться совсем несложно. Могу помочь.

– Благодарю, не стоит беспокоиться, проживу и с ней.

– Мне приходилось встречать ребят с такими картинками. Отчаянные ребята. Надеюсь, ты из таких. – Вуд торжественно откупорил бутылку. – Какой легион? Мне как-то рассказывали о бравом капрале второго белого батальона в Эль-Маццоне…

Ник Матье оборвал его, с силой шлепнув ладонью по столу.

4

На оживленной, залитой отсветами вечерних реклам площади тучная африканка с неимоверно затейливой, многоэтажной прической и в не менее затейливо разукрашенном платье, плотно облегавшем ее фигуру, усердно запирала газетный киоск на два вызывающе новеньких висячих замка с таким благоговейным видом, будто это была не заурядная лавчонка, а златохранилище века. Покончив с замками, она подергала их, убеждаясь в надежности, по-хозяйски еще и еще раз осмотрела киоск, снова подергала замки и лишь после этого решилась уйти.

Поравнявшись со скамьей, где сидела миловидная девушка с репортерской сумкой на "молнии", демонстративно отвернулась, поскольку приметила еще раньше, что девушка давно здесь сидит, с явным ожиданием поглядывая на нее.

– Добрый вечер, мемсаб, – вежливо произнесла юная незнакомка, поднимаясь и направляясь к ней.

– Ах, оставьте, – ворчливо отозвалась толстуха, не оборачиваясь. – Я тороплюсь. Догадываюсь, кто вы и что вам от меня нужно. Язык опух от разговоров, не стало покоя на работе. Я не даю интервью, не желаю. Все.

– Прошу прощения, но я как раз по поводу вашей работы. Всего несколько вопросов. Пожалуйста. Я вас не задержу. Это очень важно.

– Ах, по поводу работы, – женщина остановилась, повернулась с неуклюжим поклоном, – сожалею, но вы опоздали, киоск закрыт.

– Да нет же, мне нужны именно вы. Как бы вам объяснить…

– Говорите прямо, что вам от меня нужно?

– Прежде всего хотела бы спросить, когда поступают утренние газеты.

Скорчив недовольную мину, толстуха оглядела несколько смущенную своей настойчивостью девчонку с ног до головы, сказала:

– Так вы сыщик, а не репортер? То-то я смотрю, вы околачиваетесь на площади возле моего предприятия. Ваш блокнот собьет с толку кого угодно, только не меня.

– Да нет… видите ли… откровенно говоря, я действительно репортер, – сказала девушка. – Стажер. Меня зовут Джой Маллигэн, отдел хроники и объявлений "Абреже".

– Ах, оставьте, я же сказала, меня не проведешь. Держу пари, вы тоже насчет убийства неподалеку от моего киоска, верно? Ужасно. Автомобильное происшествие такая редкость, не правда ли?

– Да, но я хотела бы…

– По-моему, у вас никакой системы.

– Простите?

– В полиции нет согласованности, я говорю. Люди от вас приходят разные, а спрашивают одно и то же, просто на части разорвали. Одно и то же, одно и то же, без конца. – Толстуха тараторила взахлеб. – Нет, у вас определенно никакой системы, поэтому, поверьте, столько нераскрытых преступлений. Уж я-то знаю, все газеты проходят через мое предприятие.

– Я не из полиции, меня заинтересовало, когда и как развозят утренние пакеты.

– Я понимаю, – закивала толстуха, – зачем вам бегать по типографиям, когда можно спросить у владелицы предприятия по продаже газет. Зачем бегать по типографиям?

– Вот я, собственно, и хотела бы…

– Ваши люди подходили ко мне десять раз, не меньше, – говорила владелица киоска, не давая собеседнице закончить фразу, – а что я могу сообщить, если в такое раннее время еще сплю? К тому же в другом конце города. Я живу у вокзала. Нет, новая полиция еще не научилась работать, уверяю вас. У вас нет четкой системы, действуете вразброд. Особенно такие молоденькие.

– Я не из полиции, – напомнила девушка, ощутив легкое головокружение.

– Ах да, вы же белая. Я понимаю, отчего вы так представились. Ваша настоящая служба…

– Повторяю, мемсаб, перед вами Джой Маллигэн из "Абреже".

– Дивное имя! – с поистине детской непосредственностью воскликнула весьма почтенная женщина. – У некоторых иностранцев на редкость благозвучные имена! Мой муж знаком с бразильцем… о! Вы из Бразилии? Нет, вы, вероятно, русская! Конечно, ведь тот несчастный был большим другом русских. Как я сразу не сообразила! Теперь ясно, вы врач из нового госпиталя. Газеты много писали о русской женщине-враче. А я-то, глупая, решила, что вы тоже из полиции.

– Послушайте, мемсаб… уф!.. Я родилась в Англии, если для вас это представляет такой интерес.

– Настоящая англичанка? Изумительно! Но почему… ах, понимаю, вы частный сыщик. Ужасно жаль тех бедняжек. Полицейский, слава богу, не был женат, но у молодого инженера, говорят, осталось шестеро ребятишек, несчастные сиротки…

– Ребенок один. Крошечный мальчик. И я, повторяю, не сыщик.

– Вы знали погибшего?

– Да.

– То-то, я смотрю, вы очень страдаете из-за этого несчастья, – с глубоким сочувствием произнесла почтенная женщина. – Он был вашим родственником? Ах, простите, нет, конечно, вы же белая. Так что вас интересует?

– В какое время вам доставляют утренние пакеты из типографии?

– Фургон приезжает под утро, около трех. А что? – И тут же доверительно шепотом: – Никогда не поверю, но ходят толки, будто машина с убийцами выскочила вон из того посольства. Вы понимаете? Раннее утро, город пуст, скорость можно не ограничивать. Вы согласны? Машина с убийцами… ужас. Вы понимаете, какой ужас? Полная машина убийц!

– Заблуждаетесь, никто из советского посольства не выезжал в тот день раньше десяти. Никто из сотрудников. Абсолютно. А вот машина…

– Откуда вам известно? – быстро и с явным подозрением спросила хозяйка киоска. – Вы-то откуда знаете о таких вещах?

– Слышала от коллег. Интересовались. Да и по телевидению передавали.

– Предпочитаю газеты. Но и в них ничего вразумительного. Так что вы хотели сказать про машину русских, леди Маллигэн?

– Ее угнали в ту ночь.

– Боже!.. Кто?

– Это я и хочу узнать. Не одна, разумеется, – полиция, друзья пострадавших, общественность, в конце концов.

– Я все поняла, все поняла, – прошептала толстуха, пугливо озираясь. – В газетах действительно сплошная путаница. Только обещания о возмездии да требование немедленно поймать убийц. Извините, но вы работаете не лучше полиции. Где же хваленая оперативность, где нюх газетчиков?

– Но мы отклонились от главного. Я обещала не задерживать вас, поскольку вам ехать к вокзалу, да и ваш муж…

– Не беспокойтесь, мне очень интересно. И, признаюсь, я еще не замужем. А вы?

– Прошу вас, мемсаб, мне необходимо повидать вашего разносчика.

– Мальчишку? Зачем?

– Видите ли, в тот день, вернее, накануне вечером, один мой друг едва ли не последним покупал здесь газету у вашего помощника. Мальчик уже устраивался на ночлег. В киоске. Сегодня, когда речь снова зашла о происшествии, мой друг вспомнил об этом. Нужно ли объяснять, насколько важно расспросить мальчика…

– Мой служащий не ночует на предприятии, как и я, – уже в который раз прервала девушку толстуха, – лишь изредка я позволяю ему остаться, чтобы не прибегать к первому фургону бог весть откуда, особенно к воскресным выпускам. У меня система четкая, будьте уверены. Так вот. Действительно, в ту ночь он здесь спал. Я подчеркиваю, спал. Запершись и задернув шторку. Он мне поклялся, что спал крепко и слышать не слышал ни о чем до самого звонка типографского фургона. Повторяю вам, ему нечего сказать. А раз так, и полиции и репортерам необязательно совать нос в мое предприятие. И незачем бросать на нас тень, мы не какие-нибудь бездомные, чтобы спать здесь.

– Извините мою настойчивость, – мягко сказала Джой, – и все-таки помогите мне с ним встретиться. Не верится, чтобы он совсем, совсем ничего не слышал или не видел, когда в двух шагах от него разыгралась такая трагедия. Мой друг уверяет, что он явно не из тех мальчишек, которые способны безмятежно спать в киоске на центральной площади.

– Я отпустила его на несколько дней, он нездоров. Ребенок, что поделаешь.

– Где он живет?

– Оставьте ребенка в покое, – уже сердито бросила женщина, даже ногой топнула, всколыхнув свое мощное туловище и не менее мощную пирамиду из жестких волос на макушке. – Он ничего не знает, не слышал, не видел, он крепко спал, пока не приехал фургон. Вот его слова. Все. И не впутывайте дитя в эти ужасы. До свидания, милочка, мне пора, я опоздаю на автобус.

– Что ж… спокойной ночи.

Женщина удалялась. Рассерженная, она пересекала широкую площадь, словно плыла в отблесках неонового разноцветья, мерцая лоснящимся шелком платья, могучая, как океанский лайнер.

Джой опустилась на скамью в тяжелой задумчивости. Она настолько была погружена в свои мысли, что не заметила, как вернулась хозяйка киоска.

– Старые люди не любят связываться с полицией. Ни с гангстерами, ни с полицией. Ни с кем, кроме бога. Старые люди прожили жизнь, чтобы в конце обрести покой. Они видели в жизни все, что доступно глазам, слышали все, что доступно ушам. Да, да, да, они слишком запуганы прожитым. Что бы ни менялось вокруг, как бы ни менялось – им все нипочем. Вы согласны?

– Нет, – не сразу ответила Джой, удивленная и обрадованная неожиданным возвращением собеседницы. – Нет, не согласна.

От недавней дородной балаболки с глуповатым выражением лица и следа не осталось. Перед Джой стояла уставшая женщина с мудрыми, слегка прищуренными глазами, поникшая под бременем грузного, утратившего вдруг вызывающие очертания, обесформленного годами тела. Она смотрела на девушку со смешанным чувством сострадания и укора, говорила спокойно, медленно и внятно:

– Ваше право не соглашаться. У каждого свои принципы. Мне кажется, вы хорошая, умная и скромная, я вам доверяю. И я хочу вам помочь. Если это действительно поможет… поинтересуйтесь старым башмачником. Вон его окошко. Видите мансарду? Вот и отлично. Его старуха то и дело заглядывает ко мне перекинуться парой слов после обеда. Ну и пыталась намекнуть на что-то, не иначе связанное с тем, что вас интересует. Только мне это ни к чему, так ей и отрезала. А вы… хотя вряд ли удастся что-нибудь выудить из старика. Тут уже повсюду рыскали сычи, выпытывали у него, конечно. Впустую. Полиция неделикатна, вот что ей вредит. Думаю, и вам не повезет. Вам тем более – белой, хоть вы и друг.

– Очень прошу, мемсаб, если вам что-либо известно…

– Мне ничего не известно, – решительно прервала ее пожилая женщина, – и я ничего не говорила, совсем ничего. Просто тут живет старый, очень старый башмачник, кстати, самый образованный из всех на этой улице. Так вот, дети вроде моего помощника действительно могут себе позволить роскошь сновидений, старцы – нет, они цепляются за видения реальной жизни. Забудьте наш разговор. Простите мне и маленькую комедию. Прощайте.

– Спасибо, – запоздало промолвила Джой, провожая ее взглядом.

Переходя через площадь, толстуха настороженно озиралась, боясь не только помахать Джой на прощание рукой, но и просто оглянуться.