Текст книги "Встретимся в Эмпиреях"

Автор книги: Игорь Удачин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– А что рассказывать? Оказался здесь.

– И чего-как здесь?

– Голодно. Крысы – единственное спасение.

– Крысы?! – взвизгивает Виктория и корчит брезгливо-плаксивую мину.

– Вик, ну чего ты голосишь! Дай человеку излагать, – возмущается ее реакции Демон. Сам, наверное, внутренне ухахатывается.

Виктория без труда берет себя в руки. По кругу подливает в наши кружки горячий кофе.

– Крысы – это… дрянь, – морщится Слива.

– Вареное крысиное мясо напоминает цыпленка, – опровергает Абориген.

– Ну уж! Не возьмусь спорить. Не знаю.

– Холодно тут еще. Сейчас терпимо, а зимой – беда. Очень холодно.

– И как тебе такая жизнь? – интересуется Виктория.

– У-у, мадемуазель… – Абориген складывает губы трубочкой.

Я про себя усмехаюсь. Это что-то новенькое – «ма-де-муа-зель».

– Много ли стоит такая жизнь? – углубляет вопрос Виктории Демон.

– Если бы у меня как в электронной игре было бы несколько жизней…

– Тысячу раз молодца! – прищелкиваю я пальцами. Слишком уж понравилось, как сказано – хоть с позицией Аборигена не согласился бы в ту пору даже на половину.

– Да, я рваный, голодный, грязный, – Абориген потупился, – я схожу с ума от одиночества и тоски. Но и при всем при этом иногда происходит что-то, что может вызвать во мне внутреннюю улыбку, удовлетворение и покой. Быть живым – большая награда. И только тогда по-настоящему учишься ценить жизнь, когда она тебе уже не принадлежит.

– Ты очень умный, Абориген. Ты умнее нас всех, – голос Виктории тихий, взгляд вдумчивый, но все же я подметил долю снисходительности в ее словах.

Абориген поднимает голову и смущенно улыбается, обнажив щербатый рот.

– Просто у меня уйма времени на то, чтобы думать. Я думаю всегда, если только не занят поиском пропитания или не сплю.

– Какие сны тебе снятся? – спрашиваю я.

Вопрос кажется выданным на автоматизме, но мне действительно интересно. Всегда питал таинственную страсть к теме снов и особый перед ними трепет. Сон… Один из самых чудных даров, данных человеку! Окно в другую реальность…

– Разные. Чаще – дом и родители. Но это грустные сны. Хотя они лучше, чем кошмары. Кошмары – вообще никуда не годное дело.

– Расскажи какой-нибудь кошмар, один из последних, – с азартом подхватывает Виктория.

Абориген вздыхает. По выражению его лица видно, что рассказывать ему не хочется. Но отказать нам, бедолага, он не в силах.

– Ну, вот один… Начинается все с того, что я как раз просыпаюсь. Я медленно открываю глаза и понимаю, что нахожусь в своем старом доме, где я жил. Я вижу свои работы на стенах (раньше я увлекался портретной живописью), свою библиотеку, привычный хлам на письменном столе; со спинки кресла плюшевой обивки свисает вторая половинка эспандера, по-прежнему на двух пружинах, а по комнате все так же разносится запах апельсина, выращенного мной из маленькой косточки и превратившегося теперь в большое красивое дерево, уперевшееся упругой макушкой в потолок. Сердце вырывается из груди. Боже мой! Все как когда-то. Кто-то взял и вернул мне мою жизнь! Ведь интересно – у меня возникла даже мысль: не сон ли это? Но как постоянно бывает, сон искусно маскировал свою иллюзорность. Я непреложно верил во все, что со мной происходит, и радость в душе становилась всеобъемлющей и безграничной. Вот я поднимаюсь с постели и босиком иду по прохладному паркету, по пути скользя пальцами по рельефу до боли родных предметов, находящихся в комнате. Подхожу к окну, отдергиваю шторы и сладостно-жадным взглядом впиваюсь в панораму за стеклом. Я вижу двор, в котором провел детство и вырос, и не хочу пропустить ни одной мелочи, точно так же, как только что в упоении созерцал вид своей комнаты, хоть это и происходило, казалось, секунды. Я вижу улицу, примыкающую ко двору, обычно людную, но сейчас пустынную. Вижу дома, много домов. Деревья. Далекий силуэт городской башни с часами. Все так, да не так… К радости подмешивается малоосознаваемая пока тревога. Я поднимаю взор выше. День сейчас или ночь? Какое странное освещение! А какое и вовсе невиданное зрелище! Бледно-оранжевый диск солнца, словно живой, трется своими облупленными краями о луну, разбрасывая вокруг пурпурные солоноватые брызги. Брызги попадают мне на лицо и губы. Я хочу закрыть окно, но осознаю, что оно и так закрыто. Психую и уже, наоборот, распахиваю его настежь. По комнате вместо ожидаемого порыва воздуха растекается мертвенное спокойствие и тишина. Тишина, от которой – я почему-то так подумал – можно оглохнуть. Только сейчас до меня доходит: отчего на улице нет людей, нет движения, нет жизни? Мир словно замер, словно поставлен на «паузу» властным мановением всевышней руки. Мною овладевает безграничная тоска. И вот… Хр-р-р-р!!! Будто через динамик, вмонтированный внутрь тебя, раздается треск иглы гигантского проигрывателя, соскочившей с винила. Так разрывались от ужасной боли мои барабанные перепонки… Подумайте: мгновение назад я впервые познал, что есть абсолютная тишина, а в миг следующий мир сотрясся от невообразимого шума, который, казалось, мог породить только взрыв целой планеты. Улицы наводнились людьми – ужасающей колышущейся живой массой, стонущей и вопящей. Первым моим желанием было отпрянуть от окна, но попытка была обречена. Люди находились повсюду, в том числе и в моей комнате. Точно сардины, законсервированные в банку, лишенные мало-мальски жизненного пространства, они давили друг друга, толкаясь и защищаясь локтями рук с кистями, сцепленными в «замки». Воздух наполнился хрустом костей и стенаниями. Словно неистовой силы пружиной я оказался вжат в квадрат окна, выдавил туловищем стекло, разлетевшееся вдребезги, и, чудом уцепившись за брус рамы, оттолкнулся и повис на водосточной трубе дома. Я сходил с ума от того, что происходило вокруг, и мне было страшно. Немыслимо страшно! Внизу кишело живое, изрыгающее нескончаемые вопли ужаса и проклятия море. Тела падали отовсюду – слева, справа и сверху из окон. А падающих поглощало это море, эта могучая прожорливая стихия. То же происходило везде, насколько хватало обзора. Я готовился к неминуемой гибели в разверзнувшемся аду. Но точно так же, как все началось, все и закончилось в одно мгновение. Мир вновь погрузился в забытье. Небо стало сумрачно-чистым и убаюкивающим. Ужас, шум и люди пропали, и только я один, обессиливший от страха, висел на водосточной трубе, готовый сорваться и полететь вниз в любую секунду…

Абориген замолчал. Мы выдержали довольно длительную паузу, но он так и не продолжил. По-видимому, на этом его кошмар заканчивался.

– А ты, Абориген, один здесь или вас таких тут много? – спрашивает Демон, передавая Аборигену сигарету.

Абориген с наслаждением закуривает.

– Дед тут один еще обитал.

– Дед? А он от кого прятался?

– От себя, наверное. Он так говорил: «Мир сошел с ума, и я не хочу иметь с ним ничего общего». У него двое сыновей и дочь на войне погибли. Мы с ним целый год делили крышу над головой, а потом, месяца три назад, он захаркал кровью и помер… Я могу показать вам, где его похоронил.

– Да нет. Не стоит.

– Дед был… что надо. Многому меня научил. Как выживать научил. А еще он всегда такую вещь мне повторял: «Никогда не жалуйся и не проси…» – Абориген вытер рукавом увлажнившиеся глаза и нос. – Он тоже теперь мне снится. Почти каждую ночь.

Виктория доливает Аборигену остатки кофе с густым осадком.

Абориген еще долго рассказывал о себе и о своей жизни, и мы были самыми благодарными его слушателями.

Потом, помню, Слива пожаловался на головную боль. Стали собираться уходить. Абориген выглядел печальным.

– Не раскисай, Абориген. Мы снова придем, – сказал ему Демон.

– Обещаете? – взгляд Аборигена ищет подтверждения остальных, главным образом – Виктории.

– Обещаем.

25 июня

Я у себя дома. Звонок.

Если бы телефон не стоял на расстоянии вытянутой руки от кровати, на которой я, только что вернувшись из училища, растекся куском расплавленного сыра и пытался заснуть – не ответил бы. Уж поверьте мне и моей лени. Ну а так…

– Алло.

– Привет.

Узнаю Ее голос. В голове тут же заработал «счетчик»: сколько же мы не контактировали. Полтора месяца, два? За сроки и менее длительные люди могут стать чужими друг другу. Разве не правда?

– Привет, – бубню в трубку.

Я рад, что Она позвонила, но какая-то «язва» в душе не позволяет открыто и без затей показать своей радости. Сейчас наверняка начну играть в неприступность. Как же! Это Она мне первая позвонила, а не я – Ей. Стало быть, я Ей нужен, а не Она – мне. Бр-р-р…

– Чего пропал? – спрашивает.

– Я пропал? Я не пропадал.

– Ой ли!

– А ты что, по мне соскучилась? – бравирую я.

– Соскучилась, – отвечает Она вопреки всем моим ожиданиям совершенно по-простому, без притворства.

Вся спесь с меня необычайным образом слетает. И все же напоследок хочется в каком-то смысле проверить Ее, что ли…

– Но, наверное, нам нужна была эта пауза? – не без осторожности высказываю намеренно лукавое предположение. Разумеется, Она его опровергнет, и уж тогда я поведу себя совсем иначе – враз избавлюсь от всей этой шелухи неврастеничного привередника.

– Наверное… – задумчиво тянет Она. – Может, нам нужна пауза и подольше: кто знает…

Закипаю – никакие описания просто не подойдут! Так и хочется расколотить телефонную трубку об стену! Только что во мне готова была прорваться плотина, сдерживающая все лучшие чувства к Ней, а Она взяла и все испортила, вновь расставив нас в позы. Внутри меня набухает обида, какую я знал в себе только в ребячьем возрасте. «Спокойно, Гогольчик. Спокойно, мальчик. Это ведь Она! Сколько еще наступать на одни и те же грабли? С Ней можно быть только бесчувственным роботом, и тогда чувства, возможно, начнут просыпаться в Ней самой», – лишь такой полуироничный внутренний диалог иногда и спасает.

– Ты верно говоришь, – отвечаю я с трескучей сухостью в голосе, – у нас уйма времени, чтобы разобраться в себе. Никогда ничего не бывает поздно.

– ?..

Нутром ощущаю Ее короткое недоумение. Но по опыту знаю: переборет.

– Не молчи. Скажи что-нибудь. Я уже начал забывать твой голос.

– Тебе ведь через два месяца в армию? – с необычайной непосредственностью слетает вопрос с Ее уст.

– Да. Зачем ты спрашиваешь?

– Я хочу знать, что ты чувствуешь по этому поводу. Это же…

– У меня еще целых два месяца! Рано забивать голову всякой чепухой.

– А тебя не посещали такие мысли, что…

– Целых два месяца!

– Но ведь…

– Все зависит от интенсивности жизни. Некоторым за один день удается прожить жизнь полнее и красочней, чем другим – за годы. А у меня целых два месяца!

– По-моему, ты чересчур ударился в философию или что-то в этом роде.

– Философия, по одному из последних определений, – наука о будущем и о вечной жизни. Дисциплина как раз для меня очень актуальная. Зубрю на «отл» и по ходу даже разработал несколько собственных теорий.

Замечаю, что плету настоящую околесицу, но это меня ничуть не смущает. Моя собеседница некоторое время обескураженно молчит.

– Ты думаешь, тебе идет все то, о чем ты говоришь? – задает Она вдруг простой, но если вдуматься, коварный вопрос.

– Я стремлюсь к тому, чтобы жить интенсивно, – гну свое, пытаясь внести побольше неразберихи в разговор.

– Для этого нужно быть с сумасшедшинкой в голове и в сердце, нужно уметь совершать безрассудные поступки.

– Это так, – с готовностью соглашаюсь я.

– А ты! Каким поступком можешь похвалиться ты?!

– Я…

– Ты даже не мог набраться смелости позвонить мне все это время. Просто набрать номер моего телефона и сказать «привет, как дела». Не продумывать каждое свое слово, а просто предложить встретиться. Провести время не с той фантастической интенсивностью, о какой ты только что бредил, а просто с какой умеешь. Просто.

Я даже не желал понимать, чем вызвал Ее на такую колючую откровенность, но Она была жутко права. Права в каждом своем слове.

– Зачем ты делаешь так, чтобы я чувствовал себя жалким? Больше, чем есть на самом деле… Это как всегда, не правда ли? – задаю дурацкий вопрос. Но после всего, что успел намолоть – какая, в сущности, разница…

– Мне нравится издеваться над тобой, – отвечает Она.

От Ее слов я готов расхохотаться и расплакаться одновременно. Тон голоса, с которым Она это сказала, был универсален: он подошел бы и к издевке, и к признанию, и просто шутовству. Ах эта не поддающаяся никаким объяснениям натура!

– Ты действительно думаешь, что я не способен на безрассудство?

– Да, я так думаю.

– Это довольно обидное для меня заявление.

– Ты взрослый мальчик. Выдержишь.

Минутная пауза в разговоре. Миллион противоречивых мыслей забиваются в голову. Мне уже самому странным образом невдомек, зачем все это выяснение отношений. Впрочем, ни в какой другой ситуации я уж точно не узнал бы о себе столько нового…

– Давай сегодня встретимся, – вконец зарапортовавшись, не слишком уверенно предлагаю я, а значит – лучше бы молчал.

– Сегодня – нет. Как-нибудь – может быть.

– Что ж… Тогда – пока?

– Пока.

Вот и поговорили!

Буквально тут же – хотя такое для меня очень несвойственно – я забылся глубоким сном.

Мне снился враг. Что за враг? какой природы? – объяснению не поддается. Враг-абстракция. Он убегал от меня, а я настигал и бил, не зная пощады. Словно очищался этой злостью, если можно такое вообразить. Вот выплесну всю, без остатка – и не будет больше ненависти ни к кому и ни к чему… уже никогда!

Только наступившее утро и пробуждение умерили мою неистовую горячность. Слух тревожили короткие гудки – рука все еще прижимала неповешенную телефонную трубку к затекшему уху.

«Не способен на безрассудство?..»

Поднявшись, подхожу к зеркалу и с угрюмым видом изучаю то, что оно мне показывает.

Выпускная пора. 3 июля

Медленно, но верно, как вода из неплотно завернутого крана, истекали последние задушевные денечки. Почему я называю их «последними задушевными»? Да просто потому, что в те дни мы еще могли позволить себе быть по-своему беспечными; чтобы эта беспечность не нарушала зыбкой гармонии нашего особого внутреннего состояния, равно как принимала временное перемирие с факторами внешними. Вихрь перемен, где-то блуждающий, не успел еще ворваться в наши жизни безоговорочно, и мы были рады тому, что с нами происходит, а выразиться точнее – рады, что пока не происходит ничего. Умы пребывали в своеобразной приятной спячке, которая, конечно же, не обещала продлиться вечно. Лишнее напоминание: совсем скоро нам предстоит проститься с училищем и его набившими оскомину порядками. Ни о чем жалеть в связи с этим не приходилось – приходилось размышлять: что же после?.. Вопросов назревало пугающее множество. Но точно не сегодня, не в этот вечер…

– Абориген, ты где? Ау!

Мы поднимаемся в наше пристанище в «недостройках» и зажигаем фонарь. В дальнем углу «залы» трепещущий кругляш света выхватывает из мрака заспанное лицо Аборигена. Своей угловатой походкой он направляется к нам. На лице расплывается уже привычная щербатая улыбка.

– Сегодня у тебя пир, Абориген, – говорит Демон, принимаясь распаковывать сумку с едой.

Выудив здоровый, упругий, так и просящийся на зуб батон сырокопченой колбасы, Демон подбрасывает его в воздух над нашими головами. Абориген, как заправский вратарь, ловит.

– А то ведь ты, Абориген, всю популяцию крыс истребишь в «недостройках», – громко смеется Слива, подмигивая.

Мы припозднились, уже стемнело. Но костер решили не разводить.

Слива и я приступили к смешиванию полусухого с фруктовой шипучкой – так, мы знали, получится и больше и вкуснее. Виктория занялась приготовлением легких закусок: всего по чуть-чуть, чтобы импровизированный стол не выглядел совсем уж голо (солидную часть съестного мы планировали оставить впрок Аборигену). Для Аборигена ко всему прочему принесли шерстяной свитер, брюки, смену белья и кое-что из обувки.

Демон в отличие от нас долго не мог найти себе достойного занятия, но вот вдруг сорвался с места, застелил досками следы былых костров под проломом в крыше, сверху разложил мягкие одеяла.

– Ложись-ка, – приглашает Викторию, указывая на творение своих рук.

– Зачем это? – не понимает Виктория и еле заметно краснеет.

Демон моментально оставляет ее в покое и опробывает ложе сам. Руки и ноги вольготно раскидываются в разные стороны, млеющий взгляд устремлен в небо.

– Сегодня мы будем разговаривать, пить вино и лежа смотреть на звезды. А? Ну как?!

– Просто зашибись, – подыгрывает Демону Слива и растягивается рядышком.

– Здравствуй, Ночь. Я тебя вижу. Но-очь. Мы с тобой на «ты» как никогда в моей семнадцатилетней жизни, – таинственной хрипотцой слово за словом слетает с уст Демона.

Мы с Викторией, улыбаясь, переглядываемся. Я разливаю напиток по стаканам и разношу всем.

– Давайте, давайте. Присоединяйтесь. Чопорность нам не к лицу, – зазывает Демон, и мы с Викторией, прекратив мешкать, тоже ложимся на постланные одеяла.

Наши головы почти касаются, руки тоже. Вид вечернего сумеречного неба, кажущегося таким по-необычному близким, завораживает. Отпиваю глоток, и мне приятно ударяет в голову – может, потому, что пью в лежачем положении. По телу разливается щекочущее тепло.

Как скептично привыкли мы относиться к кажущимся дурацкими нам, мелким, несущественным, но милым затейкам! А зря. Чего-то, пусть не столь очевидного, мы определенно себя лишаем. Избегая их, порою мы ограничиваем себя в совершенно новых ощущениях. Способны поверить в это? Если нет, то не берите в голову и считайте, что я просто треплюсь.

Я испытывал покой и умиротворенность, абсолютно потеряв счет времени. Лишь машинально и изредка производя глоток из своего стакана, я вновь погружался в негу. Мне было здорово.

Возможно, так пролетел час.

– Смотрите, звездочка падает! Загадывайте желания! – раздается вдруг звонкий и по-детски восторженный голос Виктории.

В силу примет и то верилось сейчас больше, чем в любой непреложный факт нашей суровой действительности. От действительности устаешь, необратимо грубеешь душой. А как порой хочется обнять и приласкать живущего внутри тебя ребенка!.. «Чтобы… Она… чтобы Она поняла наконец, что я…» Вот ведь… в голове сплошная мешанина. Мысль не строится, и немножко обидно.

– Смотрите, смотрите! Еще одна! Загадывайте.

Я больше не пытаюсь загадывать.

– А не жирно ли нам будет, Вик? – посмеивается над Викторией Слива.

До моего слуха доносится тихое, будто покашливающее хихиканье Аборигена. Мне лень поднять голову, чтобы посмотреть, где он расположился.

– Абориген, – бросаю в пустоту я.

– У-у, – отзывается тот.

Я так и не понял, где он. Но поблизости.

– Ты загадал желание?

– Желание? Мое желание – самая очевидная вещь на свете. Вернуть жизнь, какой я жил прежде.

– А что ты сам готов сделать для этого? – не может не вмешаться Демон.

– Честно?

– Конечно, честно.

– Я бы продал душу дьяволу, чтобы это произошло.

Мы смеемся. Но смех наш какой-то натянутый, грустный.

– Способен допустить, что и я продал бы душу дьяволу, если бы знал: что такое есть «дьявол» и что значит «продать ему душу», – высказываю вслух свои мысли.

– Вы говорите такие вещи, каких говорить нельзя, – делает попытку прочесть нам нравоучение Виктория.

– Отчего же, Вик? – не соглашаюсь я. – Люди давно отменили для себя Бога. И пусть бы они верили хоть в дьявола – лишь бы жили по единым нравственным законам. Кому, ответь, от этого стало бы хуже? Абориген хочет справедливости, а помощи искать не у кого. Вот и вся история.

Разговор больше не клеится. Я чувствую себя неловко. Зачем полез в эти дебри? Умный очень стал, что ли?! А как все замечательно было минуту назад…

Хочется исправить ситуацию. Собираюсь с духом и обращаюсь к ребятам:

– Я тут песню на днях сочинил…

– Ого! – отзывается Демон.

– Хотите?

– Спой, – просит Виктория. Ее поддерживает Слива и даже Абориген.

Я приподнимаюсь. Из темноты протягивается рука Аборигена, держащая за гриф гитару. Ее самую, Демоновскую, которую тот не пожалел для «недостроек» – и вот применение нашлось.

Вступительные аккорды задают жесткий ритм. Я поражаюсь драйву и мощи собственного голоса и пою, как не пел никогда и никогда уже, наверное, не спою.

Зрачком солнце

В глазнице неба тупит взгляд.

Полоса горизонта

Превращается в закат.

Небо вспыхнет кровавым костром.

Все это я предчувствовал днем.

Спастись. Убежать.

Неприкаянный страх все бродит в душе.

Я боюсь устать ждать

Нового ветра на этой земле.

На этой земле я снова чужой.

Зачем же я так торопился домой?

У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.

Брожу средь домов.

Дикий город дремлет во тьме.

Я свободен от оков.

Но этой свободы я вряд ли хотел.

Сны выходят из темноты,

Съедают взглядами и корчат рты.

И тогда я хочу

Лечь и уснуть навсегда.

Пускай эти сны

Точат меня, как камень – вода.

Чьи-то мысли приму за свои,

Чье-то тепло украду до весны.

У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.

Но хочу ли я здесь

Найти покой? Быть может – нет.

Вот и сон уж весь.

Пробежали титры, и включен свет.

Откроется дверь, а за ней – пустота.

Лучше бы там бушевала война.

И снова пойду

Поднимать на дыбы дорожную пыль.

Буду верить всему.

Каждую небыль приму за быль.

Скуплю все дерьмо по высокой цене.

Растаю от льстивых речей обо мне.

У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.

И откуда Им знать,

Что я живу, над всем смеясь.

Клевещите. Предавайте.

Меня теперь так сложно достать.

Где проснусь я завтра с утра?

Вспомню ли я, что было вчера?

Веки облаков

Раздвинулись в который раз.

В краску вогнан восход.

Хмуро щурится Небесный Глаз.

Непросто счастливым быть на этой земле.

Я много думал. И это Ответ.

Я слышу Голос в тишине.

С небесной глади солнце свет

Рукою облачной протянет мне.

А я скажу: «Спасибо, нет».

У-у. У-у-у. Мертвые Иллюзии.

У-у. У-у-у. У-у.

Глава 5. Право На Безрассудство

Хмурое утро. – «Пистолетный гуру». – Стена. – «Не тот» Абориген. – Цена лекарства. – Обещание. – Лихой план. – Сорвавшиеся с катушек. – Смех в ночи. – Дурное предзнаменование. – Третий.

14 августа

В черных штанах и ботинках, черных жилетках, одетых поверх черных балахонистых рубах с поднятым до ушей воротником, с сигаретами в зубах и облаченными в перчатки руками, глубоко утопленными в карманы – мы ощущали себя настоящими парнями крутого нрава. Молодыми волками, изготовившимися к решающему броску…

Посреди наступающей тихой и свежей августовской ночи мы стояли и поедали глазами неоновую вывеску «Волшебного Икара», словно она являла собой самое завораживающее зрелище, какое нам когда-либо приходилось видеть. Демон достал пистолет, с наигранной небрежностью ударил по магазинной защелке и, подхватив краем левой ладони выскочивший из рукоятки магазин, резким движением вогнал его обратно. Снова убирает пистолет под жилетку. Я зачем-то повторяю эту дурацкую операцию, а вслед за мной повторяет ее Слива. Разумеется, мы все напряжены – оттого ерундим и позируем. Демон выплюнул сигарету, выудил из кармана фруктовый леденец на палочке и погрузил сладость в рот. Затем надел маску – так, что палочка осталась торчать снаружи через заранее проделанное для нее отверстие. Не смейтесь: мы со Сливой снова повторяем все точь-в-точь – включая леденцы. Слива, будто припомнив что-то несусветно важное, суетливо пошарил за пазухой и извлек стеклянную бутылку в форме солдатской фляги, наполненную коньяком. Демон одарил его таким взглядом, точно тот все испортил. Действительно, неудобство с леденцом, торчащим у тебя изо рта через материю маски, невольно развенчивало весь пафос приготовления, но выпить для храбрости отказываться никто не собирался – выудили леденцы, пустили «флягу» по кругу, и второго она уже не сделала. Допив последним по очереди свою порцию, соизмеримую с привычной чашкой утреннего кофе, я, весь скрючившись от крепости напитка, отшвырнул бутылку в сторону. Царящую вокруг сумеречную тишину нарушил показавшийся как-то по-особенному жутковатым звон стекла, ударяющегося об асфальт. Со стороны мусорных баков, выстроившихся в ряд через дорогу, раздался кошачий крик. За ним – сопровождаемый шумом возни, второй. Демон набрал полный рот слюны, вновь оттянул от лица маску и харкнул так обильно, словно его стошнило. Я и это «действо» хотел бездумно повторить, но вяжуще-сухой привкус во рту – будто насосался старых, позеленевших от времени монет – все перечеркнул. Демон вновь поместил леденец в рот. Мы со Сливой сделали то же самое.

– Может, кто передумал? Еще не поздно выйти из игры, – не решаясь сказать эти слова нам в глаза (предусмотрительно отвернувшись), в никуда произносит Демон. Голос его кажется малоузнаваемым и затертым из-за сидящего во рту леденца – все как и «надо».

Мы со Сливой яростно замотали головами: нет!

Теперь Демон может позволить себе встретиться с нами непрячущимся взглядом. Озорным и отчаянно блестящим. Взглядом точно тем же, с каким мы впервые столкнулись памятного 15-го апреля, когда он поведал нам о своей мечте, всех без исключения переполошившей…

«Неужели мы дожили до этого момента?» – кургузо трепыхнулся вопрос-неверие в моем сознании и тут же растворился, иссяк. Не сейчас. Уходить в себя, по пути своих забирающих воспоминаний – только не сейчас!

«Я вдруг подумал, Гоголь: тебе же на войну ну никак нельзя – ты чеку-то в бою выдернешь, а гранату кинуть забудешь…» Стоп! Не надо! Не начинай…

«Ты действительно думаешь, что я не способен на безрассудство?» – «Да, я так думаю…» Остановись!

«А пока я здесь и пока у меня есть время… я хочу успеть понять: кто я в этом мире и на что я в нем способен…» Хватит, Ро… (чуть было не назвал себя настоящим именем, что творится!). Хватит, Гоголь! Пре-кра-ти!

На бровь скатилась холодная бусинка пота и сорвалась вниз…

– Ну что ж. Тогда вперед, парни! Навстречу Неизвестному! – вырвали меня из этого безумия чеканные слова торжественно настроенного Демона. И я снова почти холоден… почти сосредоточен…

Летящим шагом наш безоговорочный лидер двинулся по направлению к «Волшебному Икару». Мы со Сливой переглянулись и мысленно пожелали друг другу удачи. Выставив впереди себя руки, удушающе-мертвой хваткой сжимающие тяжелый девятый калибр – словно то были куцые шпаги, а не боевые пистолеты, – поспешили вслед за Демоном. Полуобернувшись, Демон бросает на нас гневный взгляд.

– Уберите стволы, черт! Сами поймете, когда достать… А вот тогда уж не опоздайте, вояки грешные…

Месяцем ранее. 13 июля

С самого утра погода пасмурная.

Предаваясь сплину, эти утренние часы я коротал лежа на диване – слушал по радио сводки из зоны боевых действий. Вроде бы положение оптимистичное… если не девяносто пять процентов заведомой лжи. Дураку и то понятно.

Ворочаюсь с боку на бок. Елки-палки, даже на занятия идти не надо! Аттестат об окончании училища уже дней пять как валяется на полу под стопкой газет и рекламных проспектов, из тех, которыми не устают забивать почтовый ящик рассыльные. Конечно же! Мне просто необходимо прикупить шкаф-купе и установить пластиковые окна за полтора месяца до призыва… О чем это ты, остряк доморощенный?.. Ах да… Я небрежен, но небрежность моя тошнотно «аккуратная», деланная. Ломаю, зная как починить… теряю, и держу в голове, где искать… Кажется, что живешь сердцем, порывом, а взглянешь на мелочи, из которых сплетается твоя действительность, и содрогнешься ― ты ведь самый что ни на есть пес на цепи!.. Вот какие развеселые мысли неотвязно лезут в голову!

Продолжаться так не может. Глаза ретиво ищут телефон – решаю обзвонить ребят.

Начинаю с Виктории… У ее матери от непогоды разнылись кости, и Виктория останется за ней ухаживать. Приготовить, принести, отнести – и все в таком роде. «Ладно, Вик, счастливо. Завтра созвонимся».

Слива… Сливе нужно заняться покупками для «своих женщин» и уборкой по дому. «Что, обязательно сегодня?.. Ты же вчера бегал по магазинам… Ну, понятно. Бывай. Созвонимся».

Первый раз за все это время заставляет задуматься на свой счет и просто-таки переклинивает краеугольная мысль: «Мы же не одни в этом мире. У нас есть близкие люди. Мы что-то для них значим, и они в чем-то от нас зависят». Отец, кстати, просил меня сегодня сходить заплатить за электричество…

Разве имеем мы право…

«Прочь, прочь, прочь! – пытаюсь оградить свой разум от этих нелицеприятных, съедающих заживо размышлений. – Осень на носу! И все, что мы для них значим, в чем зависим от них, а они от нас… все оборвется в одночасье». Суровая, зато правда. Вот так!

За окном темнеет будто ночью и раздаются раскаты грома. В стекло мелко и нервозно забарабанил дождь.

Я вспоминаю кота, который жил у нас во времена моего детства. Сейчас бы он стрелой залетел на диван. Дрожа всем телом и порыкивая как щенок, ткнулся бы своей пушистой мордочкой, просочившись снизу под рукой, в успокоительно пахнущую «хозяином» подмышку. Ох и боялся же грозы маленький мошенник! Воспоминание вызывает во мне умиление – но с грустинкой.

Кота (его звали Орбиром – составное имя из цветов разных глаз: один оранжевый, другой бирюзовый) загрызла соседская собака. И я, ребенок, все это видел. Подбежала, схватила, словно игрушечного подкинула в воздух над головой… клац! – бедняга так и обмяк в ее громадных сомкнувшихся челюстях. Ревел, помню, от души. Орбир остался первым и последним существом, за которое я позволил себе быть в ответе. Соседей, хозяев пса, несколько лет спустя в собственной квартире посреди ночи арестовали «мундиры». Причину ареста я запамятовал, а соседей с тех пор больше не видел. Собака же осталась мыкать свою собачью долю на улице, а вскоре ее убили взрослые ребята с соседнего двора. Такая вот цепочка человеческих и звериных несчастий получилась, подумать только. Если продолжить ее дальше, то двое из тех мальчуганов, что забавы ради расправились с псом, погибли – долетали слухи – на войне. Про третьего ничего не знаю. А четвертый (сын главного архитектора нашего города, которого по сути мы должны благодарить за «недостройки») – теперь «мундир», и бед никаких, сдается мне, не ведает.

Небо на две половинки, напустив по стыку трещин, разрезает молния. Не больше чем на секунду зажигается день, а затем все меркнет, и дождь стучит в стекло уже настырнее.

Остался Демон. Набираю номер его телефона.

– Алло.

– Привет, Демон.

– Здорово, дружище! – горланит в трубку.

По разухабистому тону понимаю, что он выпивши. А ведь нет еще и полудня…

– Чем занимаешься, если не секрет?

– Накинь что-нибудь от дождя и выруливай на улицу! – вместо ответа на мой вопрос прытко «отдает распоряжение» Демон.

– Какие планы? – заинтересовываюсь.

– Двинем в «недостройки»! – выкрикивает. Тут же в полголоса, заговорщицки: – Вдвоем, без балласта.

Если под «балластом» он имеет в виду Сливу и Викторию (а это так), то мне немного обидно за них и стыдно за Демона. Но не цепляюсь. Что-то, значит, нетривиальное задумал.