Текст книги "Встретимся в Эмпиреях"
Автор книги: Игорь Удачин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
– Хватит сидеть, носы повесили! Скучно! – капризно пожаловалась Виктория и даже запустила в нас горстью скомканной травы, отчего ладони у нее окрасились в зеленое. – Если вы сейчас же не придумаете что-нибудь, я вас защиплю, мальчишки!
Слива, наверное, жаждал быть защипанным, потому что и бровью не повел на доведенную до нашего сведения угрозу. Мы же с Демоном (шутя, конечно) всполошились и наперебой принялись предлагать развлечения, разнообразием, правда, не блещущие, но нас в ту пору худо-бедно забавлявшие.
– Нет… нет… нет… – одно за другим отметала «принцесса». – А посерьезней, а?
– Хорошо, – сделав отмашку Демону, чтобы тот успокоился, объявляю я. – Не знаю, приглянется ли вам… Игра – серьезней некуда. И не игра даже…
– Ну.
– В общем, каждый по кругу может задать остальным какой-нибудь вопрос. Жизненный и каверзный. Любой из тех, каких по привычке мы склонны избегать. С условием, что другие обязаны отвечать честно-честно, как себе самому, и не имеют права отказываться.
Тишина.
– Но это же вовсе не весело, – морщит нос Демон.
– А мне нравится! – бурно заступается за мое предложение Виктория. – В этом есть что-то будоражащее. Лучше, по крайней мере, чем твои, Демон, вечные дурацкие «ножички» и все остальное, на что ты горазд.
Демон с уморительно оскорбленным видом пожимает плечами и больше не спорит.
– Слива, ты играешь?
– Хм… не знаю…
– Значит, играешь! Все готовы?
Я готов – мне быть неготовым глупо, сам ведь придумал и предложил. Демон и Слива, смущенно глядя себе под ноги, тем не менее кивают головами: да, мол, как скажете.
– Прекрасно. Я в таком случае первая спрашиваю, – Виктория задумывается. – А сама я не обязана отвечать на свой вопрос?
– Нет, Вик, тебе на собственный вопрос отвечать не нужно, – объясняю тоном знатока. – Иначе вопросы будут выходить с поблажками, сами понимаете.
– Отвечать честно! – напоследок грозит пальчиком Виктория, внушительно заглянув в глаза всем сидящим. – Ладно. Тогда-а… поступок, за который вам невыносимо стыдно по сей день!
«Ого!..» – проносится, вероятно, в мыслях каждого.
– Демон, отвечай ты.
– Дайте хоть подумать-то, – чешет затылок. Выражение лица – поистине мученическое.
– Ну давай, давай, – не терпится Виктории.
– Хорошо, слушайте, – вздыхает Демон и так начинает свой рассказ: – Когда я только пошел в школу, вместе со мной в класс попал один малыш. Его так все и звали: Малыш. Потому что он был редким крохой. Головастый, умница – но в физическом развитии от своих сверстников отставал здорово, точно вообще не рос. Девочки над ним посмеивались. Ребята унижали и издевались, кому как заблагорассудится; каждый – в меру своей испорченности. Ребячья же жестокость в этом возрасте зачастую не знает границ, правда ведь? А Малыш не мог, да скорее, и не умел ответить. Вы бы видели порой это немое бессилие в заплаканных детских глазах – и у вас бы сжалось сердце. Я старался держаться в стороне, но… Когда в очередной раз его особо пристрастно донимали двое «больших» – не выдержал и заступился. Расквасил нос одному. Второму сгоряча вывихнул руку. К Малышу впредь не лезли, косились на меня, опасались. И Малыш стал за мной таскаться, точно привязанный. Боготворил меня. Остальные же – просто отвернулись. Но я-то, поймите, тоже был ребенком! Каково мне было, подумайте! Никогда до той поры я не знал, что такое шкура изгоя. Сколько себя помнил – я был в центре внимания, все меня любили. Кто не любил – завидовали. А теперь… Время шло, и я мало-помалу начал корить себя за ту проявленную слабость. «Дуралей, – говорил мне голос внутренней обиды, – променял свое место среди других ребят, какими бы они ни были, на прилипшего пиявкой и вечно заглядывающего в рот Малыша. На всеобщее отчуждение!» И незаметно жалость к Малышу стала перерождаться в моем сознании в жалость к себе! Не удивительно, что однажды это все-таки случилось, гм… Улучив момент, когда вокруг собралось побольше девочек и ребят, я заставил себя найти повод, развернулся к Малышу и, рявкнув что-то вроде «отклейся от меня наконец!», сильно стукнул. Малыш упал, ударившись о выступ учительской кафедры, заплакал, и, представьте – получилось так, что я сломал ему ключицу!.. В итоге, я вернул себе свой проклятый авторитет и право на членство в обществе остальных детей. Судьба Малыша мало кого волновала. Бедные его родители, боже мой, даже не пытались узнать, кто это сделал – настолько они привыкли к несправедливости, окружавшей их сына… Я так и не увидел больше Малыша потом. Забрав ребенка из больницы, семья его тут же переехала в другой город. Куда именно – не знал никто. Вот… Все, что у меня осталось, связанное с той давней детской историей – стыд, горечь и воспоминание о разрывающем душу вопросе в несчастных глазах Малыша, когда он лежал, рыдая, на полу у моих ног: «За что?..» И в этих глазах (самое невыносимое и нещадно засевшее в сознании) по-прежнему тусклым огоньком светилась преданность. Преданная мною преданность Малыша. Ребенка, которому было больно… Где бы ты сейчас ни был, Малыш, хоть ты, понятно, и не малыш уже (я даже не помню, как тебя зовут!): прости меня, приятель. Прости.
Демон замолчал, и никто долгое время не мог проронить ни слова. Просто сидели и пришибленно глядели перед собой – не знали еще в ту пору подобных актов откровенности, вот и смешались, оробели. Сбивало с толку то, что Демон первым мог превратить задумку в фарс, посмеяться. Никто бы не удивился, зная Демона, ни о чем не пожалел, и этим бы все закончилось. Но Демон не прибегнул к излюбленному средству, а значит, не оставлял выбора и нам.
– Давай-ка теперь ты, Гоголь, – останавливается один раз взгляд Демона на мне, – история за историю.
– Да, сейчас. Только не обвиняйте в нечестности. Что на ум пришло первое, то и рассказываю, – брякаю от волнения.
– Ладно, ладно, – успокаивают начавшие потихоньку оживляться ребята.
– Было это давно. История, вообще, полумистическая, и загадки в ней для меня больше, чем, собственно, стыда, который я испытал.
– Мы слушаем.
– Когда я был маленьким, я не любил улицу – она меня… пугала. Очень много времени я проводил на балконе. И так иногда заигрывался, что воспринимал его частью своего маленького закрытого мира. Где ничего, знаете, из ряда вон выходящего не случается. Где все в воле моих незаметных постороннему глазу безобидных причуд. Как сейчас помню, перезанимавшись всем чем можно – рисованием, солдатиками, конструктором – я стоял у перил и ел большой сочный персик. Вскоре в руке осталась одна косточка, а косточка была внушительная, в пол-ладони. Как раз в этот момент под окнами проходила старушка, мрачного вида такая, вся в черном. И что же я делаю, дурная голова? Ну да, запускаю косточкой в старушку! До сих пор не пойму себя, зачем я так поступил. Я попал ей в шею, а может быть даже в затылок. Она вскрикнула так странно, что звук, из нее вырвавшийся, походил больше на протяжный вздох. Пулей меня вынесло с балкона, за секунду я оделся и, тенью прошмыгнув мимо родителей, выскочил на улицу, которой так боялся. Дело в том, что первая мысль, которая пришла тогда мне в голову: старушка могла заметить, откуда кидали, и поднимется сейчас в нашу квартиру, дабы учинить скандал, после чего мне неминуемо влетит. Я осторожно обошел дом и выглянул из-за угла: старушки под окнами уже не было. Облегченно вздохнул, для солидности немного послонялся по безлюдному двору. Когда я вернулся домой, из кухни доносился оживленный разговор, и я, по пути разуваясь, зашел на голоса. Меня чуть кондратий не хватил! За столом сидела та самая старушка… Все обернулись на меня, но я видел только взгляд ее выцветших глаз – клянусь, это была она. Теперь я уже имел незавидную возможность разглядеть ее хорошенько. Небольшого росточка, сгорбленная, крючковатый нос, до белизны седые космы, сморщенное, похожее на печеное яблоко, неживое лицо – именно так я и представлял себе ведьму в том возрасте. Пропал, понял я. Все внутри содрогалось. Но вопреки моим наихудшим ожиданиям, дело вовсе не походило на безнадежное. «Вернулся, сынок? – с улыбкой встретила меня мать. – В кои-то веки хоть надумал прогуляться». Она взяла с блюда персик, такой же большой и сочный как предыдущий, и подала мне. Опустив глаза, забрал, спрятал за спиной. «Ну что же, пойду я, – пролепетала в это же время старушка и поднялась со стула, – спасибо вам, счастливенько, мои дорогие». «Заходите еще», – убегая вперед в прихожую отворить перед ней дверь, заискивающе ответил отец. Переведя дух, я уже собирался исчезнуть в своей комнате, но не тут-то было. Каким-то чудным образом старушка оказалась подле меня, поймала мою ладонь в свою сухую ручонку. «Еще много времени ты не будешь думать ни о чем». Сказала это и отпустила. «Кто она, мам?» – спросил я, когда старушка ушла. На глаза навернулись беспричинные слезы, сдержать которые не было сил. Мать по-доброму рассмеялась и, вытерев мое лицо платком, ничего почему-то не ответила. В нашем доме таинственная гостья больше никогда не появлялась. Я спрашивал у отца. Ему как память с порошком выстирали…
– Мутная какая-то история, – подумав, подал голос Демон.
– Ага, – согласился с ним Слива.
Виктория промолчала.
– По сей день так и не пойму: что это была за старушка и что означали ее странные слова. Как это, в самом деле: не думать ни о чем?.. Я все время о чем-нибудь думаю и всегда думал!.. Не знаю.
Мне казалось, я рассказал самое сокровенное, что имел за душой. По крайней мере – одно из такого. Но на ребят история впечатления не произвела, и меня это ощутимо задело. Я же не виноват, что не ломал никому ключиц, я лишь кинул персиковой косточкой в старушку… и то было моим большим детским злом.
Следующим рассказывал Слива. Он в отличие от меня, представьте, имел успех. Вкратце… Сосед, который давно уже съехал, озлобленный на весь мир холерик-пьяница, как-то раз за глаза обозвал Сливину мать «подстилкой» и «слабой на передок». Слива слышал. Слива не знал точного значения слова «подстилка» и что у человека считается «передком», но догадывался: все это обидно и нехорошо. Он поджег соседу дверь и был потом очень строго наказан. Мать так и звука из него не смогла вытянуть: зачем он нахулиганил. Ему было стыдно, но вкупе с испытанным стыдом он ни капли не сожалел о содеянном. Сосед Сливе не нравился никогда.
Я смутно помню, какие вопросы прозвучали от Сливы и Демона и как мы дальше на них отвечали. Вероятно, они не блистали вдохновением. Зато я помню свой, последний, возникший спонтанно:
– А у вас есть мечта, ребята?
И никто! – поверите ли – никто на него не ответил, несмотря на уговор.
Но это было три года назад…
Думали мы тогда о войне? Конечно, думали. Но в силу возраста – отвлеченно, без рефлексии. Мы не желали прощаться с детством, не желали рушить свои детские счастливые Вселенные. Но прощались и рушили. И не могли не замечать перемен, происходящих внутри нас. Это были первые шаги, когда мы – я, Слива, Виктория и Демон, знакомые вроде бы не один день – стали узнавать друг друга точно с чистого листа. Или нет – с черного хода. Откуда достучаться и войти люди кому попало не позволяют.
Так все и начиналось.
За дальним лесом встанет солнце,
Оставь на завтра свой вопрос…
Но получить ответы на многие вопросы ― уже хотелось. Без отговорок! Дерзко! Наотмашь! На обманчивое завтра не откладывая…
Глава 2. Путешествие По Грани Нормальности
Эталон нормальности. – Похититель ковриков. – Поэт. – Единомышленники. – Сомнительная затея. – Ворона на столе. – Отчеты. – Мир идет на контакт. – Не на тех напоролись! – Долгожданное свидание. – Ночные танцы.
Нет. Принять решение – далеко еще не полдела. Я знаю многих людей, для которых принять решение – это, извиняюсь, как воздух под одеялом испортить. А потом с такой же гнусной легкостью они делают все, чтобы откреститься от слова, оправдать свою непоследовательность и боязнь перемен. И все в их жизни остается по-старому.
Труднее людям принципиальным и самолюбивым, хотя и здесь история схожая. Они по сути своей – мазохисты. Их жизненное кредо – все усложнять. Такие люди принимают решения куда более изощренные, но и отказываться от них приходится куда изощреннее. Важно обставить все так, чтобы не ударить в грязь лицом в собственных глазах и глазах окружающих. А приложив усилия, можно и вовсе убедить себя и других, что твое отсутствие воли – совсем не оно самое, а напротив – признак ума, трезвости и приобретенного путем громадных моральных затрат опыта.
Чтобы защититься от подобного положения вещей, я решил руководствоваться иным убеждением: затраты сил на выполнение принятых решений и на отказ от них с условием остаться в ладу с самим собой, как личностью самоуважающей, одни и те же. А поскольку разницы нет, правильнее от поставленных целей не уклоняться, какими бы трудноосуществимыми они ни казались.
Но к такому пониманию я и все мы пришли не сразу. Это был путь полный препятствий. Путь достойный воинов. Мы ведь теперь были Воинами! Гм… даже и не знаю… слово «воины» я произношу и с иронией и с гордостью, не в состоянии выбрать что-то одно. И этот вопрос выбора, уверен как ни в чем, будет стоять передо мной до последнего вздоха.
После описанных выше событий мы еще долгое время находились словно в подвешенном состоянии. Лучше сказать ― нас не на шутку лихорадило. Что дальше? Как перейти от слов к делу?
Да уж! Четверо юнцов не от мира сего собрались вместе и оказались на грани ссоры с рассудком, а может, первого в своей жизни и выразительного к нему обращения. Земля из-под ног уходила!
Говорят, те, кого принято считать сумасшедшими, думают то же самое про окружающее их большинство людей, держащих себя за эталон нормальности. Но кто точно скажет, что значит: быть «нормальным»? Где та зыбкая грань? Все мы разные, у всех у нас свое, индивидуальное восприятие мира. Ни у кого оно не лучше, не хуже. Оно – другое. И выражаем мы себя, свою индивидуальность в этом мире по-разному. Но что самое главное – никогда не сможем друг друга понять. Не дано.
Вот еще: добро и зло. Я также понимаю эти два полюса, это извечное противопоставление, как один из способов классифицировать проявления нашей индивидуальности. Только сейчас пришла в голову ситуация: на панели сидит нищий, жалкий и неумытый. Проходя мимо, можно пнуть его ногой, а можно кинуть ему монету. По большому счету – все одинаково. Монетой его не спасешь, а пинком не покалечишь. Мир не перевернется. Однако каждый из нас что-то выберет. Я, например, пройду мимо. Пинать его не стану просто потому, что не получу от этого никакого удовлетворения, но и денег не дам – на новую жизнь все равно не хватит, чего я ему от чистого сердца пожелал бы; а скорее всего, он купит на них пойла, надерется до чертиков и так же пойдет пинать доходяг слабее себя.
Представляется хорошая аналогия иного характера: я не хочу никаких подачек от «империи зла» и не желаю пинка, который она мне готовит. Проходи мимо! Предоставь меня самому себе! Это моя жизнь! Моя молодость! Молодость, черт побери… та пора, когда просто необходимо вдыхать надежду всеми семьюстами миллионами альвеол, приближать воображаемое будущее, и млея пред ним, и понукая. Если же будущее упразднено – что с такой «молодостью» остается делать? Как подступиться к этому забитому «чуду-юду», чтобы не истлеть дотла от его порывистого дыхания?..
Но хватит, пожалуй, разглагольствований, напичканных доморощенной философией, мало кому интересной – тем более что это явно не мой конек, мысль привычно и неизменно от меня ускользает. Настолько же непросто мне выразить и то состояние, в котором все мы пребывали: полное непонимание окружающей действительности и робкие попытки ее постижения посредством постижения самих себя. А вот внутри-то нас и обнаружились главные потемки.
Отступать было уже нельзя – гордость не позволила бы. Да бог с ней, с гордостью! И не хотелось, поверьте, отступать. Наши взоры устремлялись вперед. Но что ждет нас там, впереди? Не сумасшествие ли все это? Если да, то почему мы, четыре такие непохожие друг на друга и не самые последние, хочется думать, личности, доверились его (сумасшествия) власти? Нет ответа.
Впрочем, это сейчас я ломаю голову над сотнями всевозможных ребусов и тестирую себя и своих друзей на вопрос здравости нашего рассудка. Тогда же мы вот так просто взяли и пустились в свое немыслимое путешествие. Путешествие по грани нормальности.
23 апреля
Демон привлекает наше внимание и тянется за рюкзаком. Мы наблюдаем. Расстегивает молнию; запустив руку внутрь, вытаскивает что-то черное – похоже на плотный чулок или ткань – и моментально натягивает себе на голову до самых плеч. На черном фоне вырисовываются розовый излом носа и фрагмент пунцовой щеки. Демон совершает поправляющее движение, и прорези попадают на глаза, светящиеся игривыми огоньками.
– Ну и что же это? – спрашивает Виктория.
– Как! Маска. Моя маска для налета.
– Впечатляюще, – отзывается Слива с нескрываемой ноткой сарказма в голосе.
– Это еще не все, – новоиспеченный гангстер вынимает из рюкзака не что иное, как боевой пистолет, и берет сначала меня, а затем Сливу на прицел. Все ошеломлены. У Сливы отвисает челюсть.
– Откуда? – спрашиваю я.
– Не важно.
– Заряжен?
– Расслабься.
Предупреждая возможные вопросы, хочу сразу оговориться. Хоть мы и живем в воюющем государстве, оружие в руках гражданского – криминал. Черный рынок, конечно, существовал, но клиентура там вертелась избранная ― в основном, имевшая какие-то свои завязки с «мундирами». Для нас же, молодых курсантов, играться с боевым пистолетом вне территории училища было, прямо скажу, дико. Возникало нелепое ощущение, будто мы вообще увидели оружие впервые и даже не представляем, для чего оно и как с ним обращаться. Но то, что это легкий источник больших неприятностей, объяснять нам было вовсе не обязательно.
Сливина голова моментально описывает оборот чуть не в триста шестьдесят градусов – озирается, нет ли кого поблизости.
– Убери, дурень. Кто-нибудь может увидеть.
– Ты уже видел. Придется «убрать» тебя, – смеется Демон, сымитировав выстрел в Сливу, но к предостережению прислушивается, прячет. Затем снимает и маску. – Что скажете?
– А что мы можем сказать? – у Виктории озабоченный вид. – Не нравится мне твоя затея, Демон, если честно.
– Что поделаешь, принцесса, – Демон закидывает ногу на ногу, он явно доволен собой. – Ваша цензура пропустила мою мечту, и не стоит к этому больше возвращаться. Подобное топтание на месте расхолаживает, лишает так необходимой нам сейчас уверенности. Разве вы не замечаете? Пора действовать!
– Послушай, Демон… – Слива поморщился, – мы не на спортивном состязании, и не надо заводить нас как перед схваткой какой-то.
Демон отмахивается от Сливы точно от назойливой мухи.
– Я готов хоть завтра пойти осуществлять задуманное, но мне хотелось бы видеть, что и вы движетесь к заветной цели. Понимаете? Я не могу замкнуться только на своих заморочках. Мне не менее важно, что с вами! – Демон на секунду задумывается, а затем с озорным выражением лица обращается ко мне: – Ты что скажешь, писатель? Пару глав-то начиркал уже?
– Отстань.
Демон выхватил у меня бычок, приклеил себе на губу в уголке рта, взъерошил волосы и, вылупив совиные белки, пустился малевать рукой по воздуху, изображая не в себе от творческого экстаза истерично пишущего человека.
Мы вяло рассмеялись, хотя клоунада была отменная.
– Ну так что? Роман грозится стать бестселлером?
– Демон, какая же ты собака, – говорю незлобиво, не в силах сдержать улыбки.
Поднимаюсь с травы, чтобы хоть немного размять затекшие от неудобного сидения ноги и, подойдя к Демону, прошу снова показать маску. «Гляди, не жалко», – сдержанно усмехнувшись, протягивает мне тряпицу. Маска из тонкой, прочной и приятной на ощупь материи. Долго и задумчиво верчу ее в руках.
– Сделай мне такую же. Я пойду с тобой, – сообщаю во всеуслышание. – И не будь впредь таким нетерпимым по отношению к нам. Мы не отступим, ты же знаешь. Просто не должно это быть так сразу. Да и тебя мы никуда не отпустим, пока не прочувствуешь до конца всю громаду предстоящего шага! Понял, о чем я толкую?
Наградив выразительным взглядом, Демон крепко сжал мое запястье и… ничего не ответил. Зато я, как часто со мной бывает, огорошил сам себя! Дернуло же выставиться: «Пойду с тобой»… А все потому, что момент подвернулся на редкость каверзный ― из тех, что не терпят незаполненности и сгоряча забиваются клином громкого заявления.
27 апреля
Тишину в парке нарушает только щебетание птиц да монотонный лязг металла – это Демон играет с ножом-бабочкой. Настроение, как бы выразиться… рудиментарное.
– Мне сегодня ночью сон такой сумасшедший приснился, – задумчиво роняю я, копая носком землю.
– Расскажи, – тут же подхватывают надтреснутые от долгого молчания голоса друзей.
Становится ясно, что все уже вдоволь наскучались и моя невинная затравка пришлась ребятам по вкусу. Виктория подает Демону знак, чтобы тот прекратил греметь. Все слушают. Пожимаю плечами, стряхиваю с ботинка налипшую землю, рассказываю:
– Сон… черт знает, что за сон такой. Ну вот. Снится мне, будто я дома в розовом халате…
– Сложно представить тебя в халате да еще розовом, Гоголь, – устраиваясь поудобнее, перебивает Слива. – Обычно ты дома в трусах все лазишь. В лучшем случае – трениках и майке.
– С дыркой на пупе, – добавляет Демон и гогочет.
– Вот и я сразу насторожился: что-то не то, – кое-как пытаюсь рассмеяться. Затем изображаю легкое недовольство: – Ну сон же рассказываю, Слива, Демон. Слушайте.
– Молчим, – дает не очень-то убедительное заверение Слива.
– Так вот… в розовом халате сижу дома в кресле и тупо пялюсь на настенные часы: половина седьмого. Вдруг звонок в дверь, и голос с лестничной площадки малоразборчивый, приглушенный, но знакомый какой-то, чувствую: «Вы, такой-то, такой-то, подлежите призыву. Выходите. С собой только необходимые вещи». Я паникую, начинаю хериться по углам, но вскоре понимаю…
– Поздняк метаться, – доканчивает фразу Демон. (Машина, как известно, не работает без смазки, а общение семнадцатилетних с трудом ладится без забористых словечек).
– Вот именно, – продолжаю, – деваться некуда. Ну что? Послушно собираю пожитки, выхожу в прихожую. Открываю – никого.
– Не дождались, что ли? – недоумевает Слива.
– Ага. «Эти» не дождутся – как же! – язвительно усмехается Демон.
Понимаю, что Слива с Демоном дурачатся, обсуждая мой сон с позиций реального события, однако не обращаю особого внимания и даже подыгрываю.
– Бросьте. Собирался не больше минуты, ленивый дождется. Но самое интересное, смотрю: коврик для вытирания ног, что перед входной дверью лежал – исчез. Я, конечно, в растерянности.
– А он точно лежал до этого? – задает вопрос Демон, сделав такое лицо, словно с полной серьезностью намерен разобраться в случившемся.
Виктория безуспешно пытается сдержать смех, прикрывая рот ладонью.
– Лежал, – отвечаю, – можешь не сомневаться.
– И что дальше?
– Дальше… кладу другой коврик, закрываю дверь – баста. Потом, вроде бы, уже следующий день. Я все в том же розовом халате. Чем занимаюсь – не помню. Опять звонок в дверь. Машинально бросаю взгляд на часы: полседьмого. И все тот же до боли знакомый голос: «Вы, тот-то, тот-то, подлежите призыву. На выход. С собой взять самое необходимое». На этот раз я прямиком иду к двери, открываю – вновь никого и… коврика нет.
– Вот ведь подонки! Ковриков на них не напасесь-сся! – возмущается Демон, демонстрируя уморительное «свистящее негодование».
– Я как чувствовал! – перекрикивая Демона, хлопает себя по ляжкам Слива. – Сволота, честное слово!
– Несуны ковриковые, чтоб им пусто было, уроды! – хлопает по ляжкам Демон – но не по своим, а тоже по Сливиным.
Виктория ухахатывается. Да и я не в силах сдержать смеха, глядя на этих клоунов.
– В общем, сон зацикливается. Каждый день ― одно и то же. Ровно в половине седьмого раздается звонок. Я уже прямиком мчусь к двери, открываю. Ни обладателя знакомого голоса, ни коврика. Кладу новый коврик, закрываю. Сумасшествие какое-то!
– И не говори, – участливо соглашается Демон.
– Но однажды происходит «сбой» точно мне на руку. В очередной раз я вдруг осознаю, что гляжу на часы, а на часах – не полседьмого как обычно, а пятнадцать минут седьмого. Я быстро соображаю, что к чему, выхожу на лестничную площадку, притворяю за собой дверь и поднимаюсь этажом выше. Короче, устраиваю засаду.
– Правильно!
– Молодца, Гоголь!
– Знают пусть наших!
– Нашли с кем связаться!
– Проходит пятнадцать минут, и точно – шаги. Что же вы думаете? – спрашиваю.
– Что??
– Что, что, Гоголь? Не томи, отец!
– Снизу поднимается кекс в розовом халате и останавливается прямо против моей двери…
Рты ребят растягиваются в широченных улыбках в предвкушении ожидаемой развязки.
– И этот кекс – я сам. Другими словами, с верхнего этажа я наблюдаю как «другой я» звонит в дверь, произносит свою опостылевшую речь, затем тырит за каким-то хреном у меня, то есть у себя же самого, получается, коврик для вытирания ног и что есть духу удирает вниз по лестнице!
Все смеются до упада. Смешить самих себя и меня с Викторией Сливе и Демону уже без надобности. Я продолжаю:
– В недоумении начинаю спускаться на свой этаж, но тут дверь моей квартиры распахивается, и на пороге, сверкая бешеным взглядом, нарисовывается… «третий я»!
Ребята просто взрываются неистовым хохотом, заражая и меня тоже. Борясь с приступом истерического смеха, пытаюсь все-таки закончить историю:
– «Я, который третий» обнаруживает очередную пропажу коврика, посыпает на весь подъезд трехэтажным матом, вдруг замечает «меня-первого», спускающегося сверху, и кидается, зараза, на меня с кулаками. Я соображаю, что засветился очень некстати, и даю деру обратно наверх, понося на чем свет стоит «себя-второго». Коврики-то тырил он, а не я!!
Все просто лежат, не в силах успокоиться.
– Ну и как, – насмеявшись до слез, спрашивает Слива, – догнал он тебя?
– Гм… догнал. Таких люлей навешал – мало не показалось…
Хихикают над моим насупившимся видом.
– Одного не пойму только, Гоголь, – прикусив краешек губы, задумчиво произносит Демон.
– Чего именно?
– У тебя дома что, склад был этих ковриков?
Мысленно похлопываю его по плечу за такое «тонкое» наблюдение. Сам даже как дурак задумываюсь на тему неограниченного запаса ковриков, обнаружившегося вдруг в квартире. На моей памяти мы с отцом не поменяли ни одного. Усмехаюсь, но ответить ничего не успеваю.
– Ну все! Достаточно уже о ковриках. Голова от них кругом, в самом деле, – вмешивается Виктория, отмахиваясь от нас руками и устало посмеиваясь.
– Как скажешь, Вик.
А спустя некоторое время я нарочито неожиданно продолжаю свой рассказ:
– Таким образом, забавная часть моего сна заканчивается, и передо мной предстает уже совсем иная картина…
Ребята поднимают на меня свои ясные взгляды и придвигаются ближе. Это воодушевляет.
– Мы сидим, прямо как сейчас здесь, вчетвером в парке – и разговариваем. Разница в том, что кругом бушует война. Стрельба. Солдаты рвутся на минах. Стоны. Крики. Хаос. А нам наплевать, что удивительно. Мы как нереальные какие-то. Словно уверены в своей неуязвимости. Сначала я всецело захвачен панорамой войны, но затем начинаю обращать внимание на нас самих. Мы поглощены разговором. Но черт его знает – я не понимаю ни слова из того, что говорите вы и даже я сам. Точно пузыри из ртов пускаем – говорим. Потом вдруг мы беремся за руки и направляемся мимо фонтана вон к тем цветочным клумбам, – я указываю ребятам на хорошо обозреваемое в парке место. – Дойдя до них, начинаем ступать прямо по воздуху, а тела наши будто изнутри наполняются светом. Но в тот момент, когда мы только отрываемся от земли, я понимаю, что продолжаю наблюдать за вами все с этого же места, и меня с вами нет. Вас – трое. Однако меня это нисколько не тревожит, я нахожусь в состоянии невозмутимого блаженства от созерцания вашего восхождения к небу. Я вижу, как ваше свечение становится все более и более интенсивным, и вы исчезаете. Я остаюсь один посреди пекла войны, и ее грохот начинает давить на меня с невиданной мощью. Я уже не чувствую себя таким неуязвимым, как вместе с вами, и инстинктивно пытаюсь пригнуться как можно ниже к земле, боясь пуль. Проходят буквально минуты, и я вновь замечаю в небе свечение, а затем – вас троих. Вы что-то кричите и жестикулируете мне оттуда. Я силюсь понять: то ли зовете к себе, то ли пытаетесь сказать, чтобы я немедленно убирался из парка. Я поднимаюсь на ноги и беспомощными жестами показываю вам, что не понимаю…
Достаю сигареты и закуриваю.
– Все? – спрашивает Виктория.
– Дальше не помню. По-моему, в меня попала шальная пуля.
– Моя прабабка умела толковать сны, – задумчиво вставляет Демон.
– Я знаю, что дальше мне снилось вообще что-то ошеломляющее, такого я никогда не видел. Но ничего из того не запомнил.
– Со мной так тоже часто бывает, – вздыхает Виктория, – самые лучшие сны забываются сразу. А как хочется в них вернуться, чтобы все вспомнить!
– Да, Вик. Когда просыпаешься – сюжет моментально стирается, но ты еще некоторое время чувствуешь атмосферу этого сна, его незримое присутствие. Знаете, когда я проснулся сегодня, то испытал такой душевный подъем, что по мотивам третьей части сна, из которой ничего уже не помню, написал стихотворение. Разве это на меня похоже? Такого со мной никогда не было…
– Ага, – издевательски потер руки Демон, – роман не пишется – ну и к черту. Попробуем заход с задворок поэзии!
Виктория цыкнула на Демона и, обратившись ко мне, попросила прочитать стихи.
Я, как водится у новичков и дилетантов, немного покочевряжился, но все-таки не устоял перед соблазном провести для себя этот маленький эксперимент. Достаю из заднего кармана брюк сложенный вчетверо листок. Разворачиваю, читаю:
А я все мерил на себя чужие жизни,
Голодным псом глядел в чужую дверь,
Носил ошейники и розовые линзы,
Да только не было мне хуже, чем теперь…
Казалось, даже насекомые в парке перестали стрекотать, затаились. Очень странно я себя чувствовал под нацеленными и прожигающими насквозь взглядами ребят. До невозможности странно. То балагурили без устали – коврики, розовые халаты, – а теперь нате вам… Стеснение и мандраж неописуемые.
Мотая старые пленки ушедших времен,
Возвратится украдкой память без слез.
Кто в тени там? – Я. – Нереальный как сон.
Убежал от себя на блик чужих грез.
Убежал от себя. Встал на карниз.
Вот что – Верх. А теперь пора вниз…
Долго рыскавший среди деревьев ветер вырвался наконец к нам на поляну. Опьяненный открывшимся пространством, распаляясь, он свистел, завывал, трепал волосы и выдирал из руки листок, словно затеянная декламация шла наперекор всем его скрытым планам.
