Текст книги "Встретимся в Эмпиреях"
Автор книги: Игорь Удачин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
– Ты гонишь. Брось нож.
– Ложись на асфальт! – требует Демон.
– Не буду, – голос Обезьяны сухой и шершавый.
Демон по-прежнему не склонен тратиться на долгие разговоры и делает надавливающее движение рукой, в которой зажата «бабочка».
– У-а! – вскрикивает Шрам, получив легкий порез на шее, но вырваться не пытается: страшно. Я на расстоянии различаю на слух стук его зубов и прерывистое дыхание. – Сделай, ладно тебе, – еле слышно просит он Обезьяну.
Обезьяна не двигается. К сожалению, не вижу его лица. И что на нем написано – для меня неведомо.
– Слушай, мы были не правы. Давай разойдемся!
В ответ раздается новое «у-а».
– Быстрее! – по-прежнему требует Демон.
Обезьяна секунду мешкает, но затем, подчеркивая всем своим видом, что это вынужденно, все же ложится на асфальт лицом вниз.
– А теперь давай, Гоголь ― попинай-ка его, как он тебя!
Не без усилий поднимаюсь на ноги, все еще закрывая рукой подбитый глаз.
– Давай-давай! – подстегивает меня Демон. – Разомнись.
Я некоторое время созерцаю безропотно распластавшегося на асфальте Обезьяну, потом перевожу взгляд на взмыленного от напряжения Шрама, потом – на вошедшего в ненормальный кураж друга.
– К черту, Демон. Пусть валят. Мне это не нужно.
– Ты бредишь?! Бей, я сказал!!
Ну и ну! Я награждаю Демона колючим взглядом единственного на данный момент функционирующего глаза, но от этого, наверно, колючим вдвойне. Демон поежился, поняв, что уже перегибает палку, начав командовать и мной тоже. Со злобой откидывает Шрама в сторону. Не проронив больше ни слова (даже между собой) и ни разу не оглянувшись, мы уходим восвояси. Мне и в голову тогда не пришло дождаться Ее…
Только дня два спустя я поведал Демону всю предысторию случившегося с нами в тот вечер. Его реакция оказалась для меня непредвиденной. Вместо того, чтобы поинтересоваться моими переживаниями по поводу той ошеломляющей встречи и как-то поддержать, он не желал разговаривать со мной целую неделю. Но это было поверхностное. Как оказалось, Демон в любой ситуации оставался моим другом. Разве могло быть иначе?
* * *
Весь субботний день я провалялся дома, пытаясь забыться в плену сна. Но хоть убей – не спалось. Поэтому, когда ко мне заскочил Демон, я несказанно обрадовался его обществу, несмотря на то, что виду не подал. Он, я знаю, сразу уловил мое скверное настроение. Мы вместе развалились на диване и наблюдали за рыбками в аквариуме. Доморощенные хищники затеяли охоту, поднялись волны, вода чуть не плескала на пол. Зрелище по красоте и драматизму было отменным. Но мир рыб оставался все же только их миром. А наш – пытайся-не-пытайся отвлечься – заставляет волноваться только о том, что происходит с нами. Я не раз замечал, как Демон будто бы вот-вот собирался начать разговор и как в последний момент сдерживался, колебался.
– Ну и что, ты не пробовал ей позвонить? – разродился наконец вопросом Демон, слегка подтолкнув меня в бок.
Гора с плеч. Отчего же, поговорим – лучше, чем в себе копить. Встаю. Прохаживаюсь по комнате, раздувая щеки от напряженного поиска ответа.
– Ты знаешь, я так долго искренне считал, что ее больше нет в городе, что даже сейчас не могу воспринимать ее номер телефона как реально сохранившийся. В общем, пытаюсь морочить себе мозги. Да и о чем нам с ней говорить, если я позвоню?
Демон с минуту помолчал.
– Помнишь того щуплого, что слинял, как только началась драка?
– Помню, – отвечаю. Мне было интересно узнать, зачем он спрашивает.
– Я все извилины себе вывихнул, пока вспоминал, откуда его знаю…
– Мы, наверное, всех вместе их видели в «Карамбе» раньше. Я еще в день потасовки так подумал.
– Э нет, не то. Он оказался братом девчонки, с которой я когда-то мутил.
Я вопросительно глядел на Демона и с нетерпением ждал, куда же выведет ниточка, за которую он потянул.
– Так вот. Когда я припомнил это, совершенно необременительным стало найти его и устроить допрос с пристрастием. В общем, слушай, чего узнал. Она вдруг поднялась в деньгах как раз приблизительно в то время, когда ты опустился, – Демон улыбнулся, но вовсе не исподтишка, как могло показаться, а вполне незлобиво. – Конечно, начала шиковать. Водила подруг по ночным клубам. Ни в чем ни себе, ни им не отказывала. Короче, поимела пару месяцев праздности. Что касается бритоголовых, то это так, прихвостни, для компании и для понта. Ничего серьезного. Уехать она, как я понял, действительно должна была, но что-то там в последний момент резко переигралось, и необходимость исчезла. Вот, типа того.
Демон замолчал. Я переваривал услышанное. Затем Демон поднялся с места, собираясь уходить.
– Не знаю, хотел ли ты все это услышать, легче тебе стало или наоборот, поганей на душе. Теперь, по крайней мере, ты больше не будешь мучиться от неопределенности. Дальше – дело твоего выбора, что дальше. Извини за каламбур. В любом случае: удачи тебе, и я… на твоей стороне, Гоголь, тонкий ценитель странностей любви.
Демон попросил проводить его. Мы дошли до двери и остановились.
– Спасибо, Демон.
– Не надо «спасибо». Увидимся. Иди-ка… покорми лучше своих сумасшедших цихлид.
* * *
Прошло некоторое время после той роковой встречи в «Карамбе». Я очень много думал весь минувший период. О Ней, о себе – о Нас. Как в рациональном, так и в философском аспектах. Точку надлома все пытался отыскать. Где же треснуло, повело, начало рушиться в наших молодых неоперившихся отношениях, пока не превратилось в ужасающие руины? Но дальше дум моих дело не доходило. Позвонить, встретиться – воли не хватало. Или гордость не позволяла. Что, в принципе, одно и то же. Чрезмерно гордый человек – это человек без воли. Не надо усмехаться, если вы этого не понимали.
Я бесчисленное множество раз представлял себе, как мы снова с Ней увидимся. Вдвоем, без лишних глаз. В одних фантазиях я попросту посылал Ее к чертовой бабушке. В других – чуть не бросался целовать ноги за то, что Она вернулась. Но как бы я повел себя, произойди встреча на самом деле – въявь?..
И вот случай узнать – представился.
Ничего вроде бы не сулящий звонок в дверь, за которой могли стоять почтальон, соседи по лестничной площадке, друзья, отец, домоуправ – кто угодно. Но там стояла Она.
Снова этот взгляд. И родной, и отталкивающе далекий. Я смотрел на Нее, и меня, помню, внезапно посетило некое откровение. Я, кажется, понял, откуда все беды. Все, что связано с Ней, никогда не бывает так, чтобы не наполовину. Ее нельзя любить или ненавидеть. Ее можно только любить и ненавидеть. Может быть, вздор. Но я и сейчас нахожу в этом вздоре немалую долю истины. И почем мне, сопливому юнцу, знать, как поступают с таким положением вещей.
– Чем обязан визиту? – эта моя фраза прозвучала отнюдь не враждебно, но нотка жеманности в ней, сознаюсь, проскочила.
Она перестала испытывать меня взглядом и отступила чуть назад, преобразившись в маленького загнанного в угол зверька (актриса или такая ранимая натура?).
– Наверно, не стоило мне приходить. Прости.
Эта уловка, надо сказать, моментально на меня подействовала.
– Подожди-подожди. Ты думаешь, я смогу теперь так просто тебя отпустить? Заходи, – я посторонился, уступая Ей дорогу.
Минуя коридор и комнату, мы сразу прошли на балкон и закурили. Только сейчас я начинаю понимать, что предстоящий разговор должен решить многое. По телу нет-нет да и пробегает этакий щекочущий холодок.
– Ты на меня сильно обиделся, да? – первой нарушает Она молчание.
«Обиделся»! Не существует ничего коварнее, чем задать подобный вопрос. Будто речь идет об отнятой игрушке, а не о кризисе отношений и необъяснимых поступках двух давным-давно вышедших из ясельного возраста людей. Слишком легко меня всегда обескураживает святая простота. Ответить «да» исключено. «Нет» тоже коробит как-то. Нужен альтернативный вариант.
– Обиделся? Не знаю. Научился кое-чему – это точно.
– Да?.. Чему же?
– Тому что…
– Постой, дай я скажу. Тому, что никому нельзя верить. Правильно?
Я, прикусив губу, молчу. Да, черт возьми – только это я и мог Ей ответить! Угадала.
– А я и не могу рассчитывать на то, чтобы мне верили, если сама себе ни в чем не верю… Дура! Зачем полезла в твою жизнь? Ты же большего достоин. Не меня.
Последние Ее слова намеренно пропускаю мимо ушей.
– А тому, что встретиться сейчас со мной вопреки всему решила, веришь? Зачем?..
Не отвечает. Я ухожу с балкона, Она тенью следует за мной.
– Я, признаться, думала, ты даже не захочешь со мной разговаривать. Захлопнешь перед носом дверь.
Останавливаюсь и оборачиваюсь к Ней. Мы стоим посреди комнаты друг против друга.
– Я не способен отвернуться от того, что мне было так дорого, хотя это и отравляет душу хуже любого яда.
Она осторожно, словно боясь нарушить какое-то зыбкое равновесие, протягивает руку и дотрагивается до моей щеки.
– Ты все такой же.
– Даже и не знаю, ударить тебя или поцеловать, – говорю я, и мне абсолютно все равно, как прозвучали эти слова.
Она продолжает гладить мое лицо. Странно, но именно сейчас старая обида – все же обида, черт! – вновь готова ожить во мне. Готова – и оживает! Больше, чем обида – только отчаяние.
В следующий момент я не вижу ничего кроме Ее губ. Они приближаются. Медленно и чарующе. Приближаются, приближаются, приближаются…
– Уходи. Сейчас же, – роняет слова мой рот вместо поцелуя.
И тут словно земля начинает ускользать у меня из-под ног. Неужели я это сказал? Неужели Я Это Сказал?!!
Она отдергивает от меня свою руку как от раскаленной докрасна чушки. В глазах – горечь и смятение. Трудно сразу поверить, что и эти глаза принадлежат Ей. Чаще мне приходилось видеть усмешку, иногда нежность, но ни разу еще я не видел в них такого…
В следующий миг Ее словно порывом ветра срывает с места. Острое миниатюрное плечико, будто махина, не вписавшаяся в габарит, задевает меня и отбрасывает со своего пути. Жестким ускоряющимся шагом Она устремляется к выходу. В доли секунды я соображаю, что сейчас грозится произойти – да и уже происходит – непоправимое. Чего я, возможно, не прощу себе никогда.
– Постой же! – успеваю схватить Ее за руку и со всей дурной силы, на какую способен, дергаю на себя.
Она пронзительно вскрикивает, сшибает меня с ног, и мы оба валимся на кровать. В нелепом барахтанье завязывается борьба.
Мое намерение – просто удержать Ее, успокоить и объясниться. Но Она устраивает мне сражение ровно сексуальному маньяку. Еще и не всякому изнасилованию так сопротивляются, это точно!
В какой-то момент Ей все же удается вырваться из моих цепких объятий, и Ее прямиком выносит к столу, на котором – разрази меня с потрохами, что я его там оставил! – преспокойно полеживал пневматический пистолет, недавний презент Демона. В общем-то, игрушка – в том смысле, что разрешения на него никакого не требовалось. Однако «игрушка» такая стреляла металлическими шариками величиной с горошину и стеклянные бутылки колотила как яичную скорлупу.
Пистолет словно сам находит Ее руку. У оружия по отношению к человеку в стрессовой ситуации, увы, есть такая злополучная и полумистическая особенность. Я вскакиваю с кровати – выстрел!.. – снова валюсь на кровать. Руками хватаюсь за лицо. Глаз, левый, как нарочно тот, что пострадал в драке с Обезьяной, заволакивает красная пелена. Второй закрывается рефлекторно. Не вижу ничего. Она разражается диким визгом, из комнаты по коридору проносится топот Ее ног, и захлопывается входная дверь.
«Неужели глаза лишился? Было бы обидно, ей-богу», – мобилизуя все самообладание, на какое способен, через силу иронизирую над своим несладким положением. На ощупь добираюсь до ванной, пускаю холодную воду и осторожно, дрожащими руками, умываю лицо. Глаз, впрочем, не болит. Или это шок?
Передо мной должно висеть зеркало. Затаив дыхание, открываю правый глаз, и… левый открывается тоже: видит! Над левым рассечена бровь – вот куда угодило. Глаз не задет. Да и по самой брови скользячкой чиркнуло. Ничего такого ужасного…
– Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство – бровь.
(лепечу пришедшее на ум бредовое двустишье, пытаясь привести затекающее кровью лицо в порядок).
– Да-а… бывает же…
Спустя время слышу как в дверном замке забряцал ключ – отец с работы возвращается. «Сейчас поможет не умереть от потери крови», – снова мысленно иронизирую, но уже с легкой душой. Пустив струю воды похолоднее, напиваюсь из-под крана и сплевываю в испещренную бурыми разводами раковину.
– Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство – бровь.
Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство – бровь.
Кто пролил кровь за любовь?
Я…
Тьфу ты – зараза липучая!
* * *
Можно предположить, что подобный взрыв эмоций был просто необходим нам на том этапе. Он обрубил все накопившееся лишнее и гнилое и предоставил шанс на новое начало. Хорошее или плохое, нужное ли нам и мне в частности? Не дам ответа. Но оно состоялось.
Она снова появилась на пороге моего дома на следующее утро. Волновалась, конечно, ― как я и что. Я был в порядке и на жалость не покупал – не в моих правилах.
Она извинялась. Я перебивал Ее своими извинениями. Это получилось как-то само собой ― мы обнимались и наговорили друг другу кучу нежных слов. Приторный воздух моей прокуренной комнаты запах вдруг, если позволительно так выразиться, любовью и счастьем. Вспоминая сейчас то утро, слезы умиления чуть не наворачиваются у меня на глазах, пусть я и ненавижу, когда дохожу до сентиментальности.
Мы снова стали встречаться.
Я ни разу потом не напомнил о нашем разрыве, о бестолковой и ненужной лжи, о тех дурацких пропавших деньгах. И Ей так и дал понять: забудь, ничего не хочу слышать и знать – перевернем страницу. Словом – ариведерчи, «мы-вчерашние»! «Мы-завтрашние», хочется верить, попробуют быть другими…
Год этот
Зима выдалась холодной и проблем разного толка возникало немало, но теплота наших с Ней отношений компенсировала, казалось, любые неурядицы. А вот март отметился тревожными симптомами. Я боялся, но если быть до конца честным с собой, ожидал этого. Потихоньку-потихоньку, по мелочам, но все стало возвращаться на круги своя. Снова дали о себе знать Ее, как я было надеялся, забытые причуды, к которым добавились еще и новые. Навряд ли найду подходящие и понятные слова для развернутых объяснений, а значит, и не стану пытаться.
Март, апрель…
Встречи, дарящие надежды и окрыляющие, а вслед за ними – прохлада и непонимание… То полная чаша, то пустота. Только пустоты все больше. Отчаяние и томление духа. Повода для второго и окончательного разрыва вроде бы и нет, но…
В мае мы даже ни разу не созвонились. Все рушится. Мы вновь «умираем» друг для друга. Я учусь существовать, преследуя вместе с друзьями новый жизненный смысл, но каждый вечер по-прежнему жду Ее звонка. Спонтанного и поворотного (сам позвонить не могу ― не знаю, почему – снова, видно, чертова гордость). А его нет, нет, нет… Как и в этот вечер, 26-го мая, к которому, повинуясь импровизированному выбору, я «привязал» свой рассказ о Ней. И вот вроде бы рассказал все. Впрочем… дав себе лишь секунду на размышление, отвечу, что не рассказал почти н-и-ч-е-г-о.
В мире нет Любви. Но по Земле неустанно блуждают ее призраки. И мы вольны – а может, это вовсе не наш выбор – увидеть их в ком угодно. Я увидел свой Призрак в Ней. Так сложилось. И принял его пришествие со всей покорностью, какой обладал. Но я не способен удерживать его или, напротив, изгнать прочь из порабощенного им сознания. Потому что он – призрак. Призраки сами являются и исчезают по своему разумению. И если бы впереди у меня была целая беззаботная жизнь – он, возможно, принял бы другой облик и, скорее, поменял бы его еще не раз. А пока я бережен к тому, что имею. Я не пренебрегаю ни одной деталью, ни одним ощущением и ни одним воспоминанием, связанными с Нею. Они могут вызывать во мне радость, тревогу, отчаяние, грусть, но только не равнодушие. Никогда. Это дорогого стоит.
Что ж, остановлюсь.
Но последняя точка в рассказе о Ней, имейте в виду, еще не поставлена. Если бы это оказалось не так, это было бы по меньшей мере… неправильно.
Пускай над Твоей головой
Счастливая светит Звезда.
Не ходи на сделки с Судьбой,
Оставайся Такой Всегда…
Глава 4. Тени Грядущего
Три категории. – Новое пристанище. – Абориген. – Нарожалло. – Затишье перед бурей. – «Брандахлыст-кушай-и-молчи». – Несколько жизней. – Живое море. – Не способен на безрассудство? – Звездный дождь. – Чье-то тепло украду до весны.
А рассказывал ли я вам о «категориях»? Нет, точно не рассказывал.
Почему, зададите вы резонный вопрос, я и трое моих друзей пустились во всю эту невменяемую «игру», условием которой ставилось достижение заветной мечты, сулившее легион превратностей вплоть до возможной гибели, о чем так много возникало душераздирающих споров – а у других героев истории, наших ровесников, симптомов беспокойства и состояния безысходности замечено вовсе не было? Следовало затронуть данную тему еще в самом начале, но и сейчас ничто не мешает мне это сделать.
Война назревала, и страсти вокруг нее кипели еще в ту пору, когда мы не родились. Страх, порожденный военной истерией, мы впитали с молоком наших матерей, это правда. И семь лет назад гром грянул – война началась. Порядки посуровели. Народ зомбировали слоеной псевдопатриотической чушью. На фронт потянулись первые эшелоны смертников… Я ведь упоминал, как три года продлили до десяти?
А вот как получилось с десятью.
Война – деньги. Надо ли кому-то лишний раз разжевывать подобный трюизм? Перед тем как заварилась вся эта каша, у войны было безобразное множество сторонников. Никто ничего толком не понимал, но все куда-то оголтело лезли! Бездари и карьеристы – по спинам непредвзятых. Трусы и подлецы – по головам здравомыслящих. А потом, как всегда бывает, спохватились. Политиканам, высоким офицерским чинам и прочим шишкам, всем их прихвостням, занимавшимся, в чем главная мерзость, пропагандой этой войны, срочно понадобился «свой» закон – про детей вспомнили, подставленных под удар кровиночках, плоть от плоти своей! И закон такой быстро пробили.
Всех потенциальных призывников поделили на три категории.
«Белая», ради которой все затевалось, присуждалась исходя из имеющихся заслуг перед государством. В зачет шло прямое родство(!) с лицом, имеющим такие заслуги… Действовала система отсрочек. Но давать и продлевать их – лишь извод бумаги, для соблюдения формальности. Смысл же был один: дети шишек пороху нюхать не должны! Отсрочки не имели свойства заканчиваться и, по факту, представляли собой бессрочный абонемент на спокойную жизнь в тылу.
«Зеленая» категория – это мы, дети работяг, опальных деятелей, судимых и всех-всех-всех обычных «маленьких» людей, чьими жизнями так легко распоряжаться во славу имперского чревоугодия. Вечные крайние. Искупители грехов человеческих…
И третья, «желтая» – по здоровью. До сих пор в ходу такая шутка: «Нужно быть растением, чтобы тебя не забрали». А вот уже мало похожее на шутку: одно время среди паникующей молодежи было «модно» отрезать себе пальцы на ногах. Не все, конечно. Чаще один. Перестраховщики отрезали несколько. Резон следующий: уродство в жизни малообозреваемое, а на войну не пошлют. Потом, правда, когда случаи умышленного членовредительства участились, ввели разбирательства, при каких обстоятельствах были получены увечья. «Неубедительных» стали приравнивать к уклонистам, не сюсюкались. Волна постепенно спала.
Вот так и поделили по принципу «сын за отца в ответе» – «зеленые» воюют, «белые» жируют.
Дальше – хлестче! «Белая» категория так разбухла, что для решения военных задач срочно понадобился новый резерв – теперь за отцов отвечать вменялось и дочерям. Мало того. Снова зуд в затылках власть имущих. Скоро ведь придется отпускать по домам тех, кто протянет проклятые три года! Чего мелочиться – нате-ка вам десять!
Ужасающий факт – и я о нем, кажется, упоминал. «Зеленая» девушка не могла рассчитывать на «желтую» категорию, забеременев. Как же! «Физиологическим джокером» пользовались бы все кому не лень, и только-только открытый огромный женский военный ресурс в два счета сошел бы на нет. То, что это, по сути, подвешенный топор над генофондом нации, не думали. Приоритет был в военной мощи дня сегодняшнего. Твердолобые стратеги, стоящие у руля государственной власти, рассчитывали на стремительную победу. А победой и не пахло.
Антагонизм усиливался. Назревала другая война, гражданская. Но «империя зла» вовремя приняла контрмеры: сеть карательных органов была наделена практически неограниченными полномочиями и раздута просто-таки до исполинских масштабов ― благо уж тут-то ресурсы черпать имелось откуда. Как же! Сынки с «белой» категорией ― которым поиграться во власть над судьбами других людей и оправдать свое перинное положение (все это при относительно стабильном жизненном спокойствии) оказалось, видимо, даже по вкусу.
Итак, роли расписаны.
Мы, «зеленые», больше не учимся в обычных школах. Специально для нас учреждены военные училища – и мы знаем, к чему нас в них готовят.
К слову сказать, как моя зазноба, так и Марго ― имели «белую» категорию. Одна – дочь отставного полковника. Вторая – помощника главы администрации города. Но я, видит Бог, никогда не питал к ним ничего схожего с классовой ненавистью. Я лишь понимал незримый разрыв, пролегавший между нами, и только что дал понять его вам. Такие вот пироги.
Сейчас я пробегаю глазами по написанному, дабы убедиться: важного, на чем напрашивалось сделать акцент, не потерял, а от лишнего воздержался. Время вернуться к основному сюжету моей истории.
* * *
Буквально сразу после нашего столкновения в парке с «мундирами» мы с Демоном обо всем рассказали Сливе и Виктории. По головке за такой фортель они нас, безусловно, не погладили, но и назиданием заниматься было уже ни к чему. Все понимали, что необходимо трезво оценить сложившуюся ситуацию.
– А если они уже вас ищут и сейчас на волоске от цели? – задает вопрос Виктория.
– Ты бы видела, в каком те двое были состоянии. Я вообще не уверен, смогли ли они потом вспомнить, как в парке оказались и что с ними было хотя бы за час до этого, – успокаивает Викторию Демон.
– Не по душе мне твое спокойствие, знаешь ли, – отзывается Слива. – Ожидай худшего, а надейся на лучшее – так, по-моему, говорится.
Но Демону не впервой пропускать Сливин пессимизм мимо ушей.
– Этим болванам еще и самим впердолят по самое «не балуйся» за то, что оружие профукали по пьянке! А нас с Гоголем ну просто ни по каким раскладам найти не должны. Рассудите сами. Выискивать нас – дело заведомо висяковое. Зато крайние у них – как на блюдечке. И голову ломать нечего.
– Хорошо, если так. Но все же поменьше бы лишней бравады, Демон. Слива прав. А что пистолеты вы помимо всего прочего у них украли – этого я вообще никак не понимаю! – Виктория изображает возмущение.
– Ты что?! Это же трофеи! Не украли, а экспроприировали…
– Трофе-еи, экспроприи-ировали, – повысив голос, передразнивает она Демона. – А ты, Гоголь, что молчишь, как воды в рот набрал? Скажи что-нибудь.
– «Что-нибудь», – мрачно отшучиваюсь я.
С места вдруг поднимается Слива.
– Так! – выступая вперед, решительно заявляет он. – Дело теперь обстоит следующим образом: вы оба в парк больше ни ногой!
Демон и я пребываем в замешательстве, ни бе ни ме в ответ, а значит, соглашаемся с внезапно предъявленным ультиматумом. Да-да, вот так и пасуем перед непривычным командирским тоном Сливы, беспомощно переглядываясь. Спорить здесь и вправду кажется сейчас неуместным. Слива доволен собой, но вида старается не подавать. Откашлявшись, поворачивается к Виктории.
– А мы, Вик, сходим с тобой туда в ближайшее время, прогуляемся, посмотрим, что к чему. Девяносто девять процентов, что место для встреч нам придется подыскать новое.
– Не девяносто девять, а сто, – поправляет его Виктория.
1 июня
За то, что мы с Демоном превратили парк в место для проведения досуга определенно небезопасное – попросту «запалили», как выражались ребята, – нам с ним и выпало отработать свой проступок, подыскав для «воинов» новое пристанище.
Виктория со Сливой побывали в парке на днях. И кое-что рассказали. Им, мол, вовсе не хотелось бы нагнетать обстановку, но такое ощущение, будто всех «мундиров» города потянуло вдруг в парк подышать свежим воздухом…
Веселенькая жизнь!
– Такого душевного места мы уже не найдем, – жалуется Демон, когда кроме меня его никто больше не слышит.
– Угу, дело дрянь. Не найдем, – соглашаюсь я.
Мы уже долгое время бродим по городу ― по главным улицам и серым закоулкам, повсюду. В надежде: а вдруг чего-нибудь да подвернется или хотя бы мысль какую наше безрадостное шатание нам навеет…
Забавно, но мы как те преступники из криминальных баек, что испытывают непреодолимую тягу возвращаться на место совершенного преступления ― какой бы путь не избрали, все одно выходим к парку. Остановимся, замрем истуканами, бросим на его цветущую панораму свои кислые взгляды… разворачиваемся и плетемся куда-нибудь еще. Так и сейчас вышло. Я озвучил Демону свое небезынтересное наблюдение, и мы малость над собой поподшучивали.
– Слушай! – вконец оживляется Демон (теперь мы идем в сторону Зеленых прудов). – Как я раньше об этом не подумал! Что, скажи мне, там, за прудами?
– Овраг, – отвечаю.
– А дальше?
– Пустыри да свалка. Что там может быть?
– А еще дальше? Соображай!
– «Недостройки», что ли?
– Ну! – рукоплещет Демон. – Конечно.
В свое время для нашего города это был без преувеличения ошеломляющий проект. Шутка ли! Постройка целого жилого района. Нового, в современном стиле. И дело чуть было не довели до победного ― но началась война, и проект заморозили. Впоследствии там произошло несколько сильных пожаров, после чего недостроенный, несбывшийся район-мечта принял облик каких-то невообразимых «руин погибшей цивилизации», а название среди горожан такое и получил – «недостройки».
Надо добавить, «недостройки» вовсе не превратились в мекку молодежного паломничества, что выглядело бы достаточно естественным для иной эпохи. Зарождение любой молодежной контркультуры, создание подвальных клубов по интересам и т. д. – властями на корню пресекались, да и молодые люди были слишком забиты, чтобы считать «недостройки» подходящими для своего нехитрого времяпрепровождения.
Я задумчиво почесал затылок.
– Это, конечно, вариант. Но мрачное больно место.
– Зато всеми покинутое и тихое – то, что нам нужно!
– Не уверен насчет того, что Виктория…
– Что ты все сразу обламываешь?! – не дав закончить мысль, накидывается на меня Демон. – Пойдем своими глазами посмотрим и тогда уже обсудим.
– Пойдем, как скажешь, – пожимаю плечами.
Когда мы оказались в «недостройках», это место сразу же, признаюсь, нагнало на меня апатию. Давно я здесь не был – и не удивительно. Куда ни кинешь взгляд ― почерневшие от пожарищ, утлые, полуразрушенные, как грибы и там и сям беспорядочно понатыканные коробки домов, – натурально давящие на тебя склизкими стенами, вампиризирующие, пышущие нечеловеческой тоской. Повсюду хлам, искореженные автомобили, битое стекло. Черные провалы изуродованных окон… Впереди, шагах в тридцати, нарезает круги, не сводя с нас злых желтых глаз, одичавшая дворняга – хвост переломан, с ощерившихся клыков течет… Разве мог я тогда себе представить, что спустя короткое время это место заставит относиться к себе совершенно иначе, станет для нас чуть ли не тем, чем некогда был парк?!
Мы не спеша двинулись вглубь «недостроек» и словно в забытьи пробродили битый час.
– У тебя сигареты остались?
– Последняя.
– Давай закурим.
Остановились напротив одного из домов и, точно сговорившись, принялись основательно к нему приглядываться. Налицо имелось два неоспоримых преимущества перед остальными, по умолчанию отсеянными: его не тронули пожары, и он был достроен до конца. Помимо этого подкупала довольно оригинальная планировка: шестиэтажный, одноподъездный, теряющий в сечении от верха к низу, словно перевернутая пирамида, воткнутая носом в землю.
– Зайдем внутрь?
– Почему бы и нет.
Конечно, это оказались не апартаменты, но на большее, чем предстало нашим взорам, мы и не рассчитывали. Оставив позади себя пять лестничных пролетов, исследуем с Демоном верхний этаж.
– Ну как тебе? – спросил Демон, озираясь по сторонам. В выражении его лица читался задор.
Что сразу бросалось в глаза ― перегородок и стен, кроме как по периметру, на этаже почти не было (разве что одна-две полуразрушенные и несколько подпор). Такое пространство производило – я почувствовал это на себе – эффект раскрепощения, что ли. Все окна были завешаны мешковиной или заделаны досками. Кто этим здесь занимался, я знать не мог. Зато в помещение проникало обилие света через огромный, метра четыре на четыре, пролом в крыше, образованный прямо по центру. Подобное зрелище сиюминутно рождало в голове колоритные фантазии в духе упавшего некогда на дом метеорита.
– Не знаю. А дождь, сырость? Такую дырень в потолке заделать будет проблематично.
– Ерунда, Гоголь! Мне нравится, и я предлагаю оставить все в первозданном виде. Нам же не жить тут, правильно? И потом, в этом что-то даже есть. Вроде и в доме сидишь, а над головой – небо… Сказка.
– Хорошо. Если тебе нравится, я тоже не стану выступать против.
– А-а-а-а! – во весь голос заверещал Демон и вприпрыжку пронесся до дальней стены и обратно.
«Выходит, я верно подметил, что место раскрепощает», – подумалось мне.
– Только прибраться здесь не помешало бы, а в остальном – местечко что надо! – Демон принялся ногами раскидывать кучу тряпья, наваленную тут же, близ завешанных окон.
И вдруг как очумелый шарахнулся в сторону. Я не сразу понял, отчего.
Оказалось, Демона напугало то (секунду спустя я это заметил сам), что тряпичная куча… зашевелилась.
– Какого черта… – Демон раскрыл рот и наблюдал за происходящим. Я тоже замер на месте.
В поднявшемся облаке пыли появился человек. Предстал он перед нами выползающим из тряпья на карачках. Совершив ряд угловатых движений, вскочил на ноги и пустился наутек, но, не сразу сориентировавшись куда бежать, наткнулся прямо на меня, лицом к лицу. В нос мой ударило его затхлое дыхание, и мы невольно встретились взглядами ― передо мной жили и бегали маленькие, водянистые, воспаленные глаза, в которых я не увидел ничего кроме животного страха. Отступив шаг назад, я смог разглядеть незнакомца полностью. Лицо, заросшее густым грязно-серого цвета мальчишечьим пушком, всклокоченные волосы, тонкие руки, испещренные паутиной вен. Прелое раскрасневшееся тело было облачено в призванные служить одеждой лохмотья. Паренек едва ли был старше нас более чем на год-два. Он был долговяз, но тем сильнее бросалась в глаза его ужасная худоба. Порой я обладаю способностью «сфотографировать» момент – ведь на все про все мне были отпущены секунды. Тут же паренька как ветром сдуло. Убежал по лестнице вниз.
