Текст книги "Агентурная сеть"

Автор книги: Игорь Прелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

С этими словами я подвинул к нему кассетник.

Сосед с некоторым недоверием посмотрел на меня, потом на кассетник, но все же последовал моему совету.

После первых же реплик глаза полезли у него на лоб от удивления.

– Это неправда! – через минуту воскликнул он. – Вы же отлично знаете, что это не соответствует действительности!

– Конечно, – поддержал его я. – Но об этом знаем только мы!

В том месте записи, где мы обсуждали стоимость привезенных мной подарков, сосед буквально остолбенел.

– Невероятно! – его голос дрожал. – Но это же была шутка!

– Конечно, шутка, – снова согласился я. – Но поверит ли в это начальник вашей службы, вот в чем вопрос!

Потрясенный сосед дослушал запись до конца и, чуть не плача, спросил:

– Что вы собираетесь делать с этой пленкой?

– Пока ничего, – неопределенно ответил я. – Просто я хотел напомнить вам, что вы тоже имеете дело с профессионалами.

После этого наш разговор принял более конструктивный характер и довольно быстро мы пришли к полному взаимопониманию: сосед согласился информировать меня по всем интересующим вопросам, а я взял на себя заботы о его материальном благополучии.

Но все это было из области воспоминаний, навеянных первым визитом «Бао» на квартиру Лавренова.

А еще через несколько дней я провел встречу с «Рокки», и он доложил, что получил от Франсуа Сервэна указание установить контакт с Ламином Конде и выяснить возможность его использования в изучении «Бао».

Так разработка корреспондента Синьхуа стала приобретать совершенно новые очертания…

35

Зазвонил телефон, и я невольно вздрогнул, хотя уже в течение получаса с нетерпением ждал этого звонка.

Жена Юры Борисова, в квартире которого мы с Колповским сейчас находились, подняла трубку и, как того следовало ожидать, услышала голос Асмик.

– Наташа, ты будешь сегодня вечером в клубе?

– Буду, – ответила Наташа. – А что?

– Я хочу отдать тебе выкройки.

– Хорошо, увидимся, – сказала Наташа и, положив трубку, засветилась такой радостью, как будто дороже этих выкроек у нее ничего не было.

Я надел наушники и распорядился:

– Включай!

Колповский тоже надел наушники, перекрестился и надавил пальцем на маленькую черную кнопочку. На лежавшем перед ним аппарате загорелась красная лампочка, означавшая, что команда прошла.

Через пару секунд я услышал в наушниках нарастающий шум. Он возник откуда-то издалека, как накатившаяся океанская волна, но не затих при ее откате, а, достигнув определенного уровня, остался звучать на пульсирующей и довольно противной ноте. Шум был достаточно сильным, это меня встревожило, и я спросил:

– Это что – какая-то помеха?

– Нет, это кондиционеры, – ответил Колповский и, повернув регулятор, слегка уменьшил громкость.

– Из-за этих проклятых кондиционеров мы ни черта не услышим, – пробурчал я себе под нос.

– Не беспокойтесь, Михаил Иванович, – успокоил меня Колповский. – Микрофон отрегулирован на голосовые частоты. Вот увидите, как только кто-то начнет говорить, кондиционеров не будет слышно.

Я машинально отметил про себя всю абсурдность последней фразы: как я мог увидеть, когда кто-то заговорит, если вооружен не биноклем, а наушниками! Но сейчас мне было не до стилистических тонкостей!

В течение нескольких минут мы слушали, как надрываются кондиционеры фирмы «Вестингауз», охлаждая жаркий тропический воздух. Потом Колповский сказал:

– Я попробую, как проходят команды.

– Попробуй, – разрешил я и поправил наушники.

Колповский снова нажал черную кнопочку, только на этот раз на более продолжительное время, снова мигнула красная лампочка, и так раздражавший меня шум уплыл куда-то в космическое пространство. Колповский несколько раз повторил свои манипуляции, и, повинуясь его пальцу, шум то появлялся, то пропадал, словно его издавал какой-то неведомый оркестр, подчиняющийся движению дирижерской палочки.

Наконец, Колповский оставил аппарат во включенном состоянии и удовлетворенно поднял большой палец: дистанционное управление работало безотказно! Теперь оставалось убедиться, что микрофон находится именно там, где ему надлежало находиться. А для этого надо было подождать, когда в контролируемое помещение войдет какая-то живая душа и произнесет какую-нибудь фразу, которая и позволит сделать окончательный вывод.

Мы успели выпить по чашке кофе, поговорить о том о сем, пока наконец в ставший уже привычным шум кондиционеров вплелись какие-то ритмические звуки, потом послышался звук открываемой двери, снова ритмические звуки, только на этот раз более громкие и потому узнаваемые, затем серия каких-то непонятных звуков, и вдруг (о, чудо!) шум кондиционеров внезапно стих, и я совершенно четко, как будто говоривший находился совсем рядом, услышал:

– Кейл, попросите Копленда зайти ко мне.

По великолепному американскому произношению и по тому, что только один человек в этой стране мог вызвать к себе резидента ЦРУ, я догадался, что слышу голос чрезвычайного и полномочного посла США Раймонда Гэлбера!

Этому со всех точек зрения неординарному событию предшествовала большая подготовительная работа.

Пока наше оперативно-техническое подразделение колдовало над малахитовым письменным прибором и ломало голову над тем, как начинить его различными электронными штучками, Хачикян планомерно готовил «Армана» к осуществлению ответственной и рискованной затеи.

Сначала нужно было проверить «Армана» на выполнении сходного поручения и убедиться в его находчивости, смелости и в том, что он способен четко выполнить данные ему инструкции. А еще нам чрезвычайно важно было знать, не ведет ли он двойную игру и не докладывает ли о своих контактах с Хачикяном кому-то из американцев, например, тому же Копленду.

И вот однажды Хачикян вручил «Арману» небольшую металлическую коробочку с несколькими кнопками, измерительной шкалой и стрелкой и попросил его (за отдельное вознаграждение, разумеется!) спрятать эту коробочку в кабинете американского посла, лучше всего где-нибудь за книгами.

Осторожный «Арман» поинтересовался, что это за штуковина и зачем «патрону» нужно, чтобы она оказалась в книжном шкафу, да еще не где-нибудь, а в кабинете американского посла. Хачикян пояснил, что его очень интересует уровень электромагнитных излучений. Для малограмотного «Армана» это было все равно, как если бы Хачикян попытался объяснить ему, чем пылесос отличается от баллистической ракеты. Он с опаской взял коробочку в руки и спросил:

– А она не взорвется?

– Клянусь Аллахом, что она не взрывается и не может никому причинить вред, – ответил Хачикян и, в отличие от предыдущих объяснений, это было святой правдой. – Не надо только нажимать на эти кнопки.

Других вопросов со стороны «Армана» не последовало, он забрал «регистратор излучений» и на следующий день спрятал его в нужное место. В том что «регистратор» находится в американском посольстве, мы убеждались каждый день, потому что он через определенные промежутки времени посылал в эфир сигналы наподобие знаменитых «бип-бип», которые издавал первый советский искусственный спутник Земли.

Колповский пеленговал эти сигналы из разных точек, и каждый раз пеленги пересекались на здании американского посольства.

Через положенное время «Арман» по просьбе Хачикяна вернул «регистратор», в котором была еще одна маленькая хитрость: он был устроен таким образом, что если бы при посредничестве «Армана» или без его участия попал в чужие руки и кто-то попытался определить его предназначение, то это было бы обязательно зафиксировано при контрольной проверке.

«Регистратор» был немедленно отправлен в Москву, там его тщательно обследовали и пришли к заключению, что в нем не только никто не ковырялся, но его даже не пытались просвечивать какими-нибудь лучами.

Теперь, когда мы убедились в надежности «Армана» и его способности выполнить ответственное задание, можно было доверить ему проведение основного мероприятия. Когда Хачикян обратился к нему с повторной просьбой и пообещал приличное вознаграждение, «Арман» сразу согласился и не стал задавать лишних вопросов.

И вот сегодня утром, встав на час раньше, чем обычно, «Арман» перед тем, как отправиться на свою основную работу, заскочил на квартиру Хачикяна и взял малахитовую подставку к письменному прибору. По внешнему виду она ничем не отличалась от той, что стояла на столе американского посла, но в нее было напихано столько электроники и элементов питания к ней, что она могла в течение сотен часов улавливать и излучать на расстояние до пятисот метров все звуки, которые издавали в контролируемом помещении люди и прочие бытовые приборы. А чтобы не расходовать энергию зря, как можно дольше продлить удовольствие от невидимого присутствия в кабинете американского посла и не делать это в его отсутствие, вмонтированный в малахитовую подставку передатчик был снабжен дистанционным управлением и его можно было включить и выключить в любое время.

При таком бережном использовании передатчик мог функционировать многие месяцы!

Сегодняшнее утро было выбрано потому, что это был понедельник. По понедельникам в американском посольстве делали генеральную уборку, и весь обслуживающий персонал начинал работу раньше, чем в другие дни. Торчать в пять часов утра в кабинете и контролировать действия уборщика, глотая при этом пыль и нюхая всякую дрянь, которой он натирает полированные и стеклянные поверхности, ни один уважающий себя морской пехотинец не станет! На этом и строился наш расчет!

Так и случилось: дежурный пехотинец впустил «Армана» в режимную зону, небрежно заглянул в ведро, где лежали тряпки, щетки и флаконы с различными жидкостями, затем открыл кабинет посла, а сам пошел на свое место в начале коридора и через несколько минут задремал. Ему и в голову не пришло проверить пылесос! А именно в него по рекомендации Хачикяна «Арман» спрятал подставку!

Оставшись в кабинете один, «Арман» начал с того, что выставил в коридор кресла, стулья и прочую мелкую мебель, надежно перегородив вход. Затем он извлек из пылесоса начиненную электроникой подставку, тщательно вытер, переставил на нее все, что стояло на той, которую американскому послу подарил министр иностранных дел, и поставил на привычное место. Замененную подставку он временно спрятал в книжный шкаф, на то место, где когда-то лежал «регистратор», а когда закончил уборку, засунул ее в пылесос и благополучно вынес из режимной зоны.

Еще через час он забежал на квартиру Хачикяна, доложил о выполнении боевого задания, в подтверждение чего передал замененную подставку, получил причитающийся ему гонорар, в несколько раз превышавший его месячное жалованье на двух работах, и, весьма довольный, отправился тратить честно заработанные деньги.

После его ухода Асмик позвонила на квартиру Борисова, которая по причине близкого нахождения от американского посольства была приспособлена нами под контрольный пункт, и условной фразой сообщила о том, что операция проведена успешно. В чем мы с Колповским и убедились, включив аппаратуру и услышав в наушниках голос Рэймонда Гэлбера.

– Хэллоу, Рэй! – прозвучал в наушниках знакомый голос Копленда.

– Хэллоу, Гэри! – отозвался Гэлбер.

Я всегда удивлялся простоте, с которой американцы, независимо от возраста, служебного или имущественного положения, обращались друг к другу. Даже президента США можно было назвать Айк, Дик или Билл! У нас тоже в любом эшелоне власти можно было иногда услышать обращение по имени, но только в тех случаях, когда собеседники были давно и близко знакомы, а в остальных случаях ни о чем подобном нельзя было даже мечтать!

– Как дела у Пола? – спросил Гэлбер, и я догадался, что речь идет о Рэнскипе.

– К сожалению, все хуже и хуже. – В голосе Копленда слышалась тревога.

– А что говорит Сэм?

Сэмюель Кейсер числился врачом американского посольства. Других врачей в посольстве не было, а потому Сэму приходилось быть мастером на все руки, хотя по своей специализации он был военным хирургом.

– Он в полном недоумении, – ответил Копленд. – Картина заболевания все время меняется. Сначала все выглядело как банальная простуда, потом как кишечная интоксикация. Вчера появились признаки воспаления легких. И все это на фоне сердечной недостаточности и периодической потери зрения.

– Может быть, это малярия или какая-то необычная лихорадка? – предположил посол, как будто он что-то смыслил в медицине.

– Сэм уверен, что это не малярия. Лихорадка с такими симптомами ему тоже неизвестна. На эти болезни он нагляделся во Вьетнаме, – напомнил Копленд фронтовое прошлое Сэма.

– Что он намерен делать?

– Он настаивает на отправке Пола в Абиджан.

В столице Берега Слоновой Кости находился региональный американский госпиталь, куда свозили больных американцев со всей Западной Африки. Вот в этот госпиталь и предложил отправить Рэнскипа Сэм Кейсер.

– Кейл! – услышал я голос Гэлбера и догадался, что он нажал кнопку переговорного устройства.

– Слушаю вас, господин посол, – ответила секретарь.

– Свяжитесь с нашим посольством в Абиджане и попросите срочно прислать самолет за Полом Рэнскипом, – распорядился посол.

Не могу сказать, что это был очень интересный разговор. Ну, заболел сотрудник ЦРУ Пол Рэнскип, пусть даже какой-то загадочной болезнью, ну и что с того? Все болеют, сотрудники КГБ тоже. Поболеют-поболеют и выздоравливают, и снова берутся за свое дело!

Я посмотрел на часы: было почти десять часов. Пора было возвращаться в посольство, где меня ждали неотложные дела. На контрольном пункте мне больше нечего было делать: Колповский и Наташа вполне могли справиться без моего участия…

В резиндентуре я взял шифрблокнот и написал: «Операция по внедрению оперативной техники в „Казарму“ (так в переписке с Центром именовалось американское посольство) прошла успешно. В режиме управления и контроля аппаратура работает устойчиво, слышимость хорошая. О содержании полученной информации будем сообщать по мере обработки».

Я уже хотел подписать шифртелеграмму и вызвать Ноздрина, но задумался над одной проблемой: в резидентуре, кроме меня, никто не владел английским языком, по крайней мере в такой степени, чтобы на слух квалифицированно переводить разговоры, ведущиеся в кабинете американского посла. Какое-то время я, конечно, мог поработать за переводчика, но заниматься этим систематически мне было некогда. У резидента хватает других забот.

Я подвинул к себе шифрблокнот и дописал:

«Прошу срочно направить в страну мою жену и разрешить использовать ее в качестве переводчицы».

В среду примерно в половине одиннадцатого позвонил дежурный комендант и сказал, что какой-то иностранец просит меня к городскому телефону.

Я спустился в «приемный покой» и взял трубку.

– Хэллоу, Майк, – услышал я знакомый голос. – Говорит Гэри Копленд. Мне очень нужно с тобой увидеться. Может быть, мы встретимся за ланчем?

И этот звонок, и просьба были довольно неожиданными. А любая неожиданность в нашем деле всегда чревата непредвиденными последствиями. Я не видел оснований уклоняться от встречи с резидентом ЦРУ, но предпринять кое-какие меры предосторожности был просто обязан.

– Где? – коротко спросил я, продолжая обдумывать сделанное мне предложение.

– В баре гостиницы «Теранга», если не возражаешь, – без всякого промедления сказал Копленд. Видимо, это место было подобрано им заранее.

– А где-нибудь поближе нельзя? Моя машина с утра на профилактике.

Я по ходу разговора стал придумывать легенду, хотя моя машина была в полном порядке.

– Я могу заехать за тобой, – с готовностью предложил Копленд.

– Не надо, Гэри. Я возьму дежурную машину с шофером, – после некоторого раздумья сказал я, ненавязчиво давая ему понять, что приеду не один и потому следует заранее отказаться от любых намерений нанести мне какой-то ущерб.

– Так значит, в «Теранге»? – еще раз уточнил Копленд.

– О'кей, Гэри, до скорой встречи.

Положив трубку, я поднялся к себе, вызвал Колповского (в этот день на КП работала одна Наташа) и попросил его приготовить «мошку» – миниатюрный записывающий аппарат, в котором вместо магнитной ленты использовалась тонкая стальная проволока.

Пока Колповский готовил магнитофон, я зашел к Гладышеву и предупредил его, что получил неожиданное приглашение на ланч от Гэри Копленда и во избежание всяких неожиданностей хотел бы поехать на эту встречу не один, а с кем-либо из технических сотрудников посольства, чтобы не светить никого из своих коллег.

– Возьмите Шестакова, – разрешил посол. – Будьте осмотрительны и действуйте по обстоятельствам.

Я пропустил мимо ушей его напутствие, от которого все равно не было никакой практической пользы, и вернулся в свой кабинет, где меня уже ждал Колповский. Сняв правую туфлю, я натянул на голень эластичный чулок, засунул в него «мошку», протянул провод с микрофоном в брючину и закрепил его под галстуком. Теперь оставалось только в нужный момент включить аппарат.

Ровно в одиннадцать мы с Шестаковым подъехали к фешенебельной гостинице «Теранга». По моей просьбе завхоз поставил свой скромный «Жигуленок» рядом с шикарным «шевроле», на котором приехал Копленд, загородив ему выезд со стоянки.

– Подождите меня в машине, – сказал я Шестакову.

Задрав брючину, я включил аппарат, проверил, на месте ли микрофон, и вышел из автомашины.

Войдя в бар, я в дальнем углу увидел Копленда. Он без обычной широкой улыбки поднялся мне навстречу, и я понял, что на этот раз разговор пойдет на какую-то очень серьезную тему.

Мы заказали по омлету с шампиньонами и по большой кружке пива. В другое время, пока официант выполнял заказ, Копленд успел бы рассказать какой-нибудь скабрезный анекдот или задать с дюжину самых разных вопросов. Сегодня он был явно не расположен к светской беседе и молча сидел, мрачно поглядывая куда-то поверх моей головы.

Официант принес пиво. Гэри потянулся к кружке, и я заметил, что рука его дрожит, как после хорошей попойки. Да и выглядел он без обычного лоска, словно провел бессонную ночь.

– Что случилось, Гэри? – нарушил я затянувшееся молчание.

– Произошло несчастье, Майк, – коротко ответил Копленд и жадно отхлебнул из кружки.

– Что-нибудь с Джейн или сыном? – спросил я и тоже сделал большой глоток.

– Нет, Майк, дома у меня все в порядке. Вчера умер Рэнскип.

– Это который? Третий секретарь вашего посольства? – переспросил я, вспомнив подслушанный позавчера разговор и сразу сообразив, о ком идет речь.

– Да, Майк, он самый, – подтвердил Копленд.

– У него есть семья? – спросил я, хотя отлично знал семейное положение всех сотрудников ЦРУ, работавших под «крышей» американского посольства.

– Нет, он был холост.

– Прими мои соболезнования, – совершенно искренне посочувствовал я, потому что смерть есть смерть, и перед ней все равны: и сотрудники ЦРУ, и сотрудники КГБ и всех прочих спецслужб, и все простые смертные. – И от чего он умер? Болезнь или несчастный случай.

– От отека легких, – сказал Копленд и внезапно просверлил меня тяжелым взглядом. От этого взгляда у меня совершенно пропал аппетит.

– А что это за болезнь? – спросил я, словно никогда в жизни не слышал такого диагноза.

– Это когда все начинается с легкой простуды, а потом внезапно наступает удушье, и человека невозможно спасти! – ответил Копленд, продолжая сверлить меня глазами.

А я про себя отметил, с каким знанием дела Копленд описал симптомы заболевания, о котором мне приходилось читать в информационных бюллетенях, выпускаемых моим родным управлением внешней контрразведки. А еще в этих бюллетенях сообщалось, что в США проводятся секретные исследовательские работы с различными ядами, применяемыми для физического устранения людей. Одним из таких ядов и был как раз тот, что вызывает сначала легкую простуду, похожую на грипп, а потом внезапное удушье, сопровождаемое лавинным отеком легких, после чего наступает смерть.

За двадцать лет до этой беседы, когда я еще только постигал азы своей профессии, нам внушали, что американская разведка отличается необыкновенной агрессивностью и жестокостью. Причем не только по отношению к своим противникам, но и к тем, кто верой и правдой служил ей долгие годы, но потом по каким-то причинам впал в немилость.

Нам приводили многочисленные примеры, когда американская разведка заставляла своих сотрудников и агентов в случае угрозы провала или захвата противником идти на самоуничтожение и с этой целью снабжала их смертоносным ядами и другими орудиями убийства, гарантирующими быстрый и надежный переход в неживое состояние. Ампулы с ядом, зашитые в воротнички сорочек, спрятанные в складках одежды и других потайных местах, были обнаружены у десятков и сотен заброшенных в нашу страну в пятидесятые годы шпионов и диверсантов. А за три месяца до того, как я закончил контрразведывательную школу, у сбитого под Свердловском летчика-шпиона Пауэрса была изъята отравленная игла, с помощью которой он должен был отправиться к праотцам, но ни в коем случае не попасть в руки советской контрразведки.

В последующие годы подобных примеров тоже было достаточно. А всего за четыре года до описываемых событий был разоблачен агент американской разведки Огородник, работавший в министерстве иностранных дел, однако в момент ареста он сумел покончить жизнь самоубийством. Именно тогда я впервые услышал этот страшный диагноз: лавинный отек легких! Это самоубийство позволило установить причину внезапной гибели его любовницы, умершей при аналогичных обстоятельствах за несколько месяцев до разоблачения Огородника. Он собирался с ней порвать, но она догадывалась о том, что он связан с ЦРУ, и могла его выдать (что может быть опаснее брошенной женщины!). И тогда по рекомендации американцев Огородник решил от нее избавиться.

Во время обыска у Огородника была обнаружена полученная им из ЦРУ инструкция, в которой была подробно расписана последовательность применения различных препаратов, чтобы картина заболевания и смерти выглядела естественно и не могла дать повода для подозрений в убийстве: сначала таблетка, вызывающая легкую простуду, похожую на грипп, потом таблетка, усугубляющая течение болезни, а затем яд, за которым следует летальный исход.

Все происходит так естественно и с такой клинической картиной, что самый опытный врач не может догадаться, что и болезнь, и смерть являются результатом постороннего вмешательства. Даже когда отравился Огородник, судебно-медицинская экспертиза только констатировала смерть (а что ей еще оставалось делать?), но не смогла установить ее причину! А вся хитрость заключалась в том, что в лаборатории ЦРУ изготовили яд, который после употребления не оставлял никаких следов, потому что его основой являлись быстро распадающиеся биологические компоненты, имеющиеся в организме человека, и поэтому этот яд не поддавался обнаружению. Да и симптомы отравления выглядели так, словно смерть произошла от сердечной недостаточности или удушья – того самого отека легких, о котором так неосторожно обмолвился Гэри Копленд!

Теперь мне стало понятно, почему он так переполошился и почему пригласил меня на эту встречу: он посчитал, что это мы расправились с Рэнскипом, дав ему смертельный яд, аналогичный тому, что был изготовлен в лабораториях ЦРУ.

Словно подтверждая мои мысли, Копленд возбужденно заговорил:

– Мы не должны так поступать, Майк! Иначе мы просто перебьем друг друга.

– Извини, Гэри, но я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал я, хотя мне сразу стало ясно, к чему он затеял весь этот разговор.

– Я хочу сказать, что мы должны придерживаться определенных правил в нашей работе и не переступать через цивилизованные нормы взаимоотношений, – пояснил Копленд.

Сказав это, он пустился в туманные рассуждения о гуманизме, об общечеловеческих ценностях, правах человека и прочих высоких материях, а сам при этом внимательно наблюдал за моей реакцией.

Я смотрел на Копленда и думал, что в принципе он, конечно, прав: у каждой игры есть свои правила, и никакая, даже самая жесткая конфронтация не должна вынуждать разведчиков истреблять друг друга. И потому каждая спецслужба, решая стоящие перед ней задачи, не имеет права нарушать неписаные правила, своеобразную профессиональную этику, потому что за этим последует беспредел! Еще Ньютон учил своих малограмотных современников, что каждое действие вызывает равное ему противодействие!

Но Ньютон занимался физикой, а не шпионажем, а то бы он сделал поправку к своему закону и добавил, что любая уважающая себя спецслужба на каждое действие отвечает не равным, а большим противодействием, чтобы на корню пресечь любые попытки применять против нее силовые методы. Другими словами, стоит одной из спецслужб нарушить правила игры, и ответные меры начинают нарастать, как снежная лавина, способная накрыть всех ее участников!

Но, слушая Копленда, я ловил себя на мысли, что в его словах нет и капли искренности. Он не хуже, а намного лучше меня знал, что американские спецслужбы никогда не связывали себя никакими моральными обязательствами и никогда не соблюдали никаких правил.

Так, они первыми в мире стали применять различного рода наркотические препараты для воздействия на психику людей, чтобы подавить их волю к сопротивлению, заставить говорить, а если надо, то и убить. Сначала они испытывали эти препараты на заключенных, потом на собственных военнослужащих, не спрашивая, разумеется, их согласия, затем стали использовать в работе с перебежчиками всех мастей, когда требовалось убедиться, что они перебежали по доброй воле, а не подосланы с провокационной целью.

Психотропные препараты широко использовались американцами во время войны во Вьетнаме при допросах пленных. А потом их стали использовать для того, чтобы скомпрометировать советских разведчиков и выдворить их из США. Иногда нашими же руками!

Однажды в Нью-Йорке сотрудник резидентуры ГРУ, работавший под прикрытием представительства СССР при ООН, был доставлен в полицейский участок после того, как он в состоянии сильного опьянения учинил дебош в вагоне подземки. На глазах изумленной публики он разделся почти догола и сплясал дикий танец, сопровождая его не менее дикими воплями. Самое удивительное было в том, что этот разведчик ранее никогда не был замечен в злоупотреблении спиртными напитками, а напротив, отличался очень выдержанным и скромным поведением!

К сожалению, руководители резидентуры ГРУ не прислушались к его объяснениям, проявили поспешность, квалифицировали его проступок как грубое нарушение норм поведения и откомандировали в Союз.

А вскоре похожий случай произошел с сотрудником резидентуры КГБ и тоже в Нью-Йорке.

Придя утром в резидентуру, он доложил, что накануне вечером во время встречи в кафе с одним из своих знакомых по линии учреждения прикрытия внезапно потерял сознание. Очнулся примерно через два часа в своей автомашине на окраине города, хотя хорошо помнил, что оставил ее в двух кварталах от кафе, так как не мог найти место для парковки. Что произошло с ним за эти два часа, разведчик не имел ни малейшего представления. Его продолжало тошнить, голова кружилась, во всем теле ощущалась слабость.

С трудом выбравшись из машины, он обнаружил, что она сильно повреждена: весь правый борт помят, фара и радиатор разбиты. Все указывало на то, что машина врезалась в какое-то препятствие.

В общем, все выглядело, как заурядное дорожное происшествие, совершенное к тому же в нетрезвом состоянии. А все эти разговорчики о потере сознания, тошноте и головокружении – как попытка оправдаться и избежать наказания.

Но разведчик был опытным профессионалом и всегда отличался безукоризненным поведением, а потому резидент не стал торопиться с выводами и настаивать на откомандировании, а распорядился взять пробы мочи и крови и направить их в Москву на исследование.

Анализ позволил сделать однозначный вывод: все случившееся – результат воздействия психотропного препарата!

После этого случая и на более чем странную выходку сотрудника ГРУ в метро посмотрели под другим углом зрения!

Мне тоже, когда я работал в натовской стране, пришлось однажды разбираться в подобном случае.

Один из моих коллег выехал в провинциальный городок, чтобы вдали от столичной суеты повидаться с агентом, который должен был специально приехать из соседней страны. Встреча не состоялась, и, побродив по городку, коллега поздно вечером собрался в обратный путь.

Садясь в автомашину, которую он оставлял на платной стоянке, он обратил внимание на какой-то необычный запах в салоне, однако не придал этому большого значения, полагая, что в дороге он выветрится. Спустя десять минут он выехал на автостраду, набрал скорость, но внезапно почувствовал, как у него закружилась голова, свет фар поплыл и завертелся радужными кругами, а к горлу подкатилась противная тошнота.

Надо было немедленно останавливаться. Но он уже влился в поток машин и сделать это было чрезвычайно сложно. Понимая, что еще несколько мгновений, и он потеряет сознание, после чего катастрофа неизбежна, мой коллега сумел все же протиснуться в правый ряд, а затем свернуть с автострады на очень кстати подвернувшуюся заправочную станцию.

Он едва успел затормозить и включить аварийную сигнализацию, как в мозг ему словно вогнали ржавый гвоздь, в груди что-то оборвалось, и он упал головой на руль.

К нему бросились служащие станции, вызвали скорую помощь, и та констатировала острую сердечную недостаточность. Моего коллегу долго приводили в чувство, потом отвезли в больницу, откуда мы его на следующий день и забрали.

Самое удивительное в том, что, когда через несколько дней он прошел тщательное медицинское обследование, не было обнаружено никаких намеков на ранее поставленный диагноз! Словно ничего и не было! А ведь если бы встреча с агентом состоялась и при нем были бы секретные документы (на это, видимо, и рассчитывали те, кто проводил эту операцию!), то дело приняло бы совсем иной оборот.

Пока я вспоминал все эти истории, Копленд продолжал ходить какими-то непонятными кругами вокруг все той же темы.

Мне надоели его рассуждения, и я спросил прямо:

– Ты полагаешь, что мы каким-то образом причастны к смерти американского дипломата?

Я умышленно назвал Рэнскипа «дипломатом», чтобы не накалять и без того накаленную ситуацию.

– Я этого не говорил, – быстро ответил Копленд. – Я просто хотел…

– Тогда что это за странные намеки? – с возмущением перебил я. – И какие у нас могут быть поводы так поступать?

В этот момент официант принес заказанный омлет, но нам было уже не до еды!

Воспользовавшись возникшей паузой, Копленд опустил руку под стол и стал гладить себя по бедру. Я подумал, что он тоже пришел на встречу с записывающей аппаратурой, и сейчас хочет ее отключить, чтобы сказать мне нечто, чего не должно быть на пленке.