Текст книги "Агентурная сеть"

Автор книги: Игорь Прелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

18

Герои зарубежных и в не меньшей мере отечественных кинофильмов и книг о разведке приучили доверчивую общественность к мысли, что они великие импровизаторы. Увы, в реальной разведывательной деятельности возможности для импровизаций намного скромнее, чем в художественных произведениях. Более того, практика шпионской профессии доказывает обратное: все заранее просчитывается, расписывается, согласовывается и утверждается вышестоящим начальством!

И что бы ни говорили любители острых ощущений, как бы ни стремились авторы соблюдать законы жанра, действовать по-другому ни один уважающий себя разведчик не может и не имеет права! Слишком велика ответственность за все, что он делает, слишком дорого обходятся государству, в разведке которого он работает, каждый его промах, каждая ошибка, каждый провал!

Потому-то государство и обязывает разведчика действовать в жестких рамках оперативной дисциплины, оставляя мало места для импровизации и всяких там вольностей, за которые порой приходится платить слишком большую плату.

Я и раньше не рассчитывал, что Центр быстро рассмотрит предложенный нами план вербовки «Рокки» и примет его без какой-либо коррекции. И причиной такой задержки был не столько рутинный бюрократизм, присущий любой государственной структуре, сколько сложившаяся годами и оплаченная слезами и кровью процедура тщательной переработки всех вопросов, связанных с вербовкой иностранного гражданина, будь то гражданин самой развитой или самой недоразвитой страны.

Теперь же, когда, вслед за резидентурой ГРУ, в нашей резидентуре тоже произошел провал, и контрразведка только и искала повода расширить проделанную ею брешь в системе нашей безопасности и прихватить нас еще на каком-нибудь остром мероприятии, ни о какой вербовке, тем более сотрудника этой самой контрразведки, не могло быть и речи. Надо было на время затаиться и терпеливо ждать, пока маятник удачи не качнется в противоположную сторону и обстоятельства не позволят нам нанести ответный удар.

Однако никакие привходящие обстоятельства не могли остановить биение неугомонного разведывательного пульса, а потому жизнь резидентуры продолжала идти своим чередом.

Уже через несколько дней Базиленко вновь встретился с «Артуром» и выяснил все детали происшествия с Лавреновым.

К нашему большому огорчению оказалось, что «серпантин» – чрезвычайно удобное и потому излюбленное место для посадки агента в автомашину – стало не только уязвимым, но и опасным. Дело в том, что дорога, извилистой лентой спускавшаяся с плато, на котором располагалась центральная часть столицы, к океану и потому получившая такое название, не просматривалась только в том случае, если слежка велась из автомашины: поворот скрывал от наблюдателя то, что происходило на следующем витке. Чтобы контролировать действия идущей впереди автомашины, необходимо было следовать за ней почти вплотную, обнаруживая таким образам свое присутствие и побуждая разведчика отказываться от подсадки агента.

Однако возможности наблюдателей коренным образом изменились, когда специальная бригада «Флеш» стала использовать мотоциклы. Это позволило ей опережать автомашину по пешеходной лестнице, пересекавшей «серпантин» сверху донизу и значительно сокращавшей расстояния между витками.

Так и случилось в тот злополучный вечер: мотоцикл в отличие от автомашины не стал преследовать Лавренова, а поехал наперерез прямо по пешеходной лестнице, и, первым выскочив на набережную, засек, как Лавренов остановился, и в его машину сел какой-то человек. Дальнейшее было, как говорится, делом техники, и специальная бригада вцепилась в Лавренова мертвой хваткой.

Меня нисколько не удивило, что даже после этого Лавренов не заметил наблюдения. Делать три дела одновременно: вести машину, беседовать с агентом и выявлять наблюдение не так-то просто! И если уж он не сумел обнаружить слежку, пока ехал один, да к тому же по удобным для этого местам, то теперь, на улицах с довольно интенсивным движением, сделать это было намного сложнее.

Не знаю уж, кто именно – то ли Лавренов, то ли «Дож» – но кто-то из них определенно родился под счастливой звездой! Скорее всего, конечно, «Дож», поскольку он был мусульманин, а счастливая звезда зажглась как раз над мечетью, и здесь явно не обошлось без покровительства Аллаха, хотя мне не доводилось слышать, чтобы Аллах покровительствовал своим подданным, сотрудничающим с иностранными разведками, а тем более с разведками «неверных»!

Как бы то ни было, но именно возле мечети, где верные слуги Аллаха в своем религиозном рвении заполнили проезжую часть улицы, следовавшая за Лавреновым автомашина наружного наблюдения под номером 32–16 потеряла несколько драгоценных секунд, пока отъезжала назад, чтобы позволить ему развернуться. Этого короткого промедления оказалось достаточно, чтобы ничего не подозревавший «Дож» успел раствориться в толпе!

Его поиски ни к чему не привели, потому что искать человека в темноте среди молящихся мусульман, к тому же похожих один на другого, все равно, что трутня в пчелином улье – не только бесполезно, но и не безопасно!

Так «Дож», сам того не ведая, сумел оторваться от слежки и спасти себе жизнь!

Как сообщил «Артур» все на той же встрече, специальная бригада «Флеш» не оставила все же надежды разыскать пассажира Лавренова, но эта надежда подогревалась скорее желанием хоть как-то исправить допущенную оплошность, чем какими-то реальными зацепками.

Мы разделяли мнение «Артура», потому что никаких особых примет, если судить по внешности «Дожа», у нашего агента не было, ни его адреса, ни места работы контрразведка не знала, а потому вся эта затея была столь же бесперспективна, как и его поиск возле мечети.

Все, чего удалось достичь контрразведке в итоге этого происшествия, это получить новые доказательства принадлежности Лавренова к разведке. Нам и раньше от того же «Артура» было известно, что Лавренов находится под подозрением. Однако теперь, когда контрразведка проанализировала его маршрут после того, как «Дож» сел в автомашину, эти подозрения переросли в уверенность: от «серпантина» до мечети Лавренов ехал не кратчайшим путем, что могло бы свидетельствовать в пользу того, что «Дож» был всего-навсего его случайным попутчиком, спешившим на вечернюю молитву, а проделал довольно замысловатый маршрут. Это обстоятельство не оставляло сомнений в том, что их совместная поездка носила сугубо деловой характер, а деловые поездки вечером бывают только у разведчиков и агентов!

«Артур» не участвовал в слежке за Лавреновым. Все, о чем он сообщил Базиленко, он узнал на том самом оперативном совещании, которое Франсуа Сервэн назначил на вторую половину дня.

Судя по информации «Артура», даже если бы это совещание состоялось в восемь или девять часов утра, его итог был бы для контрразведки столь же неутешительным, а для нас не имел бы иных последствий.

И все же мы нисколько не сожалели о том, что так оперативно приняли необходимые меры. Все было сделано правильно: и то, что сумели возвратить «Дожу» секретные документы, и то, что «законсервировали» его, и тем более то, что освободили от работы с ним и другими агентами Лавренова!

Кто мог знать тогда, в это суматошное утро, что все обойдется «малой кровью»? Подобно тому, как в спорте везет сильным, так и в разведке везет предусмотрительным и осторожным.

Центр полностью одобрил предпринятые нами меры по локализации провала, хотя в отдельной шифртелеграмме с пометкой «лично» в мой адрес было высказано несколько довольно резких упреков. Я воспринял их философски и не пытался оправдаться или тем более их оспаривать, по личному опыту зная, что резиденту в подобных случаях следует неукоснительно руководствоваться двумя незыблемыми правилами. Первое из них гласит: «Центр всегда прав!», второе: «Если Центр не прав, руководствуйся правилом первым!»

Моя тайная надежда на то, что Центр не согласится с предложением передать «Люси» на связь Выжулу, не оправдалась. Более того, Центр потребовал сделать это как можно скорее, потому что все остальные мероприятия можно было проводить без особой спешки, но «Люси» ждать не могла: на ее «почтовый ящик» каждый день могла поступить корреспонденция от какого-нибудь нелегала, требующая принятия срочных решений.

Передача прошла без особых осложнений, если не считать высказанное «Люси» недоумение по поводу столь неожиданной замены ее куратора. Впрочем, «Люси» отличалась большой ответственностью и дисциплиной, давно привыкла к превратностям своей судьбы, а потому восприняла внезапное появление Выжула, как фатальную неизбежность, и отнеслась к нему не то чтобы по-матерински, но тем не менее с присущей ей теплотой и отзывчивостью.

В первой же полученной от нее записке содержалась информация относительно Франсуа Сервэна. В частности, «Люси» сообщила, что известие о внезапной кончине отца потрясло французского советника. По ее словам, с похорон он вернулся «постаревшим на десять лет» и в кругу друзей рассказывал, что отец не успел даже написать ему предсмертное письмо или хотя бы передать какие-то наставления через своего адвоката, хотя им «о многом надо было поговорить».

Теперь нам предстояло разгадать этот ребус и определить, в чем заключалось это «многое» и какую тайну унес в могилу его отец.

Уже упоминавшийся мной в начале повествования бывший английский разведчик Дэвид Корнуэлл, известный в миру под именем Джона Ле Карре, в одном из своих романов заметил, что разведка – это прежде всего ожидание.

Мой скромный профессиональный опыт дает мне право согласиться с ним, но попутно добавить, что внешняя контрразведка, то есть контрразведка в разведке – это двойное ожидание. Дело-то приходится иметь преимущественно с коллегами по профессии, а это, согласитесь, все же работа более высокого уровня, чем общение с другими категориями иностранцев.

Естественно, любое ожидание тоже должно иметь разумные пределы, иначе вся оперативная работа будет заключаться в том, кто кого переждет! Ну и, само собой разумеется, ожидание не должно быть пассивным.

Вот и в ожидании санкции Центра я внутренне готовился к скорой встрече с «Рокки». Как только у меня выпадала не слишком отягощенная другими заботами минутка, я снова и снова начинал проигрывать в уме предстоящую беседу, предлагая за моего оппонента самые невероятные возражения и тут же находя им соответствующие контраргументы.

В итоге этой умственной деятельности я перебрал столько всевозможных вариантов, столько раз прокрутил всю вербовочную беседу во всех направлениях, что у меня в конце концов возникло ощущение, будто «Рокки» уже успешно завербован.

Так я понял, что окончательно созрел для того, чтобы встретиться с ним и обратить его в нашу веру.

И надо же такому случиться: как только я созрел, так из Центра поступила шифртелеграмма с принципиальным согласием на вербовку «Рокки». Правда, вместе с принципиальным согласием в шифртелеграмме была оговорка, что наиболее благоприятный момент для вербовки мне следует определить самостоятельно с учетом конкретной оперативной обстановки в стране.

Перекладывая на меня ответственность за принятие этого решения, Центр, как мне казалось, поступил достаточно благоразумно, поскольку было бы очевидной нелепостью, находясь в Москве, за семь тысяч километров от места событий, решать, когда именно наступит этот самый благоприятный момент.

Что касается оперативной обстановки, то нельзя сказать, чтобы за эти несколько недель в ней произошли какие-то изменения как в худшую, так и в лучшую сторону. Внешне все выглядело по-прежнему, и все же интуитивно я чувствовал, что лучше пока воздержаться от встречи с «Рокки» и еще немного подождать. На чем основывалось это чувство, я точно сказать не мог – на то она и интуиция, чтобы аналитический процесс проходил на уровне подсознания, а решение не оформлялось в виде каких-то конкретных слов или символов.

И вот, прислушавшись к этому внутреннему голосу, я принял к сведению санкцию Центра и поручил Базиленко через Косарева фиксировать каждое появление «Рокки» в советском культурном центре, но не пытаться вступать с ним в какие-то разговоры. По крайней мере, по своей инициативе.

В таком «дежурном режиме» прошло еще три недели, в течение которых я был похож на прыгуна, приготовившегося к решающей попытке и выжидавшего, пока утихнет встречный ветер, который может повлиять на разбег и снизить результат. Или на снайпера, замаскировавшегося на «ничьей земле» и внимательно наблюдавшего в оптический прицел за передним краем противника, чтобы подстрелить какого-нибудь зазевавшегося солдатика.

А моя жертва тем временем вела себя так, как и полагается человеку, не подозревавшему, что на него объявлена охота: «Рокки» регулярно посещал СКЦ и ничего необычного в его поведении не отмечалось. Казалось, ничего не могло помешать мне сделать прицельный выстрел.

И все же я выжидал. И наконец дождался!

Это было так, словно солнце слепило прямо в глаза снайперу, мешая ему видеть цель и заставляя воздерживаться от выстрела, чтобы преждевременно не раскрыть свое пребывание на «ничьей земле», а потом внезапно каким-то чудом переместилось ему за спину и четко высветило все, что происходило в стане врага.

Этим солнцем оказался телефонный разговор, произошедший глубокой ночью между Франсуа Сервэном и его непосредственным начальником – дивизионным комиссаром Ферданом – и зафиксированный аппаратурой в квартире Колповского.

Фердан разбудил своего подчиненного и сказал:

– Мне только что звонил Фоккар. Он весьма обеспокоен реальной перспективой победы социалистов на президентских выборах!

Всем, кому волею судьбы приходилось заниматься африканскими проблемами, хорошо известен Фоккар – один из наиболее реакционных политических деятелей Франции той поры. Он отвечал в правительстве за африканскую политику и в течение многих лет был весьма близок сначала к Шарлю де Голлю, а затем ко всем его преемникам на посту президента.

– И он разбудил вас, чтобы поделиться своим беспокойством?! – с явным раздражением спросил Сервэн.

– А разве вас не волнует такая перспектива? – Удивился Фердан. – Что, если социалистам придет в голову пересмотреть африканскую политику и отправить всех нас по домам?

Прослушав это место в записи разговора, я улыбнулся: оказывается, не только советские граждане цепляются за пребывание в загранкомандировке!

Впрочем, французам действительно было, за что цепляться: они не только зарабатывали в Африке значительно больше, чем во Франции, но и имели большие льготы при уплате налогов, а это было не менее важно, чем размер их африканского жалованья.

– Что будет, то будет, – философски заметил Сервэн. – Я думаю, нам и во Франции хватит работы… Так чего хотел от вас Фоккар?

– Он попросил провести какую-нибудь акцию, которая отвлекла бы общественность от выборов и уменьшила влияние социалистов.

– Я предпочел бы не участвовать в политических интригах, – довольно резко ответил Сервэн. – Я контрразведчик, а не марионетка в предвыборной борьбе!

– Причем здесь интриги! – воскликнул Фердан, который, в отличие от Сервэна, видимо, не отличался особой щепетильностью, когда дело касалось карьеры. – Просто мы могли бы, используя нашего майора, поймать советских за руку, а потом хорошенько раздуть этот скандал!

Не составляло большого труда догадаться, что «нашим майором» являлся тот самый Ндоу, на знакомстве с которым едва не сгорел резидент ГРУ Гаманец.

– Из этого вряд ли что выйдет, – пробурчал Сервэн, которого все больше тяготил этот ночной разговор. – Я уже докладывал вам, что советские утратили к майору практический интерес и не идут на дальнейшее развитие контакта.

– А вам удалось разобраться, почему это произошло?

– Я пришел к выводу, что майор проявил неосторожность и каким-то образом засветил свою связь с нами.

– Надо все же инициировать майора и постараться вовлечь советских в компрометирующую их ситуацию, – продолжал настаивать Фердан. – Мы не можем игнорировать просьбу Фоккара!

– О комиссар! – сбросив остатки сна, официальным тоном сказал Сервэн. – Я не считаю для себя возможным заниматься организацией провокаций только для того, чтобы помешать приходу к власти социалистов! И к тому же я не вижу, какая связь может быть между этими явлениями!

В трубке послышалось недовольное сопение Фердана.

– Мне очень жаль, что вы отказались выполнить просьбу Фоккара. Поверьте мне, он не из тех, кто прощает такие отказы, – наконец, произнес он и разъединился.

Из этого двухминутного разговора вытекало сразу четыре вывода.

Во-первых, я с некоторым удовлетворением отметил, что Сервэн придерживается строгих профессиональных принципов и не увлекается проведением мероприятий сомнительного свойства.

Во-вторых, окончательно стало ясно, что, предупреждая нас об опасности, связанной с разработкой Ндоу, «Рокки» действовал из своих личных побуждений, а не по указанию своего руководства или французских советников.

В-третьих, можно было с достаточной уверенностью полагать, что Сервэн не догадывается о том, что именно благодаря «Рокки» Гаманец утратил «практический интерес к Ндоу», а относит это исключительно на счет проявленной самим майором неосторожности при общении с советским дипломатом.

И в-четвертых, было очевидно, что Сервэн испортил отношения с влиятельным Фоккаром, но это уже были их проблемы и к предстоящей вербовке «Рокки» они не имели никакого отношения. А потому теперь было самое время реализовать наш замысел…

По случайному совпадению ближайшим мероприятием в СКЦ был просмотр кинофильма «Укрощение огня». Название фильма в какой-то мере ассоциировалось с тем, что мне предстояло сделать, и я счел это за доброе предзнаменование.

Четкость, с которой были осуществлены все подготовительные мероприятия, подтвердила, что это предзнаменование действительно было добрым: своевременное появление «Рокки» в СКЦ, звонок Косарева в посольство, условная фраза – и через десять минут я уже входил в фойе, где примерно три десятка гостей с интересом разглядывали очередную фотоэкспозицию о жизни советских людей и их выдающихся успехах в строительстве светлого будущего.

Я остановился у открытой двери в библиотеку и стал с индифферентным видом разглядывать гостей. Через какое-то время «Рокки» отвлекся от созерцания «Фотохроники ТАСС» и посмотрел в мою сторону.

Перехватив его взгляд, я подобно тому, как он когда-то жестом просигналил о своем желании вступить со мной в контакт, сделал ему знак, означавший, что я жду его в библиотеке для интимной беседы.

Как и я когда-то, «Рокки» внешне никак не отреагировал на мой знак. Но как только все посетители перешли из фойе в кинозал, «Рокки» направился в библиотеку. Когда за ним захлопнулся предусмотрительно снятый с предохранителя французский замок, я указал «Рокки» на кресло, сам сел напротив, внимательно посмотрел ему в глаза и спросил:

– Вас не удивляет мое желание побеседовать с вами?

– Нет, не удивляет, – улыбнулся «Рокки» и ответил мне столь же внимательным взглядом, в котором я не увидел ни робости, ни подобострастия, ни того зловещего огонька, с которым вступают в подобные беседы люди, готовые к решительному отпору или, что гораздо хуже, на подлость. Его ответ прибавил мне уверенности.

– Прежде всего я хотел бы выразить самые искренние соболезнования в связи с гибелью вашего брата, – сказал я и заметил, как глаза «Рокки» подернулись влажной пленкой. Он тяжело вздохнул и опустил глаза. – Это правда, что его жена бросила детей и уехала?

Задавая этот вопрос, я стремился убедиться в достоверности информации «Артура», на которой строилась вся дальнейшая беседа, а заодно показать «Рокки», что я неплохо осведомлен о некоторых деталях его бытия.

– Откуда вам об этом известно? – удивился «Рокки», и я понял, что «Артур» и на этот раз нас не подвел.

– Работа у меня такая, – отделался я банальной фразой.

– Да, это правда, – с горечью сказал «Рокки». – Жена моего брата оказалась настоящей дрянью. Она даже не пришла в госпиталь за одеждой и не была на его похоронах.

Не отдать последний долг умершему по моральным нормам всех народов мира считается безнравственным поступком. Но у каждого народа есть и свои обычаи. И вот один из таких местных обычаев требовал, чтобы одежда покойного хранилась в семье, как самая дорогая реликвия. А потому поступок жены «Рока» расценивался как самый тяжкий грех.

– А у вас осталось что-нибудь из одежды брата? – спросил я, хотя не сомневался, что «Рокки» свято чтит его память.

– Конечно, – тихо ответил «Рокки», задрал рукав сорочки и погладил кожаный мешочек, с помощью тонкого кожаного ремешка привязанный к предплечью. – Я всегда ношу с собой лоскут униформы, которая была на нем, когда его ранили.

Я дотронулся до кожаного мешочка и спросил:

– А вы не могли бы и мне дать что-нибудь, что напоминало бы о вашем брате?

– Вам? – от удивления «Рокки» даже привстал. – А вам-то зачем?

– Затем, что мы с вашим братом были очень большими друзьями, – как можно проникновеннее сказал я и, не давая «Рокки» опомниться, добавил: – А еще я хотел бы найти возможность, чтобы регулярно, – я сделал особый упор на этом слове, – оказывать его детям финансовую помощь.

Я приготовился выслушать многочисленные вопросы «Рокки» и дать на них заранее подготовленные ответы, которые должны были убедить его в правдивости каждого моего слова и обоснованности моих намерений. Но вместо того, чтобы потребовать от меня каких-то разъяснений или доказательств, «Рокки» внезапно затрясся в беззвучных рыданиях.

Я ожидал от него, чего угодно: недоверия, возмущения, угроз, но только не этого! Все произошло так неожиданно, что на какое-то время я растерялся, не зная, как себя вести в этой ситуации и как реагировать на его слезы.

Он плакал и нисколько не стыдился этого. В какой-то момент мне даже показалось, что еще мгновение, и он бросится мне на грудь, ища утешения своему горю.

– Спасибо вам, – продолжая всхлипывать, произнес «Рокки» и кулаком вытер глаза. – Теперь мне стал понятен истинный смысл того, что говорил мне брат перед смертью…

Меня так и подмывало спросить, что именно говорил ему «Рок» в свой последний час. Но я тут же подавил в себе это желание, поскольку любой уточняющий вопрос, как и моя неосведомленность о самом этом разговоре могли в одночасье загубить всю придуманную нами легенду. Более того, и в дальнейшем, в процессе негласной работы с «Рокки», ни я, ни мои коллеги никогда не касались этой темы, а потому до сих пор так и неизвестно, что произошло между братьями и по каким неведомым причинам все, сказанное «Роком» в предсмертных мучениях, оказалось созвучно нашему с «Рокки» разговору.

– Это была его идея, – на всякий случай сказал я. – Мне нужен был канал, чтобы в случае его смерти помогать семье. Естественно, я рассчитывал на его жену. Но женщина есть женщина, и потому ваш брат больше полагался на вас. Как видите, он оказался прав!

– Вы навещали брата в госпитале? – спросил «Рокки».

– Да, несколько раз, – сказал я, зная, что «Рокки» лежал в отдельной палате, а потому невозможно опровергнуть мои слова. И все же на всякий случай я добавил: – Я приходил к нему глубокой ночью.

«Рокки» приложил правую руку к сердцу и решительно заявил:

– Я готов заменить брата и продолжить сотрудничество с вами!

Планируя этот разговор, я, конечно, рассчитывал, что «Рокки» в конце концов примет подобное решение. В этом и состоял главный смысл нашей встречи. Но, честно говоря, я не предполагал, что все произойдет так быстро и притом без особых усилий с моей стороны. А потому решил не форсировать событий и твердо придерживался отработанной легенды.

– Поймите, я не для того встретился с вами, чтобы предлагать вам сотрудничество, – как можно мягче сказал я. – Вы нужны мне только как надежный канал для оказания помощи вашим племянникам.

– Я все понимаю и очень признателен вам за помощь, – еще раз прижав правую руку к сердцу, сказал «Рокки». – Но я хочу быть вам полезным в такой же мере, как мой брат!

– Ну хорошо, – чтобы не затягивать беседу, пошел я на уступку, – со временем мы обсудим эту проблему. А пока вам придется выполнять роль опекуна и ежемесячно получать от меня деньги на их воспитание. Наш долг – сделать так, чтобы дети нашего агента ни в чем не нуждались.

Я вполне сознательно употребил слово «агент», чтобы у «Рокки» не оставалось никаких иллюзий по поводу того, как строились наши отношения с его братом и что я имел в виду, когда назвал его своим другом. Однако, «Рокки» никак не прореагировал на то, что я назвал его брата агентом. Это означало, что он сразу все правильно понял и отныне мы можем все вещи называть своими подлинными именами.

– Когда и где мы встретимся? – спросил «Рокки».

Будь этот вопрос задан другим человеком и в другой обстановке, я наверняка заподозрил бы собеседника в каких-то недобрых намерениях и вряд ли стал на него отвечать. Но сейчас, глядя в еще непросохшие глаза «Рокки», смотревшего на меня, как верный пес смотрит на своего любимого хозяина, я просто не мог ни в чем его подозревать…