Текст книги "Агентурная сеть"

Автор книги: Игорь Прелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

Это значительно облегчало Лавренову контакт с «Люси», поскольку принадлежавший ей книжный магазин являлся в действительности нашим «почтовым ящиком», на который поступала корреспонденция от разведчиков-нелегалов, работавших не только в Африке, но и на других континентах. Что касается получения всевозможной информации, то мы редко прибегали к услугам «Люси», поскольку, занимаясь книготорговлей, непосредственного доступа к интересующим нас сведениям она не имела, и мы использовали ее только в качестве своеобразного «справочного бюро», когда требовалось собрать кое-какие сведения по французской колонии, где она, естественно, располагала весьма обширными связями.

Надо сказать, что в свое время, когда «Люси» вместе с мужем проживала в Париже и работала в штаб-квартире НАТО, они составляли великолепную агентурную пару и сделали очень много полезного для советской разведки. Но потом муж умер, штаб-квартиру перевели в Брюссель, и «Люси» решила перебраться в Африку, поскольку когда-то здесь родилась и провела юные годы.

Так она стала владелицей «почтового ящика» и в этом качестве продолжала приносить громадную пользу. И вот теперь по заданию Лавренова «Люси» через своих знакомых французов быстренько выяснила, что Сервэну сорок четыре года, родился он в Париже в семье армейского унтер-офицера и у него было довольно беспокойное детство: в 1940 году он вместе с матерью находился в гостях у родственников в Алжире, но началась война с Германией, и мать оставила малыша, а сама возвратилась в Париж, куда вскоре после его оккупации вернулся ее муж, успевший к тому времени побывать в немецком плену и сбежавший из лагеря военнопленных.

В Париже супруги Сервэн вступили в движение Сопротивления, однако вскоре их подпольная группа была раскрыта гестапо. Отец Сервэна сумел избежать ареста, был переброшен в один из отрядов «маки», где и продолжал сражаться с фашистами, пока не был тяжело ранен.

Матери Сервэна не повезло. Она долго скрывалась от гестапо, но в конце концов ее выследили, арестовали и отправили в концлагерь, где она и погибла.

«Люси» сообщила, что, по словам, самого Сервэна, его отец очень гордится своим участием в Сопротивлении, но не любит, вспоминать эти трагические страницы из истории их семьи и не слишком охотно делится своими воспоминаниями.

После окончания второй мировой войны Франсуа некоторое время жил с отцом в Алжире, где тот продолжал лечение, затем они переехали в Тулон, и там неподалеку от военно-морской базы отец открыл небольшое кафе под названием «Маркиз». Название это он выбрал в память о своем участии в Сопротивлении, потому что это была его подпольная кличка.

Это название, как и боевое прошлое хозяина, в немалой степени способствовали популярности кафе среди военных моряков и гражданского персонала базы.

После окончания колледжа Франсуа Сервэн был призван в армию, военную службу проходил во французском экспедиционном корпусе в Алжире. Отец хотел, чтобы сын продолжил военную карьеру, но Сервэн после демобилизации поступил в Центральную школу полиции и, закончив ее с отличием, был направлен на работу в ДСТ.

В Африку Сервэн поехал ради карьеры и по материальным соображениям: хотя ему очень неплохо жилось и служилось во Франции, но все же в Африке и жалованье значительно выше, и по службе продвинуться легче, а это тоже имело немаловажное значение.

«Люси», которой, видимо, изрядно надоело заниматься книготорговлей и ужасно хотелось вновь приобщиться к живому делу, пошла дальше того задания, которое поставил перед ней Лавренов, проявила, так сказать, разумную инициативу и сумела познакомиться с женой Сервэна, которая оказалась не только любительницей изящной словесности, но и весьма общительной женщиной. От нее «Люси» узнала, что успешной карьере Сервэна в ДСТ помогло и то, что ее отец был крупным чиновником МВД, а в свое время входил в близкое окружение генерала де Голля. У них двое детей: сын учится в престижном военном училище Сен-Сир, а дочь – в Национальной административной школе.

Около полугода назад она приезжала на каникулы к родителям вместе со своим женихом – личным секретарем влиятельного политического деятеля Франции.

Естественно, супруги Сервэн имели все основания гордиться своими детьми и возлагать на них большие надежды.

Мадам Сервэн рассказала «Люси» и о том, что, когда ее будущий муж был еще курсантом полицейской школы, его отец вторично женился, но этот брак оказался неудачным, и через несколько лет он развелся. Теперь он живет один, отдавая все свои силы и время кафе «Маркиз». Он внимательно следит за карьерой сына, но к его работе в ДСТ относится не слишком одобрительно. Тем не менее между отцом и сыном всегда сохраняются очень теплые, сердечные отношения, хотя теперь, когда сын работает в Африке, они стали встречаться гораздо реже.

Это уже было кое-что, хотя я еще не имел никакого представления, как эти сведения могут быть использованы. Однако, в любом случае, знать своего противника всегда полезно. А Сервэн, я чувствовал это, был нашим самым серьезным противником, потому что именно он был советником «русского отдела» контрразведки и от его совета зависело, когда, что и как этот отдел будет осуществлять против советского посольства.

А еще через несколько недель заведующий курсами русского языка при советском культурном центре Косарев сообщил Базиленко, с которым его связывали прочные деловые отношения, что на кинопросмотрах, тематических вечерах и других мероприятиях стал регулярно появляться какой-то молодой африканец по имени Сайфулай, весьма прилично говорящий по-русски. Имя этого африканца, как и его приметы, не оставляли никаких сомнений, что новым посетителем СКЦ стал сотрудник контрразведки лейтенант Сайфулай Диоп.

11

Но это было уже в новом году.

А за одиннадцать дней до Нового года все советские разведчики, а вместе с ними их коллеги в других странах, а также значительная часть советской и небольшая, но наиболее сознательная часть мировой общественности отмечали круглую дату – шестидесятилетие внешней разведки.

О том, что эта славная годовщина не оставила равнодушными наших коллег из дружественных и недружественных спецслужб, я мог судить по тем многочисленным поздравлениям, которые поступили в адрес Первого главного управления от родственных организаций из других стран, о чем сообщалось в телеграмме Центра, а также по одному сугубо частному поздравлению, последовавшему мне лично от резидента ЦРУ Гэри Копленда.

Двадцатого декабря я вернулся домой около десяти часов вечера. Едва я вставил ключ в замочную скважину, как открылась дверь соседней квартиры и проживавшая там француженка средних лет, муж которой служил в Западно-Африканском банке, сообщила, что в мое отсутствие приходил какой-то весьма любезный господин и, не застав меня дома, оставил у нее кое-какие сувениры с просьбой передать мне, как только я появлюсь.

С этими словами она скрылась в своей квартире и через минуту вынесла букет роз и пластиковую сумку.

Поблагодарив француженку за любезную услугу, я закрыл за собой дверь, заглянул в сумку и обнаружил в ней коробку с виски «Чивас регал» и продолговатый почтовый конверт. Вскрыв конверт, я извлек оттуда визитную карточку первого секретаря посольства США Гэри Копленда и короткую записку, в которой он извещал, что хотел лично поздравить меня с профессиональным праздником, однако, к большому сожалению, вынужден прибегнуть к посредничеству моей соседки.

Поместив розы в вазу и поставив коробку с виски в бар, я сел в кресло, еще раз прочитал записку и задумался.

В том, что Копленд знал о моей принадлежности к разведке, не было ничего неожиданного: он наверняка получил подробную ориентировку из Лэнгли обо мне и моих прошлогодних контактах с его коллегой Ричардом Палмером, а заодно и рекомендации относительно того, как строить со мной отношения и какие мероприятия проводить, чтобы затруднить мне работу и держать в постоянном напряжении.

Все это мы предвидели и перед моим выездом в командировку детально обсудили в Москве, что и как я должен делать, чтобы отбить у американцев охоту к провокациям и противостоять возможным посягательствам на мою безопасность. Да и какие посягательства могли сравниться с тем, что уже произошло в натовской стране? После этого никакие угрозы, никакой шантаж не могли уже напугать меня или вывести из равновесия! К тому же я тоже знал, кто такой Гэри Копленд, и он в свою очередь знал, что я это знаю, так что мы оба находились в одинаковых условиях и никто из нас не питал особых иллюзий по поводу завоевания каких-то частных преимуществ. Мы находились не в США и не в СССР, а в Африке, так сказать, на нейтральной территории, и теперь все зависело только от того, у кого из нас окажутся крепче нервы и найдутся более веские аргументы в противоборстве, которое во всех уголках земного шара идет между советской и американской разведками и которое является основным содержанием работы как резидентур КГБ, так и резидентур ЦРУ, где бы они ни находились.

Поэтому сейчас меня гораздо больше занимали другие вопросы, почему Копленд решил вдруг нанести мне визит именно в этот день и столь откровенно продемонстрировать свою осведомленность? На что он рассчитывал? На то, что я буду отмечать этот праздник и соберу в своей квартире всех сотрудников резидентуры и тех, кто нам помогает? Или хотел оказать на меня психологическое давление и дать понять, что в этой стране нам не на что рассчитывать, потому что его позиции гораздо прочнее, чем наши?

Но для того, чтобы одним махом выявить личный состав резидентуры, собравшейся, как он полагал, у меня на квартире, совсем не обязательно было наносить мне такой визит. Достаточно было организовать наблюдение за моим домом и переписать номера автомашин тех, кто приедет ко мне, чтобы отпраздновать юбилей!

Допустим, он все же решил это сделать сам. Однако, убедившись, что никакой гулянки в моей квартире нет, и даже не застав меня дома, он должен был просто уйти и не афишировать свой приход. Зачем ему было зря светиться?

Но он почему-то не ушел! Напротив, он засвидетельствовал свой визит!

Значит, это все же попытка деморализовать меня, показать, что ЦРУ все известно, что и я, и возглавляемая мной резидентура находимся «под колпаком» у всемогущей американской разведки и нам лучше не рыпаться. Значит, и розы выбраны не случайно: дело не только в цветах, но и в шипах!

Что касается виски, то тут не было никакого подвоха. Гэри даже не стал жмотничать и подарил не какую-то там «Белую лошадь» или «Длинного Джона», и даже не «Джонни Уолкера», а двенадцатилетней выдержки янтарный напиток, который весьма уважал Фидель Кастро и некоторые другие наши самые верные союзники по социалистическому лагерю.

Придя к выводу, что Копленд явно хотел омрачить наш праздник (не мог же я в самом деле предположить, что с его стороны это была чистая импровизация или тем более хулиганство!), я затаил на него обиду и решил при первом же удобном случае обязательно с ним расквитаться…

И все-таки в одном Копленд был прав: мы действительно отметили шестидесятилетие внешней разведки, только, конечно, не у меня дома (такую глупость может себе позволить полный идиот!), а в посольстве, и не двадцатого декабря, а накануне. И отметили таким образом, что даже в посольстве мало кто догадался, какое мероприятие проводилось в этот день в помещении резидентуры.

Еще за несколько дней я предупредил посла, чтобы он не назначал никаких мероприятий на это утро.

Посол был растроган моим приглашением, потому что это было проявлением абсолютного доверия к нему и готовности впредь и навсегда сотрудничать с ним самым тесным образом. Он был растроган вдвойне, потому что (он сам мне это сказал) до этого его никогда и никто, в том числе и Игорь Матвеев, не приглашал на подобные мероприятия. Он только поинтересовался, кого еще я собираюсь пригласить.

Когда я объяснил, что на такие торжества разрешается приглашать только посла и секретаря парткома (профкома), естественно, если он этого заслуживает, и спросил его совета, стоит ли приглашать Дэ-Пэ-Дэ, Гладышев понимающе посмотрел на меня и улыбнулся.

– Раз вы меня об этом спрашиваете, значит, вам не хочется приглашать Драгина?

– Не хочется, – честно ответил я.

– Ну что ж – вы хозяин, и это ваше право, – дипломатично ответил Гладышев, и в его словах я уловил явное совпадение наших взглядов на секретаря парткома и его место в коллективе посольства.

За десять минут до назначенного времени я позвонил послу и напомнил, что собираюсь за ним зайти. Гладышев подтвердил свою готовность, и ровно в десять я проводил его в резидентуру.

Вверенный мне личный состав встретил посла стоя. Гладышев окинул оценивающим взглядом рабочую комнату и застыл в изумлении, едва не открыв рот. А изумил его не накрытый женой Ноздрина стол, хотя на нем были художественно расставлены приготовленные Асмик Хачикян, пользовавшейся заслуженной славой великолепного кулинара, и другими женами блюда, от одного запаха и внешнего вида которых можно было захлебнуться слюнками (посол за свою карьеру видел и не такое!), а совсем иное.

Дело в том, что Колповский заблаговременно извлек из шкафов и всевозможных футляров, расставил на полках и включил всю свою многоцелевую аппаратуру. И вот теперь она вращала антеннами, светилась экранами и шкалами, мигала разноцветными огоньками сканеров, попискивала, потрескивала, пощелкивала и вообще всячески демонстрировала свои непонятные и оттого еще более впечатляющие возможности в борьбе с происками вражеских спецслужб.

Но это был только первый акт хорошо отрежиссированного спектакля! Во втором акте я зачитал поступившие из Центра поздравления от руководства ведомства и разведки, в которых делались ссылки на поздравления и добрые пожелания Центрального Комитета, Совета Министров и Президиума Верховного Совета, а затем огласил несколько приказов по личному составу: Хачикяну было присвоено очередное воинское звание «подполковник», Колповскому – «капитан», кроме этого Хачикян получил благодарность председателя КГБ, а Лавренов и Базиленко – благодарности начальника разведки за самоотверженную работу в условиях кризисной ситуации.

В конце я скромно сообщил собравшимся, что меня наградили медалью «За безупречную службу» 1-й степени. Этой медалью награждались сотрудники, прослужившие верой и правдой двадцать лет, не считая льготной выслуги, начисляемой за годы пребывания за границей, в зоне военных действий или в иностранной тюрьме.

Вся моя льготная выслуга была начислена только за загранработу, находиться в зоне военных действий, во всяком случае официально, мне не доводилось, в иностранных тюрьмах я пока, к счастью, тоже не сидел, но это все, как говорится, могло меня ожидать в будущем, хотя мне вполне хватало экзотики и всевозможных впечатлений без военных действий и иностранных тюрем, и потому я был рад этой скромной награде.

И, наконец, начался третий акт: Колповский достал из морозилки бутылку «Посольской» (все сотрудники резидентуры предпочитали виски, но посол любил именно эту водку, и мы пошли ему навстречу), поставил ее на стол, и она в считанные секунды покрылась толстой ледяной «шубой». В защищенном от возможного технического проникновения помещении резидентуры не было окон, с вентиляцией тоже было не очень, и в этом небольшом замкнутом пространстве влажность была еще выше, чем в находившейся за его пределами тропической стране.

Потрясенный нашей технической оснащенностью и заботой партии и правительства о бойцах «невидимого фронта», продемонстрированными в первых двух актах нашего спектакля, Гладышев встал и по праву старшего по должности произнес довольно пространный тост (послы не умеют говорить кратко!), в котором отдал должное как внешней разведке в целом, так и ее сотрудникам, с которыми ему плечом к плечу посчастливилось работать под одной крышей (при этом он, конечно, имел в виду настоящую крышу посольства, а не «крышу» в нашем, профессиональном понимании, поскольку она у нас была разная). Он особо отметил подлинно конструктивный и творческий дух, четкое взаимодействие и взаимопомощь, которые характеризуют работу посольства и резидентуры в интересах нашей великой Родины. А еще он подчеркнул, что ему очень приятно, что наша служба представлена такими мужественными, энергичными и интеллигентными сотрудниками…

С тем, что в резидентуре подобрались мужественные и энергичные люди, я еще мог согласиться, хотя на этот счет у меня были кое-какие собственные соображения. А вот что касалось нашей интеллигентности, то этот вопрос всегда казался мне весьма спорным: все зависело от того, кто и какой смысл вкладывает в понятие интеллигентности. Если иметь в виду образованность, то тут все было в полном порядке, потому что каждый из нас, кроме Ноздрина, имел по два высших образования, не считая спецшкол и различных курсов переподготовки и повышения квалификации, владел, опять же кроме Ноздрина, двумя и более иностранными языками и по своей подготовке, чего зря скромничать, превосходил большинство «чистых» сотрудников советских учреждений.

Если же не сводить интеллигентность к одной лишь образованности и рассматривать это понятие во всей его широте и глубине, если учитывать подразумеваемые при этом мораль, нравственность, этику и вообще все то, что входит в десять библейских заповедей, то сразу выясняется, что по многим признакам сотрудники спецслужб не имеют нрава считаться интеллигентами.

И в самом деле, может ли считаться интеллигентом человек, который занимается таким безнравственным с точки зрения добропорядочных людей делом, как вербовка, который работает с агентами? Ведь среди них, опять же с точки зрения добропорядочных людей, далеко не каждого можно считать порядочным человеком, поскольку попадаются предатели и прочие «продажные шкуры». Можно ли считать интеллигентом человека, смыслом жизни которого стала слежка за другими людьми, который устанавливает микрофоны в чужих квартирах и кабинетах, подслушивает телефонные разговоры, перехватывает и читает чужие письма, подглядывает за частной жизнью добропорядочных граждан, ворует государственные секреты и вообще делает много такого, чего не то что интеллигентный, но просто нормальный человек делать не должен и никогда не будет? Можно ли считать интеллигентом человека, готового сделать другому человеку, и притом не всегда врагу или какому-то негодяю, любую пакость: втянуть его в шпионскую деятельность, оказывать на него давление, шантажировать, а если потребуется, то и уничтожить его морально или физически?

Но прежде чем дать отрицательный ответ, вспомните, что жизнь – явление многомерное. В ней случаются парадоксы. А жизнь разведчика – сплошной парадокс! Потому что для одной (своей!) страны он герой, а для другой (чужой!) – государственный преступник! И то, чем он гордится среди своих соотечественников, за что ему дают самые высокие правительственные награды, по законам всех других стран является тягчайшим уголовным преступлением, за которое установлены самые жестокие наказания, вплоть до смертной казни!

Но существует же такое понятие, как «военная интеллигенция»! Оно изобретено для офицеров, чьей профессией является не только укрепление обороноспособности страны в мирное время, но и защита Отечества в случае войны. А на войне приходится убивать, разрушать города, сжигать села, уничтожать памятники старины и исторические реликвии – то есть совершать действия, неприемлемые с точки зрения интеллигентности!

Значит, может быть какая-то особая разновидность интеллигентности, допускающая все эти не слишком благовидные деяния и предусматривающая отпущение грехов, совершенных не ради корысти или в личных целях, а на военной службе во имя высших интересов своей страны? Находится же оправдание и этим убийствам, и этим разрушениям!

Так может, и для сотрудников спецслужб сделать какое-то послабление, раз уж в жизни уживаются рядом добро и зло? Дать им индульгенцию на весь период их тайной деятельности? Тогда они смогут, не опуская глаз и не краснея от смущения, сесть за один стол с «истинными» интеллигентами и, не стыдясь своего настоящего или прошлого, признаться в том, что значительную часть своей жизни посвятили оперативно-розыскной или разведывательной деятельности!

Не зря же было сказано: да воздастся вам по делам вашим!..

Посол пробыл в резидентуре до одиннадцати часов, а потом, поблагодарив нас за приглашение и еще раз окинув взглядом продолжавшую вращаться, светиться и подмигивать аппаратуру, сослался на дела и отправился в свой кабинет.

Это было очень тактично с его стороны: он понимал, что нам есть, что обсудить без его присутствия, так сказать, в своем кругу.

Как только Гладышев ушел; я дал Колповскому команду достать из резидентского фонда бутылку виски, и мы подняли тост за счастье в работе и успехи в личной жизни. А еще через четверть часа я ушел, поскольку, как и посол, не хотел смущать своим присутствием подчиненных и лишать их возможности в этот праздничный день высказать друг другу все, что они сочтут необходимым.

О чем они говорили, мне неизвестно, но только когда к двенадцати часам я вернулся в резидентуру, все уже было убрано, как будто никакого застолья и не было.

Весь следующий день мы были заняты текущей работой в своих учреждениях прикрытия, и если кому-то, подобно Копленду, захотелось бы выяснить, кто и где будет отмечать годовщину внешней разведки, у него ничего бы не вышло…

И все же мы, как мне кажется, достойно отметили этот день!

Я думаю, читатель догадался, что, приступая к изучению Франсуа Сервэна, мы не ограничились только подключением к этому делу «Люси». Одновременно мы направили соответствующий запрос в Центр с просьбой проверить Сервэна по всем видам оперативных учетов и собрать на него данные по Франции, а также занялись выяснением других интересующих нас вопросов.

К нашей большой радости оказалось, что Сервэн и Колповский проживают в одной пятнадцатиэтажной башне. Причем их квартиры были расположены хоть и на разных этажах, но зато в соседних подъездах, и поэтому все сантехнические и прочие коммуникации размещались в одном «стояке».

Естественно, было бы просто неразумно пренебречь этими обстоятельствами и не извлечь из них какую-то пользу!

Мы провели техническую разведку, подготовили все необходимое для задуманной операции и вечером праздничного дня приступили к делу. В этом несложном, но ответственном мероприятии участвовали четыре человека: Базиленко перекрыл верхнюю площадку черной лестницы, где находились подходы ко всем коммуникациям; жена Колповского на своей площадке затеяла уборку и при этом вынесла из квартиры кое-какую мебель и поставила ее таким образом, что она заблокировала выход на черную лестницу снизу; я страховал страхующих и осуществлял общее руководство, а Колповский натренированными движениями вскрыл щиток и, найдя заранее помеченную телефонную пару, ведущую в квартиру Сервэна, внес в стандартную схему небольшое техническое усовершенствование, которое обеспечивало съем и передачу всех разговоров, которые отныне будут вестись по его телефону.

При этом Колповский не стал тянуть кабель в свою квартиру, поскольку такое подключение могло быть легко обнаружено телефонным мастером, а установил радиозакладку, которая индукционным методом снимала информацию с квартирного телефона Сервэна и отправляла ее в эфир в таком диапазоне и на такое незначительное расстояние, что ни один посторонний бытовой приемник, ни специальная аппаратура не могли ее перехватить.

Закончив эту операцию, мы разблокировали черную лестницу и пошли к Колповскому в гости. Там он настроил обычную с виду радиомагнитолу, вставил в нее обычную кассету и включил в автоматический режим. Теперь надо было дождаться, когда состоится телефонный разговор, и проверить, как сработает установленное нами устройство.

Конечно, можно было не ждать, а самим позвонить на квартиру Сервэна, но мы не стали этого делать. И не только потому, что в квартире Колповского не было телефона – позвонить можно было откуда угодно, – но и потому, что любой из использованных нами телефонов мог оказаться на контроле. К тому же домашний телефон Сервэна мог быть оборудован определителем номера (что потом и подтвердилось!), и такой проверочный звонок мог быть зафиксирован и навести на наш след.

Поэтому мы не стали суетиться, решив подождать, пока Сервэну кто-нибудь позвонит, либо он сам наберет чей-то номер.

Ждать пришлось довольно долго. Мы успели выпить по банке пива, пока, наконец, в радиомагнитоле что-то щелкнуло и кассета стала вращаться.

Дождавшись, когда разговор закончится и кассета автоматически остановится, Колповский отмотал ее в начало и включил на прослушивание. Сначала мы услышали длинные гудки, потом трубку подняли и женский голос сказал:

– Алло, я вас слушаю.

– Добрый вечер, мадам, – произнес мужской голос. – Могу я поговорить с месье Сервэном?

– Простите, но моего мужа еще нет дома. Что ему передать?

– Ничего, мадам, – ответил мужской голос. – Я позвоню ему позднее. Извините за беспокойство.

Раздался щелчок: абоненты разъединились.

И хотя в этом разговоре для нас не было ничего интересного, поскольку далеко не каждый телефонный разговор бывает интересным, это была несомненная удача: теперь мы могли слушать все телефонные разговоры, которые будут вести Франсуа Сервэн и его жена! И мы не сомневались, что в будущем обязательно узнаем из этих разговоров много полезного для нашей работы, потому что не могут быть абсолютно неинтересными телефонные разговоры с участием французского советника в местной контрразведке!

Так что, пока Гэри Копленд безуспешно пытался застать меня дома в теплой компании моих коллег по разведывательной работе, я находился совсем в другом месте и занимался именно тем, чем и должен был заниматься и в чем так хотелось уличить меня настырному резиденту ЦРУ…

В течение всех последующих дней меня не покидало желание каким-то образом проучить Копленда за его бестактное поведение. А проучить его следовало обязательно, не то со временем он совсем обнаглеет и будет являться ко мне без приглашения, когда ему вздумается!

Наконец, я придумал и решил ответить ударом на удар.

Накануне Рождества я пошел к завхозу, и под честное слово, что при первой возможности я верну ему все, до последнего горлышка, прижимистый Шестаков выдал мне полдюжины бутылок различной водки: «Столичную», «Московскую», «Кубанскую», «Лимонную», «Посольскую» и «Кристалл».

Колповский упаковал эту коллекцию в картонную коробочку, перевязал ее красной ленточкой, к коробочке я присовокупил букет роз и вечерком, когда стало чуть прохладнее, отправился к Копленду.

В отличие от меня, мой американский коллега жил не в скромной городской квартире, а в шикарной вилле, расположенной в десяти километрах от города на берегу Атлантического океана и со всех сторон обнесенной сеткой и живой изгородью из колючего кустарника.

Проживание на такой вилле имело свои достоинства и свои недостатки. Безусловно, это было престижнее, удобнее и давало гораздо большие возможности для полноценного отдыха и развлечений, чем проживание в городской квартире. К тому же это было в определенной мере безопаснее для работы с агентурой, потому что организовать наблюдение за городом намного сложнее, чем в городе, где контрразведка может задействовать значительно больше сил и средств. Но вместе с тем жизнь на загородной вилле создавала массу всевозможных проблем.

Во-первых, аренда виллы обходилась намного дороже. Во-вторых, необходимо было держать прислугу, а это тоже требовало немалых расходов. В-третьих, виллу надо было постоянно охранять, потому что местные воришки умудрялись залезать даже в квартиры, расположенные в дорогих и хорошо охраняемых домах в центре города, а уж расположенную в глухом предместье виллу будут грабить ежедневно, если ее хоть на минуту оставлять без присмотра. В-четвертых, здесь отсутствовала телефонная связь и не было возможности быстро связаться со своим посольством. И, в-пятых, проживание вдали от города затрудняло работу с полезными связями, потому что ни на общественном транспорте, ни на такси в темное время суток добраться в этот район, а затем глубокой ночью, когда и заканчиваются конспиративные встречи, возвратиться в город было практически невозможно.

Но все эти проблемы существовали только для советских разведчиков. Что касается сотрудников ЦРУ и Копленда в их числе, то они их решали довольно просто: денег на аренду, как и на содержание прислуги и сторожей, не в пример советским разведчикам, вынужденным экономить на всем, им выделяли более чем достаточно, связь с посольством они поддерживали с помощью армейских радиостанций, а агентуру, опять же в отличие от нас, в целях экономии вынужденных по большей части ориентироваться на представителей среднего чиновничества, американские разведчики вербовали преимущественно в тех кругах, где у каждого есть собственная автомашина и он не нуждается в автобусах или такси.

Я неоднократно проезжал днем мимо виллы Копленда и, как мне казалось, хорошо запомнил ее расположение. Но то было днем! А в кромешной темноте, в которую после захода солнца погружается океанское побережье, найти ее оказалось очень не просто. Я с большим трудом отыскал въезд на территорию виллы, но, к моему большому разочарованию, ворота оказались закрыты. Выключив фары и заглушив мотор, я взял букет и коробку, вышел из машины и подошел к калитке. Где-то совсем рядом шумел океан. Через зеленые насаждения со стороны виллы не пробивалось ни одного огонька. Казалось, она была необитаема.

Однако, к большому моему удивлению, калитка была не заперта. Я открыл ее и уже собирался войти, как откуда-то из темноты вынырнул здоровенный детина. Ни лица, ни рук, ни других открытых частей тела по причине темного цвета его кожи не было видно. Видны были только зубы, белки глаз да внушительного размера дубинка.

– Месье, патрона нет дома, – вежливо сказал он на плохом французском языке.

– А его жена? – спросил я, потому что Копленд проживал не один, а с женой и сыном лет пятнадцати.

– Никого нет, месье, – отрицательно покачал головой сторож.

Не знаю почему, но мне показалось, что он говорит неправду.

– Что, и прислуги нет? – удивился я.

Видимо, насчет прислуги его не проинструктировали, и теперь он замялся, не зная, что мне ответить. И тогда я, не обращая внимания на его комплекцию и дубинку, решил идти на прорыв: какой бы ни был строгий чернокожий сторож, но он никогда не остановит белого человека, идущего к другому белому человеку.