Текст книги "Агентурная сеть"

Автор книги: Игорь Прелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

31

Люди, как далекие от разведки, так и те, кто увлекается «шпионскими» романами, зачастую наивно полагают, что жизнь разведчика состоит из сплошных приключений и до предела насыщена различными примечательными событиями.

В действительности это далеко не так, и жизнь сотрудников разведки, по крайней мере не отмеченных особым расположением судьбы (а таких большинство!), мало чем отличается от жизни обычных людей: на три четверти, а иногда и больше, она состоит из самой рутинной работы, интенсивность и полезность которой, как и получаемое при этом удовольствие, зависят порой от самых неожиданных обстоятельств.

В этой работе случаются всплески невероятной активности, когда разведчику приходится погружаться в нее с головой, и вынужденные простои, когда контрразведка обкладывает его со всех сторон, и различные паузы, когда он находится в «дежурном» режиме, в постоянной готовности по первому сигналу немедленно включиться в работу.

Одной из таких пауз является время летних отпусков. Для советских граждан оно длится с июня по сентябрь, потому что именно в эту пору им целесообразнее всего покидать Африку, чтобы не выбиваться из привычного климатического цикла. В другое время года выезжать из тропиков в холодные края не рекомендуется: отпуск длится два месяца, а реакклиматизация, на которую требуется от двух до трех месяцев, начинается не сразу, а только через три-четыре недели после приезда в Союз. Только организм начинает привыкать к низким температурам, как надо снова возвращаться в тропики и заново к ним адаптироваться, и эти климатические перепады не проходят бесследно! Недаром считается, что прерванная акклиматизация по своим последствиям для организма сродни прерванной беременности!

А тут еще каникулы и возможность подольше побыть с детьми! Вот и безлюдеют в летние месяцы советские колонии, замирает их лихорадочный пульс.

Но для разведчика повадки собственных соотечественников – не ориентир, он нацелен на иностранцев! А для них отпуск – тоже святое дело! И почти в это же время – с июля по октябрь.

Так возникает почти четырехмесячная пауза, во время которой разведывательная работа в значительной степени сворачивается и снова возобновляется где-то в середине сентября, накануне открытия сессии Генеральной Ассамблеи ООН, когда резко возрастает потребность в разведывательной информации.

Вот и этим летом мы спланировали отпуска сотрудников таким образом, чтобы не оголять полностью «линию фронта», дать возможность всем побывать в Москве и к возвращению из отпуска объектов нашего интереса быть в готовности продолжить с ними работу.

Первым, как я уже говорил, уехал Выжул, хотя для него эта поездка закончилась тем, что ему пришлось остаться в Союзе. Это решение было целиком в компетенции начальника африканского отдела. Когда он запросил мое мнение, я не стал брать ответственность на себя и ответил достаточно дипломатично, в том смысле, что не настаиваю на непременном возвращении работника, от которого в течение всего года у меня была одна головная боль, но оголять его участок мне бы тоже не хотелось.

А тут очень кстати под рукой оказался хороший работник, которому не дали визу в Тунис, и судьба Выжула была решена: в августе на его место в торгпредстве прибыл Юра Борисов.

Затем, в конце июня, в отпуск отбыли Хачикян и Колповский, а позже – Базиленко. Вместе с ним, по «случайному» стечению обстоятельств, улетел Шилов.

Через неделю после возвращения Хачикяна я передал ему дела и тоже отбыл в Москву. И только Лавренов и Ноздрин никуда не ездили и все лето оставались в стране. Ноздрину отпуск не полагался – радисты-шифровальщики в течение двух лет работают без отпуска. А Лавренова отправлять на отдых просто не рискнули: после случившегося с ним «прокола» местные власти могли закрыть ему въезд в страну, а потому, учитывая, что он провел в командировке более трех лет, было решено готовить ему замену, а его задержать до окончания срока.

Итак, к моему возвращению из отпуска весь наличный состав резидентуры был уже на месте…

Я мог вернуться на неделю раньше, но потом вспомнил, что как раз на конец сентября назначена отчетно-выборная конференция. Мое присутствие на ней было нежелательно по нескольким причинам.

Во-первых, я не без оснований опасался, что могу сорваться и выступить в прениях с резкой критикой в адрес Дэ-Пэ-Дэ. А это, как говорится, было чревато, потому что протокол этой конференции будут читать в ЦК, и мое выступление не добавило бы мне доброжелателей в высшей партийной инстанции.

Ну и во-вторых, не дай Бог, если в моем присутствии, буду я выступать или нет, Дэ-Пэ-Дэ «прокатят» и не изберут в партком! Тогда беды уж точно не миновать, потому что это будет однозначно воспринято как результат моей «подрывной» деятельности.

Чтобы не искушать судьбу, я пошел к начальнику отдела, изложил ситуацию, и он своей властью разрешил мне задержаться на неделю.

Посол, как истинный, а не липовый дипломат, поступил хитрее и тоньше: он заранее спланировал свой отпуск так, чтобы вернуться после перевыборов секретаря парткома.

Так мы своим отсутствием на конференции дружно продемонстрировали свое отношение к Дэ-Пэ-Дэ. Не имея возможности помешать его переизбранию, все, что мы могли себе позволить – это не участвовать в этом мероприятии.

Как и ожидалось, против избрания Дэ-Пэ-Дэ в партком проголосовало более трети «членов профсоюза», но тем не менее он прошел и занял пост секретаря.

Несмотря на наше отсутствие, нас с послом тоже избрали в партийный комитет. И притом почти единогласно. В этом, правда, не было наших особых заслуг, мы могли быть полными дураками и не пользоваться в советской колонии никаким авторитетом, все равно послу и резиденту места в парткоме забронированы в соответствии с табелью о рангах!

Перед отъездом посол, как и предусматривала существовавшая в те годы традиция, посетил Первое главное управление.

– Как это тебе удалось так сработаться с Гладышевым? – удивленно спросил меня на следующий день начальник отдела, присутствовавший на беседе посла с начальником разведки. – Пьешь с ним, что ли, вместе?

– Ну, вы скажете! – даже обиделся я.

– Честное слово, в первый раз довелось слышать, чтобы посол так нахваливал резидента! Ни одного упрека в твой адрес, одни комплименты!

– А что нам делить? – пожал я плечами. – Одно дело делаем, вот и живем дружно.

– Ну-ну, – только и сказал начальник отдела, повидавший на своем веку гораздо больше меня и лучше меня знавший, что на загранработе и от любви до ненависти, и от ненависти до любви бывает даже не шаг, а какие-то жалкие сантиметры…

В самолете мы с Гладышевым сидели рядом.

Пока Ольга Васильевна, закончив трапезу, мирно дремала в своем кресле, бортпроводница, стремившаяся всячески угодить трем пассажирам первого класса, предложила нам вторую бутылку шампанского, и мы, неторопливо потягивая золотистый напиток, занялись обсуждением волновавших нас проблем.

Главной из них был, конечно, Афганистан.

Будь на месте Гладышева Дэ-Пэ-Дэ, я не сел бы с ним рядом! А уж если бы меня угораздило, не стал бы обсуждать с ним никаких серьезных проблем. Самое большее, что бы я себе позволил, это рассказать ему какой-нибудь пошленький анекдот, доступный его пониманию, потому что с чувством юмора, как и с многими другими чувствами, у Дэ-Пэ-Дэ была напряженка. Как сказал по этому поводу один посольский остряк, «все человеческое было ему чуждо».

Но с Гладышевым я мог, нисколько не опасаясь за последствия, откровенно обсудить любую тему, в том числе и такую деликатную, как пребывание в Афганистане нашего «ограниченного контингента». И Гладышев, и я во время отпуска имели возможность поговорить об этом со многими людьми. У каждого из нас был свой круг сослуживцев, друзей и просто знакомых, они работали в разных ведомствах и в большинстве своем имели доступ к закрытой информации. Из их разобщенных и порой разноречивых мнений и оценок можно было составить довольно объективную и полную картину того, что происходило в Афганистане.

Картина эта получилась неутешительная. По всему выходило, что навешанные нашей пропагандой ярлыки до неузнаваемости исказили суть происходящего и мешали трезво оценить сложившуюся ситуацию. Что наша армия ведет борьбу не с так называемыми «бандформированиями», а против афганцев-мусульман, составляющих значительную часть населения. Что только наша зацикленность на идеологических догмах мешает признать тот бесспорный факт, что большинству афганцев безразличны идеи апрельской революции и уж тем более перспектива построения развитого социализма, поскольку гораздо важнее для них традиционные ценности и обычаи исламского общества, непостижимые для нашего понимания.

Мы обсудили и причины наших неудач и просчетов. Поговорили о том, как наши военные внедряют далеко не самые лучшие армейские «традиции» в деликатную сферу интернациональных отношений, пытаясь обтесывать своих афганских коллег на манер собственных рекрутов, унижая при этом их человеческое и офицерское достоинство, из-за чего афганская армия превратилась в ненадежного и небоеспособного союзника.

– Кстати, Михаил Иванович, – спросил Гладышев, в очередной раз наполнив наши бокалы, – что в ваших краях говорят о том, как готовилось и принималось решение о вводе нашей армии в Афганистан?

– Говорят разное, – ответил я, отхлебнув шампанское. – Ясно только, что замысел этот рождался в обстановке особой секретности. Я спрашивал об этом начальника нашей информационной службы. Он сказал, что те, кто принимал решение, рассчитывали, что пребывание наших войск в Афганистане будет кратковременным. По первоначальному замыслу войска должны были встать гарнизонами, не вступать в боевые действия, а только своим присутствием укрепить режим и сдержать оппозицию. Но в первые же дни эти замыслы рухнули: войска подверглись обстрелам, были вынуждены ответить, и вспыхнула настоящая война.

– А правда, что Андропов был против этой затеи?

– Я тоже слышал об этом, но так это или нет – утверждать не могу.

– А как он смотрит на эту войну сейчас? – спросил Гладышев.

– Об этом можно судить по его выступлению на совещании руководящего состава разведки, – ответил я. – Я своими ушами слышал, как он сказал: «Еще одна такая война, и мы без штанов останемся!»

– Так почему бы нам не уйти из Афганистана? – глядя на меня так, как будто именно от меня зависело решение этого вопроса, спросил Гладышев.

Прежде чем ответить, я взял со столика свой бокал и сделал большой глоток.

– В этом же выступлении Андропов сказал, что вывод наших войск из Афганистана в сложившейся обстановке поставит под угрозу наши южные рубежи. Он считает, что в этом случае гражданская война в Афганистане вспыхнет с удвоенной силой и неизбежно перекинется на наши среднеазиатские республики.

– Что ж мы тогда так бездарно там действуем?! – воскликнул Гладышев и, резко взмахнув рукой, едва не опрокинул свой бокал.

Мы продолжили обмен сведениями, почерпнутыми в беседах с теми, кто непосредственно занимался Афганистаном или своими глазами видел то, что там происходило. Их мнение было практически единодушным: корни многих неудач, просчетов и ошибок кроются в межведомственном соперничестве, некомпетентности партийных, комсомольских и административных советников, интригах среди руководителей различных звеньев советнического аппарата, которые парализуют любые полезные начинания.

После всех этих рассуждений нам оставалось сделать над собой небольшое усилие и признать, что все это является следствием глубокого кризиса нашей собственной системы! Но на такое признание ни я, ни Гладышев в тот момент не были способны, даже если бы выпили еще несколько бутылок шампанского или чего покрепче. Каждый из нас не мог в этом признаться самому себе, не говоря уж о том, чтобы обсуждать такой вопрос с кем-либо еще, даже если и испытываешь к собеседнику большое доверие.

Бутылка опустела. Наблюдавшая за нами из-за занавески бортпроводница зафиксировала этот момент и с неотразимой улыбкой, с которой бортпроводницы обслуживают только пассажиров первого класса, предложила:

– Принести еще одну?

Но мы были уже в полном порядке, к тому же до посадки оставалось не так много времени, и Гладышев на правах старшего отказался. Бортпроводница унесла пустую бутылку, а мы продолжили разговор.

– А как там наш генсек? – поинтересовался Гладышев. – Говорят, он работает всего три-четыре часа в день, а все дела передоверил своим помощникам. Это правда?

Если бы такой вопрос мне задал Дэ-Пэ-Дэ, я бы посчитал это проверкой на лояльность или, того хуже, провокацией. Но теперь, когда Гладышев не где-нибудь, а у начальника разведки засвидетельствовал самое доброе ко мне отношение, я имел все основания считать его своим единомышленником и не опасаться никаких подвохов с его стороны. А потому я ответил так, как ответил бы самому близкому мне человеку:

– Да он еще два года назад был практически недееспособен! Не думаю, что с тех пор его здоровье изменилось в лучшую сторону.

Конечно, Гладышев был чрезвычайным и полномочным послом, коих в нашей стране не так уж много, а я всего лишь одним из нескольких тысяч офицеров разведки, и уровень его информированности был значительно выше. И тем не менее я знал то, что не мог знать даже человек, занимающий более высокое служебное положение. И не в силу какого-то особенного доступа к самой закрытой и тщательно оберегаемой информации, а в силу того простого факта, что охрану руководителей партии и правительства осуществляли сотрудники того же ведомства, в котором служил и я.

А раз так, то и информация об их образе жизни, здоровье, особенностях характера, привычках и взаимоотношениях в семье была мне доступна в большей мере, чем сотрудникам других ведомств, будь они даже чрезвычайными и полномочными послами или министрами.

И вот, отдыхая два года назад вместе с Татьяной в сочинском санатории им. Дзержинского, я познакомился с одним из сотрудников управления охраны, играл с ним в теннис, посещал наш буфет, а также пивной бар «Золотой петушок» и некоторые другие заведения, и наслушался от него много такого о жизни наших вождей, чего ни один даже самый высокопоставленный дипломат или партийный деятель никогда не услышит. Потому что охрана встает рано, ложится поздно и знает о своих подопечных если не все, то очень многое! И при определенных обстоятельствах делится своими познаниями с теми, кому доверяет больше всего – своими коллегами из КГБ!

Когда мы исчерпали эту тему, самолет пошел на снижение…

Перед отлетом из Москвы, как полагается, я ознакомился со всей оперативной перепиской и потому был в курсе всего, что произошло в резидентуре за время моего отсутствия.

Но тем не менее с интересом выслушал доклады оперативных работников: в отчетах обо всем не напишешь, кое-что всегда остается «за кадром» и это «кое-что» иногда оказывается не менее существенным, чем то, что нашло отражение в отчете.

Наиболее значительным со всех точек зрения был прогресс в работе с «Меком».

Пока Базиленко загорал на крымском побережье и дегустировал вина из подвалов Массандры, капитан Соу поручил «Меку» от его имени связаться с несколькими соотечественниками, работавшими в различных учреждениях соцстран и одновременно являвшимися осведомителями местной спецслужбы. Так «Мек» стал не просто агентом-двойником, а еще и групповодом, потому что теперь в его обязанности входил сбор информации от нескольких источников.

Это позволяло нам взять под контроль значительную часть работы специальной секции «Руссо», а также избавляло от необходимости заниматься шофером представительства Аэрофлота Диалло: какой смысл был его перевербовывать, если прежде, чем попасть в контрразведку, его информация проходила через руки «Мека», а значит через наши руки?

Надо сказать, что такой исход несколько разочаровал Базиленко, который уже настроился на перевербовку Диалло и даже разработал соответствующий план: дождаться, когда Диалло в очередной раз на кого-нибудь наедет или стукнет, и спросить, какому наказанию он подвергся со стороны дорожной полиции. А поскольку Диалло все сходило с рук и притом неоднократно, не слушать его лепет или подготовленную на этот случай легенду, а пригрозить взыскать весь причиненный Аэрофлоту ущерб и давить до тех пор, пока он не сознается, что пользуется покровительством и защитой контрразведки. После этого признания ему бы ничего не оставалось, как, подобно Акуфе, стать двойником и работать на нас.

Разочарование Базиленко было вполне понятно! Работать с Диалло через «Мека» или самому провести перевербовку – далеко не одно и то же! Даже при одинаковом конечном результате.

А в середине сентября, когда Базиленко уже был в стране, последовало неожиданное продолжение: капитан Соу свел «Мека» с американцем и приказал регулярно информировать его по интересующим вопросам!

Базиленко показал «Меку» фотографии сотрудников посольства США, и тот уверенно опознал третьего секретаря Пола Рэнскипа. Теперь не было никаких сомнений, что он является сотрудником ЦРУ. Ну, а «Мек» стал не только двойником, не только групповодом, но агентом сразу трех спецслужб!

– Не слишком ли много для одного человека? – спросил я, выслушав доклад Базиленко.

– А что делать? – развел он руками. – Не я же это придумал!

– Придумал не ты, это верно, – согласился я. – А вот руководить его работой придется тебе. И руководить так, чтобы «Мек» не попал под подозрение и не провалился. Иначе не сносить ему головы!

– Это точно, – помрачнел Базиленко. – Я дал ему четкие инструкции, как себя вести с этим Рэнскипом. Парень он чрезвычайно сообразительный, настоящий африканский самородок! Думаю, он сумеет его обвести.

Я не разделял его оптимизма.

– Смотри, чтобы он и тебя не обвел! Проверяй его постоянно! А еще посоветуй ему при встречах с Рэнскипом регулярно напоминать, что если о их контакте узнают в советском посольстве, его моментально уволят. Пусть на этот случай потребует какую-то компенсацию…

К моему возвращению заметно продвинулись отношения Хачикяна с «Арманом». За те несколько месяцев, в течение которых «Арман» дважды в неделю убирал квартиру Хачикяна, они не то чтобы сдружились (какая дружба может быть между господином и его слугой?), а просто «Арман» проникся к моему заместителю такой любовью, что готов был выполнить любую его просьбу.

Регулярно расспрашивая «Армана» о житье-бытье, Хачикян постепенно выяснил, в чем заключаются его обязанности в американском посольстве. Оказалось, что «Арман» убирает третий этаж, где, между прочим, располагался кабинет посла, канцелярия, кабинет резидента ЦРУ Гэри Копленда и еще кое-какие секретные помещения. В некоторые из этих помещений, правда, «Армана» не допускали, это была так называемая «особо режимная зона», но зато кабинет посла он убирал ежедневно!

«Арман» рассказал, что во время уборки его всегда сопровождает морской пехотинец, который обычно стоит в дверях и наблюдает за его работой. Иногда, когда «Арман» делает генеральную уборку и начинает чистить ковры, мягкую мебель, решетки кондиционеров, протирать люстру, стеклянные дверцы шкафов и при этом энергично орудует пылесосом, щетками и использует пахучие чистящие средства, охранник не выдерживает и на какое-то время отлучается, оставляя его в кабинете одного.

Хачикян поинтересовался деталями обстановки в кабинете посла и выяснил, где и какая расставлена мебель, сколько и каких кондиционеров, картин, что находится на письменном столе и на полках. Его особое внимание привлек массивный письменный прибор из малахита – подарок министра иностранных дел по случаю годовщины независимости США. А привлек потому, что аналогичный письменный прибор можно было приобрести в магазине «Тадж Махал», где продавались различные поделки местных умельцев.

Убедившись, что «Арман» сильно к нему привязался и не мыслит себе жизни без дополнительного вознаграждения, получаемого за уборку его квартиры, Хачикян решил раскрыть перед ним свое советское происхождение. Сделал это предельно просто: перед одним из визитов «Армана» разложил на столе советские газеты и журналы с многочисленными портретами генерального секретаря ЦК КПСС, которые до этого тщательно прятал, чтобы они раньше времени не попали ему на глаза.

«Арман» оказался наблюдательным человеком, сразу обратил внимание на портреты и поинтересовался, с каких это пор его «патрон» стал их коллекционировать.

Хачикян ответил, что не «стал», а всегда коллекционировал, потому что является советским дипломатом и ему, как говорится, сам Бог велел.

Это «роковое признание» не слишком-то удивило «Армана». Он воспринял его, как должное, и только еще раз попросил Хачикяна никому не рассказывать, что он у него подрабатывает.

Дождавшись моего возвращения, Хачикян изложил план дальнейших действий и, получив мое одобрение, на следующий день купил два малахитовых прибора. Вместе с Ноздриным они тщательно упаковали приборы в картонную коробку, и очередная дипломатическая почта доставила их в Москву с соответствующими предложениями.

Несколько продвинулась вперед и разработка «Бао», хотя это продвижение заключалось, главным образом, в дополнительных сведениях, почерпнутых из перехваченных писем и добытых нашими коллегами в других странах.

Так, резидентура КГБ в Токио подвела к брату «Бао» своего агента – представителя японских деловых кругов. Японец пригласил его в ресторан, угостил сакэ, и этот брат, находясь в приличном подпитии, проболтался, что при Гоминдане они вместе с «Бао» были членами молодежной полуфашистской организации «синерубашечников».

Наша резидентура в Дар-эс-Саламе сумела выяснить, что Ли является агентом китайской разведки и имеет обширные связи среди местных государственных служащих, сотрудников спецслужб и бизнесменов, пользующихся услугами его ресторана.

В июле было перехвачено письмо из Гонконга, в котором сообщалось о скоропостижной смерти Вана. Центр обратился за помощью к руководству польской разведки, и поляки через свои возможности в гонконгской полиции выяснили: Ван и его компаньон по указанию китайских спецслужб были ликвидированы по подозрению в двурушничестве.

Теперь настала моя очередь действовать…