Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Так расходимся? – напряженно повторил главарь, сверля взглядом уродливое лицо рыцаря-искупителя.

– Да кто так делает! – воскликнула Хель с явным возмущением. – Сломаете же!

Ей ответили дружным и громким негодованием, дескать, что бы понимала какая-то баба в славном оружии, а также серьезной работе. Бабы побрякушки носят, а остальное – мужская забота! Поглощенные спором и алчностью озабоченные настоящей работой мужчины уже не смотрели на руководство и обираемую компанию.

– Ты бандит, в силу того ублюдок, убийца и подонок, – будто не слыша предложение сообщил Бьярн. – А еще дурачок. Бретера колченогого испугался, но лису в курятник запустил.

Главарь быстро, резко вдохнул, отшатываясь, но Бьярн успел раньше. Длинноногий искупитель шагнул вперед, будто скользнул на коньках, меч вспорхнул с плеча, как пушинка, ведомый разворотом всего корпуса, и достал противника самым концом. Заточенное с утра лезвие прошло сквозь старый ватник, разрезая его как бритва гнилую ветошь. Одновременно с этим Гамилла встряхнула путаную веревку, и она развернулась, чудесным образом превратившись в пращу. Свинцовая пулька легла в петлю будто сама собой.

На мгновение все замерло, как на гравюре, потому что слишком резким оказался переход от рядового вымогательства к суровой резне. Хотя, наверное, все же правильнее сказать – не замерло, а двигалось очень медленно, как под водой. Главарь мелкими шажочками отступал, хватаясь то за шестопер, то за ватник. Тряпичная набивка жадно впитывала кровь, поэтому со стороны убийственная рана казалась просто широким разрезом, под которым открывается красная подкладка. Злодейские подручные по большей части не поняли, что случилось, настолько быстрым оказался удар седого искупителя. Гамилла сделала шаг вперед, чтобы не задеть спутников и резко взмахнула пращой, что казалась детской игрушкой для охоты на ворон. В отличие от большинства пращников, госпожа стрел не раскручивала петлю над головой, а сделала одно лишь резкое движение из-за спины. Раньян дернул ремень, сбрасывая на локоть ножны с мечом Хель, а сама женщина уже неведомым образом успела вытащить нож и кинжал.

Свинцовый кругляш попал точно в лоб первому арбалетчику, тот содрогнулся всем телом, дернув рычаг, и болт ушел высоко в небо. Пораженный еще валился, то ли оглушенный, то ли мертвый, а Гамилла уже доставала следующую пулю. Бьярн ударил смертельно раненого главаря в голову, развернув меч плашмя, чтобы убрать помеху с дороги, не попортив лезвие. Смел как тряпичную куклу и без лишней спешки отправился к мосту. За рыцарем шагал Кадфаль, бормоча «эх, жаль Насильника нет, он таких злодеяк оченно не любил». Марьядек посмотрел на все это, тяжело вздохнул и поднял хоругвь повыше, как настоящий герольд, придающий схватке официальность. В драку будущий командир пикинерской роты Его Величества не полез, справедливо рассудив, что людей хватит, не нужно толкаться локтями. Артиго так и прятался на всякий случай за лошадью, успокаивая встревоженное животное. Ребенок в красном шапероне так и продолжал кидать камешки, повернувшись спиной к мосту. Мужчина в синяках и городской одежде скорчился, насколько позволяла колодка, чтобы не попасть под раздачу или случайный метательный снаряд

И все задвигалось, помчалось вперед, как обезумевший конь, у которого аж искры летят из-под тяжелых подков.

Второй арбалетчик успел метнуть короткую стрелу с «пробивным» наконечником и оперением из стружки, но стрелял впопыхах и не целясь, так что попал и довольно удачно, но уложил не Бьярна, а вторую лошадь. Неудачливый стрелок – следует отдать ему должное – не побежал, а схватился за вторую стрелу, однако в следующее мгновение Хель слегка, будто не всерьез провела арбалетчику по шее самым острием кинжала – во всяком случае, так показалось со стороны. Кровавый фонтан из артерии ударил вперед едва ли не на сажень, рассыпаясь облаком алых капель, каждая из которых искрилась в солнечных лучах как рубин, так и оставшийся в рукояти сабли. Кровь сразу же уделала коллег по бандитскому занятию с ног до головы, а Хель быстро и легко отбежала дальше по мосту, освобождая себе пространство для действий прямым клинком. Доски тревожно скрипели под сапожками фехтовальщицы. Раненый арбалетчик засипел рассеченным горлом, сделал пару неверных шагов и упал с моста. Раньян перебросил меч поверх голов фальшивых сборщиков пошлины, Хель сумела и отправить нож за пояс, и поймать той же рукой длинное оружие.

Нехитрый грабеж за считанные мгновения превратился в сущее непотребство. Два стрелка вышли из строя, причем крайне эффектным образом. С одной стороны целеустремленно и очень зловеще шагали два мрачных бойца – Кадфаль и Бьярн. Страшнее всего была их кажущаяся неторопливость, деловитость, которая не обещала противникам ничего хорошего. Эти люди шли не угрожать, наказывать и вразумлять. С другой, на мосту, поджидала рыжеволосая девка с господским клинком, которая ни секунды не оставалась в неподвижности. Она все время двигалась, причем как-то странно, раскачиваясь, пританцовывая, словно детский волчок в дерганом ритме. Выбор меж двух зол казался единственно возможным, и оставшиеся в живых бросились по мосту, торопясь перебежать на ту сторону. Хель встретила их с жуткой ухмылкой, будто примерзшей к чуть тронутому загаром лицу.

Здесь, наверное, стоило бы выложить эффектное высокохудожественное описание жестокой схватки, но правда заключается в том, что никакой схватки, по сути, не было. Злодеи могли бы достичь большего, если бы сразу организовались и выступили одним фронтом, тесня поединщицу. Настоящие солдаты так и поступили бы, сообразно привычке и опыту, но у бандитов подобной смекалки не нашлось. Они бросились, топоча сапогами, как маленькое стадо, и фехтовальщица начала убивать.

Хель отступала по шатким доскам, плетя смертоносный ритм Движений Àrd-Ealain, укладывая по одному противнику на три собственных шага. Когда она ступила на противоположный берег, стоящих своими ногами на мосту не осталось. Над рекой далеко разносились вопли раненых и стенания пополам с мольбами о пощаде.

Пока на мосту шла поножовщина, игравший в камешки мальчик, наконец, заметил, что происходит и, не тратя времени на выяснение, припустил со всех ног вдоль берега.

Гамилла извлекла из сумы очередной снаряд, оглянулась на Артиго в безмолвном вопросе. Император молчал, глядя куда-то вдаль и поверх головы отчаянно убегавшего мальчонки. Гамилла так же молча вложила в пращу свинцовый шарик. Все почему-то думали, что возвращавшаяся с другого берега Хель ударится в человеколюбие, но рыжеволосая промолчала, стирая кровь с оружия рукавом одного из мертвецов. Лицо женщины казалось мелово-белым, темные зрачки, наоборот, чернели, расширившись, до пределов радужки, от века до века. Желваки проступили под кожей, словно гранитные камешки.

Коротко хлопнула праща, тихонько свистнула пуля. Спустя несколько мгновений сквозь шум катящей воды реки донесся звук, который отныне преследовал Гаваля во снах и воспоминаниях, отравив жизнь до самого последнего дня. Мягкий шлепок с ноткой звонкого треска, какой бывает, если ударить по арбузу камешком, пробив корку. Кадфаль, бормоча «Господи, прости мне грехи тяжкие», добил раненых злодеев, разбивая палаческой дубиной черепа и ломая руки, воздетые в попытках защититься. Вопли и мольбы о пощаде скользили мимо ушей искупителя, будто речной поток по камням. Менестрель, который доселе мужественно крепился, при виде этого не выдержал и упал на четвереньки, в мучительных спазмах извергая скудный обед.

Бьярн положил меч на сухую землю, распустил многочисленные шнурки на гульфике и помочился на труп главаря бандитов. Поймав косой взгляд бретера, седой убийца пояснил, чуть смутившись:

– Старые привычки, чтоб их…

Раньян пожал плечами с легким осуждением, но развивать тему не стал. Гаваль продолжал стоять на четвереньках, извергая из глотки уже чистую желчь пополам с воздухом.

– Не безупречно. Но близко к тому, – одобрил бретер, глядя на покойников, зарезанных и заколотых лекаркой-фехтовальщицей.

Хель молча склонила голову, то ли согласившись с очевидным, то ли благодаря за науку боя, посредством которой она в одиночку перебила бОльшую часть злодеев. Лекарка-убийца по-прежнему казалась бледной и натянутой, как арбалетная струна.

Бьярн подошел к мужчине в колодках. Тот, втянув голову в плечи, напряженно следил за сумрачным убийцей, похоже, боялся говорить первым.

– Ну, а ты кто такой и что скажешь за себя? – спросил рыцарь, пробно взмахивая мечом над головой узника, будто собираясь побрить тому и без того коротко стриженую макушку. Надо сказать, мужчина в колодках, разумеется, впечатлился, однако не был испуган до потери здравого смысла. Узник при более внимательном и близком рассмотрении оказался молодым и довольно симпатичным блондином, лишние годы ему прибавляли щетина, синяки, грязь и настороженный вид. Горожанин выпрямился, насколько получилось, и с достоинством промолвил:

– Я зовусь Кондамин Шапюйи. Я племянник господина Коаду Шапюйи, правоведа, нанятого славным градом Дре-Фейхан.

– Не слышал про такой, – покачал головой Бьярн.

Кадфаль, методично, с крестьянской основательностью обиравший покойников, хотел было что-то вставить в диалог, но передумал. Наверное, решил, что бывший рыцарь лучше справится с переговорами. Раньян, вернувший саблю, придирчиво изучал клинок, проверяя, не случилось ли какого-нибудь изъяна, пока благородное оружие пребывало в недостойных руках. Артиго подвел оставшуюся в живых лошадь к коновязи, старательно привязав. Для остальных тоже нашлось занятие, например Марьядек отдал хоругвь Гавалю и спасал, как мог, пригоревшее кушанье в котле. Гамилла и Витора, не сговариваясь, занялись потрошением маленького склада фальшивых заставников и, судя по всему, представители разных сословий достигли совместных успехов.

– А город есть, – не смущаясь, ответил племянник некоего Шапюйи. На лице узника выступили капли пота, в остальном же бедняга сохранил присутствие духа.

– Освободи его, – проворчала Хель, закончив с мечом. – Натерпелся.

– Здравое предложение, позволю себе с оным согласиться, – поклонился, как мог, узник.

– Мечом ты машешь ловко, – буркнул рыцарь, повернув голову к Хель. – Умом господь тоже вроде как не обделил. А вот наблюдательностью не блещешь.

– Что? – фехтовальщица чуть сжала пальцы на рукояти меча, но скорее по уже сложившейся привычке отвечать на все необычное готовностью к схватке.

– Все-таки разбойничья жизнь хорошо учит… жизни, – Бьярн позволил себе чуть-чуть пофилософствовать, не смущаясь тавтологией. – Малонаблюдательные живут недолго и плохо.

– Поясни, – с вежливым холодком в голосе попросила женщина. Раньян подошел ближе, прислушиваясь.

– Он, – Бьярн коснулся мечом головы Шапюйи, тот вздрогнул. – Узнал его, – острие качнулось в сторону Артиго, закончившего вязать узел. – Сделал морду ящиком, но не сразу.

– Правда? – спросила Хель у колодочника, затем поморщилась, осознав, насколько глупо прозвучали ее слова.

Поздние, черт знает откуда взявшиеся мухи, начали кружиться над покойниками, зло жужжа. Гамилла оставила хозяйственные заботы на Витору, собрала самострелы убитых и занялась чем-то смахивающим на колдовство с шепотом и загадочными движениями. Артиго молча посмотрел на узнавшего юного императора горожанина. Глаза стоявшего мальчика и сидящего мужчины были на одном уровне и, судя по всему, колодочник не прочел в бледном лице Артиго ничего хорошего.

– Жаль, – просипел Бьярн, поднимая меч. – Не богоугодно и прискорбно. Но делать нечего.

– Погодите, любезные господа! – воскликнул Шапюйи, гремя колодкой и энергично шевеля пальцами. – Позвольте молвить пару слов, не больше!

– Помолиться? – уточнил Бьярн. – Это можно. Только недолго. Застоялись мы. Того и гляди, кто-нибудь еще нагрянет.

Раньян задумчиво оглядел заставу, которая всем видом рассказывала грустную повесть о бандитах, положивших целиком честный отряд мостовой стражи. Оглядел и согласился при молчаливом одобрении остальных:

– Да, не стоит нам здесь задерживаться.

Будто вторя ему, раздался плеск – Марьядек и Кадфаль сбрасывали в речку обобранные тела. Браконьер при этом глухо ругался, искупитель же молился, призывая Господа явить милосердие по отношению к заблудшим душам. Хель успела сходить к убитому Гамиллой мальчишке и теперь несла тело на руках, осторожно, как спящего. Лицо у лекарки по-прежнему казалось гипсовой маской с черными провалами глаз. Бьярн мимоходом подумал, что такие же образы он уже видел, хоть и редко. Например в зеркале из полированной бронзы, которое чудом сохранилось в одном далеком монастыре… Как правило за холодной личиной скрывался бешеный, как в торфяной ловушке, огонь чувств. Еще старому искупителю подумалось, что пламя такого рода неизменно прорывается наружу, испепеляя все вокруг.

– Я, разумеется, помолюсь! – торопливо вымолвил узник, прерывая думы рыцаря. – Особливо за ваше здравие и всяческое преуспевание, о, мои справедливые и доблестные спасители!

Суровые могильщики, тем временем, договорились, что мальчишку в красном шапероне следует похоронить. Он, конечно, был на подхвате у злодеев, вон гляньте-ка, в чужое платье одет, даже подогнать не успели. Однако наверняка малогрешен в силу возраста, поэтому вполне достоин более человеческого погребения. Опять же, могилка небольшая потребуется, быстро управимся… Гаваля вырвало снова, однако юноша стоически уберегал драгоценное знамя от падения на землю и брызг.

– Но у меня есть идея получше! – сообщил узник.

– Лучше бы все же помолился, – честно предложил Бьярн. – Результат тот же, а богобоязненное слово дорожку на тот свет глаже сделает. Может быть…

– Бог всевидящ, если вы меня убьете, я умру как праведник и жертва произвола, – парировал Шапюйи. – Но можем обойтись без этого!

– И как? – с явственной скукой в голосе уточнил Раньян. Бьярн же поднял меч выше, примериваясь к будущему удару.

– Я действительно узнал почтенного господина Артиго аусф Готдуа-Пиэвиелльэ! Имел честь видеть его в Мильвессе незадолго до… известных событий.

Раньян подошел ближе, нахмурившись. Хель аккуратно положила маленькое тело, накрыла его плащом и взяла старую, сточенную больше чем наполовину кирку, чтобы собственноручно выкопать могилу.

– Врешь, – предположил Бьярн. Его меч по-прежнему висел над головой несчастного подобно орудию непреклонной Судьбы.

– Честно-честно! Я подавал прошение в канцелярию Двора насчет императорского правосудия по тяжбе города с особой дворянского происхождения. Дело не быстрое, потерся в столице, много чего узнал и повидал. Так вот…

Узник тяжело глотнул, дернув пересохшим горлом, повел головой, обливаясь потом и отчетливо понимая, что терпения чужаков хватит еще от силы на одну-две фразы. Затем – все. Одной могилой больше, а может быть не станут заморачиваться, кинут в реку за остальными покойниками.

И господин Шапюйи решил не плести словесные кружева, сказал, будто кости метнул, надеясь одним броском отыграть сразу все:

– А не желает ли изумительный господин Артиго принять под свое покровительство славный город Дре-Фейхан⁈

Глава 7

Глава 7

«Каменный зал» герцог не любил – ярко, помпезно… неудобно. Азурит, мрамор, травертин, гранит, хрусталь, малахит, все разных оттенков и видов, сглаженное и выточенное резцами искуснейших скульпторов. Прекрасное место для того, чтобы организовать прием, встретить делегацию, поставить владетельную подпись на папирусе, в общем, запорошить чужие взоры драгоценной пылью. Но заниматься повседневными делами стоит в иных местах. Там, где вместо холода бездушного камня властителя окружает приятное глазу дерево, все нужное под рукой, и звон колокольчика не отзывается гулким эхом, словно звучит под сводами храма.

Удолар отложил в сторону исписанный зелеными чернилами лист пергамента, задумчиво потер уставшие глаза. Бухгалтерия сбора пошлин чуть-чуть не сходилась и было неясно, кто-то из писцов ошибся, поставив неправильную закорючку, или, в самом деле, без малого полсотни мерков прошло мимо казенного сундука. И теперь владетелю Малэрсида приходится собственноручно проверять записи, чтобы в точности знать, кому из доверенных счетоводов на днях выпадет удача о восьми «шлагах», то есть оборотах на петле. И конфискация всего имущества в казну герцога.

Сорок восемь золотых – тьфу, пыль, даже не фениксы! Ему случалось небрежно кидать на ветер суммы кратно бОльшие и сразу же забывать о них. Но для того, чтобы расставаться с чем-либо, это «что-то» необходимо вначале обрести. Допустишь чужую небрежность – она превратится в обман. Спусти обман единожды – он повторится вновь и вновь. Поэтому все приходится разбирать самолично…

Удолар знал, что в кругах высокородных господ его именуют без почтения – «чернильный герцог». Намекают на то, что дворянину зазорно вести жизнь, более подходящую купчине, презренному торгашу, что самолично проверяет каждую выписку, любой счет, ежедневно пачкая руки чернилами. Знал и находил сие забавным, поскольку никто из гастальдов не осмелился бы произнести подобное, даже пребывая в одном зале с герцогом, не говоря о том, чтобы сказать в лицо. А если болтают глупости за глаза… пусть их. Носители древних, благородных фамилий гордятся, что расплачиваются за услуги, не считая монеты, но бросая кошельки подлым ремесленникам. А герцогство Запада живет по своему уставу, и его правитель не считает зазорным лично просматривать счетные книги. Потому, в отличие от глупых снобов, не отдает две трети годового дохода на проценты по долгам.

Однако час поздний, свечи почти догорели, время «освежить» канделябры. Удолар не любил магические лампы. Свет они дают куда ярче, спору нет, но больно уж дурная слава у волшебных светильников. Нормальные лампы да свечи надежнее и привычнее. А еще герцог супротив общепринятых обычаев не терпел, чтобы кто-то бесполезно находился рядом, когда повелитель занят, поэтому лакеи являлись строго на зов. Вартенслебен, как бедняк, даже спал время от времени в одиночестве, оставляя за дверью охрану и «слуг тела».

Прозвонил далекий колокол, отмечая завершение «лунного часа» и начало полуночной стражи, за витражными стеклами герцогского кабинета прогудел рожок смены часовых. Подковки на сапогах стражников гулко стучали по песчанику, добытому в каменоломнях Вартенслебенов. Хорошего камня, увы, ломали недостаточно для обширной торговли, однако на личные нужды более-менее хватало. Луна скрылась за тучами, Малэрсид погрузился во тьму, пронзаемую желтыми точками фонарей и редких окон, где, несмотря на поздний час, еще теплились огоньки.

Надо и нам завести столичные правила, подумал герцог. Как в Мильвессе или, скажем, крупных городах Закатного Севера, где ночью запрещено выходить на улицу без света. Хорошее установление, полезное. Опять же, продажи масла и светильного жира пусть в малости, но все же вырастут. Потому что соответствующие цеха имеют привилегии, отчисляя за них процент в казну.

Надо завтра же, не откладывая, составить надлежащий арветт, который будет оглашен к ближайшим выходным. Ибо хоть поспешность – дочь дьявола, но славные, богоугодные дела надлежит совершать без промедления.

Когда вы рядом со мной, милый друг,

Не страшен мир, что жесток и груб!

Когда вы рядом со мной, добрый друг,

Тихо счастье во мне поет…

Несмотря на поздний час, песня разносилась по дворцу будто звон хрустальных колокольчиков. Последняя, третья жена герцога любила петь и не боялась мужа, чья жуткая слава распространялась далеко за пределы владения. Час был поздний, неподходящий для увеселений, однако сын Кай плохо засыпал, боясь темноты и бук, что прячутся в тенях под кроватью. Красивые песни мачехи оказались лучшим средством от ночных страхов будущего рыцаря. Хотя, конечно, вопрос – стоит ли детям слушать грустные истории о несчастной любви… Наслушаются и станут делать разные глупости.

Удолар, пользуясь одиночеством, слегка улыбнулся, заслушавшись мелодичным напевом.

Когда Вы смотрите на меня,

Мир уже иной, я – уже не я.

Я знаю, нам не по пути…

Но как тяжело уйти!

Удолар позвонил в колокольчик, призывая камер-лакея, закрыл глаза, думая, закончить все же проверку счетной книги сегодня или отложить на утро. Владетелю не нравились числа выявленной (случайно, лишь по воле Божьей) недостачи, очень уж все походило на вершину скалы, что едва виднеется над волнами, а под водой расходится мощным основанием. И это скверно – так воровать можно лишь пользуясь высоким покровительством. Значит кто-то из приближенных в деле… Это проблема. С одной стороны кража требует наказания. С другой, не каждого удается покарать веревкой, временами приходится изобретать иные способы, чтобы не восстанавливать против себя благородное сообщество владения. Увы, абсолютная власть бывает лишь в сказках. Поэтому герцог старался держать на по-настоящему важных должностях выходцев из купеческого сословия, а то и простолюдинов, несмотря на ущерб репутации вкупе с недовольством дворянской апеллы. Мелкие люди работают лучше, а за проступки спрашивать с них гораздо легче. Какого-нибудь барона уже просто так не четвертовать…

Дверь на смазанных петлях даже не скрипнула, открываясь, лишь сквозняк слегка пригладил седые волосы герцога. Шаги слуг были почтительны и едва слышны благодаря войлочным подошвам.

Закончу сегодня, решил правитель, сделав глоток вина из стакана. Чистейшее стекло, декор золотой эмалью… Как же обустроить ремесленное изготовление таких вещиц? Где найти хороший песок?

За то, что я полюбила Вас,

Меня одели Вы в атлас,

Но не судьба нам вместе быть,

И прошлое не изменить.

Песня оборвалась и тонкая леска, свитая из женских волос, захлестнула шею герцога. Лишь в этот момент Удолар понял, что вошедших слуг не сопровождал медовый запах белого воска от связки новых свечей. Один убийца изо всех сил затянул петлю, упершись коленом в спинку кресла из прочной акации. Второй навалился на владетеля, прижимая руки.

На жизнь герцога покушались не первый и даже не десятый раз, однако впервые это происходило столь… грубо. Не яд, не корабль, собранный так, чтобы разломиться на сотню частей в непогоду, не «случайный» промах из арбалета на охоте или, в конце концов, быстрый удар стилетом в полутьме господских покоев. Обычная удавка и несколько подкупленных слуг. Поэтому в первые мгновения Удолар ощутил скорее замешательство, чем страх. Затем пришел гнев. И лишь через пару секунд, а может и больше, когда удушье накрыло разум багровой пеленой, а смерть овеяла герцога взмахом крыльев, Вартенслебен понял, что сейчас умрет. И тогда испугался по-настоящему.

Ужас облизывал сознание, скребя шипастым языком, но тело, повинуясь инстинкту и безграничному желанию выжить, действовало будто само по себе.

Если бы злодеи были чуть лучше подготовлены, они пользовались бы проволочной струной и сделали правильный «захлест», когда удавка обвивает шею полностью. Но это были подкупленные слуги, которым не преподали высокое искусство тайного убийства. Удолар повернул голову до упора, так, что хрустнула шея, это позволило втянуть несколько драгоценных капель воздуха. Герцог рванулся изо всех сил, так что каждая мышца содрогнулась в конвульсии. Убийцу, который держал руки жертвы, подбросило, ударив о столешницу, давление ослабло на мгновение, и Вартенслебен сумел вытащить из потайных ножен в рукаве короткий нож. В пику давним традициям семьи, а также отдавая должное любви к охоте, одиннадцатый герцог не ценил граненые стилеты, предпочитая что-нибудь широкое, пригодное для нормального реза. Один удар за спину, ниже пояса, судя по сопротивлению клинку – удачно. Веревка на шее задергалась, будто убийца пытался перепилить мишени глотку – кажется, покушавшийся был ранен, однако до последнего старался выполнить задачу. Кто-то что-то закричал, но герцог ничего не мог разобрать из-за рева в ушах. Легкие горели, сознание опять заволакивала багрово-черная мгла, но Вартенслебен сумел ударить еще раз, целясь вслепую по вражеской руке. Снова попал, и смертельная петля на шее сразу ослабла. Второй убийца мотнул головой и попробовал навалиться вторично – чтобы напороться на выставленный клинок.

Воздух прорвался в сухое горло, обжигая будто чистейшее пламя, шея болела так. словно голову пытались отрезать ржавой пилой, а легкие заполнил расплавленный свинец. Нож едва держался в ослабевшей ладони, однако герцог был все еще жив, и сжимал скользкую от крови рукоять. Поняв, что удушение не задалось, второй злодей выхватил кинжал и без всяких изысков ударил герцога в живот. Удолар инстинктивно закрылся свободной рукой, но безуспешно – хорошо заточенный клинок разрезал до кости руку, отбросил ее, распорол плотную ткань мантии и до середины погрузился в живот правителя.

Герцогу показалось, что его целиком окунули в чан, полный кипятка. Укол жаркой боли раскрылся под солнечным сплетением, будто зловещий цветок, пронзив тело до кончиков пальцев. А вслед за болью пришла волна непередаваемой ярости. Свирепая злоба пополам со страхом гибели умножила силы немолодого уже правителя, вернула на считанные мгновения энергию бойца, лично входившего конницу в атаки. Рыча сквозь стиснутые зубы, герцог вцепился свободной рукой в горло убийцы с кинжалом, опрокинул на стол и трижды с размаху, по самую гарду, всадил нож в грудь противника. Капли чужой крови забрызгали герцогу лицо, собственная проступила на губах, и Удолар стал похож на языческого демона, умилостивленного жертвоприношением. Белые одежды обильно покрылись алым и багровым цветами.

Убийца, прошитый герцогским ножом, выл и сучил ногами, когда владетель развернулся к душителю. Тот пытался зажать распоротое бедро и отступал к двери, видя, что покушение рассыпается на глазах, как башенка, построенная из гальки детьми.

Истошный женский крик заметался в каменных стенах, и Удолар понял, что теперь он вдовец. Где-то уже шел бой, гремело железо, и тревожно завывали горны. Треск ломаемых дверей разносился по коридорам и лестницам. Детская, понял герцог. Они ломают двери в комнату, где спят все дети Вартенслебенов – в одном зале, чтобы с малолетства избегать расхолаживающей привязанности к роскоши. Очевидно, кто-то решил одним ударом отсечь целиком ветвь правящей семьи, в точности как много лет назад поступил сам Удолар. Кровь обильно сочилась из раны, внутренности пекло адским огнем, мантия промокла, будто на герцога вылили кадку горячей краски.

«Они покусились на мою семью!»

Рыча, как дикий зверь, роняя капли соленой крови с губ, Удолар перехватил нож и, шатаясь, пошел на раненого душителя, который стоял на пути к двери.

«Я всех вас отправлю в ад»

Стражники тела не спешили врываться в покои господина, чтобы защитить от напасти. Значит либо подкуплены, либо отвлечены. Раненый упал, отполз в сторону, за ним тянулся широкий мокрый след. Судя по всему, нож вскрыл бедренную жилу, и душителю оставались считанные минуты бренной жизни. Герцог раздумал убивать раненого и проковылял мимо, упрямо идя на звук разбиваемой двери, сжимая обеими руками нож, чтобы не выпал из непослушных пальцев. Каждая секунда теперь не имела цены и, как бы ни хотелось заживо спустить шкуру с убийцы, тому повезет сдохнуть легко. Но, Господи помилуй, как же заплатят за предательство организаторы покушения.

«Они хотят убить моих детей…»

Удолар снова зарычал от бешеной ярости, чувствуя, как стекает горячая кровь меж зубов. Сил уже не оставалось,однако герцога влекла ненависть. И понимание, что совсем рядом вот-вот погибнут наследники фамилии Вартенслебен.

* * *

Он вздрогнул, приходя в себя. Качнул головой, молясь, чтобы несколько мгновений старческого забытья не были замечены пристрастными наблюдателями. Не дай Бог, герцог еще и храпел… Нет, вроде обошлось, никто не заметил. Удолар машинально потер шею там, где давно уж не осталось и следа от удавки, однако сохранилась невидимая черта, ноющая в непогоду. Он качнул головой, легким жестом отстранил камердинера, который сунулся, было, с чаркой на серебряном подносе. В герцогском рационе лекарственные настои решительно теснили вино и прохладительные напитки, так что Удолара подташнивало от запаха микстур.

Он оглянулся, едва поворачивая голову, сохраняя на лице брезгливую мину абсолютного превосходства. Благо привилегированная ложа одесную императора позволяла видеть все.

Гетайры Оттовио штурмовали «замок любви», с азартом и весельем юности, очаровательные дамы, соответственно, энергично защищали укрепление, сбрасывая штурмующих, не желая отдавать предопределенную победу слишком уж легко. Знать, заполнившая трибуны, проявляла все виды азарта, кто-то сдержанно, сохраняя достоинство положения, а кто-то с плебейским размахом. Почти все лица были герцогу хорошо знакомы – столичная знать, эмиссары королей, а также избранные представители купеческих и мастеровых гильдий. Все, кто месяцами пренебрегал ставленником Острова, а теперь, почуяв изменение равновесия и сладкий запах возможностей, наперебой осаждали вошедшего в силу правителя Ойкумены.

Ублюдки, мстительно подумал герцог. Паршивые корыстные ублюдки. Ловите жалкие шансы, пресмыкайтесь ради мимолетного взгляда императора. Все равно Четверка есть и останется ближайшими друзьями, сподвижниками юного правителя. Хотя, конечно, придется очень постараться, чтобы отпихнуть наглых претендентов подальше от сиятельного внимания. На этом, в сущности, держалось единение ближайших соратников Оттовио – истово ненавидя друг друга, они все же стояли как побратимы, локоть к локтю, держа оборону от недостойных. И вынужденный союз оказывался прочнее родственных уз.

Курцио, как обычно, пропадал где-то, верша хитрые шпионские дела. Из всех соратников герцог презирал островного выскочку больше всего. Презирал и по совокупности прегрешений желал скорейшей, мучительной смерти. Однако худородный парвеню еще не исчерпал полезности для трона и Четверки.

Князь Гайот из Унгеранда должен был вернуться со дня на день, привезя новые договоры с тухумами относительно найма полков. А Шотан… Да, вот же он, в компании девицы Фийамон. Кааппе изящно опиралась на руку графа, который, в свою очередь, надел шарф с символикой Меча и Булавы. Намек на то, что сердце Безземельного принадлежит вполне конкретной Даме, был, по меркам столичного двора, чересчур прямолинейный, даже грубый. В чьем-нибудь ином исполнении это выглядело бы как туповатая неотесанность, однако, с учетом репутации Шотана, смотрелось оригинальным сумасбродством.

Два черных сердца нашли друг друга, философски подумал Вартенслебен. Остается надеяться, что этот союз не даст наследника, ведь по закону выведения пород, скрещивание дурного со скверным порождает худшее. Ребенка двух столь изумительных упырей наверняка даже Ювелир не отказался бы признать своим.