Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– Хм… – искупитель пошевелил кустистыми бровями, почесал один из многочисленных шрамов. Взгляды, что кидали на седого деревенские, выражали сложную смесь из почтения к вооруженному человеку, надежды на внезапную удачу и ненависти к природному врагу. Хоть нынче рыцарь и стоял на пути добра, былая натура проявляла себя в каждом жесте, и мужики безошибочно узнавали хорошо знакомый образ бетьяра – кавалера-разбойника. Того, кто приходит и берет, что хочет, расплачиваясь огнем и железом.

– Осады не будет точно, ну, дольше пары дней, может неделя. И то много. Без малого тридцать скотов жрут много. День простоя – два пуда провианта для людей. Лошадям еще по четверти пуда на морду, и то мало. На телегу обычно грузят пудов тридцать, десять дней – и пусто. Большой обоз «живодеры» за собой не утащат, а если бы и тащили, не станут его растрачивать у навозной кучи в пустом ожидании.

Селянам такое сравнение категорически не понравилось, однако пришлось сделать вид, что не заметили.

– Насчет штурма… Может быть, да. Может быть, и нет, – Бьярн пригладил тощий ус и прищурил единственный глаз, размышляя. – Зависит от многого. Я бы остался и полез через тын. Место богатое, грех такое обойти просто так. Да и живот военный человек привык набивать без меры, свинку любит, а тут провианта много. Стоит заморочиться и рискнуть.

Бьярн, казалось, искренне наслаждался молчаливой злобой, что светилась в глазах деревенского собрания, вынужденным вниманием людей, которые в прошлом (да и настоящем) с огромным удовольствием подняли бы его на вилы или забили цепами.

– Но меня там нет, – как ни в чем не бывало, продолжил искупитель. – И если мудаки добычу хорошую взяли прежде… и за тыном стоят крепкие люди, да еще видно, что защитники биться готовы насмерть… тут даже не командир будет решать, а собрание. Рискнуть или ну его к чертям, лучше профит и добрую забаву поискать дальше? Может быть, и шапку по кругу пустят, чтобы туда черепки бросали. С пометками углем.

– То есть шансы отсидеться имеют место быть… – задумчиво проговорила Хель, поглаживая гладкий острый подбородок, словно у женщины имелась борода.

– Или так, или этак, – согласился Бьярн, поправляя свой меч, который положил на скамью в начале встречи. Сейчас рыцарь говорил деловито, оставив прежнюю издевку над селянами. – Не попробуешь, не узнаешь. Только…

Седой обвел долгим взглядом всех, и своих, и чужих, с высоты громадного для обычного мужика роста.

– Только надо сразу понимать, – прогудел он, срываясь время от времени на болезненный хрип в глотке. – Если они решат все же взять свое, то лапти назад сворачивать будет поздно. От всадников не убежать. Тут уж как в настоящем бою, резня пойдет без «дурачков и кулачков». И обе стороны кровью умоются по самые уши. Так что, коль железо воздуха понюхает, либо мы их расхерачим вдребезги… либо никто отсюда не уйдет.

– Богоугодное дело, – пробормотал как бы сам себе Кадфаль, но, разумеется, услышали все. – Справная задачка…

Гавалю отчетливо показалось, что под «нами» мужик с дубиной подразумевал отнюдь не всю компанию, однако додумать мысль не успел. Хель решительно хлопнула по столу ладонью и подытожила с обманчивой мягкостью:

– Мое предложение… – она осеклась, взгляд женщины метнулся к Артиго и обратно. Видимо поняв, что многовато и резковато на себя взяла, Хель продолжила тоном ниже и с бОльшей почтительностью, старательно делая вид, что выступает от лица господина.

– Я сейчас напишу вашему барону письмо. Красивое, вежливое, куртуазное. И краткое.

На Раньяна было страшно глядеть, кажется, он лишь сейчас до конца поверил, что рыжеволосая любовница по собственному почину затягивает Армию в новое приключение. Гамилла и Марьядек подобрались, как люди, наконец-то слышащие не словоблудие, а какой-то план.

– Распишу ему, как обстоят дела, – говорила Хель. – Опишу, что вы готовы договариваться на урезание прав… В разумных пределах.

Селяне опять зашушукались, недовольно и резко, как ни странно, в этот раз их окоротил молчавший прежде костоправ. Горбун казался ужасным, с руками до земли и перекошенным гримасой лицом – Гаваль знал, что такое бывает при скверных родах, когда дите тащат из утробы силой, увеча слабенькое и хрупкое тельце. Но, кажется, лекарь имел авторитет немногим слабее межевого. Все болеют…

– Слушайте, что скажет грамотный человек, – прохрипел горбун, и сельское собрание замолчало. Казалось, даже воздух в комнате дрожит в нервическом ожидании.

– И что если он вас кинет на поживу злодеям… скорее всего договариваться с новыми арендаторами он будет нескоро. А договор этот состоится на пепелище с бурьяном, которое приводить в божеский вид еще придется. Поэтому для барона же лучше прислать по-быстрому вам подмогу, не тратя ни единого часа. А там… как Бог положит.

Хель красноречиво посмотрела в черный от копоти потолок. Все остальные набожно повторили ее жест и взгляд, прося у Пантократора защиты и поддержки.

– Если подмога не придет… Или не успеет, что ж, – Хель пожала плечами. – Не свезло вам. Значит такое испытание Господне вам ниспослано ради смирения и за грехи. Мы сами по себе драться с бандитами не станем. Но если баронские воины придут вовремя… тогда посмотрим. Сумма двух всегда больше целого.

Гаваль сделал зарубку в памяти, отметив еще один мудрено звучащий, но красивый оборот словес.

– Если даже устоим, они обозлятся! Сожгут в округе все, до чего дотянутся! – буквально прогавкал десятский, каждое слово давалось ему с болью, наверное, от подсчетов, какими трудами все придется восстанавливать. – Не отстроимся же!

– Не понимаете вы, – почти дружески сообщил Бьярн. – Это тебе не обычные грабители, которые соседей обнесут, а вам толкнут на продажу воровской профит. Нет. Считай, что на вас идет саранча дьявола. И уж решайте, чем готовы жертвовать. Или в лесу зимовать, землянки долбить в мерзлой земле, или дотянуть до тепла по-бедному, зато в своих халупах.

На этот раз селяне вообще повставали, ушли на другой конец дома, к очагу. Спорили громким шепотом, размахивали руками, едва ли не плевались через густые бороды – у кого такие были. Кажется, сельское управление разделилось поровну.

– Круто забираем, – пробормотал горец-браконьер. – Прям крутенько…

– Колья, – отрывисто вымолвила арбалетчица. – Надо колья повбивать. Земля еще не мерзлая, войдет легко.

– А, да, – прищелкнул пальцами Марьядек, увлеченный предложением, будто и не он только что сомневался. – Точно так. Если нет хорошего строя с пиками, конников лишь «чесноком» и кольями тормозить получится. И забор укрепить надо… Воды запасти, огнем ведь попробуют забросать.

– Разделить деревню на отдельные… – Хель вновь сказала какое-то неизвестное слово, но тут же исправилась. – Концы. Натаскать, как получится, женщин и детей. Чтобы тушили огонь. И все такое.

Разом вся компания утихла и посмотрела на юного повелителя. Артиго по своему обыкновению молчал с видом человека, угнетенного скорбными, но великими думами о судьбах королевства, самое меньшее. Раньян холодно и зло посмотрел на Хель, склонился к уху мальчика и что-то зашептал, для верности прикрывая рот ладонью.

Энергичный спор у очага завершился. Против ожиданий селяне возвращаться за стол не поспешили, остались плотной группой, будто стая взъерошенных лохматых воробьев после драки за пшено. Один лишь казначей подошел к Армии, причем шагая чуть ли не зигзагом, словно никак не мог понять, общаться дальше с юным господином или Хель. В конце концов, он вроде бы повернулся к мальчику, однако не полностью, а этак на три четверти, косясь на женщину с пером и бумагой. Он молча поклонился Артиго, приложив ладонь к сердцу, но выпрямился гордо, и даже сцепил руки за спиной.

Загнаны в угол, но пытаются сохранить гордость, решил Гаваль. Они здесь понимают, что выхода нет, и все-таки до конца держатся свободными, независимыми, насколько получится. Надо же, как необычно, у мужичья, оказывается, гордость имеется…

Казначей пожевал губы, нервно сглотнул, издал странный звук, будто в устах начала рождаться заготовленная речь, да и умерла сама собой. В конце концов «десятский» рубанул без экивоков:

– Чего хотите?

Если бы Гаваль и сомневался прежде в чистоте крови Артиго, сейчас любое недоверие расселось бы, как дым. Мальчик посмотрел на мужика снизу вверх, но с такой осанкой и небрежно опущенными на стол руками, с таким высокомерием в глазах, что все казалось наоборот – это деревенщина глядит на достойного мужа с колен, ослепленная величием подлинного благородства. Едва заметным движением головы молодой господин указал на Хель, подтверждая, что дальнейшие переговоры можно и далее вести с ней. «Десятский» повторил:

– Что вы хотите за… воспомоществование.

Хель с рассеянным видом, будто ей все это было не нужно и безразлично, выдержала паузу, переложила очиненное перо с левой стороны на правую. Лишь после этого начала перечислять:

– Если все обойдется, то… Телега. Хорошая. Лошадь в телегу. Тоже хорошая, чтобы не пала через день пути. Провиант – сколько сочтем нужным взять. Она подумала, глядя на стену, и добавила. – Меч. Вот этот. К слову, а зачем он вам?

– Для поединщиков покупали, – буркнул казначей, судя по выражению лица и блеску глаз, каждый пункт резал его по живому, впивался в сердце ядовитым шипом. – Межу двигали.

– Дрались с соседями за границы пашни, – Кадфаль негромко перевел с мужицкого на человеческий. – Чтоб все по законному и по старине, брали заступников.

– Поединщиков? – Хель аж передернуло.

– Ага.

Десятский разумеется не понял, отчего вскинулась рыжеволосая женщина с непокрытой головой и принял на свой счет, как проявление гнева из-за наличия благородного оружия в плебейских руках. Он склонил голову и что-то забормотал, оправдываясь, дескать, все было законно, общинная собственность и так далее, но Хель оборвала, без гнева и высокомерия, однако с решительностью человека, идущего к цели, не сворачивая.

– Итак, меч тоже отойдет нам. И… – она задумалась на мгновение и сделала машинальный жест обеими руками, будто взвешивала что-то. – Дадите сопровождение до славного города Дре-Фейхан.

– Трофеи, – подсказал Бьярн, едва ли не облизываясь от предвкушения. – Что захотим взять с трупов, все наше.

Хель красноречиво посмотрела на рыцаря, будто напоминая, что драка предполагается лишь условно, если ну очень уж не повезет. Бьярн пожал плечами и деловито разъяснил:

– Порядок такой. Трофеи надо оговаривать, а то знаем эти фокусы. Как запахнет жареным, сразу все бегают с воплями «спасите-помогите!». А как фитиль вытащат из задницы, тут же морды воротят: «вы кто таковские, мы вас не знаем, идите нахрен без оплаты!». Надо по рукам обязательно ударить – кого завалим, что в обозе найдем, то все наша честная добыча.

– Какие же вы разные, – тихо проговорила Хель, переводя взгляд то на Кадфаля, то на Бьярна. – Удивительно просто… Ну, ладно. Она вздохнула и дополнила, обращаясь к «десятскому». – Что трофейное, то наше.

– Сложное… – промямлил казначей, тоскливо косясь одним глазом на меч, наверняка стоивший «обществу» не один золотой. Надо полагать, деревня, и без того зажиточная, знавала времена еще удачнее и сытнее.

– Решайте. Я подумаю пока, что в письме начертать.

Хель взяла перо, указывая всем видом, что переговоры закончены, остается либо принять условия, либо идти к черту. Селяне вновь собрались в своем углу, бормоча яростным шепотом. На этот раз главным оратором стал горбун и, кажется, он склонял прочих согласиться с предложением странных пришельцев. Казначей выступал оппозиционером, судя по обрывкам речей, десятский не доверял ужасам, рассказанным про идущую банду. Он стоял на том, что лучше откупиться, даже большой ценой, чем восстанавливать потом все заново, буквально по жердочке.

– Не, я ухожу, – проблеял Шапюйи, сидевший доселе как упомянутая ранее мышь. – На такое договора не было…

– Ну и пошел отсюда, – напутствовал его Бьярн, ухмыляясь. Перспектива драки искупителя, похоже, искренне радовала, при этом, что странно, в рыцаре не чувствовалось кровожадности, желания творить насилие и прочую гадость. Как будто возможная баталия служила неким средством, промежуточным звеном для иных целей.

Костоправ, тем временем, продолжал давить оппонентов. Межевой хранил нейтралитет, мрачно слушая доводы обеих сторон.

– Хель, на пару слов, – отрывисто кинул Раньян, похожий в черном плаще, штопанном и перештопанном усилиями Виторы, на летучую мышь из катакомб Пустошей.

Бретер и лекарка прямо глянули друг на друга и, казалось, что искры разлетелись вокруг, как от удара клинков из лучшей стали.

– Изволь, – согласилась женщина.

Артиго уместил подбородок на ладони, сложенные домиком, и никак не отреагировал на очевидный конфликт верных фамильяров. То ли мальчик не мог принять решение, предпочитая скользить по волнам судьбы, то ли, в самом деле, решил, что все происходящее суть некое испытание Господне и доверил Хель переговоры.

Пока деревенское управление яростно бодалось, определяя, как именно рискнет «общество» – огнем и железом или хладом и гладом, Раньян и Хель вышли, едва не столкнувшись плечами в дверном проеме. Снаружи, как тараканы, разбежались детишки, ждущие новостей. Ребятни оказалось немного, бОльшая часть помогала взрослым спасать движимое имущество. Следом за фамильярами, стараясь казаться незаметным и тихим, скользнул разноцветной тенью Шапюйи. Платье «Шляпы» заметно истрепалось и растеряло часть красок по ходу короткого, но яркого приключения, и все же было красивее, ярче любой сельской одежки

Ой-ей-ей, подумал Гаваль, сжав деревянную шкатулку для флейты – подарок одной из поклонниц. Ой-ой… Не к добру все это…

И юноша задумался, как бы тоже последовать за Кондамином Шапюйи. Вдвоем до города они как-нибудь доберутся, а там песни петь и на флейте играть все лучше.

* * *

Покупка оружия в деревенскую собственность – это скорее японская традиция, но в конце концов Авторский Произвол и культурная эклектика – наше все.

Глава 13

Глава 13

Курцио стоял, заложив руки за спину, и молча смотрел на карту мира. Никогда еще материковая одежда не казалась ему столь неудобной и чуждой. Высокий, обшитый кружевами воротник душил, стискивал горло как удавка. Сукно обтягивало грудь наподобие оружия пытки, не давало втянуть воздух, пот стекал вдоль позвоночника. Мужчина еле сдерживал желание разорвать одежду прямо на себе, чтобы не тратить мгновения на распутывание шнурков и пуговиц.

За прочными дверями замерли многочисленные лазутчики, писцы, счетоводы, днем и ночью плетущие хитрую паутину шпионажа и влияния, собиравшие и записывающие обрывки слухов, суммы на подкуп и тайные убийства. Императорская резиденция, отданная Оттовио для нужд Короля Шпионов, замерла в боязливой тишине. Самый последний мальчишка-конюх, ветхий слуга, менявший всю ночь напролет масло в светильниках и прогоревшие свечи, старуха-поломойка – даже они знали, в каком состоянии вернулся за полночь господин. И понимали: ныне достаточно одного лишь неосторожного слова, чтобы вызвать ужасающую вспышку гнева.

Курцио переживал вселенских размеров разочарование, опустошенность… и унижение сродни тому, что ему довелось уже испытать – дома, когда заговор по смене ветви династии близился к завершению. Хотя, пожалуй, теперь чувство позора было сильнее и острее. Его подпитывала горечь от понимания – шпион сменил дом… а проблемы остались те же.

– Косные ублюдки… – прошептал он, едва шевеля губами, уставившись на карту. – Глупые и косные недоумки…

Ушедший без остатка в мрачные помыслы, Курцио даже не заметил, как вошла маркиза. Биэль остановилась, не доходя пары шагов, скрестила руки на груди в совершенно мужском жесте. Взгляд ее был непроницаем и холоден, как драгоценный камень из самой глубокой океанской пучины.

– Ты собрал новую компанию резчиков? – спросила она, старательно делая вид, что именно этот вопрос ныне самый интересный и единственно важный.

Курцио мотнул головой, будто сбрасывая паутину забытье, повернулся и машинально повторил жест маркизы. Мужчина и женщина словно отгородились друг от друга скрещенными руками, сохраняя расстояние.

– Да, – ответил Монвузен, помолчав несколько мгновений. – Я организовал и оплатил граверную мастерскую. Перекупил подмастерий у цеха. Не столичного, чтобы избежать ненужных толков.

– Для чего?

– Надо распустить как можно больше слухов о незаконнорожденности Артиго. Все должны знать, что мальчишка не имеет прав на престол. И его претензии, буде таковые окажутся заявлены – смехотворны и нелепы. А как все узнают, если мы им об этом не расскажем?

– Гравюры, – утвердительно вымолвила Биэль, слегка кивнув.

– Много гравюр. И много людей, которые станут распространять доски по всем сторонам света. Чтобы в самом захудалом городке нашелся хотя бы клочок бумаги с описанием худородности Артиго.

– Дорого, – покачала головой маркиза.

– Очень, – согласился Монвузен. – Но с тайными делами всегда так. Приходится много платить, чтобы впоследствии не пришлось выкладывать совсем уж запредельные суммы.

Они помолчали. Свечи в огромном канделябре едва слышно потрескивали. За окнами подвывал осенний ветер, пришедший из открытого моря. В такую ночь следует выходить на поиск глубоководных чудищ, обменивая запредельный риск на удачу и прибыль.

– Тебе следовало сначала рассказать мне, – вымолвила она, в конце концов. – И показать заметки.

– Возможно, – согласился он, снова глянув на карту.

И опять молчание – тяжелое, неприятное – раскинулось между ними, как пыльная, траченая молью тряпка, бывшая некогда славным знаменем из драгоценной материи, шитой золотом и серебром.

«Документ, который обычно именуют „Планом Курцио“ (и который, разумеется, никогда так не назывался), увы, история не сохранила. Что, в общем, неудивительно, принимая во внимание, какие события развернулись буквально через считанные месяцы после его презентации императору Оттовио Доблестному. И в сколь плачевное состояние пришли имперские архивы по мере того как Война Гнева распространялась по континенту. Однако у нас достаточно косвенных свидетельств, включая заметки в дневнике Биэль аусф Вартенслебен, чтобы реконструировать основные положения этого документа. И, надо сказать, эта реконструкция оставляет весьма странное впечатление. План Курцио абсолютно противоречит всей этике и ценностям человека той эпохи, тем более дворянина, даже с учетом крайне специфических по континентальным меркам воззрений Алеинсэ. Противоречит настолько, что саму идею документа неоднократно объявляли безыскусной подделкой, результатом плохой умственной работы фальсификаторов нового времени…»

– Я могла бы подсказать тебе верные слова, чтобы достучаться до них. А также указать, чего писать не стоит.

– Возможно, – повторил шпион. – Но в таком случае это был бы уже совсем иной… – он помолчал, будто в затруднении, как следует назвать свою работу. Передумал и сказал иное. – На его страницах были бы начертаны уже другие мысли. Приглаженные и… чужие. А я хотел, чтобы совет ознакомился с первоисточником. Без прикрас, умолчаний и красивых оборотов, за которыми лишь пустота.

– Ты ведь не ждал, что план будет принят? – она сделала шаг вроде бы в направлении Курцио, и в то же время чуть в сторону.

– Я надеялся, что он будет верно истолкован и принят. Хотя предполагал, что возможен иной исход.

Они перебрасывались аккуратными, обтекаемыми словами, как намыленным стеклом, с предельной осторожностью, понимая – достаточно одного жеста, неверного слова, и что-то непременно окажется разбито, необратимо разрушено.

«Его составитель начинает с констатации очевидного кризиса, в который сваливается Третья Империя. Обширный блок, расписывающий природные невзгоды и 'пять лет тощих», завершается утверждением того, что если Пантократор, Двое или сам Ювелир не явят чуда, шестой неурожай подряд со всей неизбежностью добьет сельское хозяйство Империи, то есть основу ее существования.

Автор выстраивает очевидную цепь неизбежных последствий: голод – упадок ремесел и торговли – уменьшение налоговых сборов – кризис комплектования войска – падение возможности решать проблемы вооруженной силой – хаос и торжество безвластия.

Много кто в описываемый период развивал эту тему, например, печально известный трактат «О скотской сущности земледельца», ставший первой ступенькой, приведшей к Великой Крестьянской Смуте. Идее того, что в преддверии неизбежного кризиса и упадка традиционные способы контроля территории, а также приведения к порядку вассалов утрачивают эффективность и превращаются в растрату собранных неимоверными трудами ресурсов, посвящали свои работы Клекен Ровийский, Боссо «Деньгоделатель», Гретийон «Странник» и другие значимые умы эпохи. Но именно в «Плане» причинно-следственная связь описана в откровенно-циничной форме со столь же прямым выводом: власть императора [и его сподвижников] в смутное время будет держаться уже не на традициях и маневрировании «хлебным резервом», а на «проекции насилия». И возможность этой проекции имперский административно-финансовый аппарат на горизонте, по крайней мере, десятилетия будет лишь терять. Далее «король шпионов» резюмирует: наступающий год станет пиком сбора податей и военной силы императора Оттовио. Это «изумрудные месяцы», которые более не повторятся и потратить их следует с максимальной выгодой, с полным вложением в долгосрочный результат, памятуя, что этот ресурс одноразов и невосполним в прежнем объеме. И, представив читателям фундамент, Курцио Монвузен переходит к предлагаемому решению. Вот здесь-то начинается самое интересное…'

Биэль шагнула еще раз и оказалась сбоку от Монвузена, будто галера, заходящая на абордаж с кормы.

– Как ты мог? – тихо спросила она, откинув завесу приторной вежливости. – Как же ты мог?..

– Я императорский соглядатай, – негромко вымолвил Курцио. – Моя обязанность – знать все, что происходит между землей и небом. Моя забота – считать, сопоставлять и планировать. Я сосчитал наши возможности, соотнес с заботами и тратами. И записал вывод. Один плюс один равняется двум. Потратив что-либо, ты становишься беднее. Это очевидно. И этой очевидностью я поделился с вами. Увы, получилось бесполезное метание жемчужин обратно в пучину.

Рука Биэль дернулась так, словно женщина хотела дать ему пощечину, однако душевная боль, отразившаяся на лице Курцио, остановила уже поднятую ладонь.

– Неужели ты, в самом деле, ничего не понял? – прошептала она.

'План Курцио был математически точен и расчетлив. В основе его лежала, как уже сказано выше, констатация того, что императорская власть:

А) Сейчас на пике своих военно-финансовых возможностей.

Б) Не может и не сможет в дальнейшем контролировать территорию Ойкумены, неизбежно теряя влияние и доходы.

Следовательно, писал автор, не нужно растрачивать и без того скудеющие ресурсы, стремясь удержать то, что удержать невозможно. Следует:

А) Признать суровую истину – общий кризис неразрешим посильными средствами и наверняка выйдет за пределы жизни одного поколения.

Б) Постараться не собирать воду решетом, удерживая неудержимое, а взять то, что находится в границах досягаемого, прочее же – оставить на произвол судьбы [до поры].

В рамках этого предложения императору следовало для начала занять максимум возможного на любых условиях у всех и каждого, кто готов дать Короне в долг. Будущие обязательства не имели значения, поскольку их заранее никто не собирался выполнять, имело значение лишь золото и серебро в казне Мильвесса. Эти средства должны были пойти на завершение растянувшегося процесса превращения феодального ополчения в постоянную армию, где основной ударной силой оказались бы конные роты, организованные по образцу графа Шотана Ашхтвицера. Не дожидаясь окончания этого процесса, действуя не позднее весны, Оттовио энергично обрушивался на королевство Северо-Востока, однако не для того, чтобы привести к покорности зарвавшегося губернатора-конге в традиционном шаблоне подавления региональной вольницы. Курцио предлагал настоящий завоевательный поход, в рамках которого элита губернии уничтожалась физически, прочие же «переподчинялись» непосредственно императору. Само королевство административно упразднялось и подлежало объявлению личным доменом Готдуа. Параллельно этому следовал отказ от исполнения долговых обязательств, полный вывод всех войск с иных территорий, прекращение любой поддержки кого бы то ни было за пределами Северо-востока, хоть вооруженной силой, хоть деньгами и продовольствием.

Иными словами, Оттовио и его соратники закукливались в рамках одной провинции, бросая остальной континент на произвол судьбы. Учитывая, что император оказывался держателем наибольшего, прогрессивно организованного войска и невозвращаемых кредитов, личный домен императора естественным образом превращался в анклав стабильности, прочие же земли становились территорией беспощадной войны всех со всеми. И, разумеется, люди/капиталы из этой «зоны смерти» устремились бы под защиту «мини-империи», дополнительно укрепляя ее силу, ослабляя прочих конкурентов.

Далее, по мысли Курцио, предстояло бы долгое и последовательное, лишенное пагубной спешки возвращение беззаконных территорий под руку Готдуа, уже на новых принципах, с дроблением королевств на более мелкие территориальные сегменты и установлением абсолютного верховенства императорской власти. Завершить этот процесс собирания земель предстояло не детям и даже не внукам, а скорее правнукам Оттовио.

Прекрасная идея, отличный план, безукоризненно обоснованный и надежный как часовой механизм. Однако…'

Луна осветила кабинет шпиона, будто залив жидким серебром. Свет природный объединился с искусственным, и в этом смешении лицо Монвузена казалось принадлежащим более мертвецу, нежели представителю мира живых. В дальнем коридоре прошлепали чьи-то ботинки, видимо припозднившийся курьер спешил доставить ночным секретарям очередное послание. Организованный главным шпионом всеведущий механизм не засыпал, трудясь равно днем и ночью.

– После всего… – тихо вымолвила женщина.

– Я служу… – Курцио задумался и неожиданно поправил самого себя. – Служил империи. Я присягал великому замыслу, грандиозной идее имперской власти, пред которой склоняются все, от края до края мира.

– Как презренный Дан-Шин? Я думала о тебе лучше.

– Он раб, который не может обойтись без хозяина. Дан-Шин служит человеку. Я – абсолютной власти.

– Ты прислужник глупости, – с горечью покачала головой маркиза. – Твой план безумен в основе своей. Он покушается на мироустройство и пренебрегает всем, что скрепляет людей. Настоящих людей, которые держат на своих плечах весь мир. Приняв твое предложение, император добровольно отказался бы от власти над целым в угоду правления малым, ущербным осколком. Но и это малое оказалось бы кинутым в пучину раздоров между бономами, да пожалуй, и всеми людьми чести. Нет ничего более далекого от служения власти, чем твои…

Биэль скривилась, даже не пытаясь как-то скрыть пренебрежение пополам с презрением

– Твои куцые, фантазийные мысли.

– Мои куцые фантазийные мысли? – Курцио поднял голову и повторил ее завершающую фразу, однако, с другой интонацией, вкладывая в слова едкую, злую насмешку. – Ну да, разумеется. Ведь я – забавный фантазер, предающийся мечтам о странном и несбыточном.

Он громко фыркнул, кривясь в гримасе злого веселья. Курцио вроде бы улыбался, однако уголки бледных губ стремились вниз, и оттого лицо Монвузена дрожало, как от сильной боли.

– Вы же наоборот, люди практичные и цельные по природе своей, – еще шире и страшнее улыбнулся он. – К идеалистичным грезам не склонные. Что ж, я с любопытством погляжу, как вы пытаетесь удержать главенство имперской власти через год-другой. Ведь я глуп, а вы мудры. Не сомневаюсь, что с легкостью найдете выход из этой затруднительной ситуации. Уж вы-то удержите мир в крепкой длани.

«План Курцио изначально строился на посылах, принципиально недопустимых в рамках отношений эпохи. Не 'сложных» или «сомнительных», а именно «недопустимых», на уровне физических законов.

Во-первых, «нет обязанностей – нет вольностей». Бросив Ойкумену в хаос бесконтрольной гражданской смуты, а также натурально перебив большую часть бономов Северо-востока, император восстановил бы и сплотил против себя все без исключения «старое» дворянство. И в глазах «людей чести» [а также всех сколь-нибудь образованных граждан] терял какие-либо данные свыше права и привилегии сюзерена, «фигуры власти». Из богом назначенной опоры для общества [не забудем, что речь идет о мировоззрении людей, которые считали себя единственными, исключительными, ведь иной жизни за пределами границ материка просто нет] Готдуа и его потомки превращались в рядовых хищников.

Для каждого рыцаря в армии усеченной империи правитель становился не высшим созданием, «хлебодаром», чью власть определил сам господь, а военным вождем, всего лишь первым из многих, притом не по божественному праву, а в силу момента, удачной случайности. То есть вместо планомерной реконкисты, возвращения осколков хаоса под руку закона и порядка, императорский домен имел хорошие шансы провалиться в персональную смуту, череду вызовов со стороны военного дворянства полностью дискредитировавшей себя «верхушке». Что, в общем, логично – если новая власть держится лишь на силе и предательстве, если «императору можно», то почему «нельзя» представителю власти более низкого уровня? Поэтому «пересборка» империи могла реализоваться на условиях семьи Алеинсэ. Она, при всем неприятии материковой аристократией, все же выступала более приемлемым противовесом, который не оскорблял и не нарушал богом данный порядок, а также не покушался на жизни бономов [по крайней мере, в столь массовом порядке]. И, надо полагать, при втором подходе островитяне учли бы предыдущий исторический опыт, сделав «работу над ошибками».

Это, так сказать, всеобъемлющая, концептуальная проблема «Плана Курцио». Однако имелось преткновение более практического толка. Замысел Монвузена, по сути, бросал на произвол судьбы королевство Юго-запада и герцогство Малэрсид. Первое категорично продемонстрировало бы, что слову императора нельзя верить, и Оттовио утратил божественное право всевластия. Второго, разумеется, ни при каких обстоятельствах не могли принять Вартенслебены, ставшие одной из опор трона. Остается лишь восхищаться выдержкой старого герцога, который не призвал убийц сразу и рискнул дискутировать с Курцио пред лицом Оттовио, чтобы похоронить План силой убеждения и доводов…'

– Да к чертям весь мир! – воскликнула Биэль. – Мой дом! Оплот моей семьи, гробы десяти поколений предков! Ты бросаешь все это в топку своих амбиций!