Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

– В третьих, мы с должной учтивостью высказываем уважение вам, господину земель, ограниченных… камнями по воле Господа.

Хель выпрямилась, чуть отставила назад левую ногу и произнесла на одном дыхании, как завзятый юрист или герольд:

– В нынешнее время, когда расшатаны устои, нарушены правила, и чернь забывает свое место, носителям благородной крови следует держаться друг друга. Позвольте же моему господину, в знак глубокого благоволения вам, достойно влача… несущему гордую фамилию, сделать подарок. От одного человека чести другому. После мы продолжим свой путь и покинем ваши земли.

Очевидно, Хель успела как-то договориться с Раньяном, потому что мужчина выступил вперед, без костыля и сильно хромая, в руках у него лежал кригмессер, тот, который носила Хель прежде чем обзавелась прямым клинком. Надежное, простое оружие без украшений, в деревянных ножнах.

Взятка, понял Гаваль. Обычная, безыскусная взятка, только преподнесенная со всем уважением. Монеты или другую ценность кавалер мог бы взять, однако, не при собственном воинстве. Нельзя так явно продаваться на глазах черни. А вот оружие – подарок достаточно ценный сам по себе и вполне достойный военного человека. Хель как-то обмолвилась, что купила мессер за двадцать коп. Немалые деньги, такова стоимость, например, десяти недель работы хорошего каменщика или десяти дней службы обычного, не знаменосного рыцаря. Оружие, считающееся более подходящим для простолюдинов, однако, судя по вопиющей бедности амуниции Бертраба, ему и такой простецкий клинок за счастье будет. В самый раз хватит, чтобы закрыть глаза на какие-то несообразности. Если только военный человек не дурак, не ревнитель устоев, не любитель подраться без причины и так далее.

Что ж, сейчас увидим…

Раньян дохромал до всадника и протянул ему дар снизу вверх. Мессер лежал рукоятью влево, прогибом клинка в сторону будущего владельца, то есть наиболее почтительным и безопасным образом. Кавалер понял и оценил это, скривился, мрачно поглядел на странников, затем на столб дыма, который стал немного пожиже, показывая, что все, чему стоило сгореть, уже развеялось по ветру. Молодой человек снова что-то забормотал, уговаривая старшего. Тот еще немного подумал. Хель скрестила руки на груди, Бьярн опустил меч острием в дорожную пыль, всем видом отображая немой вопрос «ну что, может, начнем, в конце концов?».

– Удачного пути господину… Отайго, – махнул рукой кавалер. На стеганой перчатке расползлось несколько швов, и набивка лезла наружу клочьями.

Повинуясь кивку предводителя, молодой человек принял оружие. Воинство двинулось вперед, растягиваясь на ходу в виде большой драной гусеницы, спеша к дыму. Маленькая армия, в свою очередь, споро зашагала по дороге, торопясь уйти как можно дальше от места непрошенной встречи. Какое-то время шли молча, с тревожными оглядками. Затем Хель уставилась куда-то выше линии горизонта, будто желая узреть в облаках ответ на значимый вопрос бытия. И протянула:

– Та-ак…

Гаваль тяжело вздохнул, поскольку хорошо знал это выражение ее лица, предрекающее разные интересные события и повороты.

– Так, – повторила женщина более твердо. – Нам нужна легенда. Так откупаться – мечей не хватит. Да и может не повезти в следующий раз. Стоит придумать что-нибудь складное. И выучить наизусть.

– Легенда? – приподняла бровь Гамилла и тут же кивнула, будто сообразив, что хотела сказать собеседница. – Ну да, конечно…

– Артиго – сын благородного семейства в творческом поиске саморазвития. Примерно как Барнак из Гигехаймов, – начала рассуждать вслух рыжеволосая, без запинки сыпля яркими словесами. Затем пробормотала себе под нос непонятное «дездичадо».

– Я не стану укрывать свое имя, – набычился упомянутый сын, закладывая руки за спину и выпятив колесом впалую грудь, будто готовясь принять на нее все упреки. Именоваться какой-то «дездичадой» он определенно не собирался.

– И не надо, – пожала плечами Хель. – Мы его просто никому не скажем. Поэтому и не солжем.

–?

– Это имя слишком известно, чтобы его называть, – пафосно вымолвила женщина, и всем показалось, что это цитата из неведомого источника. – Молодой человек отправляется посмотреть жизнь и поучиться у достойных людей разному. Он желает остаться неузнанным, на что имеет право как дворянин, «соль земли», чье хотение преимущественно над всем, – развивала идею Хель. – Но при этом не собирается отказываться от почестей, достойных своего положения. На что опять же имеет все права.

– Будут вопросы, – поморщился Бьярн.

– Скажем, это очень старая традиция, уходящая корнями во тьму столетий, – не смутилась рыжеволосая. – Когда настоящих рыцарей, способных посвятить оруженосца, было очень мало и вообще полезным считалось постранствовать. Выучиться бою и прочим знаниям. – В общем, как Барнак и Алонсо. Думаю, мелкий дворянчик скорее сделает вид, что всегда знал о таких устоях, чем признается в невежестве.

– Алонсо и Барнак, – машинально поправила Гамилла, надлежащим образом расставляя очередность. – И они путешествовали под фамильными знаменами.

– А наш благородный юноша странствует безымянным, под левым флагом. Потому что такова его воля.

Зачем Хель назвала флаг «левым» никто не понял, но прозвучало вполне естественно и ясно по смыслу.

– Сомнительно, – проворчал Бьярн.

– Все подумают, что махинация какая-то, – дополнила Гамилла.

– Ну да, – не стала спорить Хель. – Но как мы отличаем дворянина от прочих людей? – и сама же ответила на собственный вопрос. – Как он себя называет, как говорит и как поступает. Артиго, во что его ни одень, выглядит как вельможа. Этого не скрыть. Значит надо выкрутить фитиль до упора и пусть он кажется человеком, который имеет право на все, что угодно.

– Мне нет нужды казаться, – Артиго не был рассержен, он скорее походил на человека, разъясняющего заблудшим вселенских размеров недоразумение. Подбородок надменно задрался чуть ли не к солнцу, а слова юный Готдуа чеканил с истинно аристократической манерой, которую невозможно подделать. Со стороны это могло бы показаться забавным – ребенок с речами взрослого, умудренного мужа. Однако не казалось – благодаря абсолютной, несокрушимой уверенности мальчика в сказанном.

– Сломанные Ветви и Две Щуки числились знатнейшими из знатных уже во времена когда Старая Империя была юной, – провозгласил он.

– Вот, – со значением подняла указательный палец Хель. – Обратим изъян в достоинство.

Какое-то время слышался лишь топот подошв на дороге. Общественность думала. На первый взгляд предложение Хель казалось бредовым, на второй – тем более. Однако…

– Ну-у-у… – кисло протянул Бьярн и вдруг продолжил голосом заправского скубента из столичного университета. – За неимением более лучших предложений…

Обычно невыразительное лицо маленького императора сейчас играло множеством оттенков разных эмоций, исчерпывающе показывая, что думает относительно странствий под «левым флагом» юный аристократ, воспитанный в исключительности своей фамилии. Гамилла, как представительница славного рода, также не пылала восторгом.

И опять же – однако…

Как она изменилась, подумал Гаваль, едва ли не с ужасом глянув краем глаза на Хель-Хелинду. Пялиться в открытую на рыжеволосую лекарку он избегал, словно мог привадить безрассудным вниманием потустороннюю жуть. Как изменилась…

Дылда, обладающая волосами огненно-медного цвета с первого дня знакомства (кажется, будто вчера сердобольные путешественники подобрали замерзающего юношу под зловещим светом кометы) производила впечатление мрачноватой буки, желающей никак и ничем не выделяться. Не имело значения, ухаживала она за Артиго, кого-нибудь врачевала или готовила очередную пьесу – на красивом, но мрачноватом лице неизменно читалось явственное «отвалите от меня и забудьте». Теперь же… Хель казалась Гавалю персонажем какой-то древней баллады. Этаким рыцарем старого устава, который давно ушел на покой и не желает возвращаться к суетному, однако призван вершить замечательные дела, и выполняет долг без восторга, но с холодной целеустремленностью.

Взять и с легкостью отринуть вековые устои, как заплесневелый пергамент, изъеденный мышами, как долговые расписки, по которым никто не собирается платить. Будто стародавние традиции обладают весом бесплотного воздуха и стоят меньше чернил из разведенной на моче сажи.

Интересно, мне одному она кажется стрелой? – подумал юноша. Убийственный снаряд, что уже сорвался с тетивы, мчится неведомо куда и горе той цели, в которую она стремится.

Откуда-то, словно божественное откровение, без подводок и предыстории явилась оглушающе простая и кристально чистая мысль: «она погубит нас». Безумные идеи Хель принесут лишь бедствия и погибель всем, кому не повезет оказаться рядом в какой-нибудь заранее исчисленный и определенный Господом несчастливый момент.

«Эта женщина погубит нас всех…»

Гавалю время от времени остро хотелось бросить все и сбежать, куда глаза глядят. В любую из восьми сторон огромного мира, петляя и путая следы, чтобы не осталось даже памяти о том, как он много месяцев странствовал бок о бок с этими безумцами. Однако следует признать, никогда желание смазать пятки еще не было столь сильным. Менестрель уже забыл, как восхищался удивительными словами Хель насчет справедливости для каждого. Как затлел чудесный огонек в душе от величия замысла. Гаваль со всей искренностью не помнил охвативший его суеверный восторг от обещаний Артиго. Теперь сбитые ноги в истоптанных башмаках чесались и зудели, сами собой притопывая, готовясь рвануть куда глаза глядят. И момент был очень хороший – вся поклажа на себе, часть общественных сухарей гремит в сумке на плече. Гаваль был уверен, что никто за ним гнаться не станет, а стрелять в спину теперь, после того как Гамилла уничтожила свое оружие, нечем.

Отличный момент…

Затем, как обычно, пришло понимание того, какие ужасы поджидают одинокого странника здесь, недалеко от границы двух королевств, которая уже превращалась в ничейную землю войны без правил и закона. Да еще близ «дороги наемников», что издавна соединяет крайние восток и запад.

Они безумцы и кровопийцы, чьи души полны греховных побуждений и лишены благодати. Они желают странного и невозможного. Но… эти сумасшедшие кормят, защищают и не обижают музыканта. Точнее обижают, однако теперь злоязычие и за обиду не считается. Не бьют – уже великое благо.

Все эти мысли промелькнули в голове юноши одной стремительной чередой, как цветастая лента на рукояти кинжала в руках ярмарочного жонглера. Заняли они от силы пяток мгновений, в течение которых Бьярн все обдумал еще раз и вывел для себя окончательное решение.

– Смело, – все так же без энтузиазма проскрипел седой искупитель с мечом, выдержав длинную паузу и убедившись, что нет желающих возразить. – Не скажу, что мне нравится, но… Может и получится.

– Это если кавалер попроще и поглупее, – скривилась арбалетчица без арбалета. – Достойного «цин», а тем более «аусф» этим не обмануть.

– Ну да, – согласился Бьярн. – Только где здесь приличных людей встретить? – он смачно харкнул себе под ноги, не смущаясь компании. – Пока сойдет. А потом, глядишь, что-то лучше надумается.

– У нас денег нет, чтобы приличный вымпел шить, – покачала головой арбалетчица. – Если уж себя выдавать за дворянина со свитой… – она осеклась, поняв иронию сказанного: дворяне выдают себя за дворян.

Бьярн хрюкнул, подавившись смешком.

– На достойный флаг идут атлас, парча или бархат, – продолжила Гамилла. – Да хоть даже лен! Все равно хороший нужен. Бахрома, тафта, золотое и прочее шитье. Роспись, краска. «Солдатский» мерк только за материалы, это самое меньшее. А так и все тридцать можно дать. Флаг – лицо благородного человека!

– Ну, тридцати золотых у нас нет, – с непонятной легкомысленностью отозвалась Хель. – А даже найдись они, применение лучше найти можно.

Она задумалась ненадолго, произнесла, словно размышляя вслух:

– То есть по-настоящему знатного или просто сведущего человека мы такой хитростью не обманем. Это понятно. Но вряд ли мы здесь столкнемся с каким-нибудь графом. Поэтому…

Она хмыкнула, и Гавалю не понравилась эта ухмылка.

– Умеешь шить? – Хель повернулась к своей служанке. – Только хорошо.

Девчонка опять испугалась, ссутулилась, будто желая уменьшиться. свернуться в клубочек.

– Н-н-нет, – прошептала она, теряя от страха речь. – Не умею.

– Значит, умеешь, – решительно отрезала Хель. – Распустим костюм по швам, тот, белый, с жемчугами. Ткань хорошая, дорогая.

– Почистить надо будет, – вставил Марьядек. – Там еще сажа осталась. И крови мал-мала. Лучше бы продать по лоскуткам… Девкам и бабам на ленты в самый раз.

– Хм? – Хель снова повернулась к Виторе. – Кровь отстирывается?

– Соли распустить, половник на большой котел воды, – заученно прошелестела девушка, явно повторяя накрепко вбитые правила. – От заката до восхода замочить. Потом стирать в холодном. И что-нибудь кислое…

– Так и поступим, – согласилась Хель.

– Но что мы изобразим на флаге? – задался резонным вопросом Кадфаль. Судя по широченной улыбке, идея бродяге с дубиной понравилась. И Гаваль поставил бы хорошую серебряную монетку (имейся у него таковая), что бывшего крестьянина отдельно развлекает замешательство дворян, которым предлагалось странствовать буквально под «левой» тряпкой, очищенной от сажи с кровью.

– Рисовать не будем, – продолжила творческую импровизацию Хель. – Выкроим из черной ткани символы попроще. Для начала прихватим за углы фигур, чтобы держалось, потом уже швами по всей длине.

– Ну-ну, – еще шире осклабился Кадфаль, хотя это казалось выше человеческих сил и челюстей. – А чего нашьем то?

– Да, – поддержала Гамилла и назидательно просветила. – К выбору геральдических фигур надо подойти ответственно. Для нас лучше всего – хоругвь.

– А чего бы не прапор? – предположил Бьярн, задумчиво почесывая один из многочисленных шрамов, похожий на толстую веревку, зашитую под кожу лица.

– Прапор должен развеваться, иначе повиснет тряпкой, позорище выйдет, – категорически не согласилась Гамилла. – А хоругвь идет по-вдоль жерди, ее и пеший нести может пристойно. Следует правильно выбрать знаки. Например…

Тут арбалетчица выдала череду заумно звучащих слов наподобие «гонтовидный», «пурсиван» и «паноплия», от которых Гаваль сразу почувствовал себя очень глупым. Бьярн вступил в диспут, имея собственное понимание того, как следует изображать гербовую символику, прочие же навострили уши, готовясь к бесплатному развлечению.

– Нет.

Одно лишь слово резануло как меч, оборвав едва начавшийся спор.

– Нет, – повторила Хель. – Это нас как раз и выдаст. Если подделать обычный герб, он и будет выглядеть подделкой. Тут нужно что-нибудь необычное.

Все помолчали, обдумывая, тем более, что высказанная мысль звучала вполне здраво.

– И что же тогда? – вопросила Гамилла, даже не пытаясь скрыть недоверие.

Хель улыбнулась, брови ее на пару мгновений сошлись, будто перекатывая некую мысль. Затем женщина произнесла странные слова:

– Не можешь делать сложно, делай просто. Но так, чтобы казалось изысканным и многозначительным…

* * *

Одна из версий самодельной удочки (на самом деле их тьма):

https://www.youtube.com/watch?v=J0wbeWqyOP8&

Глава 4

Глава 4

Шторм завис в неустойчивом положении, как раскрученный волчок, готовый вот-вот качнуться в ту или иную сторону. Суровый холодный ветер мчался будто яростная колесница, разрывая в клочья гребни волн и белые тучи. Солнце то скрывалось за пеленой дождя, то пронзало холодными, яркими лучами рваные облака. Казалось, две могущественные стихии – небо и вода – приготовились к жестокой битве, а передовые отряды на границе уже ведут арьергардные схватки.

– Правее! Держи правее!!! – проорал Курцио во все горло далеким от придворной куртуазности голосом. Биэль, отчаянно хохоча, стиснула не по-женски сильными руками коромысло румпеля. Очередной порыв злого ветра надул парус из пропитанной рыбьим жиром шерсти, изогнул единственную мачту до скрипа. Крошечный кораблик, на котором не нашлось места даже для каюты, помчался еще быстрее, хотя это казалось невозможным. Из-за минимальной осадки лодочка буквально скользила по волнам, едва касаясь воды плоским дном. Или скакала по гребням наподобие сумасшедшего барана, это смотря как подойти к аналогиям. Словно предвкушая грядущий пир, над водой показалось несколько черных треугольников – плавники падальщиков, жаждущих добычи.

– Сейчас начнется! – воскликнул Монвузен, цепляясь за скудный такелаж, чтобы не вылететь за борт. Ограждений на кораблике, разумеется, не имелось.

Когда-то, давным-давно, во времена гибели Старой Империи, отчаянных морских сражений, где сталкивались целые флоты, и ковалось несгибаемое превосходство семьи Алеинсэ, такие быстроходные лодки применялись в качестве вестовых, чтобы передавать приказы, а также возить с корабля на корабль что-то малоразмерное и крайне важное. Со временем побоища с участием десятков галер и парусников ушли в хроники овеянного славой прошлого. Но «рассекающие море» остались, потому что им нашлось иное применение, далекое от войны, однако столь же опасное…

Мужчина, не выпуская одной рукой трос, второй быстро размотал короткую бухту веревки на поясе, зацепил крюк с пружинной защелкой о медное кольцо, привинченное к мачте. Теперь можно было использоваться обе руки, не слишком рискуя оказаться за бортом. Если выдержит канат, плетеный из пяти нитей, если выдержит, не сломавшись, пружина. Если…

Буруны, мечущие хлопья пены, неуловимо изменились. Сухопутный человек или обычный моряк ничего странного не заметил бы, но Курцио был отпрыском народа моря, к тому же знал, на что и как смотреть.

– Прямо! – скомандовал он, для верности махнув рукой с ладонью, выпрямленной «лодочкой» – Теперь только прямо! Что бы ни случилось, держи руль прямо до команды!!!

Шапочку сорвало ветром, коротко стриженые волосы Монвузена слиплись иголками. Биэль кивнула, взялась крепче за румпель, молясь, чтобы выдержала ее страховочная веревка. Маркиза устала смеяться, диафрагму сводило болезненными спазмами, однако неподдельный восторг, перемешанный с восхитительным ужасом, требовал выхода. Биэль мало что способно было удивить и тем более поразить, в ее-то возрасте и с ее опытом. Однако лазутчику императора это удалось, сполна и еще сверх того. Поэтому, невзирая на смертельную опасность забавы, женщина веселилась от души, чувствуя себя юной девой, перед которой открыт весь мир, и даже смерть не имеет над ней власти. Воистину, Монвузен сделал подарок дороже всех ценностей Ойкумены.

Ледяной ветер кусал плотную, обтягивающую одежду из промасленной кожи с шерстяной поддевкой. В обычных обстоятельствах Биэль замерзла бы до зубовного стука и онемевших пальцев, но сердечный жар струился по телу, разогревая кровь.

– Черт возьми, мой островной герой, я люблю тебя! – прокричала она, будучи не в силах справиться с накалом чувств. К счастью, в борт ударила шальная волна, и шквал, налетевший с рычащим воем, унес неосторожные слова, развеял их над беснующимся морем, не дав проникнуть в уши Курцио.

Биэль на мгновение задалась вопросом: а что она в самом деле чувствует по отношению к островному ренегату? Было ее порывистое признание нашептано подлинной страстью, от сердца, или же происходило из опьяняющего восторга удивительной забавой? Однако мысль развития не нашла, потому что началось главное.

Курцио бросил взгляд в сторону, туда, где поодаль раскачивался на волнах двухмачтовый корабль. Отсюда было плохо видно, тем более ничего не слышно, и все-таки Монвузен понял, что вся команда столпилась у борта, отчаянно размахивая руками, очевидно ликуя и ужасаясь.

Земляные черви, подумал он, позволив типично островному высокомерию одержать верх над обычной рассудительностью. Что бы они понимали в настоящих забавах благородных людей!

И снова Монвузен отметил некую «приглаженность» волн, будто внизу, под самой границей стихий, скользило нечто большое, обтекаемое. И оно приближалось, идя полукругом, будто лиса в погоне за кроликом. Звери, бегущие наперерез, не выдерживают постоянный курс, а всё время поворачивают за ускользающей добычей, так и здесь – что-то подводное двигалось с большой скоростью, нагоняя от кормы.

Наступал момент высочайшей опасности, но также и триумфа. Курцио до последнего не был уверен, что получится, в конце концов сам он подобную охоту никогда не организовывал, только участвовал и, откровенно говоря, не на первых ролях. Тем не менее все получилось, даже с лихвой. Благодаря осеннему шторму опасная игра превратилась в по-настоящему рискованную и не хотелось думать, как отреагирует старик Вартенслебен, случись что с его старшей дочерью. Но что-то менять было уже поздно, не позволяли честь с гордостью, и Монвузен лишь надеялся, что Эрдег, покровитель бездонной Пучины, не слишком оскорблен переходом непутевого сына в иную веру, поэтому не будет мстить, пользуясь моментом.

Курцио подхватил из специальной стойки первый гарпун, именуемый «затравочным». Сорвал с острия защитный футляр. Лодочка скрипела и тряслась, гонимая ветром, обещая вот-вот развалиться по отдельным доскам. Чутье опытного моряка подсказывало мужчине, что, хотя буря кажется страшной и неминуемой, это все же грозное завершение, а не прелюдия. Час-другой и непогода уймется, волны смирят бег, а ветер будет не рвать морскую гладь, а скользить по ней, лаская холодными поцелуями. Но за час многое в силах измениться…

И вот оно!

Прямо за кормой вода разорвалась, как ветошь, раскололась мириадом пенных брызг, выпуская из глубины чудовищную морду. Гигантская башка размером с бычий торс имела обтекаемую форму и была закрыта со всех сторон костяными пластинами, словно белым доспехом. Громадные серые глазищи, похожие на бельма слепца, таращились без всякого выражения. У твари не имелось зубов, однако броня на челюстях, отчасти похожих на клюв, выдавалась вперед и зубрилась как пила. Курцио по личному опыту знал, что режущая кромка по остроте лишь немногим уступает ножу и затачивает сама себя благодаря постоянному щелканью пасти. А сила сжатия такова, что крошатся самые прочные доски. Одного движения страшных челюстей достаточно, чтобы пустить лодочку на дно.

Работая плавниками, каждым из которых можно было накрыть овцу, морское чудище задрало башку, намереваясь не укусить, а обрушиться сверху вниз, сокрушая добычу бронированной головой как дубиной, а затем уже пожрать добычу. Курцио сжал гарпун, помня, что наконечник из хрупкого стекла и достаточно слегка задеть мачту, чтобы разбить содержимое. Еще он помнил: у охотника будет пара мгновений, чтобы не превратиться в добычу, а затем и в разорванный на клочки труп. Два трупа, если быть скрупулезно точным.

Биэль за спиной визжала, как сумасшедшая. Что происходило на корабле, лазутчик не слышал, но был уверен – и там раздался всеобщий крик ужаса. Отплывая на лодочке, Монвузен ограничился сообщением, что намерен поохотиться, не рассказывая никому, что это за охота, поэтому чудище, приманенное из глубин там, где пресноводное море смешивало воды с безбрежным океаном, оказалось неприятным сюрпризом для всех. Честно говоря – и для самого Курцио, ведь шпион императора не ожидал, что «клюнет» скотина таких размеров. Знал бы или хотя бы имел основания предполагать, что подобные исполины еще водятся на свете, вряд ли решился бы сойти с безопасного корабля и тем более взять маркизу Вартенслебен. С отцом которой теперь определенно случится до крайности неприятная беседа. Нет смысла даже надеяться, что историю о самоубийственном приключении удастся сохранить в тайне.

Остается лишь обратить недостаток в преимущество, сделав вид, что все так и задумывалось изначально. Но для этого предстоит сначала выжить.

Еще один мощный гребок плавников, и рыба высунулась из воды настолько, что похожая на валун голова поднялась вровень с линией взгляда Курцио – и приоткрылся край, на котором заканчивалась броня и начиналась «глотка», переходящая в голокожее брюхо. Монвузен с воплем швырнул гарпун и попал так, будто сами боги, сколько бы их ни было, направили его руку. Стеклянное навершие, заполненное алхимической смесью (дороже собственного веса золотом в два раза), ударилось о шкуру, что сама по себе была твердой, как вываренный в воске панцирь, но всяко мягче непробиваемой кости. Раздался хлопок, желто-зеленоватая вспышка резанула по глазам, в следующее мгновение фонтан драной шкуры, мяса и еще какой-то дряни ударил в море, оскверняя чистые волны.

Биэль, которая сидела на корме, цепляясь за страховочные ремни, а также рулевое перо, взвизгнула, поддавшись страху. И немудрено! Когда рядом, не дальше пары саженей, беснуется тварь, место которой по левую руку сатаны, сложно помнить о многих поколениях славных предков и фамильную храбрость.

Чудище не издало ни звука, бронированная морда не умела выражать что-либо, даже глаза остались прежними, как стеклянные плошки. Лишь судорога заставила содрогнуться могучее тело, плавники ударили по воде, вздымая соленые фонтаны. Панцирная рыба отстала, бешено молотя хвостом и взбивая пену, затем ушла вниз, однако неглубоко. Темное пятно под поверхностью скользнуло вперед, так, словно чудище собралось вынырнуть с лодкой на спине.

Биэль что-то вскрикнула, кажется «убей это!», однако за шумом ветра и стуком горячей крови в ушах расслышать было трудно.

Курцио подхватил второй гарпун и понял, что веревка мешает – не развернуться достаточно быстро, не превзойти ловкостью ярмарочного канатоходца. Одним движением охотник дернул конец узла на поясе, распуская его совсем. В три шага Курцио пробежал к носу лодочки, балансируя на палубе, что ходила ходуном. Тварь прошла, скребя доски костяным гребнем, под самым днищем, едва не опрокинув посудину. Как Монвузен сумел удержаться и не упасть за борт, сам не ведал, то было истинное чудо. Однако – удержался, встал у короткого бушприта, занеся оружие

По странной причуде естества «Dyn mawr o’r môr» никогда не уходил от боя и также не отворачивал в сторону хвоста. Создание или уходило влево, или норовило обогнать жертву, чтобы сокрушить ее хвостом, коль не удалось бронированной головой и челюстями. Сейчас… Прямо! Тварь шла строго прямо. И, опять выждав необходимое время, Курцио метнул второй гарпун, целясь в основание хвоста, воскликнув одновременно во всю мощь голоса:

– Вправо! Поворот направо!!!

– Опасная забава, – сказал вполголоса Мурье, опираясь на трость. Он с трудом удерживал равновесие на шаткой палубе.

– Ценное замечание, – сухо вымолвила Флесса, не глядя в его сторону. – И своевременное.

– Я не знал, что намерен делать островной уб…

– Помолчи, – отрезала вице-герцогиня Вартенслебен, управляющая всеми делами семьи по воле отца и владетеля.

Мурье Горбун чувствовал себя очень плохо. Он не любил море, корабли, а тем более качку, от которой душа и утроба выворачивались наизнанку. Увечья делали его неловким на палубе, ловаг все время боялся упасть, показавшись смешным. Однако приходилось соответствовать гордому положению капитана и первого стража вице-герцогини. Поэтому Горбун крепче вцепился в трость и, преодолевая боль в спине, грустно подумал о несправедливостях жизни. Ведь если ублюдок с Острова отправит на дно старшую дочь герцога – с кого спросит злобный старик?..

Красивая шатенка, нынешняя фаворитка Флессы, тоже страдала. Одеться просто и практично девушка не захотела, теперь соленая вода и ветер методично превращали ее батистовый наряд в тряпки, а прическу, сделанную лучшими куаферами столицы, в паклю. Сама Флесса, одетая в мужское платье, на беспогодицу внимания не обращала. Что еще печальнее, вице-герцогиня не обращала внимания и на свою новую любовницу, от чего та страдала и всячески пыталась вернуть милостивый интерес госпожи.

Полыхнул дьявольским огнем второй гарпун. Борясь за жизнь, Курцио мимоходом подумал, что стал вровень с лучшими людьми Сальтолучарда – лишь самые знатные бономы семьи могли охотиться на морских демонов, прочим эта забава была запрещена, и никакие деньги не позволяли купить давнюю привилегию. Опаснее считалось лишь приманивание глубоководных спрутов в зимнее полнолуние, но там угроза была такая, что развлечение превращалось в опасную работу. И потому большим успехом не пользовалось.

Смертельно раненое чудовище встало над водой почти вертикально, словно кит, только без красоты и грации повелителя морей. Бледная кровь хлестала фонтанами, челюсти щелкали с такой силой, что попадись в зазубренный клюв галерная мачта – ее перекусило бы на раз. Страшилище весом с десяток быков тяжело рухнуло в море, подняв огромный фонтан. Тяжелая волна ударила в корму и борт лодочки, так что мачта опустилась почти горизонтально, и натянутый парус зачерпнул углом воду.

Биэль, не дожидаясь команды (что в данном случае было вопиющим нарушением правил охоты, но мудрым действием само по себе) поставила руль прямо. Курцио буквально прыгнул на задранный борт, чтобы уравновесить его своей тяжестью. Поскользнулся и едва не упал, однако все-таки удержался. Не дав лодке перевернуться, Монвузен вцепился в такелаж, управляя парусом, стараясь уменьшить скорость и выровнять движение. Охота закончилась, так что исчезла необходимость нестись во весь опор, выжимая из стихии воздуха до капли всю его силу.

За кормой в последний раз ударил по воде огромный хвост, затем панцирный титан ушел на дно, словно брошенный в омут камень. Почему-то бронированные страшилы, умерев, тонули сразу. Поэтому их черепа и костяные пластины считались великой драгоценностью – требовалась редкая удача, чтобы добыть этакое чудо.

Монвузен выровнял дыхание, отер с лица воду, постарался накинуть прежнюю маску сдержанного аристократа, коего нечем удивить и для которого манеры – прежде всего. Лишь после этого Курцио повернулся к маркизе и осведомился самым, что ни на есть, придворным голосом:

– Надеюсь, вам понравилось, бриллиантовый шип моего сердца?

Биэль, в отличие от мужчины, даже не пыталась скрыть восторг и возбуждение.

– Это было великолепно! – призналась она со всей откровенностью и сразу предложила. – Следует непременно повторить!

Курцио счел за лучшее промолчать, гадая: маркиза и в самом деле не поняла, как близко прошла ныне смерть или наоборот, отлично поняла, однако сочла это лишь острой приправой к блюду?

Лодка направилась к большому кораблю, над которым реяло знамя Курцио аусф Монвузена – бело-красный щит-в-щите, перечеркнутый наискось полосой желто-красного цвета. Курцио до сих пор не знал, как воспринимать этот занимательный казус геральдики и монаршей воли.