Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Что-то множатся тут благородные, ползут чисто блохи на тепло…

Прибывшая на выручку баронская компания была, как написано выше, колоритна донельзя, однако новая персона уделала всех мизинцем. На мгновение лекарке показалось, что она в каком-то дурном сериале, куда действующих лиц суют по принципу «чего бы еще придумать нетаковского!».

Флегматичный конь – не кляча какая-нибудь, а серьезный, внушительный зверь угольно-черного цвета неторопливо перебирал ногами, при этом, хотя животное, в самом деле, казалось старым, не было в нем дряхлости, ощущения, что скоро придет час отправиться на бойню. Елена поневоле улыбнулась, поняв, что безымянная скотинка больше всего напоминает звероморфного Кадфаля – немолодой, но сильный, драки сам не ищет без причины, однако в любой момент готов приложить от всей широкой души.

На коне восседал кубический мужчина, в буквальном смысле – казалось, что он одинаково широк по всем координатам. Елене в прошлой жизни довелось видеть картины с аглицким королем Генрихом VIII, и больше всего монументальный всадник походил на известного погубителя жен. Или на гнома из трилогии мистера Джексона, но с более короткой и расчесанной бородой. Мужик был одет как изрядно поиздержавшийся наемник, то есть дорого, цветасто (белый, синий, красный, пышные буфы и так далее), но с многочисленными заплатками, вставками, криво наложенными швами. Однако на шее висела дворянская цепь из серебра, которая даже казалась подлинной. У седла болтался на перевязи вполне рабочий и эффектно выглядящий меч «пробойник» сродни тому, каким пользовался на Пустошах Раньян. Да и кинжал в ножнах поперек широченного пуза имел рукоять, выложенную серебряной проволокой. То есть конник либо знавал более сытые времена, либо четко понимал грань, за которую опускаться нельзя ни в коем случае – лучше голодать, чем пропить оружие.

Коротко стриженую голову перекрещивало несколько шрамов, а лицо имело сизовато-бурый цвет, предательски сообщая о многодневном запое или хроническом злоупотреблении крепленым вином. Маленькие поросячьи глазки сошлись в одну точку, словно их владелец двигался «на автопилоте». За всадником деловито стучал копытцами симпатичный ослик, груженный как ломовая лошадь, и шел слуга, достаточно молодой парень примерно одного возраста с Гавалем. На карикатурно вытянутом лице парня застыло непреходящее чувство меланхолии и грусти вселенского размаха.

– Чучело, – решил вслух Марьядек, впрочем тихо, чтобы не услышал всадник.

– Может и чучело, – строго поправил Раньян. – Только ему лет пятьдесят, не меньше, и путешествует сам-двое по опасным краям. Но до сих пор живой. Это о чем-то да говорит.

– Ну-у-у… Да, – вынужден был согласиться браконьер-пикинер.

– Конь, – вставила Гамилла, прищурившись. – Посмотрите на коня.

– А что с ним? – не поняла Елена.

– Это дестрие, – с толикой снисходительность объяснила дворянка. – Настоящий. Не чистокровный, на развод не годится, однако любому кавалеру не зазорно сесть.

– Сколько может стоить? – поинтересовалась лекарка.

– Пятнадцать золотых, самое меньшее, – без раздумий ответила Гамилла.

– Не дорого ли? Староват для полного барда и всадника в доспехе, – негромко усомнился Раньян.

– Да, но для турнира или короткого боя самое то. Хороший опытный конь – три четверти успеха.

Колонна прибывших первыми сдвинулась к обочине от греха подальше, пропуская сизого кавалера на черном дестрие. Даже рыцаренок, пыжившийся демонстрировать гордость и благородное достоинство, зачарованно смотрел на «Генриха». Конь, добредя до ворот, выучено замер и стукнул передним копытом в утоптанную до каменной твердости землю, совсем как умная собака, подающая сигнал хозяину. Всадник дернулся, осоловело качнул головой, вращая глазами как хамелеон, вразнобой. Вблизи стало заметно, что мужик действительно толст, едва ли не шире «Мультиварио», однако жирность скорее как у штангиста – фигура тяжелая, но мощная, с хорошо развитыми мышцами под салом.

Дварф, подумала Елена, ну точно дварф. Или медведь.

«Дварф» тем временем сфокусировал взгляд и прошелся им вокруг. Оглядел колонну баронской поддержки, затем громко сообщил граду и миру:

– Гы! Быдлы!

Пешие вроде бы не обиделись, зачарованные эпической картиной, а может привыкли к презрительному отношению со стороны благородной сволочи.

«Дварф» тем временем посмотрел на рыцаренка, громко икнул и добавил:

– Мое почтение! Ик… Во!

Он качнулся в седле, испуская волны чудовищного перегара, от которого Елена тут же вспомнила старые легенды про самозагорающихся людей, пропитанных алкоголем.

– Все интереснее и интереснее, – сказал Раньян. – Но как здесь оказалась эта бочка?

– Э! – громко проворчал в пустоту кубический человек. – Сам бочка! И эта… тоже быдла!

Он резко махнул рукой, придавая сказанному вес и окончательность суждения. Раньян хмыкнул, не в силах сдержать улыбку. Очень уж забавным казался пузан, хоть и сыплющий оскорблениями.

«Дварф» тем временем привстал на стременах и трубным гласом провозгласил:

– Я барон…

Он осекся, рухнул обратно в седло, так что конь аж присел малость. Всадник горестно качнул головой, затем с обезоруживающей откровенностью развел руками, бормоча:

– Забыл… Ну, вот, опять… Слышь! Помогай, быдла… не зря ж я тебе плачу.

– Не платите, – тихонько сообщил депрессивный слуга. – Только обещаете.

– Зато кормлю! – резонно возразил безымянный «дварф». – А будешь выеживаться – и обещать перестану! Так что, напоминай, какой я нынче барон… Согласно заветам старых предков и… все такое…

Он пошатнулся в седле, махнул сосискообразными пальцами, будто хватаясь за воздух, и громогласно пожаловался:

– Не видишь, быдла дикая, тут бла-а-ародные люди. А ты сволочь университетская. Выгоню, с голоду подохнешь.

– Точно университет? – окликнул меланхолика Гаваль.

– Точно, – кивнул тот. – Только недоучился.

– Бывает, – вздохнул менестрель.

Барон без имени хотел пнуть слугу в спину, чтобы добавить энтузиазма, но вновь опасно качнулся и отвлекся, пытаясь сохранить равновесие. Студиоз-недоучка подошел ближе к воротам, глядя снизу вверх, и, вместо ожидаемого представления, негромко попросил:

– Наймите нас, а? Недорого возьмем. И боец отменный… Хоть выглядит неказисто.

– Казисто! – проорал барон, который, надо полагать, тугим ухом не страдал. – Самый казистый меч и конь по эту сторону реки! Как там ее… тоже забыл… Не, и не знал, бо запоминать ненужное брезгую! У меня для этого ты есть, бесполезный книгочей.

Он втащил из-за широкого пояса мятый берет и пару мгновений задумчиво смотрел на головной убор с видом человека, ищущего, куда бы высморкаться.

– А копье? – едва сдерживая смех, уточнила Гамилла. – Меч есть, конь есть, где же копье?

– Не конь, а Барабан! Он мне как… ик! брат. На собственных руках выкормил и вырастил! А копье было! – с готовностью кивнул «дварф», и борода колыхнулась как огромная мочалка. – Но давно. Я там… где-то… далеко в общем, одних быдлов защищать подрядился, эти чудозвоны навострячили винокурню, да и обнесли всю округу на зерно.

Барон тяжело вздохнул, вытер беретом потное лицо и напялил на макушку.

– Зерно? – удивился вполголоса Марьядек.

– «Мертвая вода», – предположила Елена. – Водка. Ее лучше всего гнать из зерна.

– Во! – барон поднял толстый палец к небу. – То есть я их сначала покрошил… мудаки меня грабануть решили на лесной тропке. Гы! Смешно было. А потом наняли. Расколотить пару дурных черепушек – вот и рекомендация для черепушек целых! Не, ну смешно же?

– Обхохотаться, – согласилась Елена.

– Ну вот… там копье по ходу и закончилось… Но уже потом. Когда городские пришли предъявы кидать. Или монастырские? Да, вроде поповские быдлы. Не, точно кто-то приходил. В общем, было копье. Хорошее… из четвертинок продольно «винтом» клееное… А теперь нет больше копья. Суи, скотина хлевная! Свин дикий и щетинистый…

Барон всхлипнул от жалости то ли к себе, то ли утраченному оружию. При упоминании «поповских быдлов» Кадфаль скривился, но промолчал. Бьярн же наоборот, неприкрыто ухмылялся, наслаждаясь внезапным представлением.

– Возьмем провиантом, если денег нет, – добавил переговорщик, сминая просительно колпак, прижатый к груди обеими руками.

Дестрие по имени Барабан перебрал ногами, совсем по-человечески вздохнул. Задремавший было «дварф» встрепенулся и немузыкально заорал, кажется, забыв, где находится:

Богом брошенный край, разоренный войной.

От конских подков ржавым облаком пыль.

Волчьей песней разносится ветер чумной,

Выдыхая из глотки болотную гниль.

За горбатой горой барабанная дробь,

Перекличка рожков и звучание флейт.

Вот, глядите! Смеющихся всадников строй

И, смеясь, их встречает беззубая Смерть.

– Эх, душевно поет, – прокомментировал Бьярн, вытирая заслезившийся глаз. То ли соринка попала, то ли ностальгия прошибла. Сизый же допел, вновь опасно качаясь из стороны в сторону:

Под язвительный говор крикливых ворон

Сотней копий щетинится загнанный день.

Щедро платят монету король и барон

За горячую кровь из разрубленных вен.

На одежде моей – изумруд и янтарь,

На мятежной душе – золотая тоска.

Я небрежно бросаю мешок с серебром,

Что развеет ночами печаль старика.

Бьярн, ухмыляясь в обвислые усы, закончил:

До утра будет слушать не спящий трактир,

Что за желтый металл нам и смерть нипочем.

Ненасытных кошелей зияние дыр

Мы заполним, сражаясь копьем и мечом.

Затем добавил:

– Барон бароном, но песня-то наемническая. Даже ловаг такую петь не стал бы ни за какие коврижки.

– Чтоб хоть чуть-чуть согреться, в кабак лежит путь мой, – пробормотал «дварф» в полудреме. – Туда с сумою полной, обратно же с пустой…

– Нет, барон настоящий, – качнул головой слуга, не обращая внимания на господина, судя по всему, такие эскапады студенту были привычны. – Только бедный. И пьет. У него ребенок в городе, учится на правоведа. Так что живет господин с клинка и засылает в университет.

– А, – понимающе кивнул Бьярн. – Все в сына вкладывает? На сытую старость вложение? А учеба нынче дорогая.

– Дочка, – понизив голос, уведомил депрессивный. – Для нее все дороже.

Женщина-юрист, изумилась Елена. Интересно! Она много слышала о том, что правоведение чуть ли не единственная стезя, где могла проявить себя самостоятельная женщина, желающая биться за место под солнцем наравне с мужчинами. Однако доселе таковых не встречала, как-то не везло.

– Подстава? – предположил подозрительный Марьядек. – «Живодеры» выслали вперед лазутчика, мы его приветим, а он в спину разом вдарит.

– Возможно, – согласился Бьярн. – Но у бандитов не бывает столь хороших коней. Слишком ценная добыча, ее стараются в монету обратить поскорее.

– Вы про банду? – живо уточнил студиоз, и все разом подобрались. – Мы их опережаем на день или два. Потому и спешим. Вы точно их ждать не захотите, а всякий годный боец по дороге не лишний. Так что, возвращаюсь к предложению о найме.

– Золота! – дурным гласом возопил барон. – Хочу золота! На крайняк соглашусь на серебро, но доброй чеканки! Можно и медь! Но много! Чтобы не поднять!

Он снова икнул, закачался в седле. Конь терпеливо и мудро сносил издевательство хозяина.

– Согласимся на долю в кормлении с овсом для животных. И мешок зерна, – тихо предложил слуга. – Соглашайтесь, с ним действительно спокойнее будет. Днем почти не пьет и вообще боевитый господин.

Елена в очередной раз ощутила на себе несколько внимательных взглядов – от нее ждали решения. Вот пришел дурной пьяница, сквернослов и, похоже, обыкновенный дурак с родословной. Но… конный воин. Барон с дестрие-полукровкой и рыцаренок – наверное, можно считать их за одного кавалера или даже полтора. Против четырех у противника. Кисло, прямо скажем, но без «дварфа» счет будет уже четыре против одной второй или даже ноля.

– Но позвольте! – впервые с начала удивительной сцены у рыцаренка прорезался голос. – Как же ценз⁉ Как же необходимость вести образ жизни, приличествующий благородному состоянию? Кто ему не соответствует, тот… бетьяр! Господа, вы же не хотите сказать, что готовы связаться с… с… – он даже поперхнулся на противном слове. – Рыцарем-разбойником!

И в самом деле, согласилась про себя Елена, хорошо помнившая печальную историю с полунищим фрельсом и дочкой. Там неспособность снарядиться по соответствующему образцу вылилась в трагедию. Но «дварф», похоже, с легкостью плевал на все цензы и правила. Кстати, и шестой кавалер тоже не очень-то походил на блестящего аристократа при доспехе и хотя бы двух конях, так что чья бы корова…

– Сам дурак, – не открывая глаз, буркнул то ли самозваный, то ли настоящий барон. – И мелкобздей. Пощебечи мне тут, пинками прогоню вокруг забора. Свиненок мелкий. Ты военный поход сначала отбарабань хотя бы пажом. И чтоб господин тебе сладкий попец не прошуровал невзначай за отсутствием девок под рукой. Потом хрюкать на меня будешь!

Пехотинцы все, как один потупились, надвинули глубже шлемы и шляпы, скрывая ухмылки со смешками. Лишь тот, у которого был открытый и добрый взгляд, укоризненно качал головой, порицая дурные слова. Юноша побледнел, затем посинел, в конце концов, приобрел некий фиолетово-помидорный оттенок, и Елена даже испугалась – не хватил бы удар молодого защитника. Далее со всей очевидностью должен был последовать вызов или сразу нападение, поскольку таких слов не то, что кавалер, просто мужчина с оружием спустить не мог, тем более принародно. Но в критический момент, когда вот-вот должно было начаться смертоубийство, барон со всхлипом рыгнул, часто заглотал воздух и торопливо защелкал пальцами, привлекая внимание слуги. Тот привычно шагнул вбок, чтобы оказаться с наветренной стороны, и заученно протараторил:

– Все дальнейшее суть лишь признак и явление телесной слабости. И ни в коей мере не является оскорблением или демонстрацией неуважения к присутствующим особам. Независимо от их происхождения и чистоты крови. Почтенный господин Кост Дьедонне заранее приносит извинения и…

– БУЭЭЭЭЭ!!! – протяжно вырвалось из глотки барона, и благородный Дьедонне начал блевать прямо с коня.

Половина свидетелей уже открыто смеялась, скорее непристойно ржала. Вторая обалдевала. Рыцаренок, по-прежнему иссиня-бордовый, растерянно двигал челюстью, не понимая, что следует делать человеку чести в столь неоднозначной ситуации, позволительно ли начать убивать оскорбителя, неспособного ответить должным образом. Елена с удовольствием присоединилась бы к веселью, но в голове крутилась мысль: в «Самураях» такого паноптикума и цирка на конной тяге и близко не было. Интересно, это Армии сказочно не повезло? Или так и вершатся значимые дела – смех сквозь слезы, дурость на глупости?

– Ладно, – решила она. – Почтенного господина за ворота не пустим. Отлежится в сарае, утром покажем девчонке. Если не признает как злодея, будет, о чем поговорить.

Слуга кивнул, соглашаясь, судя по чуть менее грустному виду, он и на то не рассчитывал.

– Но моя честь! – петухом возопил рыцаренок. – Оскорбление!

– А вы… – женщина посмотрела на пешую колонну и юного кавалера. – Сочтетесь после. Если пожелаете. Как известно, за пьяный язык сам черт дергает…

Опустошивший не бесконечную, но крайне объемную утробу Дьедонне, наконец, свалился с Барабана, ворча под нос «что-то я притомился». Конь, будто разумный и наученный горьким опытом, даже немного присел, чтобы облегчить хозяину встречу с землей. Слуга тяжело вздохнул и отправился помогать работодателю, который прямо в подсохшей грязи сонно бормотал что-то про постель и попону боевого коня.

– … а Господь учит милосердию к павшим, – закончила мысль Елена, стараясь дышать ртом. – Давайте, что ли, представимся тогда, как следует. Я Хелинда с-с… фамилию пока опустим. Покажите письмо и добро пожаловать.

* * *

Барон поет песню Дениса Кутейникова о ландскнехтах, но в моей серьезной обработке. Изначально речь о ландскнехтах, я переделал их во всадников.

Все описанные воители списаны с персонажей «Павии». Их образы будут явлены в свое время:-))

Глава 15

Глава 15

гаспжа гврть имя нада писть крупной буквы

Хль Витора Арто

мы сумраи гаспжа Хль так назвл мы нас

сумраи храбые но я не сумраи я не храбаа не вон

не вон вон воен воин

гаспжа говрть не воин тоже хрош полезна

ружие убиват ум тоже убиваь Хль говорть

Я буду умныть

мня бижали бжа абиж мня мен меня

били больн больна больноо меня обижали нльзя боше

я буду сумраи не ружие я буду сумраи как ум

Я Витора Я буду учись кто абиж мня Я стану умном бить

на смерт

Опись АА105062, текст 5

* * *

Гаваль уже изрядно устал от стука дерева, лязга металла и прочих звуков, которые больше сгодились бы военному лагерю. Однако приходилось сидеть и работать, поскольку военные заботы требовали записей. Сколько бойцов, чем вооружены, кто где стоит и за что ответственен. Менестрель, волею Хель и Артиго произведенный в комиссары-картографы, честно старался запомнить новоприбывшее воинство, делая краткие заметки на клочке пергамента, который был затерт настолько, что ни к чему приличному непригоден. В самый раз отмечать солдатскую сволочь, «быдлопадлоскотопихоту», ежели по Бьярну.

Арнцен Бертраб. Глуповат, вернее слишком уж юн и малоопытен. Не рыцарь и даже не оруженосец, фактически просто мальчишка на лошади. Но вроде бы первый и признанный сын пятого барона, не бастард какой-нибудь.

«Дядька» – спутник юного кавалера, не слуга, не холоп, но именно «боевой друг». Судя по кое-каким обмолвкам, действительно родной дядя Арнцена, только, в отличие от отца, незаконнорожденный, от безвестной крестьянской девушки. Дело в общем житейское – два единокровных брата, одному достается все, а другого не гонят со двора и на праздники дозволяют сесть у краешка господского стола, на том привилегии заканчиваются. Тем удивительнее, что «Дядька» племянника, судя по всему, искренне любил и опекал. Хотя может и притворяется… Кто их разберет, этих провинциальных дворянчиков с их убогими двориками.

Следом шли два брата – Колине и Маргатти. Колине был похож на сову и праведника одновременно, а Маргатти высокий, едва ли не с Бьярна длиной. Оба наемники, которые по неким причинам решили, что глухие задворки для них куда лучше городов и резиденций состоятельных землевладельцев. Это подразумевало наличие тяжких грехов и, скорее всего, приговора с отчетливой перспективой виселицы. Но – единственные настоящие бойцы в подкреплении, присланном бароном для защиты арендаторов.

Драуг – бородатый человек с оправой от очков. Где и как он их обрел, оставалось загадкой, зачем безделушка требовалась неграмотному солдату – Бог знает. Больше об этом человеке Гавалю сказать было нечего, пока, во всяком случае.

Пульрх – странный мужичок с невероятно чистыми, яркими глазами, а также удивительно добрым нравом. Судя по тому, что видел менестрель, светлоокого бойца его спутники по-настоящему любили, считая кем-то вроде талисмана, огоньком добра в беспросветной жизни солдата. Его благодушие и наивность служили мишенью для острот, но беззлобных. Как шутили над самим Гавалем соратники по Армии… У Пульрха имелась еще одна занимательная вещица – его собственный портрет «в три четверти», настоящий рисунок писчим углем на хорошей плотной бумаге. Кто и зачем рисовал обычного крестьянина – оставалось загадкой, сам изображенный категорически отмалчивался. Но Гаваль, как человек городской и приближенный к искусству, видел, что здесь была приложена мастерская рука, неизвестный живописец хотел изобразить именно Пульрха. Тот рисунок берег, постоянно хранил на груди в конверте из тонкой, хорошо выделанной кожи.

Обух имел щегольскую, по-господски стриженую бородку с усами, а еще почти не снимал глубоко посаженный шлем. Говорил редко и мало, с ярко выраженным акцентом юго-востока. Если Колине и Маргатти очень пристойно владели топором и мечом, то немногословный Обух считался неплохим алебардистом, судя по ухваткам – служил в настоящем войске, где бойцов худо-бедно учили единообразным действиям в линии. Имя это или прозвище – «Обух» – осталось неизвестным.

И восьмой – Готлиб, именуемый «Писарем». Толстяк, глядя на которого, Хель странно улыбалась, будто жирняга ей напоминал что-то крайне забавное. Несмотря на прозвище, означенный Писарь был неграмотен и по большому счету мог лишь поглощать еду в каких-то невероятных количествах. Самое забавное – он как-то ухитрялся изыскивать провиант, да еще без воровства.

Имена сопутствующих дам Гаваль записал, как услышал – «Мара» и «Лара». Они были законными женами братьев-наемников и выполняли крайне важную роль мастеров на все руки. Могли с равной легкостью и править кособокой телегой, и готовить, и чинить любое снаряжение кроме доспехов. Хель, оценив это, проворчала что-то вроде «тыльное обеспечение», и ремарка едва не вызвала скандал, поскольку женщины сразу предъявили рыжей за хамство и оскорбительные намеки насчет того, что и как обеспечивают разные тылы, то бишь зады. Но худо-бедно порешали конфликт, хоть и на повышенных тонах. Зато солдатские жены сразу нашли общий язык с Виторой.

Новоприбывших разместили, накормили, а утром следующего дня над ними взяли руководство Бьярн с Марьядеком, организуя оборону Чернухи.

Гаваль посмотрел на короткий список, состоявший главным образом из простеньких символов – чтобы легче запоминать и тратить меньше полезной площади пергамента. Глубоко задумался над увиденным. Во-первых, здесь наблюдался определенный и загадочный символизм. Восемь человек Несмешной армии (без учета Виторы), восемь человек (без учета жен), присланных бароном. Наверняка эта магия одинаковых чисел что-нибудь да значила, но Гаваль не имел ни астрологических, ни нумерологических талантов, поэтому не знал, как сие толковать. Во-вторых, шестнадцать – это уже солидно, почти настоящий военный отряд, способный заставить отступиться неизвестных «живодеров». То есть шансы на то, что Армия останется и бросит вызов бандитам, резко повысились, а Гаваль не имел никакого желания испытывать судьбу, проверяя градус трусости злодеев. В третьих…

Менестрель еще раз внимательно посмотрел на список. Увиденное настораживало и вызывало тревогу, но юноша никак не мог понять – что именно его смущает. Быстрота, с которой Бертраб-старший откликнулся на призыв о помощи. Очень скромные условия этой самой помощи, изложенные в ответном послании. Сын – первенец! – во главе отряда. Но сам отряд, разношерстный, крайне сомнительных боевых качеств. Все это никак не складывалось в единую картину… Гавалю не хватало жизненной мудрости, чтобы понять «нескладушку», и он всерьез подумал – не обратиться ли к человеку, более сведущему в делах военных? Бьярн, скажем… Хотя нет, он страшный. Но Раньян или тот же Марьядек, наверное, смогут пояснить.

С другой стороны, а нужно ли это вообще?

Он еще немного посидел и подумал, глядя вокруг из-под крыши открытой беседки. На самом деле, конечно, никакая это была не беседка, обычная мастерская для работы теплое время года. Но работа нынче остановилась, а место было удобным для того, чтобы все видеть, со всеми общаться и делать заметки, разложив необходимые принадлежности на большом чистом столе.

Гаваль тяжело вздохнул и потер лицо, чувствуя, как неприятно колется быстро густеющая борода. Отвратительно… приличный человек вообще не должен знать, что такое щетина, однако жизнь бывает сурова, и Господь испытывает людей тяжелыми событиями.

Менестрель оглянулся, на этот раз быстро, едва ли не воровато. Оставил разложенные на столе принадлежности, как было, чтобы любой увидевший подумал – хозяин отошел по делам и с минуты на минуту возвратится. Гаваль быстро, надев маску поспешной деловитости, сходил в сарай, где лежали его небогатые пожитки. Пересчет в уме добра, нажитого с Несмешной армией, помогло накрутить себя дополнительно: вот к чему приводит странствие бок о бок с неудачниками! Разумеется, вошью на аркане это никак не назвать, но, прямо скажем, человек с такими талантами вправе рассчитывать на куда большее. Мерзким, скользким червячком зашевелилась память о том, что Армия подобрала замерзающего юношу в буквальном смысле без штанов, спасла от смерти, приютила и защитила – это чего-нибудь да стоит. Но Гаваль решительно замел дурные мысли как можно дальше в подвал памяти.

Это спутники должны испытывать благодарность за то, что им выпало странствовать в обществе такого человека с будущим великого творца. Прикоснуться к великолепию – само по себе награда, за которую расплатились ничтожно и оскорбительно мало. Поэтому он, Гаваль Потон-Батлео ничего не должен временным попутчикам.

Совсем ничего!

По-прежнему держа на физиономии маску деловитой занятости, Гаваль направился к восточным воротам. Мимо прошел толстяк Писарь, жуя на ходу черный сухарик. Затем Гамилла, бок о бок с обоими братьями-наемниками. Женщина, широко размахивая руками, что-то им втолковывала, мужчины – удивительное дело! – внимательно слушали. Витора показалась из боковой улочки, груженая коромыслом с двумя большими ведрами, полными до краев. Лекарская служанка поглядела на менестреля, и Гавалю почудилось, что в глазах ее плещется не наигранное презрение. Словно безграмотная девка, неспособная даже имя свое написать внятно, прочитала намерения молодого человека как богослов Первый свиток. Юноша заторопился, шепча проклятия в адрес деревенского бабья, тупого, пригодного лишь к слепому выполнению глупых приказов.

Последней Гавалю встретилась Хель, общавшаяся с межевым по каким-то земельным вопросам. Взгляд рыжеволосой лекарки скользнул по менестрелю, и юноша враз облился холодным потом, ожидая, что его тут же остановят и будут выяснять, куда это он собрался. Но Хель почти сразу отвернулась, внемля деревенскому жителю.

Переставляя, как ходули, неверные ноги, мокрый от страха Гаваль таки дошел до ворот, где стойко нес дозор Пульрх. Здесь сложностей не предвиделось, добряк наверняка пропустит грамотея, особенно если сослаться на какое-нибудь очень важное занятие.

Гаваль с облегчением выдохнул, предвидя успешное завершение короткого, однако нервного испытания «уйди поскорее из деревни».

– Погоди, добрый странник…

В первое мгновение Гаваль не понял, что обращаются к нему. Затем говоривший ухватил юношу за рукав потрепанного кафтана, и Менестрель вздрогнул, снова перепугавшись, что замысел бегства раскрыт. Но нет. Его робко, осторожно придержала обычная селянка.

Девушке вряд ли исполнилось больше пятнадцати-шестнадцати лет, она была миленькая, веснушчатая и, судя по коротенькому завитку, выбившемуся из-под платка на голове, рыжеватая, почти как Хель, только немного темнее. Гаваль не видел ее ни среди вдов, ни в компании мужних крестьянок, и, судя по довольно приличной одежде, девчонка происходила из умеренно зажиточной семьи.

– Добрый день. Я слушаю.

Памятуя о непреходящем риске тумаков, Гаваль старался говорить преувеличенно вежливо, руки держать на виду и сохранять расстояние, чтобы, не дай Господь, не заподозрили флирт. Однако девушка сделала шажок вслед на отодвинувшимся юношей, и молодые люди вновь оказались вплотную, лицом к лицу.

– Мы погибнем?

У менестреля отвисла челюсть, настолько деловито и в то же время обреченно прозвучал вопрос. Мимо шла целая компания теток с коромыслами. За ближайшими домами Кадфаль зычно провозглашал что-то вроде проповеди, вдохновительную речь о Божьей любви, а также помощи достойным людям в борьбе с нечестивыми. У лесопильного склада Обух в компании молодых селян перебирал жерди, видимо подыскивая годные древки. Безымянный и грустный студент вел под уздцы черного Барабана, выговаривая животному как ребенку за попытку нажраться неперебранного сена, где полно крестовника. Боевой конь косился на человека, мрачно всхрапывал и демонстрировал несогласие. В общем, кругом текла жизнь, все были чем-то заняты и (пока, во всяком случае), ничто не предвещало апокалиптических ожиданий. На всю деревню пахло горячей похлебкой из проса и бобов, щедро заправленных салом – без малого два десятка вооруженных гостей требовалось хорошо кормить.

Девушка смотрела на менестреля снизу вверх и терпеливо ждала ответ. Гаваль, чтобы выиграть пару мгновений на обдумывание, поправил торбу, шмыгнул носом и почесал небритый подбородок.

– Нет, – сказал он, в конце концов, самым решительным голосом, на какой был способен.

Девушка моргнула карими глазами, в которых не имелось ни сказочной бездонности, ни выразительности, лишь доверчивая наивность, как у олененка. Гаваль ощутил укол неудобства, происходящего из накрепко заученных добродетелей истинно верующего. Юноше захотелось утешить это создание, погрязшее в убожестве сельской жизни, обреченное на беспросветный тяжкий труд и вечный страх перед чужим своеволием.

– Нет, – повторил он еще решительнее. – Мы не позволим.

– Правда? – с прежней наивной бесхитростностью уточнила девушка.

В душе Гаваля происходило непонятное, этакое бурление и коловращение, похожие на угрызения совести. Юноша повторял себе, что не обязан крестьянам никак и ничем, а без ответственности не может быть и сомнений. Но при виде больших темных глаз обычной селянки в простом платьице и зеленом платке безупречная рассудочная логика давала сбой. Живой разум и яркое воображение Гаваля тут же рисовали картины того, что осатаневшая солдатня будет творить с такими вот девчонками, когда ворвется в Чернуху, сокрушив невеликую силу обороняющихся.

– Честное слово, – пообещал он и добавил после краткого мига сомнений. – Мы не позволим. Господин Ар… наш господин очень храбр, его воины… мы сильны и доблестны.

Она улыбнулась все с той же наивной бесхитростностью, как человек, всю жизнь видевший только привычный уклад и знакомые с младенчества лица. А потому редко (или вообще никогда) не встречавшийся с настоящим обманом, изощренной ложью.

– Ты славный, – сказала она. – И боевитый.

Будучи, как и положено мужчине, тщеславным типом, который падок на лесть, а в глубине души уверен, что велик, ужасен и действительно крайне боевит, Гаваль машинально приосанился, чтобы грудь выпятилась, а плечи развернулись, подчеркивая стать.

– И красивый, – добавила девушка, по-прежнему не выпуская рукав менестреля.

Черт те что, подумал юноша. Между тем сердце у него забилось чаще, стало жарко, несмотря на прохладу, румянец окрасил щеки в очаровательно розоватый цвет, обостряя и так выразительные скулы. Девушка робко улыбнулась и взялась за рукав и второй рукой, тихо вымолвила:

– Пойдем.

И он пошел, увлекаемый молодой крестьянской женщиной, не зная куда и плохо понимая зачем. Надеясь на то, что могло бы произойти, однако желая разорвать связь и бежать далеко-далеко. Страшась и одновременно вожделея сам не зная чего, как положено молодости, когда все ново и будоражит кровь…