Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Шена. Колдун Бизо. Искупитель цин Туйе. А Венсан-Шарлей потерял руку. Елена понимала, к чему ведет собеседник, и чувствовала, как судорога сводит крепко сжатые кулаки. Ярость, стыд, негодование, запоздавшее раскаяние… сложная гамма ярчайших эмоций выжигала ее душу изнутри.

– Вот именно, – Раньян прочитал ответ на ее лице, покрасневшем, как в порыве ураганной страсти, но по совсем иной причине. – Будет схватка. И даже если мы победим… а это вряд ли… кто-то неизбежно погибнет. Снова.

– Не… справедливо… – каждый слог давался ей нелегко, пробиваясь через пересохшее горло. – Это нечестно! Я не виновата в тех смертях!

– Да, – с той же холодностью отозвался бретер. – Но в этих… что случатся еще до восхода… будешь.

Елена ударила его в грудь, импульсивно, без замысла, повинуясь яркой вспышке злости. Это было не рассуждающее действие, которое происходило из желания прекратить бичевание сделанной глупости. Так ребенок бьет чашку, доведенный до предела обвинительной речью строгих родителей. Бретер чуть развернулся вбок, пропуская кулак, перехватил руку женщину у запястья, Елена столь же быстро, инстинктивно вывернула кисть, освобождаясь от захвата. Часть сознания лекарки-фехтовальщицы наблюдала за происходящим отстраненно, как судья на поединке, и эта часть отметила, что движение Раньяна безупречно. Колени чуть согнуты, одна нога выпрямляется, другая сгибается, ось вращения находится между пяток, таким образом, получается разворот корпуса без «виляния задом», которое едко и зло высмеивал покойный Чертежник. С другой стороны, высвобождение руки тоже получилось отлично.

На мгновение женщина почувствовала дурноту, приступ нереальности, будто сразу две жизни, прожитые бок-о-бок параллельно, соединились, хлестнув по голому рассудку. Откуда она знает, как нужно сбивать чужой захват?.. Как правильно развернуть кисть и держать пальцы, чтобы не потянуть связки?.. Фигуэредо этому не учил, то была наука, преподанная Чумой, но… Елена совершенно не помнила, чтобы Раньян учил ее таким вещам. Как будто навык поставил кто-то еще, напрочь забытый. Человек с глазами…

«Задвоенный», параллельный мир дрогнул, как танец помех на многократно перезаписанной видеопленке. Все опять вернулось к единому потоку событий, запечатленных в памяти. Елена тряхнула головой, сбрасывая морок, глубоко вдохнула. Раньян все же отступил, кривя и облизывая губы. Бретер чуть согнулся, прижимая локоть к животу, там, где лекарка сколько-то недель назад самолично зашила самую опасную рану. Теперь мужчина и женщина глядели друг на друга с одной высоты.

– Я не принуждала вас, никого из вас, – проговорила Елена, повторив слова Гамиллы и с душевной болью чувствуя, насколько это слабое оправдание.

Раньян глубоко, осторожно вдохнул и выдохнул, будто проверяя, во что ему обошлось напряжение, не разошлись ли стежки на зашитых ранах. Наконец бретер ответил:

– Не принуждала. Но поставила перед выбором без выбора. Там, где женщина проявляет доблесть мужчины…

Он закашлялся, оборвав речь. Сплюнул в ладонь, проверяя, нет ли крови. Елена отвернулась, прекрасно понимания, что должно было прозвучать далее. Когда женщина ведет себя подобно мужу, юный император отступить не мог, тем более, что пальцы гнул не кто-нибудь, а его «фамильяр». Как говорил мальчишка: где ляжет одна голова, там и вторая окажется. А где сюзерен, там и его спутники.

– Я спасала вас, – прошептала Елена. – Вы живы лишь благодаря мне. Оба.

– Так это долговая расписка? – поднял брови мужчина. Кажется, теперь слова давались ему с болью. – Мы обязаны тебе, и пришло время отдавать заем?

– Н-нет…

Деревня вокруг жила сумеречной жизнью, необычной, чуждой укладу селян. Как настоящая крепость в осаде. Очевидно, мало кто спал поздним вечером и вряд ли кто-нибудь сомкнет очи до утра. Однако бретер и лекарка будто находились в пузыре невидимости. Все делали вид, что их здесь нет, что никто не видит и не слышит… то ли скандал, то ли выяснение отношений, в общем – тяжелый диалог. Непростой разговор двух людей, задавшихся вопросом – а не чужие ли они друг другу?

– Ты безответственна, – голос Раньяна стегал как бичом. – Ты бежишь за своими фантазиями… на погибель тем, кто рядом.

Елена вновь промолчала.

– Если с ним… – Раньян осекся, подошел чуть ближе и поднял руку так, словно хотел взять женщину за пуговицу или воротник стеганки. Но широкая ладонь замерла, будто натолкнувшись на горящий взгляд лекарки.

Елена ждала: сейчас последует угроза, что-нибудь вроде «тебе не жить», но бретер наклонился и проговорил одними губами, буквально прошептал:

– Я жалею, что встретил тебя. Жалею, что доверился тебе. Лучше бы…

– Договаривай, – прошипела сквозь зубы Елена. – Лучше бы нам никогда не встречаться? Лучше бы… меня убили шарповники?

Мужчина странно дернул головой, будто у него конвульсивно сокращались связки на шее. Угрюмо выдавил:

– Я так не говорил.

– Ну и сделал бы что-нибудь! – выпалила женщина. – Схватил бы его в охапку и бежал куда глаза глядят! Но ты остался. А теперь винишь меня за то, что сам же выбрал! Скотина ты неблагодарная! Вы оба живы из-за меня! Каждого из вас я вытащила с того света, своими руками!

Она потрясла кулаками в перчатках, недавно красивых и стильных, «городских», теперь изрядно поношенных, с расползающимися швами. Некстати вспомнилось, что именно в них Елена поубивала «Четырех Бэ». Пятна от крови ублюдков вывести не удалось, так они и остались – темное на черном.

Лицо бретера перекосила жуткая судорога, левая рука сама собой легла на рукоять сабли, быстро, заученным десятками тысяч повторений движением. На мгновение женщине показалось, что в следующую секунду последует удар. Совсем недавно это значило бы верную гибель, однако «недавно» это не «сейчас»… Много чего случилось за короткое время, и лучший боец в своем поколении стал «всего лишь» очень хорошим. И теперь этого было уже недостаточно. Елена машинально, на голых рефлексах ответила тем же движением и разворотом, готовясь на следующем «такте» уйти от удара и атаковать самой. Казалось, еще доля секунды, один перестук сердца, и на деревенской улице разыграется драма, уродливая пародия на все тех же «Самураев», когда судьба двух людей решается двумя же ударами клинков. Но тут зычный голос барона Дьедонне завел очередную военную песню.

Вставай, юнец, ведь близок бой,

Уж сапоги чеканят такт,

И надрывается гобой:

«Господь, во власти я твоей!»

Держись, неопытный боец,

Ведь первым примешь ты удар,

Быть может, встретишь свой конец,

Почувствовав от стали жар!

Грызи зубами, бей, круши,

Ведь сожжены назад мосты,

Руками намертво души,

Хотя и сам уж ранен ты.

Конный алкоголик петь любил и, кажется, умел. На четвертом куплете к нему внезапно присоединился Бьярн. Искупитель, надо полагать, изначально был чужд благородному искусству вокала, и страшные ранения таланта не прибавили, так что пение Бьярна вызывало ассоциации с воем грешников из глубин ада. Однако недостаток умений седой калека восполнял громкостью и энтузиазмом. Так, на пару, они закончили:

Не закрывай свои глаза,

Ты нужен армии живым,

И губы силятся сказать,

Что мы в итоге победим!

Покрыты трупами поля,

Сраженья шум уже затих,

И скоро мать сыра земля

Обнимет детушек своих.

И вот, боец, окончен бой,

Но, слышишь, трубы не звучат,

Ты пал, восславленный герой,

Не встретив пламенный закат!

На вражеской стороне громко заорали, выражая одобрение дуэтом, затем возобновился стук топоров и треск дерева. судя по всему, бандиты собирались запалить хороший костер, может и не один. Однако, за исключением разбираемых на дрова, иные постройки еще не жгли, что было странно.

Раньян медленно, словно преодолевая некую силу, убрал пальцы с кожаной оплетки. Так же молча развернулся, чтобы уйти. Пару мгновений женщина разрывалась между стремлением крикнуть в темную спину «козел!» и остановить его. Но удержалась и от первого, и от второго. Бретер зашагал к северным воротам, а Елена стиснула кулаки, направилась к востоку, чувствуя, как стучат по ноге обтянутые гладкой кожей ножны с мечом.

Палка… шест… древко с чем-то на конце, думала она, стараясь вытеснить сторонними рассуждениями кавардак мыслей в голове. Надо забить голову чем-то сиюминутным, практическим… если, вернее когда схватка развернется посредь Чернухи, меч станет нехорошим подспорьем. Нужно что-то длинное, противокавалерийское.

Она обошла всю Чернуху, видя, как деревенские воспряли духом. На женщину поглядывали чуть ли не торжествующе, дескать, она сулила всяческие ужасы, а злодеи пока даже красного петуха не пустили, сжигая брошенную лесопилку и прочее добро за частоколом. «Живодеры» пока вели себя едва ли образцово, строго в противовес ужасам, которые прорицал Бьярн. Никаких голов на копьях, замученных пленников и прочих эксцессов. Но там, где селяне видели надежду, Елена чувствовала нарастающий ужас. В действиях противника просматривались жесткая дисциплина и расчет, а чернуховцы за редким исключением с каждым часом расслаблялись, думая, что столь безобидные, смирные завоеватели скоро утомятся и пойдут себе дальше.

У южных ворот один из братьев-мечников громко учил сельских девиц, что правильно выговаривать его имя: «Марга-а-э-э-этти!», растягивая «э» как можно дольше. Странно, что его жена смотрела на эти шалости сквозь пальцы, но в каждой семье свой устав. Старший брат вместе с Кадфалем опустился на колени, молясь.

Гаваль и в самом деле сбежал, на него махнули рукой, ушел себе и ушел, вольному воля. Боевой квартет из Писаря-щитоносца и трех копейщиков сторожил западные ворота как самая большая тактическая единица. Арнцен-младший деятельно приставал к Дьедонне, видя в боевом алкоголике сурового кавалера, знатока рыцарских искусств и прочих добродетелей. Могучий барон стоически терпел, отделываясь краткими фразами наподобие «да, так есть», «от сего большая польза исходит» и «бить надо со всех сил». Дядька шатался с племянником как привязанный, однако старался не отсвечивать особо, этакая молчаливая тень. Елене показалось, что незаконнорожденный мучается какими-то тяжкими думами, притом не связанными с грядущей баталией. Создавалось впечатление, что Дядьку грызет совесть, во всяком случае, на «рыцаренка» он глядел как побитая собака на украденную кость. Но женщина решила не навешивать себе чужие комплексы и мутные проблемы. Гамилла и Артиго оставались на крыше и бдили. В общем все находились при деле.

Злодеи, наконец, запалили могучий костер, метнувший оранжевые языки выше деревьев, жарили, судя по запаху, мясо, предаваясь умеренному кутежу. Пели что-то с бесконечным числом куплетов и рифмами только к слову «жопа».

Несмотря на близкую полночь, Чернуха бодрствовала, селяне зажигали все, что могло светить, будто в надежде отогнать страхи рукотворными огоньками. Готлиб «Писарь», проходя мимо, тяжело дыша и отдуваясь, неожиданно сунул Елене просяной хлебец, больше похожий на застывшую кашу, обжаренную в сковороде. Вид Мультиварио имел при этом застенчивый и очень трогательный, как школьник, долго выбиравший между опциями «дернуть за косичку» и «подарить шоколадку». Совершив доброе дело, Писарь ушел к своим, дальше нести службу, а Елена, жуя пресный мякиш, вспомнила, что просяная мука схватывается очень плохо, и для нормальной выпечки ее лучше мешать с чем-то еще. Наверное, этот хлебец пекли «вчистую», как есть. Учитывая габариты щитоносца и общую страсть к еде, жертва для толстяка и впрямь была нешуточная. Елена аж умилилась, несмотря на сумеречное состояние души.

Жены братьев, Мара и Лара, полностью захватили господство над полевой кухней, оттеснив деревенских баб, и готовили поздний ужин, он же, наверняка, ранний завтрак. Любой защитник мог подойти, чтобы получить добрую порцию жирной похлебки. Ха, вот уж где, наверное, крепко пропишется Мультиварио…

Елена прошла мимо деревенского плотника и «десятского» казначея. Хранитель скарбницы желал убедиться, что в случае чего, двуручный топор не подведет. Плотник зажал длинное топорище в приспособлении, похожем на верстак с увесистым рычагом, и обрабатывал дерево попеременно скобелем и куском мутного стекла. Глядя на это, Елена вновь подумала, сколь мало ведает о деревенской жизни, быте и ремеслах. Вроде бы не первый день уже зависли в Чернухе, а по-прежнему как на чужой планете в окружении инопланетян. Она так и не узнала, каким образом тут организовано трехполье, почему всех до мокрых штанов пугает ранняя весна и множество иных вещей. Опять неотложные заботы, опять недосуг…

Будто в ответ ее печали зычно заорал Кадфаль. Вопиял он странное, на манер проповеди, однако вовсе не религиозное:

– Всякой доброй крестьянин должен по утру встать зимою и летом до рассвету, обуться, одеться, умываться, голову вычесать, отдать Богу долг, принести молитву, потом осмотреть свою скотину и птиц накормить, хлевы вычистить, коров выдоить; а после того делать разную по времени надлежащую работу до времени пищу имать. Всякая крестьянка должна уметь хлебы печь, добрые делать квасы, хорошие стряпать разные кушанья; в саду хозяйка должна иметь фрукты и овощи всякие, такие как яблоки, груши, а равно иные насыщающие, тако же и ягоды. Взращивая, а равно сбирая в полях да лесах капусту, огурцы, лук, чеснок, хрен, ретку, брюкву, репу, морковь, горох, бобы, пастернак, петрушку, грибы, травы превсяческие, добрый хозяин тем в силах чрез всю зиму хорошо себя довольствовать и от скотской пищи не привязным быть. И тако же всякий богобоязный человек, который ежечасно упражняется в работе, всегда здоров и бодр, а который спит меры сверх, ест много, тот ежечасно болезни себя подвергает!

Елена почесала в затылке и решила, что бывшему крестьянину лучше знать, о чем говорить с «паствой». Скорее всего, Кадфаль успокаивал селян обыденными речами. А напрасно, кстати… лучше бы пугал, наверное, чтобы все были на взводе и готовы. Или нет… тут не разберешь.

Затем к лекарке привязался горбун-костоправ, и они на удивление долго, ко взаимной пользе обсуждали, как лучше зашивать глубокие порезы, а также вели разговор об иных процедурах. Елена поделилась опытом ампутаций, припомнив самую первую, еще на Пустошах. Горбун же открыл ей массу нового про всяческие отвары, микстуры и прочее использование даров природы. Елена искренне считала себя неплохим аптекарем, который способен готовить немало полезных зелий, однако не знала и половины того, что ветеринар-медик считал само собой разумеющимся. Похоже, тут имело смысл взять бумагу и кое-что записать. Договорились обменяться навыками, на том и разошлись.

Время тихонько плелось час за часом. Дозорные бдели, ничего не происходило. Почувствовав невероятную усталость, Елена присела на очень старый и черный пенек, оставшийся, видимо, после корчевки леса много лет назад. Судя по зеркальной гладкости спила женщина была далеко не первой, кто счел пень удобным для отдыха. Елена бездумно проследила взглядом за мышью, что карабкалась по щели в стене ближайшего дома. Вяло подумала, как плохо все закончилось с Раньяном. И вообще не заладилось с Несмешной армией…

Так-то планов, конечно, громадье. Можно и административную реформу спланировать, и новые кодексы составить, но если глянуть на все здраво… жалкая горстка беглецов, которых мало что связывает. Мальчишка хоть и считает себя наследником, владетелем Ойкумены, на деле жив до сих пор лишь стараниями отца (который обречен на удел верного слуги) и совсем чужой спасительницы. А что изменится, дойди Армия до северных земель? Да ничего, по большому счету… Что проку мечтать о справедливом господстве над миллионами, если уже четверть сотни ублюдков – непреодолимая сила?

Первый снег закружился в холодном воздухе, начал падать красивыми пушинками, очень медленно, в полном безветрии. Утром все это растает, превратится в грязь, но сейчас… чудесно. Как в сказке.

Хотелось заплакать. Спрятаться где-нибудь в темном уголке и по-настоящему разрыдаться, как в детстве, чтобы с очистительными слезами ушел ноющий, дергающий за сердце и душу страх. А заодно разочарование и сожаление. Елена шмыгнула носом, сгорбилась и подтянула выше толстый воротник, сложила руки на груди, чтобы тепло меньше просачивалось сквозь долгополую стеганку. Наверное со стороны она похожа на бездомного из старых фильмов. Чаплин там и другие. Только здесь никто не знает, что такое «немая комедия» и не узнает еще много веков. Даже если предположить, что материк пойдет вестернизированной дорогой безудержного прогресса.

Эх, а ведь интересно получилось бы, черт возьми! Ведь Церковь Пантократора и Демиурги категорически за все, что развивает человека и его разум. Потому что Бог суть Отец, Пастырь и Садовник в единой сущности, соответственно, Его радует взросление чад, прирост агнцев и возвышение древ. Как-то так, вроде бы…

Так что если бы удалось запустить «тут» настоящую технологическую революцию, она помчалась бы как паровоз, наверное куда быстрее чем на Земле. Но… снова голые мечты о несбыточном. Или нет?.. Сонные мысли тянулись медленно, Елена все никак не могла сосредоточиться, чтобы понять, отчего ей так хочется думать про Кадфаля и Бьярна. Они чем-то важны…

Пальцы мерзли – женщина не стала брать толстые перчатки-варежки, чтобы ладони было свободнее на рукояти меча. Теперь жалела. Надо бы сходить, взять, заодно и копьецо найти.

Снег падал…

Елена прикрыла веки, чтобы на пару минут дать отдых уставшим глазам.

Плохо, плохо все вышло. Шена мертва. Дессоль где-то далеко и, скорее всего, не переживет новую беременность. Раньян… то, что представлялось чудесным началом, в итоге оказалось короткой связью, мучительной и полной разочарования для обоих. Буазо лежит в холодной земле. Палач Квокк. Баала с Малышкой. Выходит, красноглазая ведьма была в чем-то права – за пришелицей из иного мира тянется долгий след из мертвецов. И пустых мечтаний.

Пора остепениться? Пусть мир горит в огне бедствий, коль такова его судьба? Осесть где-нибудь подальше, в большом городе, научиться сутулиться, пряча высокий рост, снова перекрасить волосы. И…

Несмотря на холод, она задремала. Снег тихонько опускался, закрывая черную стеганку и шапку белым пухом.

Елена спала глубоким сном, полных неприятных сновидений, когда знакомый голос завопил истошно: «Тревога! Берегитесь!!!», и черные тени взметнулись над высоким забором, словно запущенные из баллист.

* * *

Песня – «Битва при Цорндорфе» Дарьи Стронг, но как обычно, в моей адаптации.

Кадфаль цитирует пейзанам «Нравоучение жизни доброго крестьянина» от 1772 года.

Хоть я и не люблю нарратив в отрыве от текста, все же, как показывает практика, некоторые вещи следует проговаривать.

Когда вы подумаете, что Елена ведет себя не на 20+ лет и вообще творит в отношениях с Раньяном какую-то хрень, то не забудьте, что у «попаданки» крайне односторонний опыт, в том числе и в построении любовных взаимоотношений. Обычная городская девочка оказалась брошена в ожесточенную борьбу за существование, а первая по-настоящему значимая симпатия в ее жизни трагически погибла, притом защищая саму Елену-Тейну. Затем связь с двумя аристократками, которую (то есть связь) можно назвать сугубо «плотской», к тому же с изначальным, глубоким неравенством партнеров. И… все, собственно. Поэтому, несмотря на жесткую школу жизни, а также довольно солидный набор покойников на личном счету, Елена попросту не знает, как надо строить отношения. И не умеет. Тем более с убийцей.

Глава 19

Глава 19

– Дорогой, тебя ждет сюрприз.

Кааппе Фийамон очаровательно улыбнулась, и, как обычно, Шотан почувствовал завораживающую смесь возбуждения, любопытства и вожделения, приправленных изысканной ноткой страха. Да, самому себе граф откровенно признавался – эта женщина могла бы поучить кое-чему даже столь искушенного воина и ценителя необычных увеселений. Научить и слегка, самую малость напугать. Не опасностью (к этому граф, слава Богу, привык давным-давно), а своей оригинальностью, категорическим несоответствием образу, который предписывали женщине правила и устои общества. Временами Безземельный даже гадал – женщина ли это вообще? Быть может, таинственный народец подменил младенца в колыбели на свое отродье, искусно придав ему вид человеческого ребенка? Или ночной кровопийца, Mae’r anghenfil принял образ прекрасной дамы?

Впрочем, граф давно отринул все оковы, что диктуемы правилами людей и церковными заповедями. Когда Безземельный сжимал в объятиях гибкое женское тело (отнюдь не ледяное, как пристало дьявольскому созданию) и предавался иным развлечениям в обществе прекрасной любовницы, ему было в высшей степени безразлично, что думает по этому поводу кто-либо, включая Пантократора.

– Жди, – она улыбнулась, как обычно – самыми уголками губ, будто лисица-мужеед из старых южных сказок.

Эта улыбка представлялась особенно прекрасной, неповторимой в сочетании с холодным взглядом каменных глаз, как огонь и пламень. Шотану пришлось даже выдохнуть, расслабляя напрягшиеся мышцы. Кааппе, тем временем, закрыла дверь, оставив графа одного в зале, как призрака, заблудившегося в шелках и бархате. Одного и в ожидании чего-то удивительного, загадочного.

На всякий случай граф проверил, как ходит в ножнах клинок недлинного широкого меча, удобного в комнатах с мебелью, где слишком тесно для оружия поля боя. Удовольствие удовольствием, но, как показывает невеселый опыт, смерть всегда стоит за левым плечом благородного мужа. Собственно и неблагородного тоже, но лишь человек чести встречает Сестру Могил открыто, без страха и с готовностью противостоять до последнего вздоха.

Верная охрана ждет за стеной, хватит лишь громкого призыва или дуновения в особый свисток, неслышимый прочим, но… покойный император Хайберт, уже прозванный Несчастливым, тоже звал на помощь. Даже вернейшие из верных могут опоздать… или как будто запоздать в нужный момент.

Ожидание тянулось и тянулось. За дверью, что прикрыла, уходя, Кааппе, царила ватная тишина. Некстати (или наоборот, очень к месту) вспомнилась история о князе Монферато, чьи подкупленные слуги затупили меч господина, и когда убийцы ворвались в покои, бедняга оказался вооружен лишь стальной палкой.

Шотан покрутил в пальцах свисток, исполненный в виде пустякового украшения, проверил второй кинжал, скрытый в ножнах на бедре, под сложной шнуровкой замшевых штанов. Можно было еще выпить бокал вина, тем более, открытая бутылка услужливо покоилась в заполненном льдом ведре из сплава олова и свинца. Шотан отвернулся и нахмурился, разминая кисти, будто и в самом деле ждал скорую схватку.

Подозрительно…

В тот момент, когда граф уже примеривался, как выбить сапогом дверь, Кааппе вернулась, необычно тихая и сдержанная. Одного лишь взгляда на нее Шотану хватило, чтобы понять – сегодня графа ждут развлечения совершенно иного рода.

– Ступай, – она указала на дверь, оставшись недвижимой, без намерения сопровождать его.

Граф положил ей руку на лицо, провел сильными. крепкими, как железо, пальцами по атласной коже, сжал красные губы, несильно, остановившись на той грани, за которой начинается истинная боль. Кааппе глубоко, протяжно вдохнула, не переменившись, однако, в лице.

– Ты заслужила наказание за свое лукавство, – негромко вымолвил граф.

– И я найду того, кто ответит за мои грехи, – тепло ее дыхания и слов буквально обжигали загрубевшую кожу на ладони Шотана.

– Надеюсь.

– Ты останешься доволен, – в ее холодном голосе отчетливо зазвенела нотка обещания, которое никогда не разочаровывало графа.

Шотан помедлил пару секунд, качнул головой и убрал пальцы, положил руку на оплетенную медной проволокой рукоять меча. Без особой демонстрации, просто чтобы не терять времени, если все же дело повернется к неприятностям.

– Ступай, – повторила Кааппе. теперь было видно, что молодая женщина, сохраняя броню внешней беспристрастности, все же ощутимо нервничает.

Патриарх семейства Фийамон был худ, согбен и в целом производил впечатление обычного дворянина в годах. Человеку посчастливилось дожить до преклонных лет, не сложив голову в боях и внутрисемейных интригах, а хорошая жизнь в достатке позволила сохранить здоровье (умеренное) в том возрасте, когда простолюдина уже свозят на погост. Лицо у дедушки было открытым и добрым, такие хорошо смотрятся на картинах, обязательно в сочетании с малыми детьми. Ухоженная бородка (вразрез старой моде на бритые щеки, демонстрирующие здоровье обладателя) прикрывала морщинистую кожу, мягкая всепонимающая улыбка в высшей степени располагала.

Однако взгляд и платье говорили ясно: сей муж весьма и весьма непрост. Впрочем, даже если бы Шотан не умел читать лица людей и не представлял, сколько может стоить кафтан с драгоценной вышивкой, бриллиантовыми пуговицами, а также золотая «цепь достоинства» с изумрудами и рубинами – граф хорошо знал, что патриарх никогда не брал в руки меч или копье, однако спровадил в могилу десятки врагов. И сотни должников, которые впали в грех необязательности.

Шотан сел, не спрашивая дозволения и вообще не проронив ни слова. В иных обстоятельствах это выглядело бы неприкрытым оскорблением – несмотря на принадлежность к единому сословию, разница между «солдатским графом» и приматором кристально чистой крови была весьма ощутимой. Но сейчас дело иное. Старик Фийамон явно хотел достичь полной секретности, беседуя с гостем как равным. Поэтому граф намеренно перешагнул невидимую преграду и, судя по всему, не ошибся.

Герцог Мальявиль аусф Фийамон, патриарх, носитель прославленного герба «Меч и Булава» немного кривился на правый бок, неловко поджимая руку, наверное страдал от боли в суставах. В остальном же сохранял добродушно-оптимистический вид.

С полминуты двое мужчин, старый и относительно молодой, прямо глядели друг на друга, как торговцы, пристально оценивающие товар – годен ли, не содержит скрытых изъянов, достоин высокой цены? Обычно в подобных ситуациях Шотан тянул молчание до последнего, памятуя золотое правило сложных переговоров: кто первый молвил слово, тот проиграл. Однако теперь счел за лучшее нарушить его.

– Приветствую и радуюсь тому, что самолично лицезрю столь благородную особу, обладающую многочисленными достоинствами.

Чтобы сделать короткую речь более значимой, граф качнул головой в том, что можно было бы назвать приветственным поклоном, хотя и с определенной натяжкой. В целом Шотан старался идти по тонкому канату, балансируя между открытой демонстрацией уважения к высокому собеседнику и столь же явным проявлением собственной значимости.

– Приветствую, друг мой, – ответил, наконец, старик. Голос у него скрипел и дребезжал соответственно возрасту, но дикция была восхитительной, так что хотелось слушать еще и еще, что скажет этот златоустный человек.

– Если бы ваша дочь предупредила меня… – граф позволил многозначительной паузе сгуститься над столом подобно тени.

– О, моя Кааппе, милая шалунья, она умеет обставить… события… необычно, – с кажущейся легкомысленностью отмахнулся герцог. Впрочем, глаза старика блестели в отраженном свете ламп, будто полированные камни, совсем как у «шалуньи». Надо полагать, то была семейная черта.

Старик выдержал новую паузу и продолжил в тот момент, когда Шотан уже собрался вымолвить что-нибудь еще.

– Пожалуй, мне стоит принести самые искренние извинения. Наша встреча идет вразрез с правилами хорошего тона и не соответствует давним традициям…

Да уж, подумал Шотан, более чем. По сложившимся канонам такой визит следовало предварить, по меньшей мере, пятью шагами, начиная со слухов о желательности подобного мероприятия, как бы невзначай пущенных через клиентов и друзей. В случае крайней нужды считалась допустимой (хотя на самой грани приличий) и укороченная версия, однако даже она стояла очень далеко от происходящего здесь, сейчас. Вслух же граф уверил собеседника в том, что искренне рад подобной задушевности, едва ли не семейственности визита.

– Замечательно, – качнул головой приматор, и Шотан уверился в том, что старик, несмотря на бодрый вид, очень болен. Шея его двигалась рывками, будто на долю секунды заклинивая в каждом позвонке, губы же кривила гримаса боли, настолько привычной, что хозяин ветхого тела воспринимал ее как неотъемлемое качество и не пытался скрывать.

– Коль уж мы начали так славно и хорошо, минуя ритуал, я скромно предложу и в дальнейшем придерживаться… – старик сделал многозначительную паузу. – Подобной неформальности. Увы, ночь коротка, а вопрос, требующий нашего внимания, весьма… значим.

– Склонен согласиться, – теперь наступила очередь графа качнуть головой в знак понимания.

Шотан подумал, не сказать ли что-нибудь вроде «признателен за снисхождение к моей скромной особе», но передумал. Старому чучелу что-то было нужно, очень сильно. И тайно. Старик Фийамон никогда в жизни (по крайней мере, официально) не посещал столицу Империи, отговариваясь тем, что воздух большого города вреден для слабой груди, порождая чахотку и другие неприятности.

Ростовщик испытывает нужду, что ж, поможем просителю, сберегая ценное время.

– Чего вы хотите? – прямо спросил Шотан. – Или, точнее, кого вы желаете убить?

– Резко, – поморщился герцог. – Очень резко. И не куртуазно.

– Ночь коротка, – напомнил граф. – А ко мне редко обращаются затем, чтобы выслушать мнение о серебряной эпохе староимперской поэзии. Мои таланты лежат в иной области.

– Что ж, справедливо, – патриарх сложил пальцы домиком. На правой кисти суставы почти не гнулись, вновь утверждая графа в правильности наблюдений относительно здоровья собеседника.

– Тогда потратим время с пользой, – решил старик. – Я не хочу, чтобы вы кого-то убили. Хотя… не исключено, что подобная услуга… дружеская, разумеется, ни в коем случае не возмездный заказ… понадобится в дальнейшем. И не единожды.

Шотан отметил это как интересную мысль на будущее, внешне же сохранил безразличный, едва ли не скучающий вид. Хотя вряд ли обманул этим старого лиса.

– Но сегодня я хотел предложить вам иное.

– Что же именно? – Шотан был не на шутку заинтригован. Он, конечно, привык уже находиться близ Трона и непосредственно участвовать в определении судеб мира, однако тайная встреча с одним из Двадцати, представителем по-настоящему высокой аристократии – это, прямо скажем, нерядовое событие. И перспективное.

– Император Оттовио замыслил поход на север. Большой поход, каких не было уже много десятилетий. Для вразумления «Огненной реки».

Старик не спрашивал, не намекал, он говорил с несуетливой утвердительностью, отмечая факт.

Хорошие шпионы, подумал Шотан, очень хорошие. Граф не ждал, что грандиозный замысел разгрома Чайитэ удастся надолго сохранить в тайне, однако был впечатлен тем, как быстро секрет просочился наружу, из дворцовых покоев. Впрочем, положение великих ростовщиков Ойкумены вынуждало знать все и про всех.