Текст книги "Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Он осекся, искоса глянув на Гамиллу, почесал один из жутких шрамов. Арбалетчица сделала вид, что не расслышала скабрезную ремарку. Подумала немного и предположила в свою очередь:

– Городу нужен дворянин, соблюдающий договоры. Думаю, Кондамина впечатлило достоинство господина… – она красноречиво поглядела в сторону Артиго, который сидел на телеге, по-прежнему в стеганке. Мягкая защита была еще и теплой, так что юноша вновь надел это «пальто» едва его почистили от крови и воды.

– … и его свиты, – продолжила Гамилла. – И свое впечатление он донес до городского управления. Кто у них там… не помню, как это на севере именуется. Наверное, хорошо донес.

Все помолчали, глядя, как от пешего отряда выдвинулся одинокий всадник, махнул рукой с каким-то цветастым предметом, явно приветствуя.

– Шляпа, – хмыкнул Бьярн. – Ну, точно. Шапуй, как есть.

Шапюйи-младший направился к Армии, не слишком торопясь. То ли опасался изрядно выросшего отряда, то ли блюл достоинство, как представитель вольного города.

– Что ж, давайте посмотрим да послушаем, что скажет, – предложил Марьядек. Предложение было странным, не по природе своей, а оттого, что браконьер-актер нечасто выступал застрельщиком чего-либо. Обычно характерный злодей предпочитал соглашаться или не соглашаться с чужим планом. Впрочем, идея показалась здравой, соответствующей моменту.

– Город нам пригодится, – вполголоса вымолвила Елена, обращаясь к Артиго. Для этого пришлось наклониться с коня и, немного подумав, женщина спешилась.

– Да… – с неопределенной интонацией произнес отрок, будто ждал именно этого – когда фамильяр догадается не говорить настолько сверху вниз…

– Мы уже говорили об этом… – вымолвила Елена. – И я продолжала думать. Нельзя прийти к людям и сказать «я ваш правитель». Ну, то есть можно, только мне кажется, добром это не закончится. Потому что… Много званых, но мало избранных.

Елена задумалась на мгновение, соображая, удачно ли получилось щегольнуть случайно задержавшейся в памяти цитатой. Артиго по своему обыкновению молчал, внимательно слушая, и женщина решила, что в любом случае поздно перетолковывать, надо гнуть мысль дальше.

– Придется объяснить людям ясно и понятно, каждому по его разуму – почему именно «ваше величество» достойно владеть империей. А прочие, соответственно, недостойны. И для этого нам самим надо понимать, что такое «империя». Почему и для чего она существует. На каком основании?

– Империя есть империя, – сумрачно произнес Артиго. – Она и была, и пребудет.

– Да, – согласилась Елена. – Но Старая Империя и новая, это совершенно иные сущности. Название одно, содержание абсолютно разное. И если… – она помолчала, вновь переживая катастрофический дефицит понятий в общем языке Ойкумены. – Если сейчас наступил черед нового… перелома, империя тоже необратимо изменится. Вновь. Прежние времена уже не вернуть, если бежать за этой телегой – проиграем. Кроме того…

Слог к слогу, слово к слову, и сами собой получались фразы, отраженные в рассуждениях смыслы, над которыми женщина задумывалась множество раз.

– Империя сейчас и прежде – дом, который собран из кирпичиков обоюдных клятв. Есть умный человек, администратор – есть дело и успех. Нет человека – нет дела и тем более успеха. Но это как… – Елена даже пощелкала пальцами, выбирая нужные слова. – Детские штанишки на лямке. Из них надо вырастать. Пора вырастать, за столько веков то… Государство должно стоять на общеобязательных правилах, институтах и кодексах.

Тут Елена поймала взгляд Артиго. Подросток смотрел на женщину округлившимися глазами, чуть приоткрыв рот, и ораторша поняла, что, увлекшись, вставляла в речь привычные русские слова – «кодекс», «институт», «государство».

– Я объясню, что это значит… позже, – пробормотала она.

Артиго медленно закрыл рот, по его лицу будто прошла невидимая волна, стирая эмоции. Несколько мгновений – и парень снова казался оживленной куклой.

– Изобрести новую… Ойкумену? – уточнил он.

– Да. Придумать идею империи, которую можно продать людям.

– Продать… идею… – процедил Артиго с таким видом, словно пробовал на вкус новые слова.

– Да. А большой город – это церковь, люди божьи, которые знают Свитки хоть как-нибудь. И Шапюйи – юрист. Чтобы делать умные вещи, надо общаться с умными людьми, которые знают больше нас.

Артиго помолчал, затем кивнул и ответил:

– Соглашусь. И танцы.

– Что?..

– Учитель танцев, – Артиго посмотрел на женщину с недетской строгостью и напомнил. – Этикет! В бою ты движешься с изяществом змеи. Однако вне сражения твои жесты грубы, лишены изящества. Грация должна быть во всем и всегда. Иначе ты не станешь своей в беседах со значимыми людьми. Тебя будут и дальше воспринимать лишь как моего охранника и лекаря, не более.

– Да-да, фамильяр должен соответствовать гос… покровителю, – досадливо кивнула женщина и задумалась, пытаясь вспомнить, когда она последний раз танцевала. Получалось, что в прошлой жизни. Девочка Лена танцами особо не увлекалась, а затем… не до того приходилось.

– Танцы, – повторила она, мечтательно щурясь и представляя, как здорово было бы пуститься в пляс, нагрузить мышцы не сотнями повторений убийственных приемов, а веселой беззаботной усталостью.

Артиго размеренно, как механический болванчик, трижды кивнул и отвернулся, показывая всем видом, что разговор пока завершен.

Однако удивительный собрался табор, в котором смешались разные люди всех сословий. И мы все же направляемся в славный город Дре-Фейхан, подумала Елена. Долгим, извилистым путем, который стал изрядно скользким от пролитой крови, однако все же идем. Поневоле задумаешься о божьем промысле, он ведет покорного, а упрямого тащит, прикладывая попутно физиономией о все кочки.

Сложившаяся уже привычка решать внезапные проблемы толкнула женщину к приближающемуся Кондамину Шапюйи. Но тут некстати (или наоборот) одна из медицинских лошадей переступила слишком сильно, тряхнув носилки, Кадфаль пришел в себя. Искупитель застонал сквозь зубы, мешая ругательства с обрывочными словами молитвы Параклету. При этом раненый повторил несколько раз странное, неизвестное лекарке слово «Катехон».

И Елена решила: хватит с нее инициатив. Сначала думать, семь раз отмерять, внимательно слушать понимающих людей и так далее. Потом делать. Необдуманные поступки «от всего сердца» дороговато обходятся, и ладно бы ей самой. Елена жестом позвала Витору, чтобы помогла с Кадфалем. Горбун-костоправ тоже подобрался сбоку, очень похожий на краба. Он подсматривал и слушал с жадным вниманием человека, искренне увлеченного своим ремеслом и жаждущего новых знаний. Женщина ловила на себе удивленные взгляды новых членов компании, однако демонстративно игнорировала их, открыв медицинский сундучок. Оный требовал изрядного пополнения, что опять же намекало на необходимость идти в город.

Гамилла справится, подумала Елена. Умная, осторожная дворянка и боец. А я буду лечить людей. И учиться сама. Много, старательно учиться.

Так закончилась эпопея с защитой деревни под названием «Чернуха» – мимолетный эпизод, который не оставил сколь-нибудь значимый след в хрониках. Можно сказать, это был едва заметный мазок на огромном полотне смуты, что разворачивалась неторопливо, зато с размахом, в масштабе всего континента. Доселе города женщине счастья не приносили, каждая остановка плохо заканчивалась, однако Елена предполагала и надеялась, что тенденция, в конце концов, изменится.

Сомнительное кровопролитие в Чернухе – и спокойное пребывание за стенами Дре-Фейхана, где всех забот лишь делать грозную физиономию пред сумасбродными претензиями барона… как его там. Имя с фамилией женщина успела позабыть. Определенно, все участники этого кордебалета, старые и новые, заслужили отдых, покой и кусочек мирной жизни хотя бы на какое-то время.

Что ж, Елена ошибалась. И к счастью своему, она в самых смелых предположениях не смогла бы угадать – насколько.

* * *

Песня барона – Рёрик, «Вдоводелы»

Герб вольного города – герб немецкого Косфельда, только там бычья голова вместо свинячьей.

Эпилог

Эпилог

В торжественном зале, издавна именовавшемся «Галерея Славы», шумела толпа, многолюдное скопище дворян высшей пробы, а также самые нужные, самые доверенные сподвижники, которым дозволили присутствовать близ высокородных тел в исторический момент. Стены дворца были очень стары, они помнили Старую Империю, хаос, последовавший за ее падением, долгий, мучительный подъем к новому величию. Однако древнему камню редко доводилось быть свидетелем столь необычных и многочисленных собраний.

«Галерея» была огромна и в то же время проектировали ее так, чтобы ненавязчиво подавлять зрителя. Гость должен был чувствовать себя малым и слабым в окружении граненых колонн, сложноорганизованных сводов, чем-то похожих на ребра гигантского зверя. Ноги в изящной обуви ступали по плитам серого цвета из слегка шершавого, будто не до конца отполированного камня. Черно-зеленые стены из базальта скрывались когда-то под свитками ординарий с перечислением благородных семейств, а также трофейными знаменами эпохи завоевания королевств и превращения их в провинции единой Империи. Отсюда и пошло название. Знамена давно уж сгинули, не пережив эпоху распада и хаоса, но камень остался и вновь немо слушал раздающиеся под высоченной крышей воинственные призывы…

Бономы и приматоры кружились в сложнейшем танце, словно экзотические насекомые, облаченные в многоцветье богатых одежд, усыпанные драгоценностями, закованные в золото, серебро и платину. И как насекомые же, они с предельной чуткостью ощупывали друг друга усиками слухов, намеков, сплетен. Пытались торговать небытием предположений, словами пустых обещаний, тысячекратно превосходя в этом искусстве любых фокусников и жуликов. Воздух, пропитанный ароматом чистейшего масла из ламп, благовоний и духов, за одну лишь каплю которых простолюдин мог бы купить себе год пристойной жизни, буквально содрогался и вибрировал от скрытого напряжения.

Каждый старался принять вид уставшего декадента, утомленного жизнью всезнайки, для которого не осталось тайн у Двора и Престола. Каждый выглядывал из-под этой маски, жадно ловя обрывки теней лживых слухов. Никто не знал всего – и каждый имел завершенное мнение обо всем.

Мужские и женские голоса звучали приглушенно, возносясь к высоченным сводам, обрезали друг друга, перебивали, сталкивались, порождая Звук – низкий рокот, похожий на рычание предгрозовых волн.

– Его Величество…

– Цены вновь растут…

– Укротить скотскую сущность навозных червей! Привязать к земле, приковать, если понадобиться. Каленым железом и плетью указать мужичью его Богом назначенное место…

– Ох уж эти утонченные пристрастия средней дочери…

– Говорят, что Безземельный…

– Да что вы говорите⁈..

– Церковники совсем потеряли уважение к сильным мира сего, этот сброд уже позволяет себе жаловаться Императору…

– Тише, умоляю, в наше время даже сквозняк и пламя свечи обзавелись чутким слухом…

– Тако же и с городскими вольностями надлежит поступить, ибо дух попустительства суть яд, отравляющий здоровую плоть Империи…

– Трупы сбрасывают в реку без голов и рук… Поистине это дочь самого Ювелира, подменыш в колыбели…

– Все-то десяток монастырей разорили на все герцогство… Зачем попам земля и ценности?..

– Замолчите, ради Господа нашего и собственной жизни! Вы же знаете, кто нынче ее…

– И я ответил, что скорбеть о покойном – моя забота, как брата. Вдове же найдут нового мужа, и если эта баба продолжит выть, отведает плетки…

– Вроде бы платят золотом старой чеканки…

– И тут она берет фрелессу за рукав и увлекает в покои, представляете⁈..

– Говорят, он просил ее руки… Конечно, выскочка и вообще вряд ли графа можно поименовать человеком чести… но Его Величество благоволит этому мяснику…

– Неужто благородный человек вновь сможет обрести достоинство в бою с равными? И обогатиться выкупами, а также честным грабежом…

– Предатель предал дважды, как оригинально и ново…

– С этакой будоражащей властностью, словно алчущий хищник невинного ягненка. И там, за закрытыми дверями, благородные дамы изволили пребывать от заката до полудня. Этакая восхитительная непристойность, доложу я вам!..

– Она заявила, что, дескать, следует вести учет всему, что есть в Империи…

– Закупают солонину?.. это любопытно, у меня доля в свиноводстве…

– Разве в Свитках написано, что церковники должны копить богатства. словно купцы или благородные люди? Нет, их удел – молитвы, а чтобы молиться, серебро не нужно!..

– Ловагам обещают платить серебром, а не вознаграждать хлебным пайком…

– Какая непристойная гадость! Однако, друг мой, я требую подробностей…

– Человек достойного происхождения не станет пачкать себя низменным трудом…

– Говорят, штаны снова будут в моде, какой позор! Мужчины вновь одеваются как пешие оборванцы…

– В то время как истинно благородные фамилии, чья кровь гуще меда, вынуждены совать каким-то чинушам прошения, долгими неделями домогаться аудиенции…

– Тем более мзда с разведения вонючих тварей… Я решительно осуждаю…

– Только чулки! Единственно удобная и достойная кавалера одежда…

– Напрасно Император приблизил безродного выскочку… тем более этот мужик настоящий калека!..

– Какой изысканный, оригинальный фасон! Это и есть загадочный «новый взгляд» с юго-запада? Разделение платья на юбку и укороченный кафтан… дьявольская дерзость, бесстыдный вызов общественной морали… и божественное вдохновение!..

– Все-лишь оприходовал служанку, а криков было столько, будто мальчик по меньшей мере обесчестил графиню…

– Король ведет себя крайне вызывающе… Он провокатирует…

– Конечно же, распутную девку немедленно вышвырнули на улицу. Пусть скидывает ублюдка в скотном дворе, из которого выползла на свет…

– Вартенслебены слишком уж потяжелели, сразу трое в фаворе…

– Его высочество Чайитэ можно понять, ведь Малэрсид находится, по сути, на землях королевства, но все ярмарочные доходы идут в императорскую казну, почти все приличные леса тоже принадлежат Его Величеству…

– Турнир Веры, это любопытно. И, быть может, весьма прибыльно…

– Одна убила пятерых на круговой дуэли? А, так их было уже девять… Любезный, это же смешно, кто в здравом уме доверит слабой женской ручке настоящий клинок? Слухи, всего лишь досужие слухи…

– Маги затаились подобно крысам. Их и раньше-то почти не было заметно, теперь же приходится искать эту нечисть, чтобы заплатить ей. Не оскверняют взор богобоязненного человека, это хорошо, но, Господи, как же неудобно…

– Полемарх ныне трудится над посланием-энцикликой в осуждение мужской одежды на женских телесах. Штаны и особливо чулки, обтягивающие то, чему надлежит быть сокрытым от взглядов, наполненных грехом и похотью…

– Не стоит указывать Его Величеству, что он может и чего не может… Даже за глаза. Сие чревато…

– Да, да, рушатся устои… время, какое тяжкое время…

– Усобицы начинают портить всяческую торговлю… Разумеется, труд есть удел низших, но чем заполнять наши скарбницы, если нет арендных платежей и даров?..

– У короля положение то ли самовластного правителя, то ли наместника при Его Величестве. Треволнения «Псов» можно понять…

– Поделом горделивой стерве, развратнице, что служит дурным примером для благовоспитанных дочерей из хороших семей…

– Ха, островной выродок сбежал, кто же и кому донесет на меня, спрашиваю я вас?..

– Король был зарезан презренным бретером? Я не удивлен! Вот к чему приводит потакание черни, распущенность городских нравов! Город суть гнилостная отрыжка купеческих надобностей, а торговец – червь, что не производит ничего, но грызет плоть созидающих…

– Но как она может биться в конном бою наравне с рыцарями?..

– Не менее ста тысяч воинов отправятся в поход… по крайней мере, так шепчутся…

– Мой астролог составил гороскоп на весну, и рассудок бедняги помутился от грядущих ужасов…

– Пусть вольнодумствуют, лишь бы платили подати…

– Снегопады укроют пашню, быть может, самое страшное обойдет нас, спаси и убереги Пантократор!..

Зазвенели чистыми серебряными голосами трубы, каждая настолько велика и длинна, что вилась вокруг тела трубача, подобно змее, и носить инструмент приходилось на перевязи. Чуть выждав, грозные барабаны добавили в мелодию зловещий рокот.

– Тишина! – провозгласил Первый герольд, и его трость громко застучала металлическим шипом в каменные плиты. Гулкий звон разнесся под сводами зала, в тот же момент гетайры Его Величества трижды ударили стальными перчатками по кирасам. Личная гвардия императора насчитывала уже немало воинов, так что получилось крайне внушительно.

– Его Величество! – представил герольд, единственный, кто (за исключением стражи) не склонил голову. – Его Величество Император Оттовио Доблестный, Законотворец, Отец Ойкумены, Защитник Веры, Столп Истинного Полудня, Кормчий бурных морей, Владыка и Повелитель восьми сторон света, чья длань простерта над Подлунными Горами!

Оттовио, как обычно, скорым шагом, заложив за спину левую руку с пальцами, сжатыми в кулак, пересек галерею, оказавшись рядом с троном. Изначальный престол Старой Империи тоже был утрачен, порублен в костер. Новый представлял собой обычный массивный стул из граба. По легенде первый император ветви Готдуа, использовал для сидения свой походный табурет, которому приколотили спинку. Менять знаковый предмет, с коего началось правление новой династии, потомки не стали, а чтобы стул не выглядел совсем уж нищим, его обтянули паучьим шелком высшей пробы, окрасив драгоценным пурпуром и приколотив обивку золотыми гвоздями с изумрудиками в шляпках.

Говаривали, что некоторые Демиурги были этим весьма недовольны, предрекая династии Готдуа ужасные беды и страшный закат. Дескать, негоже соединять величественный символ монархии с поганым изблевом демонов-человекоядцев. Пантократор терпелив, однако и чаша Его выдержки имеет пределы. Но кто слушает скорбных разумом, что играют на дудках мужичью?..

Император несколько мгновений помедлил, то ли наслаждаясь моментом, то ли выказывая скромность, и сел на престол, небрежно поправив короткий – до талии – плащ. Вновь зазвучали трубы, лязгнула сталь гетайров. Полемарх двинулся по залу от края до края, громко вознося молитву, прося Отца Всего о снисхождении, а также ниспослании правителю мудрости, здравомыслия и милосердия. Служки подбросили в лампы благовоний, и сизый ароматный дымок поплыл, завиваясь причудливыми узорами.

Оттовио был облачен в белое, как для особо торжественного момента, однако, против обыкновения, не надел ничего золотого. Только снежно белый цвет на повелителе, включая покрытое эмалью кольцо Пантократора на цепочке. И кроваво-красный Великий Штандарт за спиной Хлебодара. Даже золотая корона с рубинами осталась в ларце, под охраной. Это сразу было замечено и вызвало очередную волну тихих пересудов. Венец не являлся предметом, обязательным к ношению, просто… так было принято. Каждый человек должен занимать свое место и демонстрировать собственное положение. Знатоки тут же вспомнили, что по давним устоям императоры оставляют голову непокрытой, когда предстоит нелегкое решение запутанных вопросов, в которых следует обратиться к божественной помощи. Таким образом, повелитель демонстрирует Пантократору, что хоть и стоит выше прочих, но все же остается лишь смертным, чей разум слаб, и потому Хлебодар смиренно молит о поддержке.

Император чуть откинул назад голову, так, что густые волосы золотисто-рыжего цвета колыхнулись тяжелой волной. Не один мужчина ощутил зависть к молодости, красоте и стати правителя мира. Не одна женщина почувствовала, как сердце забилось чаще, и краска прилила к бледной коже лица, не знающего прикосновения солнца…

Хоть предатель Монвузен исчез неведомо куда, скрываясь от государева наказания и гнева, тяжкого и справедливого, Четверка осталась Четверкой. За троном Его Величества стояли герцог Удолар Вартенслебен, граф Шотан Ашхтвицер, князь Гайот «Каменный молот», а также маркиза Биэль Вартенслебен. Люди, что были выше канцлера, нотария и сенешаля Двора. Умные, подлые, циничные, искушенные во многих умениях, безнравственные, жестокие. Идеальные помощники для энергичного повелителя в смутные времена.

В толпе развивалось Движение, похожее на эволюции крошечной капли чернил в стакане воды. Повинуясь инстинкту и рассудку (впрочем, сейчас они мало друг от друга отличались), десятки людей чести с наиболее доверенными спутниками выстраивались как настоящая армия, с четким ранжированием по знатности, титулам, богатству, влиянию, как сущими, так и ожидаемым в некое грядущее время. Глухо стучали по камню подошвы и каблуки самой дорогой кожи, шелестели драгоценные ткани, звенел металл, воздух буквально искрился от взглядов, полных бесконечной зависти, спеси, ненависти.

Лицо герцога как обычно казалось алебастровой маской, на которой застыло выражение благожелательной снисходительности. Князь глядел на собрание лучших людей Империи с откровенной скукой. Левая рука Гайота из Унгеранда висела на перевязи, подтверждая слухи о том, что несколько новых полков, приведенных под знамя Готдуа, стоили недешево. Шотан, как обычно, наслаждался положением, наслаждался собственным превосходством и не считал нужным скрывать это. Весь облик графа буквально вопиял: «да, я боном без родовых владений, стою выше всех вас, завидуйте!». Биэль в сдержанности копировала отца, только вместо благости ее бледное лицо источало хлад безразличия.

Впервые «Затворница Малэрсида» показалась воочию столь большому числу знатных особ, и, несмотря на призыв к тишине, сам собой возник шепоток о том, что прелесть старшей дочери как бы не сравнялась с достоинствами младшей… Хотя она уже стара… больше тридцати лет… ни одних подтвержденных родов… неужто бесплодна?.. С другой стороны, приданое! Герцогство Запада, как известно, стоит на золотом фундаменте, и старый демон Удолар не поскупится на вознаграждение супругу. А ценность сопровождения в силах прикрыть любой изъян суженой, будь она хоть колченогой старухой. Но скандальная связь с предателем Монвузеном! Герцог явно распустил своих дочек, пренебрегая отцовским долгом. Порченые девки. Но приданое…

– Зовите, – рука императора дрогнула на пурпурном подлокотнике, дав знак приближенным. – Я готов их принять.

Посланники короля Северо-востока двигались не протокольно, озираясь и чувствуя себя, как парламентеры в осажденной крепости. До того трижды они удостаивались аудиенции императора, встречи были «камерными», а прием доброжелательным. И вдруг такая перемена…

Тем не менее, предводитель депутации постарался исполнить все, предписанное традициями. Поклоны, снятые шляпы, едва не обметающие пол, заверения во всемерном почтении, а также, разумеется, перечисление титулов и Его Величества, и Его Высочества. Оттовио на протяжении всего действа сохранял бесстрастно-каменный вид. Как и его свита.

– Мой повелитель, – граф, личный посланник Северо-востока, открыл шкатулку из драгоценного дерева, инкрустированного перламутром и чеканными пластинками красного золота, изготовленными столь ажурно и тонко, что могли соперничать с крыльями бабочки.

– Вот пожелания моего…

– Довольно.

Брошенное императором слово прогремело грозным эхом, решительно прервав королевского посланника. Граф замер, не понимая, как следует вести себя, однако быстро сориентировался. Он захлопнул крышку, чуть сильнее и громче, нежели требовалось, как бы демонстрируя недовольство и удивление, а также некоторый протест.

– Ваше Величество, – начал, было, он, и Оттовио повторил, громче, решительнее, с явной ноткой праведного раздражения:

– Довольно!

Дворянское собрание обратилось в слух, единое создание о сотнях ушей. Королевские посланники начали собираться плечом к плечу, недоуменно переглядываясь, будто находились в окружении врагов.

Император откинулся на прямую спинку еще сильнее. Движение вызвало приступ боли в пояснице, юноша закусил губу и стиснул челюсти, в силу этого красивое лицо с резкими чертами обрело неподдельное выражение сурового негодования.

– Я слишком долго позволял бессовестной лжи впустую осквернять мой слух и взгляд! – громко вымолвил Оттовио. – И мне известны многие неправды, что прямо сейчас творятся от имени, по приказу наместника провинции Восходного Севера!

Император намеренно использовал формально правильное, однако, наиболее унизительное по сути определение для королевской власти. Граф поневоле выпрямился и приосанился, видя, как демонстративно принижают и умаляют его сюзерена.

– Ваше Величество… – чуть ли не сквозь зубы начал было отвечать он, но правитель не собирался останавливаться.

– Вы хотели вручить мне какие-то бумаги, – с прежним гневом заметил Оттовио, положив руки на обтянутые шелком подлокотники. – Сказано ли там, что наместник завел собственный монетный двор, где втайне чеканит деньги? Более того, эти монеты заведомо облегчены по весу, а то и обладают сердцевиной из бронзы и меди?

Сказать, что императора слушали со всем вниманием, значило ничего не сказать. Чеканкой субератов и прочими «шалостями» с неучтенным серебром (а то и золотом) увлекались многие, от купцов до аристократов, однако до сих пор негласно соблюдалось определенное равновесие и соглашение. Подпольные изготовители видят края, а императорская власть воздерживается от радикальных действий. Время от времени кого-нибудь варили в кипящем масле, опуская ногами, а не головой вперед, но, как правило, экзекуции подвергали исполнителей и посредников. Если Оттовио бросил открытое обвинение, да еще в таких обстоятельствах, это значило, что или король совсем потерял осторожность и меру, или Хлебодар намеренно пошел на обострение, буквально загоняя губернатора в угол. Или все вместе.

Так или иначе, по меньшей мере, каждый десятый в зале мог бы признаться в том же грехе, поэтому слова императора находили самых внимательных на свете слушателей. Что-то происходило… что-то радикальное и, пожалуй, даже страшное.

– Или, быть может, сын желает дать мне отчет в расхищении 'голодных складов⁈ Кое предварилось внезапной смертью комита, что следил за их наполнением и поддержанием, – Оттовио сделал эффектную паузу и закончил. – Хотя вернее будет сказать: убийством, отравлением комита, верного слуги, проводника моей воли!

Вот это уже была выгребная бочка, которую разбили на торговой площади. То, что склады с запасами хлеба на случай Голода расхищены, знали все. И все, кто мог, участвовали в этом позорном деянии, пользуясь явной слабостью императорской власти. А теперь новый император пошел буквально в лобовую, как жандарм на строй пикинеров. То была мощная претензия, прямая декларация того, что молодой правитель отлично понимает, на чем издавна стояла власть императоров – защита от голодов, создание продовольственного запаса – и намерен возвратить прерогативу. А еще – неприкрытое оскорбление. Формально король действительно приходился императору «царственным сыном», однако по давней традиции его следовало именовать «братом» (или «сестрой»).

Даже самые глупые и невнимательные слушатели начали соображать, что являются свидетелями удивительного, исторического события, от коего разойдутся очень большие волны.

– Ваше Величество! – набычился граф, и Оттовио прервал его вновь громким и гневным окриком:

– Молчите! Когда говорит повелитель, его внимательно слушают!

– Но мы!.. – возмутился, было, посланник, однако внезапно заговорил Шотан. С видом скучающим и расслабленным, Безземельный пообещал, как бы невзначай положив руку на меч:

– Любезный, прервите Его Величество еще раз, и вы не перебьете больше никого и никогда.

Посланник стиснул зубы, сжимая шкатулку так, что тихонько затрещали досочки. Его спутники загомонили, сдвигаясь еще плотнее. Дворяне, оказавшиеся близ депутации, поспешили деликатно, не теряя чувство достоинства, отстраниться как можно дальше. Посланники Восходного севера оказались в пустоте.

– Деяния наместника «Огненной Реки» исчерпали меру допустимого и переполнили чашу моего терпения, – с величественным достоинством сообщил император. – Право семьи Чайитэ на корону должно быть тщательно изучено и подвергнуто ревизии. А поскольку многия вины очевидны, король Восходного Севера будет…

Император выдержал долгую паузу. Оттовио хорошо помнил уроки маркизы – если внимание приковано к тебе, не торопи слова. Пусть ждут, ловят каждый звук, покидающий уста повелителя. И наконец, завершение фразы упало, как тяжелейший камень, выпущенный из баллисты:

– Отрешен.

Вартенслебены переглянулись, и на лицах отца с дочерью энтузиазма не наблюдалось. Не так они планировали этот день, и не такие слова должен был произнести Оттовио. Нет, общий ход верный, однако… слишком резко и быстро. Все должно было происходить аккуратнее, осторожнее. Сегодня лишь заявление о намерении провести ревизию, отправить судейскую комиссию, а также мастеров, задача которых – изучить порченые деньги, определить их источник, найти потаенные монетные дворы, балансиры и молоты. Затем следующий шаг – и далее по строгому плану, заставляя короля в конце концов нарушить шаткое равновесие, проявить открытое и преступное неповиновение. Император должен был выступить как сторона вынужденная, честнейший ревнитель устоев. Но теперь… Мальчишка все-таки не сдержался и возомнил себя эпическим героем, а герои, как известно, интригами брезгуют.

Черт возьми, какой план сдох, мрачно подумал герцог. Интересно, поймет ли этот недоросль, что у его самолюбования есть вполне определенная цена – потеря форы в несколько месяцев подготовки? Конечно поймет, парень весьма неглуп. И наверняка даже искренне огорчится. Но все уже сделано. Теперь придется импровизировать. Слава Богу, хотя бы успели протащить утверждение Флессы капталем герцогства.

Граф нашел таки мужество расправить плечи, на которые легло представительство семьи королей. Шагнул вперед и провозгласил:

– Не вами дана корона, не вам и забирать! По правилам Диабала военного губернатора нельзя отрешить от власти! Его можно лишь отстранить до суда, справедливого и честного!

Легкий шум возмущения и негодования пронесся над собранием. Но легкий, даже легонький. Граф действительно вел себя на грани допустимого, и все же говорил по сути верно. После Бедствия короли постарались закрепить власть и предельно затруднить императорам возможность каких-либо ограничений. Во многом удачно. Так что хотя формально «конге» по-прежнему считались назначаемыми губернаторами, фактически власть их давно стала безусловно наследуемой. Поэтому, выразив символическое осуждение оратору, аристократы вновь дружно глянули на императора.