Текст книги "Попутчик, москвич и водитель (СИ)"

Автор книги: Игорь Шилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Молчун, – обратился ко мне мужчина с огромной шишкой на затылке, по имени, ставшим моим совсем недавно, – сегодня твоя очередь. Жди ночью гостей. И не надейся, что твой дружок тебе поможет, он помогает только в одном случае, когда надо сходить за смертью.

Я ничего не ответил на его угрозы, ещё раз таким образом подтвердив правильность данного мне, почти с первого дня пребывания на солеварне, прозвища. Человек, считающий каждый последующий день последним в своей жизни, перестаёт бояться многого, тем более угроз от которых толку на копейку. Утреннее, молчаливое рукопожатие друга, таскающего со мной мокрую, грязную кашу, называемую солью, сказало о многом и вселяло надежду на будущее.

Перелом наступивший в моём состоянии вчера вечером, активно продолжал продвигать характеристики организма в лучшую сторону. С первой же ходки количество шагов, которые был в силах сделать без краткосрочного перерыва, увеличилось в двое. Весь обратный путь, не следил за тем чтобы не выронить из рук носилки, а глазел по сторонам и удивлялся: огромному числу поворотов на затоптанной босыми ногами трассе, обилию яркой растительности по её краям, тучам комаров, отчего то игнорирующих моё обнажённое, красиво загоревшее тело и пофигизму двух охранников, беспечно шагающих в полу километре впереди от своих подопечных. Во второй заход, что показалось совсем уж не реальным, самочувствие хуже не стало. Напротив, наш тандем умудрился закончить изнурительный забег вместе с остальными носильщиками, ни отстав от них ни на шаг, чем дал им повод отпускать в нашу сторону плоские, а порой даже и совсем не понятные мне шутки, и высказывания. И наконец, во время ужина я впервые за много дней вспомнил за чем пришёл в это место и пускай мимолётно, но всё же подумал о Степане, этом старом козле, затащившем мою задницу в такое безнадёжное дерьмо. Мысли мои о нём, возможно и похожи на воспоминания о какой то забытой и не очень нужной вещи, но всё равно, прогресс на лицо.

Очередная ночная стычка между членами бригады, питавшими друг к другу ненависть и имевшими разногласия по поводу... А вот с этим у меня полный облом, потому что я до сих пор не знаю, на почве чего эти разногласия у них возникли. Информацию об этом до меня так и не довели, однако участвовать в разборках всё же заставили. Так вот, новый мордобой был серьёзным, жестоким, но скоротечным. Когда и после пятого падения на земляной пол я поднялся на ноги, мне под них смачно плюнули, вполне понятно, но уж как то сильно затянуто, выругались и в конце концов отстали. Тоже сделали и с Драпом, занявшем оборону в дальнем углу хлипкой хибары, тем самым дав понять, что временно конфликт исчерпан, и позволив остаток ночи провести спокойно. Как не крути, а на работу завтра выходить всем надо, независимо от того, кто к кому, какие чувства питает.

Утро принесло новые впечатления. Во первых вместо рыбы в первый раз, за время моего проживание на солеварне, дали мясо, во всяком случае я не помню, чтобы мне приходилось его ещё когда то здесь есть, а во вторых мой напарник, как ни в чём не бывало, весь этот завтрак болтал со мной без умолку, что казалось совсем уж из ряда вон выходящим.

– Ну чего, как сегодня твоё самочувствие? Перерывы снова не делать или может, как и раньше, всё таки останавливаться? – проявил он интерес к состоянию моего здоровья и поинтересовался перспективами на новый рабочий день.

– Не надо. Дойду до места без отдыха, как и все – спокойно сказал я ему в ответ, пытаясь вспомнить, как долго мы с ним разговариваем в таком дружеском тоне.

– А глаз как, видит? После ночи он у тебя ещё сильнее заплыл – снова спросил меня носильщик, чью спину, как мне до этого казалось, я знаю лучше, чем тембр его голоса.

– Нормально – коротко ответил я, всё ещё не понимая, с чего это вдруг у него проснулся такой интерес ко мне.

Разговаривать напарник продолжал со мной и во время работы, правда делал он это лишь на обратном пути, когда наши носилки были уже не такими тяжёлыми. Говорил этот человек почти постоянно и возможно от этого я даже не пытался уцепиться за хвост его бесконечного повествования. Мне не интересно было слушать о чём он там гундосит себя под нос, мне важно понять, как долго у нас с ним такие приятельские отношения и почему я их заметил только сегодня?

После второго, за сегодняшний день, возвращения к морю, прекратил копаться в себе, всё равно нарыть там ничего не удастся. Такое впечатление, что память моя отказывалась запечатлевать события, происходившие со мной здесь до позавчерашней ночи, а голова начала нормально воспринимать окружающие предметы, одушевлённые и не очень, лишь сегодня утром. Поэтому искать в ней чего то, что связывало меня и эту организацию до этого, бесполезно. Кое-что конечно всплыло и, как это обычно бывает, не совсем хорошее. Память небрежно вбросила в действительность фразу, сказанную охранником Драпу, ещё в первый день моего пребывания на солеварне. Если я ничего не путаю, то в ней говорилось о его предыдущем напарнике и собаках, которым он якобы скормил своего товарища. Вот по этому поводу я хотел бы получить разъяснения, а остальное в его рассказах, меня пока мало волнует.

– Послушай меня, Драп – прервал я говорившего на полу слове и спросил: – А почему к тебе мужики по ночам с кулаками лезут? Чего ты с ними не поделил?

Говорить он начал сразу, но подходить к ответам на вопросы, судя по всему, решил из далека, очень из далека. Как оказалось, драки с коллегами по работе у него проходили чуть ли не каждую ночь и пару раз они даже пытались прекратить, видно уже достаточно надоевшее им, занятие, с помощью более радикальных мер. Одной такой попытке я был свидетелем, а про остальное услышал впервые, вот что значит крепкий и безмятежный сон после тяжёлой работы. Кроме этого, минут через двадцать после начала ответа на поставленный мной вопрос, напарник, пускай и витиевато, но всё же достаточно откровенно донёс до меня, как он относится к тому событию, которое предшествовало этому затянувшемуся, беспредельному мордобою. Что сказать? Будь я на его месте, такая чехарда наверняка бы приключилась и со мной. Потому что, если парень не врёт, я бы поступил точно так же, как и он, не зависимо от того, что поговорка: «Сам погибай, а товарища выручай», для меня не пустой звук. Что толку в том, если ты бросишься на помощь к попавшему в беду другу, на жизни которого поставлен жирный, чёрный крест и составишь ему компанию в вознесении на небеса. Ему что от этого легче станет? А в случае с Драпом, как следует из его рассказа, всё так и было, только вот сотоварищи его и его бывшего напарника в это не верят, и считают, что человек, к которому у компании имеются претензии попросту струсил. От этого у них и случился затяжной конфликт.

Долгое повествование носильщика было красочным, с подробностями, а с учётом того, что все местные страдают излишней болтливостью, ещё и нереально живописным. Он в деталях поведал, как собаки рвали его друга, пытавшегося совершить ночной побег, что сгрызли в первую очередь, когда он упал на землю замертво и как долго его обглоданные кости служили всем остальным напоминание о тщетности попыток сбросить с себя ярмо рабства. Но ни это меня впечатлило в его рассказе больше всего, хотя и поедание животными человека, на глазах у остальных прямо ходящих, событие не совсем ординарное. Для меня стало откровением то, что наш спокойный сон, в посёлке для рабочих, охраняет свора волкодавов, которых на ночь выпускают из загона и которые просто дрыхнут без задних лап под кустом до тех пор, пока не почуют чужого человека, будь то местный труженик, ограниченный в правах и перемещении или просто случайно забредший на огонёк ночного костра путник. Ну а что с ним случается потом, об этом повторятся не стоит. Не очень весёлая картинка и так у меня перед глазами маячит, я очень запросто мог оказаться в числе обглоданных счастливчиков, если бы вышел к морю на несколько километров левее, примерно месяц тому назад или с дуру подорвался в ночной побег, в любой день из тех, что прозябаю здесь.

Во время ужина, когда говорить надо было тише, чтобы не привлекать внимание охраны и других людей, участвующих в приёме пищи, разговор наш плавно перетёк в более плотное знакомство друг с другом. Первым, как и следовало ожидать, моими родственниками и предыдущим местом жительства поинтересовался мой собеседник. У местных с этим сложностей не существует, их красноречие позволяет без долгого хождения вокруг да около, задавать самые интимные вопросы прямо в лоб.

– Сам то откуда? Родственники есть? Сюда за что попал? – спросил меня Драп, проведя предварительную и промежуточную словесную подготовку, к которым я уже привык и почти не замечаю их.

Рано или поздно такие вопросы здесь, мне кто нибудь задал, но за прошедшее время подготовиться к ним я не успел и на сегодняшний день готового ответа у меня не было. Поэтому отвечал так, как бог положил на душу.

– Местный я, там живу – машинально махнув рукой в ту сторону, куда сидел лицом, ответил я, пытаясь при этом откашляться от куска, не кстати попавшего не в то горло.

Такой лаконичный, пускай и довольно туманный ответ, человека, ждавшего его, не удивил. Он уже привык к моей, как здесь всем кажется не разговорчивости и замкнутости, а случайно указанное мной направление предыдущего места проживания, только ещё раз подтвердило его догадку.

– Ну теперь ясно отчего ты так разговариваешь. Вы там, на новых землях, все молчуны, это общеизвестно. Я вот только одного не пойму, почему? У вас что желания нет разговаривать или язык, как то по другому устроен. Вот ты мне скажи... – завёл Драп свою долгоиграющую пластинку, без которой здесь никто не обходится во время обстоятельного разговора.

Я и сам не прочь поговорить, когда настроение есть или при необходимости, бывшая работа к этому приучила. Но болтать так долго об одном и том же, обсасывая его чуть ли не со всех сторон, на это у меня ни таланта, ни сил не хватит. Несмотря на это я очень рад, что мой собеседник свалился в рассусоливание на тему новых, для меня так абсолютно не знакомых, земель. Есть время сориентироваться и почерпнуть какую никакую информацию о них, чтобы в последующем хотя бы чему то соответствовать.

Много узнать из долгой и порой перескакивающий совсем в другое русло речи Драпа, не удалось. Так я и не понял почему земли, откуда якобы сюда попал, называются новыми, как они появились, были завоёваны местными, или получены в подарок от кого то, а может просто приросли каким то чудесным образом. Это, к сожалению, осталось для меня тайной. Зато, о трудностях, возникающих перед людьми, рискнувшими поселиться на них рассказано было достаточно, хотя и в форме предположений, слухов, а порой и открытых вопросов, обращённых ко мне. Оказалось, что в тех краях, достаточно много опасностей. Они подстерегают человека чуть ли не на каждом шагу, в прямом и переносном смысле этого слова. Там довольно просто провалиться на такую глубину, из которой тебя ничем достать не смогут, даже если рискнут это сделать, ещё легче можно захлебнуться в безобидной луже, на самом деле являющейся не проходимой трясиной, проще простого отравиться водой, во время приёма её внутрь из незнакомого водоёма, даже несмотря на то, что она не будет отличаться от уже привычной. Если с этим справишься, то будьте любезны обратить внимание на живность, так и норовящую поживиться за твой счёт. Ну и напоследок у меня поинтересовались о бардаке и неразберихе, якобы подменяющих в тех местах законы и правила проживания, а также спросили, верно ли то, что у нас можно обнаружить просто залежи ценных предметов.

– Ага. Так оно и есть – это всё, что я мог выдавить из себя, вместо ответа.

Хорошо ещё, что собеседник не пытался переспрашивать и уточняться, наверное, понимал, делать это бесполезно. Чего добьёшься у человека, получившего прозвище Молчун?

Эко меня угораздило, махнуть рукой. Хотя, если посмотреть на мой поступок с другой стороны, сиди я лицом в другом направлении, неизвестно, как бы ещё с ним разобрался.

– А родичи у тебя есть? Или сгинули все на промысле? Чего про них то ничего не сказал? Слыхал я, что в тех краях много наших одиночек пропало. А может ты сам одиночка? Так не стесняйся, прямо скажи, мне можно. Был у меня один знакомый... – начав с вопросов и снова сорвавшись в разглагольствования, продолжил разговор Драп.

Нет, всё таки хорошо, что люди здесь так много разговаривают. Есть время подумать над ответами или на худой конец попытаться уподобиться им и попросту заболтать собеседника, так ничего и не ответив.

Вечерний разговор долго не давал уснуть. Он так и не прояснил мне, где я нахожусь и даже намёка не дал, что делать дальше, но кое что из него всё равно стало известно, и хотелось ещё чего то разузнать прямо сейчас. Меня так и подмывало спросить у лежащего через полтора метра от моего спального места Драпа, чего нибудь, ну хотя бы про его родственников, но делать этого нельзя, по дороге в хижину, напарник меня об этом предупредил. Оставалось только одно, общаться с самим собой и переваривать то, о чём шёл разговор вовремя ужина и на что ни мой собеседник ни я, так и не получили ответов.

Рисуя в голове мрачные картинки, незаметно вернулся к истоку нашей задушевной беседы и мысленно улыбнулся тому, как легкомысленно поступил, махая руками, куда попало. По какой то причине этот взмах прокручивался в голове раз за разом, как будто в нём заключалось что то важное, что то такое, чего лежит на поверхности, но до чего я так и не могу додуматься. Чтобы отбиться от прилипшего изображения пришлось заставить себя всё забыть и стараться, как можно быстрее, уснуть. Сильно стараться не понадобилось, представил, как завтра буду таскать опостылевшую соль, от которой всё тело уже чешется, так сразу зевота и напала, а от неё до глубокого сна у меня расстояние не большое.

Последующие несколько дней слились в один, длинный, солнечный, праздничный и очень информативно насыщенный. Всё это время мой товарищ рассказывал о себе, своих родителях и братьях, дальних и близких родственниках, своих переживаниях о них и о своей дальнейшей судьбе, и самое главное о месте, где прошло его детство и юные годы. Больше всего меня интересовало именно это, то самое место, названное им, ни много не мало, городом. Хотя про родственников тоже было интересно послушать, ну хотя бы для того чтобы понимать все ли простые люди здесь такие же, как и мы, униженные и оскорблённые. Что касается родины, то находилась она у моего дорогого друга не очень близко, по его понятиям о расстояниях, но была очень красивой со множеством домов, что меня очень сильно удивило, с огромным количеством людей, проживающих в них и развитыми отношениями между ними. Он так и сказал: «С развитыми отношениями», и это его выражение меня основательно напрягло. Ну откуда этот, годами нестриженый парень, бегающий без штанов, с примитивным орудием для переноса тяжестей, знает про такое. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться наводящими вопросами узнать об этом городе, его людях и главное о времени в котором он находится, и развивается.

– Послушай, Драп – начал я из далека, – а вот этот город ваш, давно построен?

– Давно – простодушно ответил он. – Так давно, что мне даже толком неизвестно, когда. Нет, сначала он совсем не был городом и потом, когда в нём поселились мои предки, тоже не считался таковым. Городом его назвали, после того, как время пришло.

Любитель поговорить ещё долго извращался, так толком ничего и не сказав. Пришлось зайти, с другой стороны.

– Интересно рассказываешь – похвалил я кучерявого говоруна. – Вот смотрю я на тебя и не могу понять, сколько тебе лет? Говоришь вроде, как умудрённый опытом человек, а на вид молодой парень. Ты в каком году родился?

– Так, подожди ка. Сколько лет спрашиваешь? – задумался Драп. – Если моему младшему брату было пятнадцать, когда меня на каторгу отправили, а я старше его на восемь, тогда мне сейчас?

– Ты сказал на каторгу? – прервал я его, обратив внимание на новое слово в обиходе напарника.

– Ну да на каторгу. А ты чего считаешь, что у нас здесь совсем на неё не похоже?

– Почему же не похоже, очень даже похоже – не стал я оспаривать очевидное.

– Тогда не перебивай, каторга и должна быть похожа сама на себя. А на что же ей ещё быть похожей? Так, значит ты спрашиваешь сколько мне лет? Сейчас я тебе отвечу, сколько.

Парень задумался и остановился, не обращая внимания на то, что расстояние между нами и основной группой всё увеличивается, и увеличивается, а охраны так и вовсе уже не видно, она ушла за очередной поворот, над чем то весело смеясь.

– Мне двадцать пять! – радостно выкрикнул напарник. – Моему старшему брату сейчас тридцать, а он на пять лет старше меня. Стало быть, родился я в триста сорок восьмом году. Точно в сорок восьмом, сейчас же семьдесят третий!

– Триста семьдесят третий?! – переспросил я, окончательно раздавленный действительностью.

Драп что то радостно говорил, но я его уже не слушал. Меня, как будто молотком ударили по голове. Триста семьдесят третий год – это же настоящий ужас! Я несколько раз проговорил про себя эти страшные цифры, стараясь проникнуть в их глубину, но от понимания того, куда меня занесло стало ещё противнее.

– Чего застыл? – спросил Драп, сопроводив свой вопрос ещё какими то словами. – Пошли давай. Посмотри, как отстали, нет уже никого рядом.

Дорога действительно была абсолютно пустая и это обстоятельство подействовало на меня, вкупе с услышанным от напарника, словно выстрел из пистолета на марафонца, стоящего на старте.

– И чего я ещё стою тут, как истукан и слушаю этого древнего человека? – спросил я себя и сразу ответил: – Надо бежать от них всех, как можно быстрее, прямо сейчас! Другого такого случая может больше и не представиться! Идите вы со своим триста семьдесят третьим годом, куда подальше!

Я резко дёрнул корзину на себя. Стоявший в пол оборота ко мне носильщик, не ожидавший с моей стороны такого неуважения к нему и к нашему общему инвентарю, не смог удержать поручни в своих натруженных руках, и выпустил отполированные деревяшки из них.

– Ты чего, Молчун? Зачем так делаешь? Мне же... – начал он возмущаться.

– Беги! – крикнул я ему, оборвав парня на полуслове.

Пока он соображал, чего ему предлагают, корзина уже оказалась на моих плечах и я вместе с ней нырнул в густые, придорожные кусты, с трудом продираясь сквозь них.

– Бежать! Как можно дольше и, как можно дальше, от этого кошмара! – бешено стучало в моей ошалевшей голове.

Я так и делал, продолжая тащить на себе давно ставшие бесполезными носилки, от которых надо было избавиться уже в самом начале побега. Не обращая никакого внимания на ободранные руки, на лицо, исхлёстанное в кровь безжалостными ветками, наматывал босыми, натруженными ногами метр за метром, словно пытаясь вырваться из плена этого далёкого, чужого и жуткого времени.

Глава 5

В моей жизни достаточно много поступков, которые были совершены, что называется по наитию. Совершал я их походя и почти всегда спонтанно, но вот в чём странность, ни один из таких поступков не приносил мне вреда, каким бы сумасбродным не казался первоначально. Оглядываясь назад, так сказать, окунаясь в глубину прожитых лет, обнаруживал там иногда такие выходки со своей стороны, о которых, по прошествии некоторого времени, даже не мог бы и помышлять. Но, в тоже самое время, не соверши я их и моя судьба повернула бы совсем в другую сторону и, как мне кажется, совсем не в ту, где обитает госпожа Удача, несбыточная мечта для очень многих.

Вот и сейчас я не понятно с чего взял, да и мотанул со своей поклажей не туда, куда должен был бы бежать нормальный человек, а совсем в обратном направлении. Мой напарник, если судить по тому, что рядом его не наблюдается, побежал туда, куда надо, отчего же тогда я продолжаю наворачивать метр за метром в сторону моря, которое вскоре превратится в тупик, в брод же его не перейдёшь.

Остановился. Дошло что ли до меня, какую ошибку совершил? Сбросил с плеч корзину, закусил нижнюю губу, пожевал её в раздумье, выдохнул и с новыми силами, но с прежней же скоростью тронулся в том же направлении. Умом понимаю, что давно надо было бы повернуть обратно, а ноги так и продолжают нести к воде, вот же наваждение какое.

На моё счастье водная гладь до самого вечера простояла почти без волнения. Это спокойствие сил природы передалось и мне. Я пролежал до сумерек, под ветвистым кустиком, опустившим свои лохматые ветви прямо в морскую пучину, словно полу затонувшее бревно. К концу моего лежания в солёной воде, если сильно не присматриваться, меня и в самом деле можно было принять за обыкновенную корягу. Кожа на всём теле покрылась мелкими, но глубокими морщинами, пальцы на руках выглядели, как кожаные перчатки после десятилетней носки, а лицо, подвергшееся ещё и воздействию солнечных лучей, наверняка можно было принять за основание корневища. Одно радовало в моём состоянии, отмылся за все дни сразу и, если даже на моём организме, случайно, поселились вредные паразиты, во время проживания в антисанитарных условиях, им точно пришёл полный кирдык, в этом можно быть уверенным даже без сдачи анализов.

Лежачее положение, вялое покачивание на почти не заметной волне, щебетание птиц, всё это способствовало умственной деятельности. Занялся ей не сразу, а лишь после того, как перестал дёргаться от каждого шороха, доносившегося со стороны берега, закончил пересчитывать листья на близ растущих ветках и бросил изучать структуру морского песка, поднятого мной на поверхность. Поразмыслить было о чём, а как не задуматься о жизни, когда наконец то узнал о времени в котором нахожусь. Но не на это я потратил большую часть своего, начавшего превращаться в желе, серого вещества, как бы странно это не выглядело. Сейчас меня больше терзало совсем другое. С периодичностью синусоиды ко мне возвращался вопрос, казалось бы, лежащий на поверхности и не требующий моего особого внимания. Время шло, а я так и не смог себе толком объяснить, зачем убежал из солеварни именно сегодня? Нет, вариаций на тему: «Долой рабство» или «Свободу попугаям», было предостаточно. Я не мог себе внятно растолковать другого. Какого чёрта убежал от надоевших до смерти порядков в тот момент, когда только начал познавать местную действительность? С помощью моего товарища по несчастью, мог же досконально разобраться со всем, что здесь происходит, выработать стратегию своего дальнейшего поведения, подготовиться в конце концов к побегу, хотя бы продуктами на день, два запастись и только после этого совершить его. А сейчас что? Даже если меня не поймают, чего делать дальше? Нет, понятно, что надо возвращаться к джинсам и пакетам, а потом пробираться обратно к Степану, где бы он ни был. Не ясно другое, чем заниматься после незабываемой встречи приятелей-неудачников? Вот совсем не понятно.

Интересно, как он там? Жив ли ещё или не дай бог... Нет, об этом лучше даже и не думать. Остаться одному, в триста семьдесят третьем году, среди этих недоразвитых монстров, только и умеющих, что таскать, копать, ловить и жрать чавкая, словно свинья? Случись такое, можно и умом тронуться. Стать одиночкой, о которых чего то там Драп заикался? На такое я не способен. С моим умением заболтать покупателя чуть ли не до смерти, лишь бы всучить ему совсем ненужную вещь, с достаточно уживчивым и компанейским характером, да в конце концов с теми знаниями, что имеются в моём багаже, которые непременно захочется на кого нибудь здесь выплеснуть, это просто невозможно. Да и слово это, "одиночка", какое то ледяное, жёсткое, если не сказать мёртвое, применять к себе, мне бы совсем не хотелось. Ё моё, сказал бы кто нибудь, что со мной случиться такой казус, ещё полтора месяца назад, в морду бы дал не задумываясь. Триста семьдесят третий год! Это же надо. Да до сегодняшнего дня я даже понятия не имел, что в это время происходило на моей малой родине, а вот пойди ка пришлось ознакомиться. Не так я себе представлял живущих тогда людей. Нет, внешний их облик, пожалуй, очень даже соответствует тому, о чём говорят учебники истории, а вот их умственные способности и в особенности речевое развитие, думаю для многих светил науки стало бы настоящим откровением. Да я и сам рисовал в своём воображении наших предков эдакими тугодумами, изъясняющимися на не знакомых наречиях и диалектах. А на самом деле, что здесь увидел? Если забыть о их невоспитанности и слабом техническом развитии, то картина складывается очень даже презабавная. Люди без умолку болтают в течении всего светлого времени суток, почти точно так же, как и мы, пользуются теми же самыми словами, оборотами и даже не цензурными выражениями. Ну подумаешь расставляют их не много не в том порядке к которому привыкли живущие в другом, страшно далёком от них веке. Ну и что? Не это главное. Главное то, что я способен понимать их, так же, как и они меня, пускай и не поголовно, разумом и даже сердцем, которое, в этом я не сомневаюсь, у меня не менее чувствительно, чем у них. Как такое объяснить? Откуда в них это, при их то чёрствой и пресной жизни? И ещё, я всегда думал, да мне об этом и не раз говорили с самых высоких трибун, что в это время люди были малограмотные, с трудом складывали три и пять. А здесь? Все поголовно знают, что такое минута и час, метр и километр, я уже не говорю о килограммах и литрах, с этим очень многие знакомы не понаслышке. А такому, как не удивляться: грань между добром и злом, справедливостью и подлостью, у них проходит точно там же, где и в моём, более цивилизованном, обществе? Мне всегда казалось, что они к таким вещам должны относиться более хладнокровно, обитая в таких тяжёлых условиях. Без сомнения, разница между нами существует, но не такая огромная, как можно было бы себе представить и, как она рисуется в воображении лиц, на самом деле совсем не правильно трактующих предмет под названием история, для своих современников. В действительности то мы внутренне, да и внешне, если судить по моему теперешнему состоянию, совсем не далеко находимся друг от друга. И что всё это значит? Запараллелило меня что ли, куда то? Может быть, конечно и так, но у кого спросишь? Ох и не легко мне чувствую жить здесь будет, ох не легко. Назад бы вернуться, домой. Но, как это сделать?

Трение умных мыслей друг о друга, приостановили надвигающиеся сумерки. Наступает время задуматься о более прозаичных вещах. Пора определиться с направлением движения и с расстоянием, на которое необходимо будет зайти в море, чтобы меня не заметили с берега и самому не потерять его из вида, в тёмное время суток. Шагать по суше, где на каждом шагу могут ждать недоброжелатели, не лучшее решение, хотя и по морю разгуливать ночью, где «ни пса не видно», тоже не ромашки собирать в чистом поле. Но делать нечего, воспользуюсь старым, добрым, ещё дедовским методом, выберу из двух зол меньшее.

Понадеюсь на то, что если до сих пор меня не нашли, то в темноте, да ещё в море, у них с этим совсем ничего не получится. Ладно хватит слов, пришла пора подыматься, пока не растворился в солёной воде полностью, хватит изображать из себя бревно. Судя по самочувствию до него мне не так уж и много осталось. Вот ни хрена же себе, ноги то, как затекли и руки такие, будто мне их только вчера пришили. И как же в таком состоянии я буду добираться до места?

Умные всё же люди жили до нас, раз оставили будущим поколениям такие выражения. Давно же сказано: «Смелому и море по колено». Казалось бы, что тут сложного, возьми на вооружение поговорку, зайди в это самое море по колено и оно тебе таким, всё время и будет казаться. А на самом деле, что? Точно. Всё, как всегда, не легко и не просто. Не быстро разобрался с тем, каким шагом надо идти, чтобы не спотыкаться и не шуметь, совсем не сразу научился различать нижнюю кромку берега, от той полосы, что прочерчивают по тёмному небу прибрежные заросли, да и с фразой: «держать нос по ветру» не так всё просто оказалось. Столько натерпелся обучаясь на ходу этим премудростям. И огни мне мерещились, и голоса с берега доносились, и даже плеск вёсел со стороны моря мне слышался так отчётливо, что пришлось несколько раз прятаться с головой под воду, а ночью делать это ох, как не приятно. Да что там неприятно, попросту страшно, чего уж тут вилять и прикидываться. Зато сейчас, когда позади осталась и солеварня, и рыбная заводь, я могу уроки давать по перемещению в море с закрытыми глазами, используя лишь слух и обоняние, было бы только кому.

Преодолев, что то около километра, после изгороди перегородившей небольшой участок моря, приблизился к берегу. Сколько от этого места до моей одежды, надеюсь так и загорающей на солнышке, в прибрежных кустах, достоверно уже не помню. А не заметить в темноте синие штаны и толстовку чёрного цвета очень просто, даже не смотря на открывшиеся у меня таланты различать кое какие предметы в ночное время, словно кошка. Бегать же из конца в конец разыскивая их совсем не хочется. Жажда, не зависимо от того, что половину суток нахожусь в воде, знать о себе всё же даёт и питание не совсем регулярное, тоже не пошло на пользу. Надо экономить силы, сколько их понадобиться до следующего приёма воды и пищи, одному богу известно, а есть ли он в этом месте или нет, я доподлинно не знаю. Местные на эту тему не говорили, а самому спрашивать не досуг было, по важнее эти вопросы имелись. Так что даже если бы очень захотел про это у него узнать, понятия не имею, как к нему обращаться и стоит ли вообще надрываться, взывая к всевышнему. Да он бы ещё и не ответил такому богохульнику, как я, так что терпи казак, надейся на лучшее, но и сам не плошай, есть возможность отдохнуть, пользуйся ей.

Как не сопротивлялся я сну, сидя на крохотном пятачке земли, под ветвистым деревом, почти полностью занявшем его, сморил таки он меня. Не помогли ни ноги, лежащие в воде почти по самые колени, ни сгорбленная спина, скрючившаяся от недостатка пространства и груза навалившихся на неё проблем, и даже молитва, состоящая из двух слов: "Не спать", монотонно сверлившая мозг, оказалась бесполезной. Подъём солнца, его выход на орбиту и всеобщее просветление, вызванное этим действием, не заинтересовали и прошли мимо, развалившегося в прибрежной глади, уставшего путника. Зато удача, намертво прицепившаяся ко мне ещё вчера днём, так и продолжала шляться рядом. Лишь благодаря ей моим беспомощным, исхудавшим до невозможности телом, испоганившим своим откровенно нудистским видом сине зелёное великолепие, никто так и не заинтересовался.