Текст книги "Легенда о воре (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

VIII

– Я не могу больше приходить лечить вас, сеньор, – голос Монардеса был очень серьезным.

Напуганный Варгас перестал пить настой. Он отодвинул фарфоровую чашку, тонкую почти до прозрачности, и поставил ее на ночной столик.

С начала его болезни, оказавшейся подагрой, прошло две недели. Известие ударило его, словно обухом по голове. Хоть он и был уже немолод, но и старым себя не считал, а подагра несомненно была недугом стариков. В конце концов, именно подагра свергла с трона могущественного императора Карла, который закончил свои дни в монастыре в Юсте, одинокий и всеми брошенный.

Падение короля тоже началось с острых болей в ноге, которая распухла и стала вдвое больше обычного размера. Император верил в целительную силу молитв и месс, но это ему мало помогло. При дворе говорили, что под конец его нога смердела так, что рабов приходилось сечь, чтобы заставлять менять ему повязки.

Устрашенный подобной перспективой, несколько последующих после известия дней купец провел в полном молчании и почти не ел. Но потребовалась бы нечто большее, чем неизлечимая болезнь, чтобы побороть человека такой колоссальной силы, как Франсиско де Варгас, привыкшего убивать или разделываться со всеми, кто преграждал ему дорогу. По мере того, как он мало-помалу свыкался с этим известием, к нему также постепенно возвращалось желание сражаться. В конце концов, он мог прожить еще много лет, даже десятилетий.

При надлежащем уходе, конечно. Именно поэтому его удивили и напугали слова Монардеса.

– Вы сказали, что будете приходить столько, сколько сможете.

– Допейте лекарство, – сказал Монардес, протянув ему чашку.

– У него отвратительный вкус.

– Настойка сассафраса горькая, но помогает уменьшить воспаление. Завтра вы сможете встать.

Это оказалось правдой. Всего неделю назад он едва мог вынести прикосновение простыни к большому пальцу ноги. Сейчас опухоль почти спала, оставив покрасневшую кожу и неприятный зуд, чесаться при этом было запрещено. Применение холодных компрессов едва помогало его облегчить.

– Дело в деньгах? Я могу удвоить оплату, если хотите.

Монардес осмотрелся вокруг. Серебряное распятие, инкрустированное драгоценными камнями, делило стену с несколькими изображениями святых и Девы. Резной сундук стоял в ногах мягкой кровати с балдахином. Она была такой большой, что могла вместить четверых и еще осталось бы место.

– Не сомневаюсь, сеньор. Для вас всё – вопрос денег, правда?

– Жизнь научила меня, что купить можно всё.

– За исключением жизни. А это как раз то, чего мне не хватает.

– Что вы хотите этим сказать, лекарь?

– Я очень старый человек, сеньор. Сомневаюсь, что переживу еще одну зиму, две не переживу точно, – сказал Монардес, собирая тем временем свои мази и пузырьки и складывая их в сумку. – Каждый шаг и каждый вздох для меня – победа. У меня больше денег, чем я могу потратить, и единственное, чего я желаю, это вернуться в свой сад, к моим травам и папоротникам. Видеть, как они растут, до тех пор, пока я сам не стану для них удобрением. Ежедневные визиты сюда отнимают у меня слишком много времени.

Варгас тут же откинул одеяло и с трудом поднялся с постели. Ступив на больную ногу, он скривился в гримасе боли, но тем не менее смог дохромать до Монардеса, который наблюдал за ним с удивлением и страхом. Варгас не был обычным больным. Он был одним из двух самых могущественных людей в Севилье, и его слава жестокого и безжалостного человека добралась даже до тихого сада лекаря. По слухам, мало кто отваживался противиться его желаниям, а тех, кто отваживался, обычно ждал не слишком приятный конец. "Водная могила в Гвадалквивире. Плавающий труп, раздутый и неузнаваемый. Чем больше мы цепляемся за жизнь, тем меньше нам остается", – подумал Монардес.

– Сеньор, вам следует быть осторожнее...

Варгас схватил его за плечо с невероятной для его состояния силой.

– Чего же вы хотите?

– Вы можете найти другого лекаря, который о вас позаботится, – тихо сказал Монардес.

– Все лекари – шарлатаны и проходимцы, которые причиняют больше боли, чем облегчения, и кроме того, берут за это плату. Я хочу, чтобы меня лечили вы.

– Я сочувствую тому, что случилось с вашей женой, но ...

При этих словах лицо Варгаса исказилось от смеси боли и гнева. Он занес над головой Монардеса кулак, и старик сжался в страхе. Но Варгас не успел нанести удар, потому что в комнату вошла Каталина с подносом в руках. Рабыня в ужасе остановилась в дверях, но ее вмешательство оказалось спасительным для лекаря.

Монардес открыл глаза как раз в то мгновение, когда с лица Варгаса исчезла ярость, словно с приливной волной, оставив вместо себя лишь печаль. Купец опустил руку и снова сел на кровать.

– Люсинда испытывала постоянные головные боли, и шарлатаны пускали ей кровь, чтобы их облегчить. Я был в отъезде, когда эти придурки выпустили больше крови, чем нужно.

Старик благоразумно молчал. Время от времени такое случалось: слишком слабый пациент и неопытный лекарь, который слишком часто пускал кровь, но это был один из немногих знакомых ему методов лечения, да и на клиентов он производил впечатление. Монардес уже знал эту историю, как и то, что случилось с тем безответственным лекарем, что оставил рану открытой слишком долго. Его обнаружили неделю спустя, повешенным вниз головой к крюку на скотобойне. Ему отрезали голову, и вся кровь вытекла в чугунный горшок.

– Повторяю, Монардес. Чего вы хотите?

– Для себя – ничего. Но, возможно, есть один способ вам помочь.

– Не томите!

– Пришлите мне карибскую девушку. Вашу рабыню Клару.

Услышав это, оправившаяся от испуга Каталина, которая расставляла завтрак для своего хозяина, задрожала. С подноса на пол соскользнула фарфоровая чашка и разбилась. Рабыня в страхе глядела на осколки, потому что за цену этой чашки можно было целый месяц кормить семью. Но хозяин заговорил с ней совершенно спокойно.

– Ступай, Каталина.

– Хозяин, мне нужно прибрать...

– Потом приберешь.

Монардес видел, как рабыня колеблется между страхом и необходимостью узнать, что будет, понимая, что в эту минуту решается судьба ее дочери. Наконец, она потупила голову и вышла, хотя лекарь готов был поставить свою жизнь на то, что она застыла прямо за дверью.

– Я вас не вполне понимаю, – сказал Варгас, едва рабыня удалилась.

Он смотрел на лекаря прищурившись и с напряженными плечами. Когда Монардес упомянул юную Клару, что-то в поведении Варгаса переменилось.

– Сеньор, мои усталые ноги уже не могут каждый день проделывать весь путь сюда, а она молодая и сильная. Уже много лет у меня нет учеников, я живу один в большом и пустом доме. Я мог бы поделиться своими знаниями трав и микстур, и это облегчило бы мое одиночество.

– Вы считаете, из нее выйдет толк? Ведь это всего лишь женщина.

– Она смелая женщина. Не побоялась отправиться за мной – среди ночи, совершенно одна.

– Это не свидетельствует о ее уме, – с презрением бросил Варгас. – Скорее наоборот.

– Это был безрассудный поступок. Но возможно, в ту ночь она спасла вам жизнь.

Варгас некоторое время молчал, готовя почву для следующего вопроса.

– Что вы имеет в виду под "облегчило бы одиночество", а, лекарь?

– Со мной ей нечего бояться, сеньор.

– Мне об этом уже говорили. Будь она мальчиком, всё было бы иначе, не так ли? – с жестокой усмешкой намекнул Варгас.

Некоторое время, показавшееся вечностью, в комнате был слышен только треск поленьев в камине, а Варгас наслаждался хорошо различимым унижением лекаря после таких серьезных обвинений.

– Как я уже сказал, со мной ей нечего бояться, – очень медленно произнес Монардес.

Варгас пожал плечами, разочарованный, что не удалось вызвать приступ ярости, которого он добивался, но ему ничего не оставалось, кроме как уступить.

– Ну, тогда я даю свое разрешение. Можете забрать ее с собой, но с условием, чтобы каждый день она возвращалась сюда, чтобы заняться моим лечением. А когда вы умрете, она вернется в этот дом навсегда.

IX

Расставшись с фальшивым ирландцем Гильермо, Санчо спустился в таверну, где его ждал рассерженный Кастро со сжатыми кулаками.

– Давай сюда деньги.

Мальчик почувствовал, как его охватывает страх. Он открыл вино из Торо в надежде заслужить доверие чужеземца, но должен был попросить у него деньги вперед, как они всегда делали, когда речь шла о хорошем вине. В таверне стояла полная тишина, три или четыре посетителя, сидящие в разных углах, внимательно следили за событиями.

– Должно быть пятнадцать мараведи, – настаивал разъяренный Кастро. – Если он дал тебе что-то на чай, можешь оставить себе.

Санчо бросил быстрый взгляд на дверь в поисках пути к отступлению, но трактирщик предвосхитил его намерение еще до того, как ноги мальчика начали двигаться. Он поднял руку и отвесил Санчо затрещину, сбив с ног. Мальчик попытался спрятаться под лавкой, но мощные руки трактирщика схватили его за щиколотки и выволокли обратно.

– Никчемный! Чертова бестолочь! – кричал Кастро, отвешивая ему пинки.

Санчо попытался свернуться на полу в клубок, закрывая лицо руками и стиснув зубы, чтобы не кричать. Хоть он уже не мог избежать взбучки, но по крайней мере не даст этому животному возможности насладиться. Получая удары, он пытался их считать. Потому что намеревался вернуть их вдвойне.

Он насчитал уже две дюжины, когда потерял сознание.

Придя в себя, он первым делом почувствовал боль в ребрах, словно лежал на коробке с гвоздями. Это было невыносимо, до тех пор, пока боль в голове не взяла верх и не заставила его заскучать по боли в боках. Он открыл правый глаз и обнаружил, что находился в комнате с рухлядью, лежа на одеяле. Другой глаз не открывался. Санчо испугался, что остался слепым, и ощупал глаз кончиками пальцев, боясь обнаружить пустую глазницу. Вместо этого он нашел там огромную, просто чудовищную припухлость.

– Не волнуйся, парень. Это просто фингал.

Санчо узнал голос Гильермо и сдержал гримасу. По его вине он попал в эту переделку. Англичанин был рядом и протирал раны на его лице тряпкой, смоченной в ​​вине.

– Вино из бочки, которую ты открыл с такой смелостью. Твой хозяин заставил меня купить ее целиком. Жаль, что приходится растрачивать его таким образом.

– Днем у вас также было не много времени, чтобы им насладиться, – буркнул в ответ Санчо.

– Это было не днем, малыш. А два дня назад. Всё это время ты был одной ногой на берегу Леты, – он замолчал, сообразив, что говорит всего лишь с бедным мальчиком из таверны. – Извини. Лета – одна из рек царства Аида...

– Я знаю, что такое Лета. Вот бы мне выпить стаканчик воды из нее, чтобы я смог позабыть эту боль.

Гильермо посмотрел на него с недоумением, пораженный тем, что Санчо знает такие вещи. Но парень ничего не заметил, поскольку закрыл глаза.

– Забвение, – прошептал англичанин. – Мне это знакомо. Я тоже пытался его найти.

– Вы поэтому напились, словно хотели утопить в вине свою жизнь?

– Женское пренебрежение, полное плохих воспоминаний прошлое и будущее, в котором больше тени, чем света. Какие еще нужны причины? Просто бывают дни, когда слишком больно пребывать в сознании.

Санчо снова открыл здоровый глаз. Англичанин отвел взгляд с явным смущением и погрузился в длительное молчание.

– Чем вы занимаетесь в Севилье, дон Гильермо?

– Не могу тебе этого сказать, – со всей серьезностью ответил тот.

– Но вы ведь не шпион.

Англичанин не ответил. Он снова макнул тряпку в вино и отжал ее. Уже смеркалось, и в комнате было почти темно, но Санчо мог разглядеть руки Гильермо. Они были чистыми и ухоженными, с аккуратно подстриженными ногтями. Но под ногтями виднелась траурная черная полоска. "Чернила, – решил Санчо. – Глубоко под ногтями, словно впитались в кожу".

– Ты меня не выдал, – наконец произнес Гильермо.

– О чем это вы?

– Ты мог бы это сделать и избежать взбучки. Ты стал бы героем, а я попал бы в лапы инквизиции.

"Или еще чего похуже, – с горечью подумал Санчо. – Мой друг Кастро со своими завсегдатаями обеспечили бы его нежным вниманием еще до появления стражи".

Печальная правда заключалась в том, что избежать затрещин хозяина всё равно не удалось бы. Он спрашивал себя, как бы поступил, приди ему в голову подобная мысль. Жизнь другого человека в обмен на собственную боль. Еретика, англичанина, врага. Он бы выдал его? "Возможно, – сказал он себе. – Возможно".

– Я не хотел, чтобы ваша смерть отягчала мою совесть, – заявил Санчо, отчасти чтобы добиться расположения англичанина, а отчасти чтобы убедить самого себя.

– Благодарю, юноша. Я перед тобой в долгу.

– Правда? Ладно, может, вы и сумеете мне отплатить. Вы случайно не знаете какое-нибудь хорошее место работы?

Гильермо смущенно прикусил губу.

– Вообще-то нет. Я и сам надеюсь найти место.

Санчо охватило глубокое отчаяние. На мгновение он было решил, что его судьба изменится, но с того рокового дня прибытия галеонов всё шло наперекосяк.

– Что ж, тогда мне от вас никакого проку, дон Гильермо. Буду работать в "Красном петухе", пока это животное Кастро меня не прибьет.

– Ты всегда можешь уйти.

– Как же! – презрительно фыркнул Санчо. – И что я буду делать? Побираться? Стану презренным вором?

– Не стоит говорить так о ворах, дорогой Санчо. Это такая же профессия, как и любая другая.

– Вы часом не выжили из ума?

Гильермо потупил голову, а когда снова ее поднял, то его взгляд был совершенно другим, глубоким. Он отвернулся к стене и произнес очень серьезным тоном:

– Король и раб равны, Санчо. Их отличают только маски, а их так же легко сменить, как старую рубаху.

– Хотите сказать, что священник ничем не отличается от вора?

– Кто я такой, чтобы говорить тебе подобное? Я лишь знаю, что оба они люди, которые ищут хлеб насущный. А что ищешь ты, Санчо?

При этих словах мальчик приподнялся, и его лицо оказалось вровень с лицом Гильермо. В здоровом глазу засияли огоньки.

– Хочу пересечь океан.

– И работа здесь поможет тебе этого добиться?

Санчо вспомнил об обещаниях брата Лоренсо. Теперь, когда всё тело ныло от ударов, это казалось мальчику дурной шуткой.

– Раньше я думал, что да. Считал, что поступаю правильно.

– Правильно, – повторил англичанин с кислой миной. – Много веков назад жил один мой соотечественник. Звали его Роберт Хантингтонгский, но все знали его под именем Робин Гуд по характерной одежде. Он дрался за далекие земли, а когда вернулся домой, то обнаружил, что порядок подменили продажность и тирания. В его городке шериф и многие другие выжимали из крестьян всё до последнего пенни для пополнения своих бездонных карманов. Робин отказался платить излишние подати, которыми его обложили, и увел маленький отряд в лес. Знаешь, в кого он превратился?

– В вора, – пробормотал Санчо, впитывая каждое слово.

– Он нападал на богатые караваны и самодовольных сборщиков податей. Всё отнятое у них он распределял среди голодающих крестьян. Рыцари тоже говорили тогда о том, что нужно поступать правильно. Священник объявил Робина Гуда демоном со своей кафедры. Шериф назвал его преступником и назначил выкуп за его голову.

– И что произошло?

Гильермо поразмыслил, прежде чем ответить. Он мог бы рассказать, что произошло с Робином Гудом на самом деле. Как его разлагающийся труп много дней провисел на стенах города, а тяготы народа лишь удвоились. Но это был бы печальный финал для подобной истории, и самый худший из тех, что он мог поведать бедному парнишке из таверны, избитому по его вине. Гильермо жалел этого грустного и умного мальчика, которому предстояло провести всю жизнь, обслуживая клиентов в таверне. Он предпочитал придумать красивую версию, которую в Англии матери рассказывали сыновьям с незапамятных времен. В конце концов, это всего лишь история. А что плохого может произойти в придуманном рассказе?

– Его окружило войско шерифа, но Робин Гуд был на редкость хорошим лучником...

X

– Я не буду этого делать. Хозяин прислушается ко мне, если я его попрошу.

Каталина посмотрела на дочь, по-кроличьи сморщив нос. До чего же она плохо знает, как делаются в мире дела! Для Клары рабство было неудобным, но эфемерным ярмом. Она жаждала получить свободу, как рожденная в клетке обезьянка хочет схватить фрукт, который видит через решетку. Деликатес, в который никогда не погружались ее зубы.

Клара не проделала тот же путь, что ее мать. Она не познала гордости от того, что она дочь короля карибов. Ее не выхватили из охваченного пожаром родного дома, солдаты не ломали ей пальцы прикладами мушкетов, чтобы она выпустила из рук тела братьев, убитых испанскими солдатами.

Ее не погрузили на борт плавучего монстра, не приковали цепями в сыром и темном трюме вместе с сотнями других вонючих тел. Не заставляли терпеть страшную жажду и есть гнилые сухари. Она не плескалась в блевотине больных многие недели подряд. Не рыдала в отчаянии, увидев, как остальные пятеро, скованные с ней вместе, умерли, и белые черви выплескиваются из их ртов, как вода из фонтана. Не зажмурилась, когда снова увидела солнце, впервые взглянув на Севилью и оплакивая судьбу отца и братьев. Не была подвергнута унижению публичного мытья и аукциона на ступенях собора.

Не знала она и того, что произошло после. Что пришлось делать, чтобы выжить, как низко пришлось пасть, чтобы их не разлучили.

– Ты подчинишься, – проговорила Каталина тихим голосом.

– Но, мама...

Рука старой рабыни надвинулась темным пятном, влепив Кларе звонкую пощечину. Та застыла с открытым ртом. Уже многие годы мать и пальцем ее не трогала, а когда шлепала в детстве, то это не было похоже на то, что произошло сейчас, и дело не в боли, а в намерении, которое читалось в ее темных глазах.

Клара приложила руку к щеке. Этот участок нежной кожи, покрасневший от пощечины, всегда их разделял. В том же месте на лице ее матери были выжжены буква S и изображение гвоздя [6] 6
  Буква S, оплетающая гвоздь, символизирует смерть Иисуса на кресте, и таким образом все носящие эту эмблему являются такими же рабами, как и он сам. По-испански раб – esclavo, т.е. S и гвоздь.


[Закрыть]. Было обычной практикой выжигать на щеке раба раскаленным железом эту проклятую анаграмму, к которой многие добавляли полное имя господина на плече или заду. Мало кого миновал этот варварский обычай, а некоторые даже умирали в процессе. Клара знала, что ее мать втайне завидовала удаче дочери, чего обе стыдились. Девушка не раз видела, как та, думая, что никто за ней не наблюдает, задумчиво поглаживала этот уродливый шрам, выступающий на коже подобно зловещему белесому холмику.

– Я сказала, что ты подчинишься! – крикнула Каталина. – Ты пойдешь и научишься у этого чокнутого старика всему, чему сможешь. И потом, когда-нибудь, возможно, возможно...

Старая рабыня зажала себе рот руками, неспособная продолжать. С тех пор, как родилась дочь, Каталина страстно желала, чтобы Клара однажды освободилась от бремени рабства. Чтобы она пересекла море и вернулась на землю, откуда вырвали ее мать. Чтобы оставила этот пестро-бурый ад и вернулась в изумрудно-кобальтовый мир, которому принадлежала. Она нашептывала эти желания на ухо Кларе при любой возможности с самого ее детства, так что для рабыни они превратились в конце концов в мягкую, убаюкивающую колыбельную перед сном.

Сейчас же, когда Клара уже почти превратилась во взрослую женщину, всё это казалось ей детской фантазией. Вечной, прекрасной и недостижимой, как луна. Она не понимала упорства, с которым мать заставляла ее учиться у старика Монардеса накладывать повязки. Она предпочла бы продолжать жить в особняке Варгаса, незаметно бегая в библиотеку при любой возможности. Хозяин редко ходил туда после смерти жены, а там хранилось больше двухсот книг. Клара обожала блуждать по их страницам, хотя при появлении других слуг ей приходилось поспешно закрывать читаемый том и притворяться, будто она стирает с него пыль.

Мечты Клары, ее ожидания от будущего лишь в одном совпадали с желаниями Каталины. Она знала – просто знала, с уверенностью, подобной той, что над нашими головами небо, а под ногами земля, что однажды будет свободна. И тогда ей придется работать, чтобы зарабатывать себе на пропитание. Из прочитанного ей запомнились несколько ремесел, привлекавших ее благодаря героям книг, но мало какие из них существовали в реальной жизни. Она никогда не смогла бы стать магом, рыцарем или прорицателем. Она также сразу же поняла, что ни одним из этих ремесел не занимались женщины, за исключением благородных дам, герцогинь и принцесс, которые зачастую нуждались в помощи со стороны мужских персонажей романов. Несколько раз она пыталась поговорить об этом с Каталиной, но та тут же с недовольством в голосе приказывала ей замолчать.

С ранних лет Клара поняла, что не может разговаривать с матерью на некоторые темы. Ей едва исполнилось четыре года, когда по пути на рынок они увидели женщину в открытом экипаже с навесом от солнца.

– Мама, возможно, было бы лучше, если бы мы поехали в одном из этих экипажей. Так нам не пришлось бы идти пешком.

Каталина посмотрела на неё и нервно рассмеялась, как обычно это делала, когда малышка задавала один из своих каверзных вопросов.

– Мы всего лишь бедные рабыни, Кларита.

– А кто такая рабыня, мама?

– Человек, который работает на другого, потому что сам не является хозяином своей судьбы.

Девочка пожала плечами, так как работа для неё была чем-то мимолетным и легким – например, помочь принести дров или очистить стручки фасоли. Пройдут годы, прежде чем она осознает ту боль и усталость, которая разламывает спину матери каждый вечер, или горький вкус поражения и отчаяния, с которым она встаёт каждое утро.

– А эта женщина из экипажа не работает?

– Нет, Кларита. Она богатая.

– А где она нашла деньги? Мы могли бы тоже там немного взять.

– Она их не находила. Её муж или отец наверняка богаты.

– А мой отец не богат, мама?

И каждый раз, когда малышка спрашивала Каталину о виновнике своего существования, лицо той искажалось, она расстраивалась и отдалялась от дочери, а глаза ее наполнялись одиночеством. Девочка ненавидела это выражение лица матери и быстро научилась избегать этой темы в разговорах. Несмотря на все ее усилия, на лице Каталины всегда оставалась темная пелена, которая слетала лишь в редких случаях.

И это мгновение, когда она просила дочь пойти учиться у лекаря, было одним из этих немногочисленных случаев. Неистовое желание, страстная надежда, которая зажглась в глазах старой рабыни, была столь нечастым и чудесным явлением, что лишь она одна могла убедить Клару надежнее, чем любой разумный аргумент.

– Я пойду туда, мама, – сказала девушка после напряженного молчания.

Вот так и вышло, что однажды утром Клара снова оказалась у двери Монардеса. При свете дня дом снаружи выглядел так же, как и его владелец: дряхлое отражение былого величия, ободранное и лишенное части черепицы. Рабыня осмотрела саму себя. На ней было коричневое платье из грубой шерсти и рубашка в заплатах, доставшаяся ей от матери. Башмаки тоже были очень старыми, и хотя в свое время они были ей велики, теперь же натирали ноги, когда приходилось далеко ходить. Поверх всего серый плащ защищал ее от дующего с реки влажного и холодного ветра.

Она постучала в дверь молотком, почти боясь того мгновения, когда она откроется. Чувство, очень далекое от испытанного здесь в первый раз, той тревоги и страха темноты, что сжимали ей тогда горло.

– Ты войдёшь наконец?

Глубоко погрузившись в свои мысли, она не заметила, что лекарь открыл дверь и строго смотрел на неё из-под густых седых бровей.

– Доброе утро, хозяин.

Обстановка внутри изменилась и казалась почти домашней. При дневном свете дом уже не выглядел логовом колдуна, как те, о которых она читала в рыцарских романах, столь любимых Варгасом. Солнце, врывавшееся сквозь маленькое боковое окошко, придавало комнате Монардеса вид странной пыльной кухни. Запах был необычным, кислым и сильным, но не слишком неприятным.

– Не называй меня хозяином. С сегодняшнего дня ты будешь Кларой, а я учителем. Так больше подходит в нашем случае.

– Да, хо... учитель.

– Думаю, нам следует начать с основ. Хотел бы я, чтобы ты умела читать, потому что...

– Я умею читать, учитель, – произнесла Клара с гордостью.

– Ты? Рабыня? Прости, но я очень в этом сомневаюсь.

Девушка подошла к большому столу, на котором располагался ворох пожелтевших бумаг, исписанных мелким, вытянутым, как паучьи лапы, почерком.

– Рецепт настойки. Возьмите три части порталака...

Монардес раздраженно вырвал бумагу из её рук.

– Это портулак. Признаю, что у меня ужасный почерк и что ты очень хорошо умеешь читать. Кто тебя научил?

– Один из слуг нашего дома. Он умер много лет назад.

– Какие книги ты читала?

– Об Амадисе, Флоринсео, Пальмерине.

Клара ощутила легкий трепет, произнося эти имена вслух. Это произошло впервые, несмотря на то, что владельцы имен были для нее так же реальны, как утреннее солнце. Каждый слог воскрешал в ее памяти битву с чудовищем, плавание на зачарованном корабле или обещание вечной любви. И тем не менее, ей было запрещено их произносить. Она слышала разговоры об этих приключениях – даже о тех, про которые еще не читала, – на площадях и рынках. Она слышала разговоры писарей и зеленщиков, погруженных в жаркие неразрешимые споры о том, кто из рыцарей лучше и отважнее. Но рабыня не имела права вмешиваться в разговоры свободных.

– Ясно, – сказал лекарь, пренебрежительно махнув рукой. – Можешь не продолжать, вкусы твоего хозяина вполне понятны. Значит, ты не слышала о брате Бартоломе де лас Касасе?

– Нет, учитель.

Лекарь закрутил пестик, заставив его катиться по столу, пока тщательно подбирал слова.

– Этот слуга, научивший тебя читать... Он сделал это по собственной воле или по просьбе Варгаса?

– Я не знаю, – ответила Клара, пожимая плечами и повышая голос. Она не понимала, почему этот старый брюзга задавал ей столько вопросов. – Спросите его сами.

Дерзость рабыни пришлась лекарю по душе, он отвернулся, чтобы девушка не увидела улыбку, проступившую на его бледно-желтом лице.

– Знаешь, почему ты здесь?

– Моя мать сказала, что я буду учиться ухаживать за хозяином.

– Так и есть, по меньшей мере, отчасти. Варгас страдает неизлечимым и очень болезненным недугом, который будет постепенно развиваться в течение всей его оставшейся жизни. Твоя забота не изменит этого, но может сделать его жизнь более сносной. Ты этого бы хотела?

Клара неуверенно кивнула.

– Думаю, да.

На несколько мгновений эти слова повисли в воздухе, а лицо Монардеса окаменело, так что девушка решила, что совершила ошибку,

– Ты так думаешь? – гаркнул лекарь. – Будь ты проклята, девочка, я впадаю в соблазн вернуть тебя хозяину, чтобы ты драила полы до самой смерти. Вот кем ты хочешь стать? Заслуженная холуйка, мечтающая о странствующих рыцарях с поднятыми копьями, пока соскребает голубиное дерьмо во дворе?

Девушка залилась краской стыда от внезапного яростного нападения Монардеса, и у нее были на то причины.

– Нет, учитель!

– Возможно, я ошибся с тобой. Может быть, твой хозяин прав, и ты слишком тупоголова, чтобы учиться. В конце концов, ты всего лишь женщина. Рабыня.

Сомнения, страх и неуверенность Клары, охватившие девушку перед лицом задачи, на которую мать заставила ее согласиться, внезапно исчезли. Она почувствовала ненависть к этому старику с иссохшей пятнистой кожей, к его пожелтевшим зубам и рукам с жесткими и грязными ногтями. Девушка была высокой для своего возраста, а старик – маленьким и сгорбленным. Ей захотелось встряхнуть его, поскольку, вопреки стараниям выглядеть спокойной, чтобы избежать проблем, ее характер был горячим и страстным. Она никогда не выпускала наружу эти чувства, ибо с детства усвоила, к чему это могло привести.

Вместо этого она взмолилась.

– Пожалуйста, учитель. Не возвращайте меня Варгасу.

– И почему я не должен этого делать? – серьезно спросил Монардес, рассматривая ее в упор, как человек, который считает само собой разумеющимся, что ответ не будет правильным.

– Потому что это разбило бы сердце моей матери. Она хочет, чтобы я у вас училась. И однажды выкупила бы свою свободу у хозяина.

Старик испустил глубокий, долгий вздох. Казалось, воздух вытягивал за собой из его тела весь гнев, оставляя лишь серую дырявую оболочку, подобно сильному ветру, обнажающему одуванчик. То, о чем его просила девушка, было практически невозможно. Тем не менее, если для учебы ей нужна была именно эта бессмысленная цель, лекарь был согласен.

– Что ж, будет лучше, если ты начнешь стремиться к знаниям, которые я буду вкладывать в твою голову, – проворчал он. – Если, конечно, отважный Белианис Греческий еще не высушил твои мозги, ей-богу. Сегодня ты проходишь испытание, и если не убедишь меня в своем отношении... вернешься к метле.