Текст книги "Легенда о воре (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

XL

День, когда Дрейер ударил Санчо, был странным с самого начала. Он слишком много раз колотил молотком по железу, словно решив, что оно уже никуда не годится. Лучшие заготовки, из закаленной и прочной стали, превращались в шпаги низкого качества, если ковать их слишком долго.

В этом парнишке – Дрейеру с трудом удавалось не считать его ребенком – было что-то особенное.

Первое указание, подтвердившее Дрейеру то, о чем он и так уже догадывался, он получил в тот день, когда Санчо начал испытание на полу. Нарисованные на брусчатке сложные геометрические формы предназначались для обозначение движений фехтовальщиков. Самая большая трудность для них заключалась в том, что делать с ногами.

– Схватки выигрывают ноги, ученик. Один шаг вперед, носок развернуть в обратную сторону. Снова назад!

Санчо проворно двигался по гипсовой сетке, занимая только свободное пространство и не наступая ни на одну линию. Он запомнил сложные рисунки почти сразу же, и Дрейер видел, как он повторял эти мелкие схемы на песке перед домом. Если юноша замечал кузнеца, то быстро стирал все следы, словно боялся, что Дрейер рассердится на него за то, что вынес эти тайные знания из зала для тренировок. Кузнец мысленно улыбался и притворялся, что ничего не заметил.

Он начал с тупой шпаги, чье острие заканчивалось бляшкой, управляясь с ней твердо, совершенно без той зажатости и неуверенности, с которой сталкивались все новички, не привыкшие к какому-либо элементу.

– Рукоять – как птица, ученик. Не сжимай слишком сильно, а то задушишь, но и не слишком мягко, а то выпустишь.

Дрейер приблизился к Санчо и вытянул шпагу, велев ученику сделать то же самое, а потом повернуться вокруг своей оси.

– Представь себе круг, радиус которого равен длине твоей руки плюс длина шпаги. Так вот, весь этот круг – твоя священная и неприкосновенная территория. Ты обязан знать обо всем, что происходит на территории этого круга. О том, какая там земля, есть ли там какие-либо предметы, которые могут представлять опасность, о которые ты можешь споткнуться. И когда твой круг пересечется с кругом противника, когда ваши шпаги соприкоснутся – вот тогда ты поймешь, что такое – почувствовать сталь, – с этими словами он коснулся своей шпагой острия шпаги Санчо. – Ты чувствуешь? Ощущаешь ту вибрацию, что идет через клинок к твоему запястью? Ты можешь очень многое узнать о своем противнике исключительно по его оружию, по технике ведения боя. Умеет ли он использовать эффект внезапности? Привык ли они надеяться на свою силу, как делают все неудачники, или больше полагается на технику и скорость? Я научу тебя оценивать всё это даже с закрытыми глазами, мальчик мой. Это как раз то, что и называется чувством стали.

– А что в это время делает левая рука?

– Она помогает держать равновесие, а также может служить дополнительным оружием. Ты можешь использовать ее как блок или набросить на нее плащ, чтобы защититься. Когда ты научишься пользоваться правой рукой, я покажу тебе приемы с бискайским кинжалом, который ты сможешь держать в левой.

– Выглядит ерундовым, – Санчо взглянул на маленький клинок размером в полторы ладони, который кузнец держал почти параллельно ноге.

– Ты в этом уверен, парень? А вот попробуй достать меня шпагой.

Санчо бросился вперед, но Дрейер отскочил в сторону и отразил сталь лишь при помощи кинжала. Другой рукой он влепил юноше пощечину, больше унизительную, чем болезненную. Глаза парнишки загорелись яростью, но ему пришлось о ней забыть, как и о только что произнесенных словах.

– Вопрос не в размере, ученик. Важно то, что ты с ним делаешь.

Каждый день Санчо хладнокровно рубил воздух неопытной рукой. Он также атаковал развешенные на стенах мишени и манекены, всегда медленнее, чем хотелось бы, и Дрейер спрашивал, почему так. Почти всегда ученики наносили удары направо и налево, словно от этого зависела их жизнь, в результате быстро уставали и всё тело начинало болеть вскоре после начала занятий.

Однако Санчо старался двигаться как можно меньше. Он явно осознал вес шпаги в тот первый раз, когда его заставили держать ее в боевой позиции несколько часов. С тех пор он не растрачивал ни грамма усилий без необходимости. Такое поведение было очень необычным, как и его уверенная манера, так что Дрейеру пришлось изобрести новые способы, чтобы юноша разбил окружавший его щит спокойствия. Он оскорблял его, атаковал сзади, бил, пока тот спал, отправляя на пробежку еще до зари. Но этих трюков оказалось недостаточно. Лишь когда Дрейер упоминал его мать, юноша становился просто безумным и начинал драться скорее яростно, чем разумно, открывая огромные бреши в своей защите.

А потом вопрос был уже только в том, кто начнет первым.

Поначалу юноша беспрекословно исполнял все приказы Дрейера. Когда тот велел ему сделать филигранный удар или заниматься работой ног, он тотчас же всё это делал. Но по прошествии недель Дрейер заметил некоторые перемены в том, как ученик откликается на указания. Движения шпаги, которые он принимал как должное, шаги в защите, которые казались ему невыносимыми, позы, не предполагавшие споров. Всё, чему он посвятил свою жизнь – выстроенное, измеренное и оцененное – едва заметно менялось перед его глазами. Каждое крошечное новое знание использовалось для экономии и упрощения. В разуме у юноши не было никаких сложных и вычурных идей. Он хотел лишь найти самый короткий путь между кончиком шпаги и сердцем противника.

– Сколько частей у клинка? – рявкнул Дрейер, пока Санчо выписывал фигуры на булыжниках.

– Слабая треть, средняя и сильная!

– Как остановить высокий выпад?

– Парировать в средней трети.

– А если противник сцепит шпаги?

– Зависит от обстоятельств, маэстро, – ответил Санчо, часто вдыхая через рот. – Вы научили меня, как левой рукой воткнуть кинжал в почки. Но чтобы помешать ему сделать то же самое, быстрее пнуть по яйцам.

В тот день, когда они впервые скрестили настоящие шпаги, Дрейер просто дотронулся своей до шпаги Санчо и стал ждать, когда тот его атакует, но Санчо лишь пристально уставился на него своими зелеными глазами и не двигался. Учитель неловко переминался с ноги на ногу, и тут ученик сделал быстрый, как молния, выпад. Дрейеру пришлось отразить его, слегка приоткрыв защиту своего правого бока, специально оставив брешь, который любой бы воспользовался. Санчо дернул рукой в сторону пустого пространства, и Дрейер с невинным видом заглотил приманку, машинально отведя удар. Когда он опомнился, острие шпаги Санчо находилось уже в полудюйме от его волосатого предплечья.

– Ты что творишь, черт бы тебя побрал, ученик? Можно узнать, почему ты остановился?

– Не хочу ранить вас на тренировке, маэстро, – смущенно ответил Санчо.

– Какого черта? Ты что, решил, что мы тут играем? Здесь учатся убивать. В следующий раз когда сможешь чиркнуть мне по руке, то сделай это, тем самым ты меня только подстегнешь.

Санчо усмехнулся, и острие его клинка опустилось на пару пальцев. В это время Дрейер исполнил комбинацию из трех выпадов сверху и одного снизу, так что юноша вынужден был попятиться, споткнувшись об один из двух тренировочных манекенов. Растянувшись на земле, он обнаружил, что к его горлу прижимается сталь клинка учителя. Кузнец поставил отметину ровно в центре одного из оставшихся после чумы шрамов. По шее Санчо потекли капельки крови.

– А это я оставлю тебе, чтобы запомнил урок.

Мало-помалу Дрейер перестал рассматривать занятия с Санчо как обязанность. Через шесть месяцев, ровно половину того времени, которое юноша собирался провести в качестве его ученика, кузнец не просто наслаждался каждым уроком, но и каждую ночь с нетерпением ожидал наступления нового дня, чтобы начать работать с учеником. Когда появлялись клиенты, чтобы заказать новое оружие, он чувствовал раздражение, что приходится тратить время в кузнеце, а не на занятиях. В этих случаях он втайне завидовал Санчо, который в такие дни практиковался в одиночестве.

Маэстро понял наконец, какой материал попал в его руки. Этот парнишка был настоящим гением, бравшим лишь те уроки, которые ему подходили, отвергая те, что не нравились, и находя собственные пути для всего остального, часто после бурной дискуссии. Дрейер придерживался убеждения, как и другие испанские и итальянские учителя фехтования, что научить мастерству ранить и убивать можно только путем долгих и монотонных повторений.

– Единственная цель острых краев шпаги – это чтобы никто у тебя ее не вырвал из рук.

– Но тот, кто хорошо ей владеет, может и причинить много вреда. К примеру, один хороший порез на спине...

– Ты знаешь, сколько слоев отделяют мягкие ткани тела от шпаги, ученик? Сначала ты должен прорезать хубон, что довольно сложно, если он кожаный. Потом идет сорочка, а под кожей слой жира, обычно в палец толщиной. Даже если ты сделаешь самый быстрый удар, клинок вряд ли дойдет до внутренностей или сердца. Это если не наткнешься на ребра. Используй острие.

– Но всегда ведь есть шея и запястья. И локтевые вены. И дело не только ранах, но и в боли. В том, что чувствует противник. Что происходит у него в голове, – упрямо настаивал Санчо. Потом он пробовал наносить глубокие режущие удары манекенам, несмотря на очевидное презрение учителя, который внутренне тем не менее восхищался простой и блестящей техникой юноши. Но он скорее бы умер, чем признался в этом вслух.

"Всю жизнь я ждал подобного ученика. Всю жизнь, и вот теперь он наконец появился. Когда я уже стар и вымотан, когда перестал верить".

По вечерам, в полном изнеможении закончив тренировки, они набрасывались на то, что приготовил Хосуэ. Весной, когда они только прибыли, кузнец считал немыслимым сидеть за одним столом с двумя каторжниками в лохмотьях, тем более с негром. Но по прошествии времени предрассудки Дрейера ослабевали с каждым новым блюдом, которое ставил перед ними Хосуэ.

В конце концов он неохотно признал, что гигант – сносный повар.

– Он кладет везде слишком много лука. Вкус жаркого почти не ощущается. Но есть можно.

Однажды зимой кузнец без церемоний пригласил обоих присоединиться к нему на скамейке у кухонного стола. Неловкость первых дней испарилась. С приближением весны ужины в доме кузнеца стали олицетворением духа товарищества. Дрейер напевал военные марши своей родной Фландрии, те песни, в которых говорилось о поражении испанцев и обретении гордости за родину. Санчо и Хосуэ слушали, не понимая слов, тронутые глубиной и тоской по родине, слышавшимися в голосе кузнеца. Однако Дрейер никогда не рассказывал о себе, как бы им ни хотелось узнать причины, которые привели бывшего учителя фехтования в изгнание, так далеко от родной земли. Не более того, что Санчо смог выяснить в тот день, когда началось его обучение.

Санчо всегда выскальзывал из-за стола раньше всех под каким-нибудь предлогом и выходил наружу. Иногда кузнец следовал за ним на расстоянии. Юноша всегда направлялся в кузницу, где садился на каменное возвышение, выходящее в долину. В том самом месте, где кузнец впервые его увидел, Санчо внимательно вглядывался в темноту. В ясные ночи, когда луна придавала крышам Севильи синеватый оттенок, он проводил там по несколько часов. Дрейер задавался вопросом, какие мысли бродили в голове парнишки в это время.

Однажды летним утром кузнец подозвал юношу к горну и приказал поставить ногу на наковальню. Через несколько минут он освободил его от остатков оков, кольцо упало на пол с гулким металлическим звоном. Санчо провел кончиками пальцев по коже, где только что было кольцо, она выделялась белым и была слегка влажной. Больше на этом месте у него никогда уже не росли волосы.

– А с твоего друга я сниму кольцо чуть позже. Лучше, чтобы никто не видел на ваших ногах эти отметины, Санчо, будет не слишком сложно сложить два и два.

Юноша удивленно поднял взгляд на Дрейера. Впервые кузнец назвал его по имени. А потом он понял.

– Год прошел.

– И ты больше не ученик.

– Ведь таков был наш уговор, – сказал Санчо с легкой дрожью в голосе.

– Но я хочу, чтобы ты остался. Вернее, хочу, чтобы остались вы оба: и ты, и этот неверный.

– Мне бы и самому этого хотелось, – ответил Санчо.

– Тебе еще многому нужно научиться. Я лишь показал тебе самые основы владения одним видом оружия, но если ты встретишься с пистолетом, это приведет к катастрофе.

Санчо смущенно кивнул. Действительно, он так погрузился в фехтование, что совсем не занимался другим оружием. В отличие от шпаги, огнестрельное оружие казалось грубым, медленным и неточным инструментом. Санчо не любил его, а оно отвечало взаимностью.

– Я хотел бы спросить, вы считаете, что я уже готов встретиться с кем-нибудь еще?

Дрейер почесал затылок и осмотрел юношу с головы до пят. Он вырос на пару дюймов, спина распрямилась, а плечи стали шире. После стольких пробежек под палящим солнцем розоватая бледность, с которой он предстал перед дверью кузницы, исчезла. Под смуглой кожей перекатывались длинные и сильные мышцы.

Кузнец отвел взгляд, поскольку не был уверен в том, что собирался сказать. Главная сложность в обучении Санчо заключалась в том, что юноша всё время дрался лишь с учителем. В отличие от академии, где у него было много учеников, которых он мог испытать, в доме кузнеца был лишь один соперник, хотя и грозный. Парнишка нуждался еще в нескольких месяцах обучения и схваток с жестокими противниками, перед тем, как достигнет истинного потенциала. Но он обладал проворными руками, еще более скорым умом и в особенности ледяным хладнокровием.

– Тебе необходимо продолжить обучение.

– Но...

– Я вижу, что ты способен себя защитить, если ты об этом спрашиваешь. Если не наделаешь глупостей, то доживешь до старости. Помнишь, что я тебе рассказывал о легендарных фехтовальщиках?

– Для того, чтобы стать живой легендой, необходимо совершить какую-нибудь ужасную глупость.

– Вот именно. В памяти потомков остаются те, кто сумел выстоять в одиночку против семи и более противников. Но, в то же время, каким бы отменным фехтовальщиком ты ни был, и какими бы скверными ни были другими – никто и не вспомнит о тебе, если кто-то из них сумеет пронзить твою печень коварным ударом. Уясни себе это, Санчо.

Молодой человек улыбнулся.

– К сожалению, я должен покинуть вас, маэстро. Я должен исполнить свой долг.

– Прежде, чем ты уйдешь, я бы хотел, чтобы ты уяснил одну вещь, Санчо. Пойми, твой друг погиб не по твоей вине.

Санчо удивленно посмотрел на Дрейера, потому что не рассказывал ему свою историю и до сих пор тот не делал ни единого комментария на этот счет.

– Но ведь это была моя идея – выкрасть документы из банка. Если бы я этого не сделал, он был бы жив.

Дрейер закашлялся и, подняв бесформенный кусок железа, начал устанавливать его над раскаленной жаровней.

– Есть уроки, которые не выучишь в школе фехтования, Санчо, лишь в школе жизни. Что сложнее всего простить самого себя.

– Это не воскресит Бартоло.

Кузнец кивнул: он не сомневался, что Санчо скажет именно так. Между собеседниками повисло неловкое молчание.

– Скажите Хосуэ, пусть собирается в дорогу, – сказал наконец Санчо, повернувшись к дверям мастерской.

– Подожди минутку.

Дрейер пошарил на полках под ящиками с инструментами и вытащил продолговатый тюк, завернутый в мешковину. Он вложил его в руки Санчо, который тут же узнал предмет по весу.

– Маэстро...

– Помолчи. Просто открой.

Санчо потянул за веревки нетерпеливыми пальцами. Когда он снял первый слой, то обнаружил более мягкую ткань.

– Не хочу, чтобы ты слишком выделялся, когда будешь идти по дороге.

Юноша положил тюк на рабочую скамью и снял второй слой ткани. В простых кожаных ножнах лежала рапира с витой гардой. Что навершие рукояти, что крестовина были лишены каких-либо украшений. На ее полированной поверхности виднелись сотни крошечных выщерблин, показывающих, что оружие побывало во многих сражениях. Рукоять недавно заменили новой кожей, составляющие ее тончайшие полоски слегка потемнели. Санчо вытащил рапиру из ножен, которые были так хорошо смазаны маслом, что она не издала ни малейшего скрипа. Клинок был твердым и гибким, таким уравновешенным, что Санчо почти не ощутил его вес, словно это было продолжение его руки. Это было потрясающее оружие, стоимостью в жалованье простого человека за семь или восемь лет.

Санчо повернулся к Дрейеру, который делал вид, что складывает инструменты на другом конце скамьи.

– Это была моя шпага, – сказал тот, не оборачиваясь, чтобы не выдать свои чувства. – Я сам ее сделал. На ней нет украшений или гравировки, зато она превосходно закалена. Мне никогда не нравилось оружие со всякими завитушками и драгоценными камнями.

Юноша вложил шпагу обратно в ножны почти с благоговением. Дрейер отошел еще чуть дальше, наклонившись над горном, чтобы разжечь огонь. Он хотел избежать взгляда Санчо, но когда обернулся, тот обвил его руками за шею и прижал к себе, и кузнец робко ответил, похлопав Санчо по спине.

– Хватит, парень. Давай, уходи, мне нужно работать. Железо само не расплавится.

Через час Санчо и Хосуэ отправились в путь. Дрейер простился с ними, пожав руки у двери кузницы, и тут же вернулся внутрь, наблюдая, как они идут в сторону города, пока не превратились в две малюсенькие точки в долине.

Когда они исчезли, Дрейер бросил клещи и вышел из кузницы. Он прошел мимо персикового деревца, цепляющегося за жизнь на обочине, высотой почти с Дрейера. Хосуэ каждый день заботился, чтобы оно получало достаточно воды, и привязал его к палке, чтобы росло сильным и прямым, чтобы его не сломал ветер. Теперь все эти заботы легли на плечи кузнеца.

"Кто бы мог подумать, что дерево вырастет на столь невозделанной почве", – в который раз поразился он.

Он вошел в зал для тренировок. Под навесом он снова почувствовал тепло. Дрейер подобрал одну из двух повязок, с помощью которых предохранял манекены, когда они практиковались с луком, и повесил их на прежнее место, на щит. На расстоянии вытянутой руки находился один из пистолетов, которым он хотел вышибить себе мозги в тот день, когда узнал о смерти сына год назад. Санчо это вычислил, и благодаря его присутствию, его ученичеству, Дрейер смог этого избежать. Наверное, именно такова и была последняя воля сына.

Он снял пистолет и долгое время смотрел в его ствол, раздумывая над последним советом, что дал Санчо – простить самого себя. Он закрыл глаза и представил, что слышит еще не утихшие звуки скрещенных шпаг.

"Может быть, еще осталась надежда. Может быть, жизнь еще не потеряла смысл".

Когда он вернулся в кузницу, по щекам его катились слезы.

XLI

Монардес прожил на целый месяц больше, чем предполагал.

Лекарь с самого начала распознал симптомы своей болезни и понял, что не выздоровеет. Он начал приводить дела в порядок. Вызвал адвоката и нескольких свидетелей, чтобы отредактировать завещание. Написал письма лекарям, ботаникам и другим своим коллегам, с которыми ни разу не встречался лично, но называл друзьями. Он поблагодарил всех за плодотворный обмен знаниями и сердечность писем, которые проделали сотни лиг по морю и суше, спаслись от пиратов и бандитов с большой дороги, пережили войны, чтобы раздвинуть границы медицины.

Он заказал мессы за спасение своей души, хотя лишь для видимости, потому что всегда скептически относился ко всему сверхъестественному. Однако боялся, что инквизиция после его смерти запретит написанные им книги при первом же подозрении в ереси, и потому предпочитал притвориться истинно верующим.

Он также провел немало времени в саду, прикасаясь кончиками пальцев к любимым растениям, распрямляя корни и подвязывая побеги. Лекарь видел смерть сотен людей, хороших и плохих, всех возрастов и положения. Уже много лет назад он перестал чувствовать что-либо, когда жизнь покидала человеческое существо. Однако, находясь в одиночестве в саду, с темной и влажной землей под ногами и с припекающим лицо солнцем, он начинал жалеть самого себя. Он больше не увидит цветущими эти прекрасные создания, и это разрывало сердце старика.

И наконец, однажды, ровно за восемь дней до той минуты, когда в деревушке неподалеку от Севильи некий молодой человек окончил свою учебу у маэстро фехтования, лекарь призвал к себе Клару.

Девушка тут же подошла к нему. Дело было вскоре после полудня, и Монардес сидел на своем любимом месте – на каменной скамье, освещенной солнцем.

– Если ты была хорошей ученицей, то и сама уже знаешь, что я собираюсь сказать.

– Вы скоро умрете, – произнесла Клара дрожащим голосом. Она уже давно догадывалась, что близится срок его кончины, но лишь догадывалась о том, в чем он сам был уверен.

Лекарь кивнул, полный спокойного достоинства. Он пребывал в мире с самим собой, и единственной его заботой оставалась юная ученица.

– Я успел передать тебе изрядную часть своих знаний, но есть некоторые вещи, о которых я до сих пор не рассказывал. Вряд ли я протяну больше, чем пару недель. Так вот, знания, которые я собираюсь вложить в твою голову, очень опасны, и ты должна держать их в тайне. Используй их, только когда будешь совершенно уверена.

– В чем уверена?

– В тех, к кому будешь их применять. Ты ведь хочешь стать лекарем, не так ли, Клара?

Девушка энергично кивнула. Она пришла в этот дом по принуждению матери, но теперь горевала, что придется его покинуть. Перед старым лекарем она ощущала почти благоговение.

– К сожалению, тебе никогда им не стать. Лишь те, кто прошел учебу в университете, могут быть удостоены этого звания, а туда принимают только мужчин. Из-за своего пола ты никогда не сможешь работать даже цирюльником – эскулапом самого низкого пошиба, способного лишь драть зубы да пускать кровь. Так что твоя дорога – в аптекари; эта публика еще ниже классом, хотя с твоими знаниями и умениями ты могла бы стать хорошим лекарем.

– Это так несправедливо, – заметила Клара.

– Знаю, но таков уж мир. Там, в домах бедняков, женщины в ответе за здоровье всей семьи, они лечат ожоги, если дети дотронутся до оставленного без присмотра горячего котла, промывают волдыри мужей, когда те возвращаются домой с мозолями на руках от мотыги, помогают сестрам и кузинам, когда те рожают. И где же тут лекари? – Монардес замолчал. От волнения у него перехватило дыхание, а бок чудовищно болел. Может быть, ему осталось даже меньше времени, чем он предполагал. – Ты станешь аптекаршей. Будешь составлять лекарства и раздавать бесплатные советы, такова традиция. Но всё равно тебе следует быть осторожной. Если ошибешься в диагнозе, кто-нибудь донесет в инквизицию, и тогда ты отправишься на костер. Чтобы обвинить женщину в колдовстве, много доказательств не нужно. Ты готова к такому риску?

– Да, учитель, – убежденно ответила Клара, хотя и понятия не имела, как сможет это исполнить.

– Ах, дочка, надеюсь, что ты и правда добьешься того, о чем пообещала. Желаю удачи.

Он довольно долго молчал, прикрыв глаза, и Клара решила, что он задремал. Наконец, Монардес пошевелился, чтобы отогнать комара, и рабыня осмелилась снова задать вопрос.

– Вы сказали, что хотели бы чему-то меня научить.

Монардес моргнул и посмотрел на него, словно не знал, кто она такая и что здесь делает, а потом его взгляд снова просветлел.

– Если повторишь что-либо из того, что я скажу, не тому человеку, то тебе признают еретичкой и ты умрешь. И не записывай это. Запомни всё и повторяй про себя по ночам, пока не запомнишь наизусть. А если однажды встретишь того, кому можно это поведать, действительно ценного человека, то сделай это. Ты меня поняла?

Клара почувствовала, что ее словно накрыло теплым и ободряющим покрывалом чести и ответственности.

– Я сделаю как вы сказали.

Монардес откашлялся и начал говорить, поначалу осторожно, потому что впервые произносил это вслух, хотя по мере того, как рассказывал, голос его оживлялся.

– Ты помнишь, как я смеялся над твоим пристрастием к рыцарским романам, когда ты впервые пришла в этот дом?

Клара кивнула. Она прекрасно запомнила унижение, через которое прошла в тот день, и до сих пор чувствовала эту боль.

– Что ж, тогда я научу тебя настоящему колдовству. Возьми немного серы, деревянную доску и зажженную свечу.

Девушка направилась в лабораторию и принесла то, о чем просил лекарь, заметив его всё возрастающую тревогу. Монардес поставил доску на скамью и взял из пузырька щепотку серы. Очень осторожно он нарисовал желтым порошком на доске пентаграмму. Закончив, лекарь обернулся к Кларе.

– Ты знаешь, что это такое?

– Магический символ, – ответила та. Она видела несколько иллюстраций в прочитанных романах. Там всегда появлялся старик в острой шляпе или морщинистая старуха рядом с кипящим котлом с зельем.

– Прекрасно. В таком случае, подожги ее.

Клара послушно зажгла серу свечой, и она тут же занялась зеленоватым пламенем.

– О, Князь Тьмы, темный бог бездны, – принялся глухим голосом декламировать Монардес. – Приди к нам, мы призываем тебя. Возьми наши бессмертные души в обмен на твои услуги. Приди, о Сатана!

Рабыня в испуге отпрянула и закрыла лицо руками. А Монардес вдруг схватился за живот и зашелся скрипучим хохотом, похожим на скрежет ржавых дверей.

– В вас нет никакого милосердия, – обиженно пробормотала она.

Монардес продолжал смеяться, пока смех не прервал жесточайший приступ кашля. Клара принесла из колодца стакан воды, и старик отхлебнул.

– Прости. Но дело того стоило, хотя бы ради удовольствия поглядеть на твое лицо, – добавил он уже спокойнее. – Но я сделал это не только для того, чтобы тебя подразнить. Скажи, ты когда-нибудь видела у меня в саду хоть одного демона?

– Нет, – призналась Клара, еще не успевшая прийти в себя.

– Вот суди сама. Ты умная девушка – и всё равно поверила, что достаточно поджечь кучку какого-то порошка и произнести несколько слов, чтобы вызвать дьявола. Однако на самом деле это не так.

Он поднял деревяшку, где осталась спаленная пентаграмма, и потихоньку смахнул ее пламенем свечи, продолжив:

– Люди очень доверчивы, Клара. Всей душой они жаждут разных вещей, которых не могут получить, и наивно полагают, что при помощи магии и каких-то сверхъестественных сил сумеют завладеть тем, чего не могут добиться собственными силами. К сожалению, это тоже не так. Ты не сможешь вылечить человека при помощи одних лишь слов, пусть даже самых мудреных. Ни магии, ни колдовства на самом деле не существует.

– Но святая инквизиция считает иначе, учитель...

– Инквизиции просто нравится время от времени сжигать на костре одиноких старух из отдаленных мест, морщинистых и покрытых бородавками. Так она укрепляет свою власть над невежественными людьми. Но ты выше этого. Ты знаешь, что если не сделаешь чего-то реального, то ничего реального и не добьешься.

– Если не примешь лекарство, то с телом больного не произойдет никаких улучшений, – задумчиво произнесла Клара.

– Именно так. А теперь вспомни, о чем мы с тобой говорили, и поклянись никому не сообщать о том, что я собираюсь тебе поведать. Никому, кроме тех, кому можешь доверять, как себе самой, или в, крайнем случае, под угрозой костра на площади Святого Франциска. Поклянись собственной жизнью.

Он коснулся руки девушки и взял ее в свои ладони. Ее рука была холодной и дрожала.

– Клянусь, учитель.

– Первое, что тебе следует знать, касается телесных соков, о которых ты читала в книге Гиппократа. Ты должна говорить о них и притворяться, что они имеют значение. А потом действуй в соответствии с истиной: они не существуют.

– Почему бы просто не обращать на них внимания?

В глазах лекаря вспыхнул ехидный огонек.

– Потому что католическая церковь в своей бесконечной мудрости считает, что священники, имеющие власть над духом, также чудесные лекари. Традиционно принято полагать, что нашим телом владеют четыре духа, называемые соками, и мы заболеваем в результате их дисбаланса. Учитывая, что женщины теряют кровь и испытывают боль каждый месяц, наука считает, что полезно пускать кровь пациенту. Никогда, никогда не делай этого, пока тебя не попросят.

– А меня на заподозрят?

– Нет, если сделаешь вид, что боишься обращаться с ножом, поскольку ты женщина, никто тебя не заподозрит. Теперь тебе придется использовать многие суеверия. Также не верь, что люди заболевают, потому что злой дух переселяется от одного человека в другого. Мы не знаем, почему болеем, но некоторые лекари считают, что чистая вода помогает предотвратить заражение. И еще гигиена и свежие фрукты.

Лекция длилась несколько дней. Клара с большим удивлением узнала, что популярное верование в то, что лучшие лекарства похожи на болезни, совершенно неверно. Люди считали, что когда болят зубы, нужно принимать растолченный мрамор, потому что зубы похожи на мрамор. Или что салат, как холодное растение, хорош для излечения лихорадки.

– Сходство вещей не имеет отношения к их функциям, Клара, – сказал Монардес, и тут же поднес руку к груди, задыхаясь. Почти мгновенно он упал на пол в обмороке.

Пришлось продолжить урок в комнате Монардеса. В последние часы лекарь провел в чередовании минут острой боли, когда он едва мог говорить, и полной ясности ума. Клара хотела дать лекарю настойку сонной травы, но тот отказался ее принимать, чтобы не заснуть. Он предпочитал терпеть страдания, чтобы дать ей последние уроки, в которых рассказал девушке о фальшивых лекарях и как их избегать.

– Никогда не давай больным рвотное, если речь идет не об отравлении или запущенном состоянии. Используй травы мудро и ври при необходимости. Разузнай о человеке, которому предназначается лекарство. Если ему назначали мирабилис слабительный от лихорадки, дай ему кассию, потому что требуется именно это. Растолки ее и высуши, тогда никто не заметит разницы, а ты спасешь жизнь.

Клара несколько раз принималась плакать, когда думала, что Монардес этого не замечает. Лекарь, однако, всегда это обнаруживал и хмурил брови, пока они не превращались в густую белую линию.

– Не плачь, Клара с Карибов, – сказал он, вспомнив то прозвище, которым окрестил ее в тот вечер, когда они впервые встретились, от этих слов на ее лице сквозь слезы проступила улыбка. – Ты была мне почти что дочерью. У меня было много учеников, но ни один не доставил мне столько радости. Ты оказалась настолько храброй, что отважилась отправиться ко мне ночью через весь город, и я сразу понял, что твои достоинства не ограничиваются одной только храбростью.

– Я буду так по вам скучать.

– Успокойся. Я все устроил...

Он внезапно замолчал, и больше уже не говорил. В ту же ночь Монардес умер, и Клара спрашивала себя, что он хотел ей сказать в самом конце.