Текст книги "Легенда о воре (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

XXIX

Его звали Габриэль Саутиньо, однако каторжники называли его просто Ворон.

Но, разумеется, только за глаза. Ни один гребец не осмелился бы назвать надсмотрщика в лицо этим прозвищем. В лицо они обращались к нему со всем уважением, в ложном смирении подняв руки, что его очень сильно раздражало. Когда эти отбросы общества с почтением и подобострастием заглядывали ему в глаза, он прекрасно понимал, что куда с большим удовольствием они загнали бы ему в почку острый обломок весла. А такое случалось нередко, ибо все гребцы ненавидели своих надсмотрщиков и мечтали отправить их на тот свет, видя в них главных виновников своих страданий.

Но сам Габриэль любил своих гребцов – всех вместе и каждого в отдельности.

Он состарился на этой службе. Совсем не об этом он мечтал, когда двадцать пять лет назад поступил в Королевскую Армаду юнгой. Сейчас ему было года сорок два или сорок три – он и сам точно не помнил – и он успел послужить на одиннадцати кораблях, прежде чем попал на "Сан-Тельмо".

Начинал он с того, что драил палубу и чинил паруса, как и все новички на флоте. Ему нравилось ощущать бьющий в лицо ветер и солнечный зной на своих плечах. Настоящей карой стал для него приказ капитана в тот день, когда корабельный надсмотрщик внезапно свалился с поносом и лихорадкой.

– Эй, ты, галисиец, – окликнул капитан, указывая на него своей позолоченной тростью.

Габриэль тут же встал перед ним навытяжку, с нетерпеливой готовностью ожидая приказа. Этот человек в красном хубоне и плундрах, с золотым галуном на груди, казался ему равным если не Богу, то, по меньшей мере, королю. Он крайне редко снисходил до разговоров со своими подчиненными, отдавая все распоряжения через помощника.

– Слушаю, ваше превосходительство, – ответил Габриэль, со склоненной головой приблизившись к капитану.

– Сколько лет ты провел в море?

– Три года, ваше превосходительство.

– Умеешь бить в барабан?

– Да... Да, ваше превосходительство.

– Вот сейчас и посмотрим, как тебе это удается.

Эта работа отнюдь не была почетной, совсем наоборот. Работа надсмотрщика была крайне неприятной, грязной и опасной, никто из матросов по доброй воле за нее бы не взялся. Никому не хотелось проводить бесконечный часы в вонючем трюме, в нестерпимой духоте, истязая кнутом других людей. Габриэль почувствовал, что отныне его жизнь переменилась навсегда.

Через два дня Габриэль уже и сам не мог понять, почему же согласился. Знал только, что причиной тому было вовсе не золото, не вино, не слава и не женщины, которых он и вовсе не находил привлекательными. Просто, задавая гребцам ритм своим бархатным голосом, он вдруг понял, что нашел свое призвание. Он молил Бога, чтобы прежний надсмотрщик не оправился от лихорадки, и даже подмешал ему в вино изрядную порцию ртути, чтобы он уж точно никогда не поднялся.

И теперь Ворон являлся самой важной персоной на королевском флоте. Бесспорно, флотом командовал монарх, а непосредственные приказы отдавал капитан, однако скорость корабля, которая в конечном счете всё и решала, зависела именно от него. Именно от него зависело, успешной ли будет атака, сможет ли корабль занять удобную позицию для абордажа. В то же время он был вынужден постоянно быть начеку, прислушиваться к каждому скрипу, отслеживать малейшее нарушение дисциплины. Узкий проход, разделяющий два ряда гребцов, мог стать для него смертельной ловушкой: один неверный шаг, скольжение, удар морской волны – и он мог, потеряв равновесие, упасть на одну из скамеек, в самую гущу разъяренных гребцов... и навсегда попрощаться с жизнью.

А ведь они только и ждали, когда это случится. Они прятали обломки под обтягивающей скамьи кожей, под своими лохмотьями, даже в собственных задницах. Каждые два или три дня ему приходилось делать обыск, чтобы изъять эти куски дерева, утыканные гвоздями, оторванные от бортовой обшивки или с палубы, или переданные им гребцами-добровольцами, когда те возвращались с палубы. По ночам они точили эти обломки о собственные кандалы, пока не получалось тонкое острие в шесть или семь пальцев длиной. Вполне достаточно, чтобы пронзить горло или продырявить почку – даже "Аминь, Иисусе" сказать не успеешь.

А ведь это была не единственная опасность. Эти сукины дети и без шила могли отправить на тот свет. Они могли задушить своими цепями или вытолкнуть к корме, передавая из рук в руки, а по пути разрывая зубами. Уже у мачты он был бы мертв, в особенности, если первые нападавшие перегрызли бы шею или прокусили подмышки.

На рассвете, когда все спали, Габриэль любовно поглаживал свои старые шрамы. За двадцать лет службы надсмотрщиком он падал на скамью с гребцами всего трижды. Первое такое падение оставило память в виде двух прекрасных белых полос на ребрах – след от деревянного острия, с которым встретилась его грудная клетка, чудом избежав проникновения внутрь. После второго случая осталось несколько укусов на руке, которые очень долго не заживали. Из-за них он несколько недель провалялся в горячке, в самый разгар сражения с турками, так что его койка на носу постоянно раскачивалась. В утешение корабельный лекарь сказал, что человеческие укусы убивают вернее, нежели укусы собаки или змеи, и посоветовал приготовиться к переселению в лучший мир. Рука у него распухла и почернела, однако он выжил.

Капитаны галер никогда не наказывали гребцов за нападение на надсмотрщика, если оно не кончалось убийством; в этом случае виновных надлежало вздернуть на рее. Если виновных было более трех, бросали жребий. Капитан не мог себе позволить потерять слишком много гребцов, иначе корабль утратил бы свою быстроходность и сделался бесполезным. Заполучить новых гребцов становилось всё труднее, и судьям пришлось даже ужесточить кару за мелкие прегрешения, чтобы обеспечить гребцами королевский флот. Некоторые оказались здесь за то, что украли полмешка пшеницы, чтобы прокормить семью.

Попасть на галеры было хуже смертной казни, и гребцы это знали, так же как и то, что у них будет больше возможностей освободиться, если они нападут большой группой. Поэтому надсмотрщики обычно не задерживались на своем посту, а капитаны никогда не наказывали нападавших. Они поручали это самому заинтересованному лицу, с особой рекомендацией – постараться не слишком изувечить гребцов.

Несколько недель Габриэль придумывал для них подходящее наказание.

Когда он поднялся на ноги, то первым делом велел установить в центре прохода горящую жаровню. Взяв железный прут, он поместил его в самую середину тлеющих углей, с удовлетворением наблюдая, как на лицах гребцов проступает ужас. Отрядив нескольких солдат, он велел привести тех троих гребцов, что его укусили. Медленно, очень медленно извлек он из жаровни раскаленный прут и поднял его вверх, чтобы всем было видно. Затем поднес этот прут к самым глазам виновных, не прикасаясь к коже. Они зажмурились, но это не помогло: роговицы все равно были выжжены.

– А теперь – всем грести, – как ни в чем не бывало произнес он своим мягким голосом, когда стоны преступников перешли в приглушенные крики. – А не то следующими окажутся ваши яйца!

Когда он упал в третий раз, никто не поднял на него руку.

На протяжении долгих лет он всё совершенствовал и совершенствовал свою методику.

В первый же день вновь прибывшие гребцы оказывались в трюме, в полной темноте, куда их сталкивали по трапу, как скотину. На помосте надсмотрщик тут же брил их наголо – чтобы не заводились вши и чтобы гребца легче было опознать, если кто-то из них, паче чаяния, исхитрится сбежать. Только маврам, когда они попадали ему в руки, он оставлял клок волос на макушке, что казалось Ворону фантастической находкой. Нет, дело было вовсе не в том, что он заботился об этом дерьме Аллаха, что именуют себя его сынами: чтобы, дескать, после их смерти Аллаху было за что ухватить своих верных сынов, чтобы втащить их в рай; просто эти оставленные длинные пряди предоставляли ему немало интересных возможностей.

Например, он в любую минуту мог обрезать у них эти пряди – если мавры начинали плохо себя вести или при столкновении с турецкой галерой. Именно это более всего приводило в бешенство этих свиней, которые тешили себя надеждой, что братья по вере захватят ненавистный корабль, ворвутся в трюм и их освободят. Однако всем и каждому было понятно, что без этих пучков волос в темноте трюма братья по вере их не узнают и вместе со всеми прочими отправят в ад, или как там он у них называется, у этих неверных.

А еще можно было ухватить со всей силы за конец этого пучка волос и заговорить с ними своим тихим бархатным голосом, который вполне мог принадлежать самому Аллаху.

Именно это больше всего любил Ворон в своей работе: упоение властью над более чем двумя сотнями несчастных заключенных, что послушно ворочали веслами под его удивительный голос. Что там все эти глупые барабаны и трубы, наводившие на него тоску, к которым он прибегал лишь в тех случаях, когда у него болело горло.

Обрив новичка, он приказывал ему поднять огромный камень и держать на весу, сколько хватит сил. Это давало ему возможность оценить, насколько силен новичок, и на какую позицию его следует определить. Из пяти позиций на скамье самой важной была первая. Таких гребцов называли "омарами": первая позиция требовала от гребца огромной силы и мастерства, поскольку именно он направлял весло и на него приходился наибольший вес. Рядом с "омаром" помещался "апостол", этим достаточно было одной лишь силы. Третья позиция была самой удобной, поскольку этот гребец не испытывал такой нагрузки, как первые двое, и ему не приходилось наклоняться так низко, как тем, кто сидел на четвертой и, тем паче, на пятой позиции; эти последние оказывались прямо-таки притиснутыми к борту.

Но не только поэтому он заставлял их держать камень. Меньше всего его интересовало, сколько времени тот или иной новичок его продержит; в конце концов, при гребле работают совершенно иные мышцы. Нет, Ворон прежде всего хотел заглянуть им в глаза в минуту напряжения, ведь за долгие годы он научился читать в душах людей. Например, случалось, что у широкоплечего, грозного с виду детины оказывался взгляд обиженного ребенка. Такими глазами смотрит агнец перед закланием, и Ворон знал, что такой человек долго не протянет.

Как и те, кто пытался с ним заговорить, как этот тощий зеленоглазый мальчишка из последней партии. Он сначала собирался посадить его на четвертую или пятую позицию, поскольку у него были слишком тонкие руки. Он был совсем юным, почти ребенком, но чем-то неуловимо отличался от сверстников. Он просил пощады, но просил лишь губами, а не сердцем. В голосе его отчетливо звучала сталь. А когда Ворон начал новый отсчет, парнишка продержался вдвое дольше.

Именно этим он приглянулся Ворону. Этот мальчик подойдет для его гребного механизма.

После бритья головы и испытания силы Ворон отправил мальчишку на его место, где он в полном молчании должен был ожидать, пока все новички будут должным образом обхожены и прикованы. Ворон прекрасно знал, как они томятся неопределенностью, и никогда не упускал случая добавить масла в огонь, произнеся перед ними свою знаменитую приветственную речь. Перед этим он всегда выдерживал эффектную паузу, чтобы полюбоваться выражением страха и тоски на их лицах, прежде чем начать вещать...

ХХХ

– Открыть люки!

Моряки на палубе подчинились. Шесть гигантских столбов света внезапно ворвались на нижнюю палубу, и все гребцы подняли руки перед глазами, чтобы защититься от яркого света.

К Санчо быстро пришло осознание, что собой представляло место, где он должен отбывать наказание. Бартоло нисколько не преувеличил: это был ад. Юноша был прикован к деревянной лавке, обтянутой кожей, той же самой цепью, что и три других гребца. Двое слева, унылые и голодные, злобно смотрели на него. Испуганный, он обернулся направо и обнаружил там гиганта.

Юноша уже видел негров раньше, в Севилье их были сотни, если не тысячи. Но никогда таких чудовищных размеров. Его руки были вдвое толще ног Санчо и походили на кожаные мешки, наполненные огромными дынями. Как и у остальных гребцов, его голова была выбрита налысо, и юноша с любопытством ее разглядывал. У великана было приветливое лицо с огромным лбом, а на его подбородке можно было колоть орехи.

– Внимание! – крикнул надсмотрщик.

Сооруженный на огромных ящиках помост, очертания которого угадывались в темноте, доходил Санчо до подбородка. Он делил нижнюю палубу пополам, а сверху стоял надсмотрщик с широко расставленными ногами и скрещенными руками. На нем были плундры и сапоги, торс покрывал жилет из черной кожи. В руках надсмотрщик вертел короткий кожаный хлыст, невозмутимо поглаживая его.

– Мое имя Габриэль Соутиньо, но все зовут меня Вороном. Вы будете называть меня сеньором, – он сделал несколько шагов вперед. – Вы находитесь на борту "Сан-Тельмо" из-за ваших грехов. Король соизволил не вешать вас, чтобы вы послужили движущей силой его кораблей. Когда закончится этот день, вы будете проклинать его за это. Когда закончится эта неделя, вы будете проклинать свою мать за то, что вас родила. Более половины из находящихся здесь умрет в течение двух лет, так что не о чем излишне беспокоиться.

С дальних скамеек донесся легкий гул голосов, Ворон прекратил его, щелкнув хлыстом в воздухе.

– Тихо! Первое правило – никаких разговоров во время гребли. Я хочу полную тишину, что бы ни происходило. Скажете всего слово, и эта штука приласкает вашу спину. Во время гребли здесь не слушают ничей голос, кроме моего, чтобы удержать ритм. Есть и другая причина. Посмотрите на пол.

Санчо подчинился и не смог удержаться от гримасы отвращения. Вонючая грязь, которую он ощущал под голыми ногами, была человеческими испражнениями.

– Вы, омерзительный сброд, не покинете эту скамью в течение ближайших семи месяцев. Вы будете спать на своем месте, есть на своем месте и срать на своем месте. Каждый день двое из вас будут выливать на пол несколько ведер воды, но результат всегда будет одинаковым. От галер несет дерьмом за много миль. Чертовы мавры со своими острыми носами чувствуют их, англичане с их белесыми носами тоже их чуют. К счастью, дерьмо неверных и еретиков воняет так же плохо, как и наше, так что в итоге всё зависит лишь от того, в какую сторону дует ветер, – надсмотрщик сделал театральную паузу, широко раскинув руки. – А теперь представьте, что кто-нибудь из вас, сукиных детей, пожалуется посреди ночи на ноющую мозоль при попутном ветре. Любой мавр сможет прийти и пустить нас ко дну. Так что с отбоя и до утра тоже должна быть полная тишина. Вы меня поняли?

Никто ему не ответил.

– Это мне нравится. А теперь вы узнаете, для чего служит бревно перед вам, – сказал он, указывая на одно из весел. – Вы полюбите его безумно и еще долго не прекратите его обнимать. Снять одежду!

Ошеломленный, Санчо смотрел, как все закаленные галерники без колебаний разделись. Было легко определить новичков, подобных ему, которые не решались избавиться от одежды на людях.

– Второе правило – подчиняться! – произнес Ворон. Он прошелся между скамьями, раздавая жестокие удары хлыстом направо и налево. Санчо быстро стянул с себя рубашку, пока тот до не добрался до него, и тут же пожалел, что не начал со штанов. Кнут ударил его между голыми лопатками, и боль была такой мощной, неожиданной и короткой, что на мгновение он засомневался, был ли удар в полную силу. Но страшное жжение тут же освободило его от этого заблуждения.

– Быстро! Когда атакуют турки, у вас не будет столько времени!

Санчо связал вместе рубашку и штаны, хотя и не знал, куда их положить, и на мгновение испугался, что ему придется положить их на этот мерзкий пол. Затем он увидел, что остальные наклонялись под скамью, и там обнаружил небольшое пространство, куда смог впихнуть одежду.

Совершенно обнаженный, он поднял взгляд и увидел спины гребцов на скамье впереди, от чего тут же совершенно упал духом. Все они были снизу-доверху испещрены длинными шрамами, которые складывались в картину настоящей жестокости. Едва ли были места, избежавшие хлыста надсмотрщика.

"Я уже получил свой первый шрам, – подумал он. – Хотя еще даже не начал грести."

Ворон приказал им схватиться за весло в нижней его части. Удивленный Санчо обнаружил, что, в отличие от маленьких лодок, которые он видел на Бетисе, гигантские весла галеры нужно было не тянуть, а поднимать изо всех сил, вставая на ноги, а затем что есть мочи шлепаться задом на скамью. За каждым веслом обычно было закреплено пятеро гребцов, но чудовищная мощь негра, нажимавшего с медвежьей силой, позволило уменьшить это число до четырех.

– Гребите, отребье. Гребите, пока из вас дух не выйдет! – взревел Ворон. – Даже эта северная шлюха Елизавета Английская делала бы это охотнее вас!

Первая тренировка длилась два часа, что для гребли было обычной продолжительностью. Два часа гребли, два отдыха и всё заново, и так четырежды за день. Ко времени отдыха у Санчо все ладони покрылись волдырями, спина и плечи разрывались от боли, а мягкое место было разбито от стольких ударов о скамью.

Пока заключенные заново одевались, издавая жалобные стоны, юноша заметил на своем плече огромную ручищу. Это был негр, схвативший его за рубаху. Санчо возмутился, но тот покачал головой и оторвал от края рубахи длинную полосу ткани, а потом протянул ее Санчо.

– Почему ты это сделал?

Негр поднес руку ко рту и помотал головой.

– Ты не можешь говорить?

Тот кивнул и показал себе между ног. Санчо уставился на огромный член негра, и заметил, что тот обмотан привязанной к ноге кожаной тесемкой, выполняющей роль бандажа. Заключенные не носили одежду во время гребли, потому что та тут же превратилась бы в лохмотья от трения со скамьей. Но подобная система предотвращала натертости в разных частях тела.

– Спасибо, – Санчо попытался улыбнуться. – Как тебя зовут?

– Его зовут Хосуэ, – прошепелявил слева чей-то противный голос. – Он нем, как мул, и так же туп.

Юноша обернулся. Двое других, с которыми он был скован на скамье, не сводили с него глаз.

– Откуда вы тогда знаете его имя?

– Его имя назвал альгвасил, который доставил его сюда год назад. Кстати, меня зовут Антонио Оканья, а это – Франсиско Камара.

– Лучше называй Мертвяк и Сраль! – раздался голос с задних рядов.

Мертвяк обернулся и бросил назад яростный взгляд, но ничего не ответил. Он выглядел жутковато, и не понравился Санчо с первого взгляда. Сраль, сидящий правее, был мелким и шумным существом, хихикающим над каждой шуткой своего приятеля.

– Как видишь, кое-кто наградил нас мерзкими кличками, – сказал Мертвяк.

– А он? – поинтересовался Санчо, махнув в сторону надсмотрщика, который, похоже, дремал на носу, на помосте. – Почему его называют Вороном?

– Потому что выклевывает глаза врагам. Опаснейший мерзавец. Сейчас он там, притворяется спящим. А на самом деле никогда не закрывает глаза, вечно за нами наблюдает. Однажды я его прибью, – заявил он, почесав затылок.

– Ну конечно, все, кто тебе не по душе, помирают! – послышался всё тот же насмешливый голос с задних рядов. Санчо понял происхождение прозвища Франсиско Мертвяка.

– А ты, новичок? – спросил Сраль.

– Меня зовут Санчо из Эсихи, я здесь, потому что был вором.

– Как и все, – откликнулся Мертвяк. – Хотя ты понравился Ворону, новичок.

– Да уж, конечно.

– А почему тогда он поставил тебя третьим?

– Это лучшая позиция на скамье, – объяснил Сраль.

– Никто не получает место третьего, не заплатив, – заверил его Мертвяк. Не сомневаюсь, что однажды ночью он позовет тебя на свой тюфяк. Ему нравятся симпатичные мальчики.

– В этом вы похожи, Мертвяк! – откликнулся голос из-за спины. – Присматривай за своей задницей нынче ночью, новичок!

Мертвяк обернулся, и на сей раз в его глазах зажегся огонек настоящего убийцы, хотя Санчо этого не заметил. Он перестал обращал внимания на Мертвяка, потому что слишком болели руки. Ладони и кончики пальцев кровоточили, и он не знал, как остановить кровь. Он собирался поплевать на ладони, но тут Хосуэ остановил его и протянул нечто, что вытащил из-под одежды.

Это был мешочек из свиной кожи, наполненный густой мазью. Санчо поднес его к носу и тут же отворотил лицо. Пахло землей, уксусом и мочой. Он вернул мешочек негру, покачал головой в отказе, но Хосуэ не собирался принимать такой ответ. Он взял руки Санчо в свои и выдавил мазь на раны. Юноша пытался протестовать, но тут же почувствовал, как боль утихает, почти исчезнув.

Когда в первую ночь объявили отбой, заключенные расположились на скамьях, как могли. Чернокожий Хосуэ был слишком огромным, ему пришлось поднять ноги и вытянуть их в сторону прохода.

Обессилевший Санчо свернулся калачиком и закрыл глаза. Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть, страдая от невыносимой жары и безутешных рыданий одного из заключенных, которые мрачным эхом отражались от бортов. Юношу охватила тоска, но сон одолел его прежде, чем хлыст надсмотрщика утихомирил плаксу.

Через некоторое время он проснулся, почувствовав, что на него навалилось чье-то тело. Сумеречные тени сменились полной темнотой, и он не понимал, что происходит. Санчо ощутил у щеки зловонное дыхание и собирался уже поднять тревогу, когда услышал едва различимый шепот в ухо.

– За крик во время отбоя тебя повесят. Хотя до этого не дойдет, потому как я убью тебя раньше.

Он почувствовал прикосновение острого предмета к шее, прямо под челюстью, ощутил, как по коже бежит струйка крови, а страх сжал ледяной хваткой легкие.

– Не шуми, парень. Это не займет много времени, – шептал голос. – Потом я о тебе позабочусь. Вот увидишь, я щедрый.

Санчо хотел бороться, но другой человек держал его руки за спиной. Он резко откинул голову назад с намерением сломать нос обидчику, но тот предусмотрел удар и подставил плечо.

Внезапно Санчо услышал глухой удар, за ним последовали еще два. На короткий миг настала тишина, а потом Санчо заметил, что державший его человек исчез.

Он с трудом заснул снова, страшась возвращения насильника, но под конец усталость взяла свое. На следующее утро у Мертвяка обнаружился фингал под глазом и разбитая бровь. С этой минуты они больше не обменялись ни словом, и Санчо понял, что нажил смертельного врага. Но также и неоплатный долг перед чернокожим Хосуэ, который рос день ото дня, и Санчо не знал, как сможет расплатиться.