Текст книги "Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1"

Автор книги: Хосе Рисаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

V. Звезда во мгле ночной

Ибарра поднялся в свою комнату, выходившую окнами на реку, упал в кресло и устремил взор на просторы, которые открывались перед ним.

Дом напротив, на том берегу реки, был ярко освещен, и до слуха юноши долетали веселые звуки музыкальных инструментов, главным образом струнных. Будь он менее занят своими мыслями и более любопытен, он, возможно, захотел бы посмотреть в бинокль на то, что происходило в залитом светом доме. И тогда он замер бы от восхищения перед одним из тех фантастических видений, тех волшебных зрелищ, которыми порой можно любоваться в больших театрах Европы. Под звуки тихой музыки в зареве света, в каскаде брильянтов и золота, на фоне восточных декораций, в облаке тончайшего газа появляется божество, сильфида, которая движется, почти не касаясь пола, окруженная лучезарным нимбом. В ее присутствии распускаются цветы, танцы пронизываются огнем, громче звучит музыка, а нимфы, черти, сатиры, духи, пастушки кружатся в хороводах, бьют в бубен, извиваются, пляшут, и каждый кладет к ногам богини свое подношение. Ибарра мог бы увидеть прекраснейшую девушку, стройную, одетую в живописный наряд дочери Филиппин, стоявшую в центре полукруга, образованного разными людьми, которые толпились и оживленно жестикулировали подле нее; среди них были китайцы, испанцы, филиппинцы, военные, служители церкви, старухи, молодые и т. д. Отец Дамасо не отходил ни на шаг от красавицы, отец Дамасо улыбался, как блаженный; отец Сибила, сам отец Сибила обращал к ней свое слово, а донья Викторина поправляла на роскошных волосах девушки диадему из жемчугов и брильянтов, которые сверкали всеми цветами радуги. Кожа у красавицы была светлая, может быть, даже слишком светлая; в глазах, почти всегда потупленных, светилась, когда она их поднимала, чистейшая душа; а когда она улыбалась, обнажая свои белые маленькие зубы, вы понимали, что роза – всего лишь скромный цветок, а слоновая кость – только клык животного. Вокруг ее белой лебединой шеи, ниспадая на легкую одежду из пиньи, «подмаргивало», как говорят тагалы, своими веселыми брильянтовыми глазками ожерелье. Только один человек, казалось, не поддавался ее светлому обаянию, если можно так выразиться: это был молодой худощавый человек с осунувшимся бледным лицом в рясе францисканца; он издали созерцал девушку, застыв на месте словно статуя, почти не дыша.

Но Ибарра ничего этого не замечал: его глаза видели другое.

Четыре голых и грязных стены ограждают маленькую каморку; на одной стене, вверху – решетка; на омерзительно грязном полу – рогожа, а на рогоже – умирающий старик, который дышит с трудом, переводя взор с одной стены на другую и повторяя в слезах одно и то же имя. Старик совсем один. Порой доносится лишь звон цепей да чье-то рыдание из-за стены… а где-то за тридевять земель отсюда в это время в разгаре веселая пирушка; какой-то юноша хохочет, кричит, под аплодисменты и пьяный смех остальных поливает вином цветы. А у старика – лицо его, Ибарры, отца, юноша же похож на самого Ибарру, и имя, произносимое умирающим сквозь слезы, – его, Ибарры, имя!

Такая картина была сейчас перед глазами несчастного Ибарры.

Погасли огни в доме напротив, смолкли музыка и шум, но в ушах Ибарры все еще звучали стоны отца, призывавшего сына в свой последний час.

Тишина уже овеяла своим беззвучным дыханием Манилу, и все, казалось, уснуло в объятиях небытия; слышалось только пенье петухов вперемежку с боем часов на башнях и протяжными окриками скучающих стражников; выглянул осколок луны; все, казалось, предалось отдыху, – даже сам Ибарра уснул, утомленный, наверное, своими печальными думами или путешествием.

Но молодой францисканец, которого мы недавно видели в зале молчаливым и неподвижным среди всеобщего веселья, не спал; он бодрствовал. В своей келье, облокотившись на подоконник и подперев ладонью бледное изможденное лицо, он в молчанье глядел на далекую звезду, блиставшую на темном небе. Вот звезда побледнела и исчезла, погас слабый свет месяца на ущербе, однако монах не двинулся с места: он устремил теперь взгляд к далекому горизонту, терявшемуся в утреннем тумане, к полям Багумбаяна[40]40
  В описываемое время – площадь на окраине Манилы, традиционное место казни участников антииспанских выступлений. 30 декабря 1896 г. на Багумбаянском поле был расстрелян Хосе Рисаль.


[Закрыть], к морю, которое еще спало.

VI. Капитан Тьяго

Да будет воля твоя яко на небеса и на земли!

Пока наши герои спят или завтракают, обратимся к капитану Тьяго. Мы никогда не были в числе его гостей, и потому у нас нет ни права, ни обязанности презирать или обходить его, повествуя даже о незначительных событиях.

Невысокого роста, светлокожий, с округлым лицом и брюшком, появившимся благодаря избытку жира, – который, по словам его почитателей, дарован ему небом, а по словам врагов, образовался из пота и крови бедняков, – капитан Тьяго выглядел моложе своих лет; ему можно было дать лет тридцать – тридцать пять. В ту пору, к какой относится наш рассказ, лицо его неизменно сияло радостью и довольством. Его круглый, маленький череп, поросший черными как смоль волосами, длинными спереди и очень короткими сзади, вмещал, как говорили, много всякой всячины. Небольшие, но не раскосые глазки никогда не меняли выражения; нос был тонким и не приплюснутым, и если бы рот не кривился от постоянного употребления буйо, комья которого, скапливаясь за щекой, нарушали симметрию лица, то мы сказали бы, что он ничуть не ошибается, веря в свою мужскую привлекательность и открыто ею похваляясь. Несмотря на страсть к табаку, он сохранил белизну зубов, – и собственных и тех двух, которыми его наделил дантист по двенадцати дуро за штуку.

Его считали одним из самых видных людей в Бинондо и одним из самых богатых землевладельцев – он имел земли и в Пампанге и в Лагуне-де-Бай[41]41
  Пампанга – одна из провинций Филиппин, расположенная в Центральном Лусоне. Лагуна-де-Бай – провинция в Южном Лусоне.


[Закрыть], но больше всего – в городке Сан-Диего, где арендная плата за землю с каждым годом росла. Сан-Диего был его излюбленным городом из-за удобных купален, знаменитых петушиных боев и дорогих его сердцу воспоминаний; он проводил там по меньшей мере два месяца в году.

Капитан Тьяго владел многими земельными участками в Санто-Кристо, на улице Анлоаге и на улице Росарио. Контракт на поставку опиума он заключил вместе с одним китайцем, – нечего и говорить, что компаньоны получали огромные доходы. Он поставлял провиант узникам Билибида и зелень многим лучшим домам Манилы, – по договору, разумеется. Отлично ладя со всеми властями, расторопный, ловкий и даже смелый там, где речь шла о возможности нажиться на чьих-либо нуждах, он был единственным и самым опасным соперником некоего Переса при получении подрядов и разных постов и должностей, которые правители Филиппин всегда раздают частным лицам. Таким образом, в ту пору, о которой идет речь, капитан Тьяго был счастливым человеком, насколько может быть счастлив в тех краях человек с маленьким черепом: он был богат, жил в мире с богом, с правительством и с людьми.

То, что капитан Тьяго жил в ладу с богом, – истина несомненная, почти святая: нет причин быть в разладе со всемогущим господом богом, если вам хорошо живется на земле, если вы с ним никогда не общаетесь и никогда не даете ему денег в долг. Капитан Тьяго сам никогда, даже в самые трудные минуты не обращался к богу в своих молитвах, он был богат, и его золото молилось за него. Для месс и других богослужений бог сотворил себе могущественных и высокомерных служителей; для молитв бог в бесконечной своей благости создал бедняков на пользу богачам, бедняков, которые за одно песо готовы прочитать все богослужебные книги, а за соответственную мзду – даже Библию по-еврейски. Коль скоро капитан Тьяго, оказавшись вдруг в затруднительном положении, ощущал нужду в поддержке неба и не находил под рукой даже красной китайской свечки, он обращался к святым, суля им золотые горы, дабы вынудить их заступиться за него и убедить их в своей благонамеренности. Больше всего он обещал – и всегда выполнял свои обещания – пресвятой деве Антинольской, Умиротворительнице и Покровительнице путников[42]42
  Местное филиппинское изображение мадонны. В XVII в. считалась покровительницей моряков, плававших между Латинской Америкой и Филиппинами. В 1672 г. монахи-августинцы построили в ее честь специальную церковь в Маниле. По преданию, после этого пресвятая дева явилась верующим на вершине огромного хлебного дерева, называемого по-тагальски «антиполо». Отсюда и ее прозвище (Антипольская).


[Закрыть], а со святыми помельче был не слишком добросовестен и щепетилен: добившись желаемого, он, случалось, более и не вспоминал о них. Правда, капитан обычно и не тревожил их более: он знал, что в святцах значится множество святых без определенных занятий, которым, наверное, скучно там, на небе. Святой деве де Антиполо он приписывал, кроме того, наибольшую чудодейственную силу по сравнению со всеми прочими ее изображениями, держат ли они в руках серебряные посохи или младенца Иисуса, ладанки, четки или шнурок. В силу эту капитан Тьяго, возможно, верил потому, что сия сеньора слывет очень суровой, очень добродетельной, ненавидит фотографирование, как говорит отец эконом из Антиполо, и в гневе становится черной, как уголь; и еще потому, что другие мадонны более мягкосердечны, более терпимы. Как известно, многие люди больше любят абсолютных монархов, чем конституционных, – свидетельство тому Людовик XIV и Людовик XVI, Филипп II и Амадей I[43]43
  Амадей I – король Испании в 1870–1873 гг., пришедший к власти в результате поражения 5-й испанской буржуазной революции 1868–1869 гг. Воцарение Амадея I вызвало новую вспышку революционных настроений среди народных масс. В условиях общего недовольства монархическим правлением Амадей I вынужден был отречься от престола, а в Испании была провозглашена федеральная республика.
  Иронически замечая, что «многие люди больше любят абсолютных монархов, чем конституционных», Рисаль опровергает эту мысль, приводя имена четырех королей, прославившихся в истории Франции и Испании жестокостью и тиранией, а потому крайне непопулярных среди народа. Как известно, политические идеалы самого Рисаля ограничивались конституционной монархией. Даже политический строй современной ему Испании и бисмарковской Германии казались Рисалю благом, к которому должны стремиться Филиппины.


[Закрыть]. Пожалуй, поэтому в святом храме антипольской приснодевы можно увидеть неверных китайцев и даже испанцев, преклоняющих колена. Только одно остается непонятным, – почему некоторые священники, прихватив деньги, бегут прочь от грозной владычицы, переселяются Америку и даже женятся?

Из зала, где пировали гости, дверь, скрытая шелковыми портьерами, ведет в маленькую часовенку или молельню, которая непременно есть в каждом филиппинском доме: там находятся боги домашнего очага капитана Тьяго. Мы говорим «боги», ибо сей сеньор более привержен к политеизму, чем к монотеизму, которого он никогда не понимал. Там можно увидеть изваяния святого семейства с торсами и конечностями из слоновой кости, с очами из стекла, длинными ресницами и рыжими кудряшками, – шедевры скульпторов из Санта-Крус. Написанные маслом картины художников из Пако и Эрмиты[44]44
  Автор приводит названия различных церковных приходов старой Манилы и иронизирует над безвкусицей и неумением местных мастеров.


[Закрыть] изображают муки святых, чудеса пресвятой девы, святую Люсию, вперившую очи в небо и несущую на блюде два чьих-то глаза с ресницами и бровями, подобные «всевидящему оку» на изображениях троицы или на египетских саркофагах. Здесь и святой Паскуаль Байлон, а вон и святой Антоний Падуанский[45]45
  Св. Антоний Падуанский (Аббат) – католический святой, годы жизни 1195–1231 – монах-францисканец, прославившийся как проповедник. Через год после смерти был канонизирован. Среди католиков считается покровителем животных и обычно изображается со свиньей.


[Закрыть] в холщовой рясе, со слезами взирающий на младенца Иисуса, который одет, как генерал-губернатор – в треуголке, в ботфортах, при сабле, будто явился с детского бала в Мадриде. Капитан Тьяго понимал это так: если даже господь присоединит к своей власти еще и власть генерал-губернатора на Филиппинах, францисканцы все равно будут играть с богом, как с куклой. Святой Антоний Аббат был изображен вместе со свиньей, которая досточтимому капитану Тьяго казалась столь же чудотворной, сколь и сам святой, а посему он не решался называть ее «свиньей» и говорил «тварь сеньора святого Антония». Святой Франциск Ассизский с семью крылами и в рясе кофейного цвета стоял на образе святого Винцента, у которого имелось только два крыла, но зато еще и рожок. Святой Петр Мученик[46]46
  Святой Франциск Ассизский, святой Винцент, святой Петр Мученик – христианские святые. Католическая церковь считает Франциска (годы жизни 1183–1226, после смерти причислен к лику святых) основателем ордена францисканцев (1208). Св. Петр Мученик – по христианским преданиям, ученик Христа, один из главных христианских апостолов и святых.


[Закрыть] был изображен лежащим: череп его раскроен талибоном злодея, а сам этот неверный стоит рядом на коленях. На другой иконе апостол Петр отрубает ухо какому-то мавру, видимо, Малху[47]47
  Малх, по Евангелию, один из рабов первосвященника, принимавший участие в аресте Христа. Апостол Петр, защищая своего учителя, отрубил Малху ухо.


[Закрыть], закусившему губы и корчащемуся от боли, в то время как петух сасабунгин кричит и бьет крыльями на дорической колонне. Глядя на эти картины, капитан Тьяго делал следующий вывод: чтобы стать святым, не обязательно быть зарубленным, можно и самому рубить.

Кто опишет скопище образов и фигур этой сокровищницы и перечислит их качества и совершенства? Нам не хватило бы для этого целой главы! Однако мы не можем обойти молчанием великолепного, почти в метр высотой, святого Михаила из позолоченного и раскрашенного дерева. Нижняя губа архангела прикушена, глаза горят, лоб нахмурен, щеки алеют. В левой руке он держит греческий щит, в правой – меч, готовясь поразить (судя по его жесту и взгляду) скорее богомольца или всякого, кто к нему приблизится, чем хвостатого и рогатого дьявола, вонзающего клыки в его женственную ногу. Капитан Тьяго никогда не подходил близко к святому Михаилу, опасаясь чуда. Разве не оживали столько раз святые фигуры, сделанные гораздо хуже этой, топорные изделия плотничьих мастерских Паете[48]48
  Паете – небольшой город в провинции Лагуна, славившийся изготовлением мебели.


[Закрыть], разве не оживали они для того, чтобы смутить и наказать грешников и вероотступников?! Всем известно, что в Испании статуя Христа, призванная в свидетели любовного обета, подтвердила его перед судьей кивком головы, а другой Христос снял правую руку с креста, чтобы поддержать святую Лутгарду. А разве сам капитан Тьяго не читал недавно опубликованную книжонку о немой проповеди, произнесенной изображением святого Доминика в Сориано? Святой не проронил ни слова, но из его жестов можно было заключить – или это заключил автор книжки, – что он предвещал скорый конец света[49]49
  Дай бог, чтобы пророчество исполнилось поскорее для автора этой книжонки и всех тех, кто ему верит. (Прим. автора.)


[Закрыть]. А разве не ходили слухи, что у пресвятой девы де Лута из городка Липа одна щека более припухлая, чем другая, а полы одежды испачканы грязью? Не доказывает ли это с математической точностью, что священные фигуры тоже гуляют, забывая приподнять подол, и даже страдают от зубной боли, быть может, из-за нас? Разве капитан Тьяго не видел собственными глазами, как все изображения Христовы при чтении Семи Слов[50]50
  Семь слов – в католической церкви проповедь, основанная на так называемых «семи словах с креста», представляющих собой семь фраз, произнесенных, согласно христианским догматам, Христом во время его распятия.


[Закрыть] трижды кивнули головами, что вызвало рыдания и вопли женщин, а также всех людей с чувствительной душой, достойных райской обители? Вам мало этого? Мы сами видели проповедника, который во время церемонии снятия с креста показывал публике платок, испачканный кровью, и мы уже готовы были благочестиво прослезиться, когда на погибель нашей души один пономарь стал уверять нас, что это шутка, что это, мол, кровь курицы, зажаренной и съеденной только что, в святой четверг!.. А пономарь-то действительно не отличался худобой. Поэтому капитан Тьяго, хоть был он человеком разумным и набожным, избегал приближаться к мечу святого архангела Михаила.

«Лучше поостеречься! – говорил он себе. – Я знаю, что он – архангел, но все же не ручаюсь за него, не ручаюсь!»

Каждый год капитан Тьяго посещал со своим оркестром пышное празднество паломников в Антиполо: там он заказывал две торжественные мессы из тех, что служат во время трех «девятин»[51]51
  Девятина – заупокойные службы, совершаемые на девятый день после чьей-нибудь смерти.


[Закрыть] и в другие дни празднества, и совершал затем омовение в знаменитом источнике, где, говорят, омывалась сама священная статуя приснодевы. Богомольцы до сих пор различают на прибрежном камне следы ног девы и бороздки, оставленные ее волосами в ту пору, когда она мыла их, – как будто волосы девы стальные или алмазные, а сама она весит тысячу тонн. Нам хотелось бы, чтобы сей грозный образ полоснул хоть раз своей чудодейственной шевелюрой по глазам этих ханжей и наступил своей ногой им на язык или на голову.

Там, у этого же источника, капитан Тьяго непременно должен был съесть жареного поросенка, синиганг из рыбы с листьями алибамбанга и другие более или менее аппетитные блюда. Две мессы обходились ему в четыреста песо с небольшим, но это не так уж дорого, если вспомнить, что стоят другие почести, воздающиеся богоматери – все эти фейерверки, петарды, ракетницы, плошки, и если подсчитать те огромные прибыли, какие, благодаря этим мессам, он кладет в карман круглый год.

Однако Антиполо не был для капитана Тьяго единственным местом проявления его рьяной набожности. Когда в Бинондо, Пампанге и в городке Сан-Диего он участвовал в петушиных боях, делая крупные ставки, он всегда посылал местному священнику несколько золотых на мессы, для ублаготворения небес, и подобно римлянам, которые перед сражением советовались со своими авгурами, кормя священных цыплят, капитан Тьяго советовался со своими, применяясь к требованиям иной эпохи и к новым истинам. Он пристально разглядывал пламя свечи, дымок ладана, вслушивался в голос священника и пытался по этим приметам познать будущее. Общее мнение было таково, что капитан Тьяго редко проигрывает, и если это случается, то лишь оттого, что священник, служа мессу, внезапно охрипнет, или мало зажгут свечей и лампадок, или оттого, что в свечах окажется слишком много сала, а среди монет попадется одна фальшивая и т. д. и т. п. Настоятель одного братства уверял его, что подобные неудачи – лишь испытания, посылаемые ему небесами, дабы убедиться еще раз в его вере и благочестии. Любимый священниками, уважаемый причетниками, почитаемый китайцами – продавцами свеч и пиротехниками (или «кастильерос»), этот человек процветал в лоне церкви на земле, а многие почтенные набожные особы приписывали ему также большое влияние и на суд небесный.

То, что он жил в мире с правительством, не подлежит сомнению, хотя это весьма трудное дело. Чуждаясь всех новых идей, довольный своим modus vivendi[52]52
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть], он всегда готов был повиноваться даже самому мелкому чиновнику любого учреждения, преподносить власть имущим окорока, каплунов, индюков, китайские фрукты во всякое время года. Если он слышал, что кто-то плохо отзывается об аборигенах, то, не считая себя одним из них, поддакивал и отзывался о них еще хуже. Если ругали китайских или испанских метисов, он и тут не отставал, возможно потому, что полагал себя уже чистым иберийцем. Капитан Тьяго первым приветствовал введение новых налогов или податей, особенно если это обещало ему выгодный контракт или аренду. Под рукой у него всегда был оркестр, чтобы с музыкой принести поздравления или отдать дань уважения губернаторам, алькальдам, прокурорам и т. д. и т. п. в день именин или рождения, при появлении на свет или смерти их родственника и вообще при любом мало-мальски выдающемся событии. Для этого он заказывал хвалебные стихи и гимны, которые славили «добросердного и гуманного губернатора», «храброго и бесстрашного алькальда, да будет путь сего праведника на небо усыпан розами…» (или розгами!) и тому подобные сочинения.

Капитан Тьяго прошел в префекты[53]53
  Префект в испанских Филиппинах – чиновник, стоявший во главе городского управления. Должность префекта, как правило, занимали представители местной городской верхушки – богатые метисы или филиппинцы.


[Закрыть] от богатой метисской корпорации, несмотря на протесты многих, не считавших его метисом. За два года своего правления он износил десять фраков и столько же цилиндров и сломал полдюжины жезлов. Он надевал фрак и цилиндр – в муниципалитет, в Малаканьянг[54]54
  Малаканьянг… – в старой Маниле пригородный район на берегу Пасига. В 1824 г. был куплен испанским генерал-губернатором в качестве загородной усадьбы. После землетрясения 1863 г., когда был разрушен губернаторский дворец в Маниле, туда была перенесена постоянная резиденция генерал-губернатора. В настоящее время – резиденция президента Филиппинской республики.


[Закрыть] и в казармы; цилиндр и фрак – на петушиные бои, на рынок, на торжественные процессии и в китайские лавки. Неизменные цилиндр и фрак капитана Тьяго! Весь в поту от фехтовальных упражнений, размахивая своим жезлом с кисточками, он отдает распоряжения, все устраивает и расстраивает с поразительной энергией и еще более поразительной серьезностью. Власти видели в нем доброго малого, вполне благонамеренного, миролюбивого, покорного, услужливого, гостеприимного, который не читает ни книг, ни газет из Испании, хотя хорошо говорит по-испански. На капитана Тьяго смотрели так, как бедный студент смотрит на стоптанный каблук своего старого башмака, скривившийся из-за его, студента, походки. К капитану Тьяго равно могут быть отнесены обе поговорки – христианская и мирская: «Beati pauperes spiriti»[55]55
  Блаженны нищие духом (лат.) (одна из «Заповедей блаженства»).


[Закрыть] и «Beati possidentes»[56]56
  Блаженны имущие (лат.) (авторская пародия на «Заповеди блаженства»).


[Закрыть]. К нему прекрасно может быть применена и другая фраза, неправильно, как утверждают, переведенная с греческого: «Слава в вышних богу, и на земле мир, в человецех благоволение», ибо, как мы увидим дальше, людям мало одного благоволения, чтобы жить в мире. Нечестивцы считали его дураком, бедняки – бессердечным и жестоким вымогателем, а его подчиненные – деспотом и тираном. Ну, а женщины? Ах да, – женщины! Клеветнические слухи ползли из одной жалкой хижины в другую, и некоторые даже поговаривали, что там можно услышать жалобы и рыдания, иной раз прерываемые писком ребенка. С издевкой указывали люди пальцами на девушек с потухшим взором и иссохшей грудью. Но подобные вещи не лишали капитана Тьяго сна, ни одна молодая женщина не смутила его покоя; капитана заставляла страдать старуха, старуха, которая состязалась с ним в набожности и удостаивалась от многих духовных лиц более восторженных похвал и славословий, чем капитан в свои самые лучшие времена. Между капитаном Тьяго и этой вдовой, наследницей своих братьев и племянников, существовало священное соперничество, которое оборачивалось на пользу церкви, как соперничество пароходов в Пампанге оборачивалось тогда на пользу публике. Если капитан Тьяго преподнесет серебряный жезл с изумрудами и топазами какой-нибудь мадонне, то донья Патросинио тут же закажет ювелиру Гаудинесу другой – золотой с брильянтами. Если для процессии в честь Покровительницы мореплавателей[57]57
  Ежегодные празднества доминиканцев в честь покровительницы доминиканского ордена святой девы дель Росарио, вмешательству которой приписывалась победа испанского флота над голландцами во время их нападения на Филиппины в 1646 г.


[Закрыть] капитан Тьяго соорудил арку с двумя фасадами, обтянутую тисненой материей, украшенную зеркалами, стеклянными шарами, фонарями и кистями, то донья Патросинио сделала другую – с четырьмя фасадами, на два метра выше и еще богаче изукрашенную. Тогда он обратился к той области, в которой не знал себе равных, – к мессам с фейерверками и петардами, и донья Патросинио должна была прикусить себе губу беззубой десной, ибо, будучи нервной сверх меры, она терпеть не могла перезвона колоколов, а тем паче грохота взрывов. В то время как он потирал руки от удовольствия, она обдумывала реванш и оплачивала чужими деньгами лучших проповедников пяти орденов Манилы, самых известных каноников собора и даже паулистов[58]58
  Паулисты – члены миссионерского общества св. апостола Павла, основанного в 1858 г. в Риме и Нью-Йорке при поддержке монахов-августинцев. Паулисты занимались распространением католической религии. На Филиппинах появились в 1862 г.


[Закрыть], чтобы те в своих проповедях в торжественные дни, рассуждая на глубокомысленные теологические темы, порицали грешников, которым ведом только язык лавочников. Сторонники капитана Тьяго как-то заметили, что сама она спит на проповеди, но ее приверженцы возразили, заявив: «Проповедь уже оплачена, оплачена ею, а деньги в любом случае – первое дело». Она, однако, окончательно сразила капитана тем, что подарила церкви трое носилок из серебра с позолотой, причем каждые обошлись ей более чем в три тысячи песо. Капитан Тьяго все ожидал, что в один прекрасный день старуха испустит дух или, проиграв пять-шесть тяжб, пострижется в монахини. К несчастью, интересы доньи Патросинио защищали лучшие адвокаты королевского суда, а что до здоровья, то недугу просто было не подступиться к ней: она, казалось, была свита из стальной проволоки, – бесспорно, в назидание благочестивым душам, – и цеплялась за сию юдоль слез с упорством лишая. Ее почитатели незыблемо верили в то, что после смерти она будет приобщена к лику святых и тогда самому капитану Тьяго придется чтить ее память у алтарей; он на все соглашался и все обещал, лишь бы она поскорее умерла.

Таков был капитан Тьяго во времена нашего рассказа. Что же касается его прошлого…

Он был единственным сыном торговца сахаром из Малабона, довольно зажиточного, но ужасного скряги, не желавшего истратить ни одного куарто на обучение сына. Поэтому маленького Сантьягильо воспитывал один добрый доминиканец, человек весьма достойный, старавшийся научить мальчика всему, что знал и умел сам. Когда Сантьяго готовился услышать от своих знакомых лестное прозвище «логик», то есть, когда он приступил к изучению логики, смерть его учителя, за которой последовала кончина отца, прервала занятия, и он должен был посвятить себя коммерции. Женился капитан Тьяго на красивой девушке из Санта-Крус, которая помогла ему увеличить богатство и занять положение в обществе. Донья Пия-Альба не пожелала довольствоваться торговлей сахаром, кофе и индиго: ей хотелось сеять и пожинать плоды, и молодая пара купила земли в Сан-Диего. С тех пор и завязалась их дружба с отцом Дамасо и доном Рафаэлем Ибаррой – самым богатым человеком в городе.

Отсутствие наследника в первые шесть лет брачной жизни превратило стремление молодой женщины к накоплению в почти достойную порицания страсть, но тем не менее донья Пия оставалась все такой же статной, стройной и дебелой. Напрасно справляла она «девятины», посещала по совету богомолок из Сан-Диего пресвятую деву де Кайсай в Таале, раздавала милостыню, танцевала в процессии под майским солнцем перед пресвятой девой де Турумба в Пакиле. Все было напрасно, пока отец Дамасо не посоветовал ей отправиться в Обандо поплясать и там на празднике святого Паскуаля Байлона и испросить сына. Известно ведь, что в Обандо находится святая троица, ссужающая родителей по их выбору сыновьями или дочерьми: пресвятая дева де Саламбай, святая Клара и святой Паскуаль. Последовав этому мудрому совету, донья Пия почувствовала наконец, что станет матерью…

Увы! Как тот рыбак, о котором пишет Шекспир в «Макбете», что перестал петь, едва нашел сокровище, она утратила вдруг душевный покой, сделалась очень печальной, и никто больше не видел улыбки на ее лице. «Глупые капризы!» – говорили все, даже капитан Тьяго. Послеродовая горячка положила конец ее печали, оставив сиротой прелестную девочку, которую нес к купели сам отец Дамасо; и так как святой Паскуаль не послал сына, которого у него просили, девочке дали имя Мария-Клара в честь пресвятой девы де Саламбай и святой Клары, предав забвению почтенного Паскуаля Байлона.

Малютка была поручена заботам тетушки Исабель, той доброй, по-монашески учтивой старушки, с которой читатель уже знаком. Большую часть года Мария-Клара жила в Сан-Диего из-за тамошнего здорового климата, и отец Дамасо очень баловал ее.

Мария-Клара не унаследовала маленьких отцовских глаз: глаза у нее были, как у матери, – большие, черные, оттененные длинными ресницами, живые и лукавые, когда она резвилась, грустные, глубокие и задумчивые, когда она становилась серьезной. В детстве ее вьющиеся волосы были почти совсем светлыми; точеный носик не был ни острым, ни приплюснутым; рот маленький и изящный, точь-в-точь как у матери, щеки украшали веселые ямочки; кожа была тонка, как луковичная кожура, и бела, как хлопок. Млевшие от восторга родственники находили в Марии-Кларе сходство с отцом, капитаном Тьяго, в маленьких и красивых ушках.

Тетушка Исабель говорила, что почти европейские черты ее лица можно объяснить прихотями доньи Пии; старушка припоминала, что донья Пия в первые месяцы беременности часто плакала перед святым Антонием. Другая кузина капитана Тьяго в общем соглашалась с тетушкой, но расходилась в определении святого: по ее мнению, в этом приняли участие либо сама пресвятая дева, либо святой Михаил-архангел. Знаменитый философ, родственник капитана Тинонга, знавший наизусть «Amat»[59]59
  «Amat» – схоластическое философское сочинение испанского теолога Амата.


[Закрыть], искал объяснение во влиянии звезд.

Мария-Клара росла, окруженная любовью и заботой. Даже монахи ласково заговаривали с нею, когда она участвовала в церковных процессиях, одетая в белое, с лилиями и жасминами в густых вьющихся волосах, с двумя крылышками из золота и серебра, прикрепленными сзади к платью, и двумя белыми голубками в руках, связанными голубой лентой. К тому же она была такой веселой, щебетала с такой милой наивностью, что капитан Тьяго, бывший от нее без ума, только и знал, что благословлял святых в Обандо и советовал всем приобретать их чудотворные изображения.

В южных странах девочка тринадцати – четырнадцати лет становится женщиной: ночью – еще бутон, на следующее утро она вдруг превращается в цветок. В этом-то переходном возрасте, полном тайны и поэзии, она была отдана, по совету священника из Бинондо, в женскую монашескую обитель святой Екатерины, дабы сестры-монахини воспитали ее в суровом религиозном духе. Со слезами на глазах прощалась она с отцом Дамасо и со своим единственным другом детства Крисостомо Ибаррой, вскоре уехавшим в Европу. В монастыре, обитательницы которого сообщались с миром через двойную решетку да еще под присмотром матери – «подслушницы», она пробыла семь лет.

Дон Рафаэль и капитан Тьяго, имея на то каждый особые причины и видя взаимную склонность молодых людей, договорились о помолвке своих детей и создании общей торговой фирмы. Это событие, происшедшее несколько лет спустя после отъезда молодого Ибарры, было встречено с одинаковым ликованием в разных концах света и в весьма несходной обстановке обоими влюбленными.