Текст книги "Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1"

Автор книги: Хосе Рисаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

XXVIII. Письма

Чем тебя праздник потешил,

Тем его и помянешь.

Так как с нашими героями не произошло ничего важного ни в канун праздника, ни в первый его день, мы охотно перешли бы к описанию последнего дня, если бы не мысль о том, что какой-нибудь иностранный читатель, возможно, захочет узнать, как филиппинцы веселятся на праздниках. Посему мы точно воспроизведем в этой главе несколько писем, одно из которых написано корреспондентом солидной манильской газеты, весьма уважаемой за серьезный тон и строгую нравственность. Наши читатели сами исправят некоторые мелкие и неизбежные погрешности пера. Итак, достойный корреспондент почтенной газеты писал:

«Сеньору издателю, моему высокоуважаемому другу.

Никогда я не видел и не ожидал увидеть в провинции столь торжественное, роскошное и волнующее религиозное празднество, как то, что справляют ныне в этом городе досточтимые и праведные отцы францисканцы.

Стечение народа – огромное. Я имел удовольствие встретить здесь почти всех испанцев, проживающих в этой провинции, трех досточтимых отцов августинцев из провинции Батангас и двух досточтимых отцов доминиканцев. Один из последних – его преподобие брат Эрнандо де ла Сибила, оказавший этому городу честь своим присутствием. Здешние достойные жители никогда этого не забудут. Здешние достойные жители никогда этого не забудут. Встретил я также многих знатных горожан из Кавите и Пампанги, богатых особ из Манилы, и видел много оркестров, среди которых особо выделяется превосходный оркестр из Пагсангана, что принадлежит нотариусу дону Мигелю Геваре. Собралось здесь также множество китайцев и индейцев; первые, движимые присущим им любопытством, а вторые – религиозным чувством; с нетерпением ждали дня, когда должны были начаться торжества, дабы присутствовать на комико-мимико-танцевально-драматическом спектакле, для которого посредине площади воздвигнуты высокие и обширные подмостки.

В девять часов вечера десятого числа, накануне праздника, после роскошного ужина, которым нас угостил распорядитель, внимание всех испанцев и монахов, находившихся в монастыре, а в том числе и мое, было привлечено звуками музыки – это толпа людей, под грохот петард и ракет, направлялась во главе с видными гражданами города к монастырю, чтобы проводить нас к специально отведенным для нас местам, с которых мы могли бы наблюдать представление.

Мы были вынуждены принять столь любезное приглашение, хотя лично я предпочел бы провести час-другой в объятиях Морфея и дать отдых моему телу, изрядно утомленному тряской в экипаже, который нам предоставил сам префект города Б.

Итак, мы присоединились к толпе и пошли за нашими спутниками, ужинавшими в доме благочестивого и состоятельного дона Сантьяго де лос Сантос. Гостями этого филиппинского креза были: здешний священник, досточтимый отец Бернардо Сальви, и досточтимый отец Дамасо Вердолагас, который по особой милости всевышнего уже оправился от повреждений, нанесенных ему злодейской рукой, а также досточтимый отец Эрнандо де ла Сибила, достойнейший священник из Танавана, и другие испанцы. В доме мы имели удовольствие восторгаться не только роскошью и изысканным вкусом хозяина, – что отнюдь несвойственно индейцам, – но также красотой очаровательной и богатой наследницы, которая показала себя настоящей ученицей святой Цецилии, разыграв на изящном рояле немецкие и итальянские пьесы с искусством, напомнившим мне самого Гальвеса. Можно лишь сожалеть о том, что столь прелестная девица чересчур скромна и скрывает свои таланты от общества, взирающего на нее с восторгом. Не смею обойти молчанием и то обстоятельство, что в доме нашего гостеприимного хозяина нас угощали шампанским и тонкими ликерами со щедростью и великолепием, присущими этому известному богачу.

Побывали мы и на спектакле. Вы уже знаете наших артистов – Ратию, Карвахаля и Фернандеса; их остроты были понятны лишь нам одним, а непросвещенная толпа ничего не могла уловить. Чананай и Бальбино пели хорошо, хотя и несколько охрипшим голосом; последний пустил один раз петуха, но в целом их старания достойны всяческой похвалы. Всем тагалам, в особенности префекту, очень понравилась тагальская драма; префект потирал руки от удовольствия и сетовал лишь на то, что принцессу не заставили биться с великаном, похитившим ее, ибо, по мнению префекта, это было бы чудесное зрелище, в особенности если бы у великана нашлось только одно уязвимое место – пуп, как у некоего Феррагуса, о котором рассказывается в истории двенадцати пэров. Известный своим простосердечием досточтимый отец Дамасо присоединился к мнению префекта и добавил, что в этом случае принцесса все равно ухитрилась бы добраться до пупа и прикончила бы великана.

Излишне говорить, что во время представления любезность филиппинского ротшильда была так велика, что мы не испытывали недостатка ни в чем: шербет, лимонад, сласти, вина и всевозможные прохладительные напитки предлагались зрителям в изобилии. Всеми было замечено, и это вполне понятно, отсутствие известного и просвещенного юноши дона Хуана Крисостомо Ибарры; он, как вы уже знаете, будет завтра возглавлять церемонию закладки первого камня для того монументального здания, которое он воздвигает, побуждаемый филантропическими чувствами. Этот достойный отпрыск семей Пелайос и Эльканос (я узнал, что один из его предков со стороны отца – уроженец наших героических и славных северных провинций, возможно даже – соратник Магеллана или Легаспи[108]108
  Мигель Лопес де Легаспи (1510–1572) – испанский конкистадор, руководитель военной экспедиции на Филиппинские острова в 1564 г., первый испанский генерал-губернатор Филиппин (1570–1572).


[Закрыть]) не показывался весь день по причине легкого недомогания. Имя его передается из уст в уста, с похвалами, приумножающими также славу Испании и истинных испанцев, подобных нам, которые никогда не отрекаются от своей крови, если даже она смешанная.

Сегодня, в одиннадцать часов утра мы были свидетелями глубоко волнующего зрелища. Всякий знает, – это день пресвятой девы Умиротворительницы, который празднуют братья ордена Сантисимо Росарио. Завтра же будет праздник в честь патрона Манилы, святого Диего, и в нем будут участвовать главным образом братья терциарии. Эти два ордена благочестиво соревнуются в служении господу, и благочестие их достигает предела в религиозных спорах, как, например, в споре по поводу назначения повсеместно признанного знаменитого проповедника досточтимого отца Дамасо. Завтра он взойдет на кафедру в церкви св. Духа и произнесет проповедь, которая, как ожидают, явится выдающимся литературным и церковным событием.

Итак, как уже говорилось, мы были свидетелями в высшей степени назидательного и волнующего зрелища. Шесть молодых монахов, из коих трое должны были участвовать в мессе и трое – прислуживать, вышли из ризницы и простерлись ниц перед алтарем. Стоявший перед алтарем священник, досточтимый отец Эрнандо де ла Сибила запел «Гряди, о господи», подавая тем самым знак к началу шествия вокруг церкви; его великолепный голос и священный жар растрогали всех и заслуженно снискали ему всеобщее восхищение. Когда «Гряди, о господи» было пропето, префект во фраке, с хоругвью в руках, в сопровождении четырех послушников и кадильщиков возглавил шествие. Вслед за ними несли высокие серебряные канделябры, затем шли городские власти, далее на серебряных повозках везли разодетые в шелк и золото изваяния святого Доминика и святого Диего, а также пресвятой девы Умиротворительницы в великолепном голубом облачении с накладками из позолоченного серебра. (Наряд пресвятой девы Умиротворительницы – подарок благочестивого экс-префекта, дона Сантьяго де лос Сантос, человека, достойного всяческого подражания, которому никогда полностью не воздавалось по заслугам.) За богоматерью шли мы, испанцы, и все духовные особы, кроме священника, возглавлявшего службу: его несли в паланкине сборщики налогов. Замыкал шествие взвод наших доблестных жандармов. Излишне упоминать о том, что по обе стороны процессии шло множество индейцев, с великим благоговением несших зажженные свечи. Музыканты играли духовные марши, гремели петарды, трещал бенгальский огонь. Просто поражаешься тому, какое умиление, какой религиозный восторг внушают эти церемонии верующим; сколь велика и чиста их вера в чудотворную статую божьей матери; какая восторженность и истинная набожность царят на этих празднествах, устраиваемых нами, кому выпало счастье родиться под священным и незапятнанным стягом Испании.

Когда шествие закончилось, началась месса с участием оркестра и артистов театра. После чтения Евангелия досточтимый отец Мануэль-Мартин, августинец из провинции Батангас, поднялся на кафедру и пленил своим красноречием всех присутствующих, в особенности испанцев, ибо говорил он на испанском языке, который звучал в его устах так мужественно, а фразы лились так легко и плавно, что сердца наши наполнялись радостью и восторгом. Именно этими словами следует выразить то, что чувствуем все мы, когда речь заходит о Мадонне или о нашей любимой Испании, и особенно тогда, когда в проповеди упоминаются, – если позволяет тема, – идеи князя церкви, сеньора Монесильо[109]109
  Испанский прелат, известный своей резкой оппозицией к кортесам, созванном в 1869 г. для выработки новой либеральной конституции, провозглашавшей, в частности, свободу совести. Рисаль иронизирует, говоря, что реакционные идеи этого «князя церкви» выражают мысли всех испанцев.


[Закрыть], ибо они, безусловно, выражают мысли всех испанцев.

По окончании мессы все мы отправились в монастырь вместе со знатными гражданами и другими важными особами. Там нас приняли со всей любезностью, вниманием и щедростью, присущими досточтимому отцу Сальви: нам предложили сигары и обильное угощение, которое приготовил распорядитель для тех, чей желудок уже начал напоминать о себе.

В этот день всего было достаточно, чтобы сделать праздник веселым и создать веселое настроение, которое отличает нас, испанцев, и которое в подобных случаях проявляется особенно бурно – в песнях, танцах и других развлечениях. Ибо сердца наши доблестны и стойки, никакие беды им не страшны; стоит трем испанцам сойтись вместе, как хандра и печаль тут же исчезают. Итак, во многих домах была оказана честь Терпсихоре, и более всего в доме просвещенного филиппинского миллионера, куда нас всех пригласили на обед. Не стану описывать этот обед, скажу лишь, что он блистал роскошью и изяществом, одним словом – второе издание свадебного пира в Кане или у Камачо[110]110
  Пир в Кане Галилейской – евангельский эпизод, в котором описывается первое чудо Христа – превращение воды в вино. Свадебный пир у Камачо – эпизод из романа «Дон-Кихот». Богатый человек по имени Камачо был обманут своей невестой, после того как приготовил великолепное свадебное пиршество.


[Закрыть], но исправленное и расширенное. В то время как мы наслаждались яствами, приготовленными поваром из «Кампаны», оркестр играл нежные мелодии. Прекрасная молодая хозяйка дома, одетая в костюм метиски и сверкающая брильянтами, царила на празднике, как обычно. Все мы до глубины души сожалели о том, что она подвернула ножку и была лишена удовольствия танцевать, ибо, если судить по другим ее талантам, сеньорита де лос Сантос должна танцевать, как сильфида.

Во второй половине дня прибыл алькальд провинции, чтобы придать еще большую торжественность церемонии, назначенной на следующий день. Он выразил сожаление по поводу нездоровья видного землевладельца сеньора Ибарры, который, как говорят, уже, слава богу, поправляется.

Сегодня вечером проходило торжественное шествие, но об этом я расскажу в моем завтрашнем письме, потому что от разрывов петард у меня трещит голова и шумит в ушах, а кроме того, я валюсь с ног от усталости и хочу спать. Пока я буду набираться сил в объятиях Морфея, – а скорее всего, на монастырской койке, – желаю вам, мой высокоуважаемый друг, спокойной ночи и прощаюсь с вами до завтрашнего дня, которому суждено быть великим.

Ваш преданный друг и покорный слуга, корреспондент.

Сан-Диего, 11 ноября».

Так писал добряк корреспондент. Посмотрим теперь, что писал капитан Мартин своему другу Луису Чикито.

«Дорогой Чой, скорей приезжай сюда, если можешь, – праздничек выдался веселый. Представь себе, капитан Хоакин почти совсем продулся. Капитан Тьяго трижды удваивал ставку против него и выигрывал с первого же хода в трех конах, а хозяин дома капитан Мануэль всякий раз просто готов был лопнуть от удовольствия. Отец Дамасо разбил кулаком лампу, потому что до сих пор не выиграла ни одна его карта. Консул проиграл на петухах и в карты все то, что выиграл на празднике у нас в Биньяне, а также на празднике Пречистой Девы де Пилар в Санта-Крус.

Мы ожидали, что капитан Тьяго приведет к нам своего будущего зятя, богатого наследника дона Рафаэля, но похоже, что тот хочет подражать своему отцу, – совсем здесь не показывается. Жаль, видно толку нам от не будет мало.

Китаец Карлос загребает большие деньги, играя лиампо. Подозреваю, что дело нечисто, – у него, наверное, есть амулет: он вечно жалуется на головные боли и ходит с повязкой на голове, а когда колесо лиампо замедляет бег, он наклоняется, почти касаясь его лбом, словно хочет лучше его разглядеть. Мне все это кажется подозрительным, я уже видывал подобные штучки.

Прощай, Чой. Петушки мои чувствуют себя хорошо и жена моя счастлива и весела.

Твой друг Мартин Аристоренас».

Ибарра тоже получил надушенную записочку, которую Анденг, молочная сестра Марии-Клары, передала ему вечером в первый день праздника. В записке говорилось:

«Крисостомо, вот уже целый день ты не показываешься на глаза. Я слышала, что ты нездоров, молилась за тебя и зажгла две свечи, хотя папа говорит, что ты болен не серьезно. Вчера вечером и сегодня меня замучили просьбами играть на рояле и танцевать. Я не знала раньше, что на свете есть столько надоедливых людей! Если бы не отец Дамасо, старающийся развлечь меня разговорами и всякими рассказами, я заперлась бы в своей комнате и легла бы спать. Напиши мне, что с тобой, и я попрошу папу навестить тебя. А сейчас посылаю к тебе Анденг, чтобы она приготовила тебе чай, – она делает это хорошо, наверное, лучше, чем твои слуги.

Мария-Клара.

Р. S. Если завтра не придешь, я не пойду на церемонию. Будь здоров».

XXIX. Утро

Едва забрезжил рассвет, оркестры заиграли веселые мелодии и разбудили утомленных праздником горожан. Жизнь и движение возобновились, опять зазвонили колокола, опять послышались взрывы петард.

Это был последний день торжеств, самый разгар празднества. Ожидалось много интересного, гораздо больше, чем в предыдущий день. Братья терциарии были многочисленнее братьев Сантисимо Росарио и потому смиренно улыбались, уверенные в том, что посрамят своих соперников. Они закупили куда больше свечей, и благодарные торговцы-китайцы, получившие хорошие барыши, уже подумывали креститься, хотя кое-кто утверждал, что их побуждает к этому не вера в католическую церковь, а желание заполучить жену-христианку. Набожные женщины возражали: пусть даже так, но все равно это чудо, если женится сразу столько китайцев, а уж на путь праведный их наставят жены.

Люди нарядились в свои лучшие одежды, достали из шкатулок все драгоценности. Даже завзятые игроки расхаживали в белых шляпах и в расшитых рубашках с большими брильянтовыми запонками и тяжелыми золотыми цепями. Только на старом философе были, как обычно, темная полосатая рубашка из синамая, застегнутая по самое горло, просторные башмаки и широкополая фетровая шляпа пепельного цвета.

– Сегодня у вас еще более унылый вид, чем обычно! – сказал ему при встрече лейтенант-майор. – Неужели вам неприятно, что мы время от времени развлекаемся? Ведь у нас так много причин для скорби.

– Развлекаться – это еще не значит безумствовать! – ответил старик. – Бессмысленная оргия, повторяющаяся каждый год! А для чего? Транжирить деньги, когда вокруг такая нищета! Да, я понимаю, эта оргия, эта вакханалия затевается для того, чтобы заглушить жалобы народа!

– Вы же знаете, что я разделяю ваше мнение, – ответил дон Филипо, полушутя. – Я защищал его, но как можно противостоять префекту и священнику?

– Подать в отставку! – ответил философ и пошел своей дорогой.

Дон Филипо озадаченно смотрел вслед удалявшемуся старцу.

– Подать в отставку, – бормотал он, направляясь к церкви. – В отставку! Да, если бы моя должность была честью, а не бременем, я бы подал в отставку.

Церковный двор был полон народу: мужчины и женщины, дети и старики, одетые в лучшие платья, толпились и толкались, входили и выходили через узкие ворота. Пахло порохом, цветами, ладаном и духами. При взрывах петард, ракет и хлопушек женщины с криком шарахались в стороны, а дети смеялись до упаду. Один оркестр играл перед монастырем, другой сопровождал владык города, а остальные бродили по улицам, где, трепеща на ветру, развевались бесчисленные флаги. Яркие цвета и огни тешили глаз, музыка и взрывы услаждали слух. Колокола не переставали трезвонить; повсюду грудились экипажи и коляски – лошади иногда пугались, пятились, вставали на дыбы, все это, хотя и не было предусмотрено программой празднеств, само по себе являло зрелище, хоть и бесплатное, но не менее интересное.

Распорядитель праздника посылал слуг разыскивать на улицах гостей, подобно тому, кто устраивал трапезу, о которой повествует Евангелие. Их почти силой тащили выпить шоколаду, кофе, чаю, отведать сладостей. Нередко эти настойчивые приглашения приводили к настоящим стычкам.

Предстояло отслужить мессу, известную под названием «далматская», такую же большую, как отслуженная накануне и описанная уважаемым корреспондентом. Только на сей раз служить ее должен был отец Сальви, а среди присутствующих, наряду со многими другими испанцами и знатными особами, ожидали увидеть алькальда провинции, который хотел послушать отца Дамасо, пользовавшегося славой прекрасного проповедника. Даже альферес, всегда томившийся от скуки на проповедях отца Сальви, явился, чтобы доказать свою благонамеренность и, если представится возможность, расквитаться за те неприятности, которые доставил ему священник.

Слава отца Дамасо была столь велика, что корреспондент уже заранее писал редактору своей газеты: «То, что я предсказывал вам в моем вчерашнем наспех написанном послании, полностью оправдалось. Мы имели особое удовольствие слушать бывшего священника этого города, досточтимого отца Дамасо Вердолагаса, ныне переведенного в награду за его заслуги в другой, больший приход. Этот блестящий оратор взошел на кафедру церкви св. Духа и произнес красноречивейшую и глубочайшую проповедь, которая просветила и потрясла всех верующих, в нетерпении ожидавших той минуты, когда из его медоточивых уст брызнут целебные струи вечной жизни. Величие идей, смелость суждений, оригинальность оборотов речи, изящество стиля, отсутствие манерности, яркость мысли – вот черты этого испанского Боссюэ[111]111
  Жак-Бенин Боссюэ (1627–1704) – французский писатель, историк, богослов, известный ораторским искусством.


[Закрыть], пользующегося заслуженной славой не только среди просвещенных испанцев, но даже среди невежественных тагалов и лукавых сынов Небесной империи».

Однако бойкому журналисту едва не пришлось зачеркнуть то, что он написал. Отец Дамасо вдруг стал жаловаться на легкий катар, который он схватил накануне, пропев несколько разудалых песенок, съев три блюдца шербета и посмотрев часть спектакля. По этой причине он уже хотел отказаться от чести выступить перед людьми с проповедью слова божия. Но поскольку не нашлось никого другого, кто бы так основательно изучил житие и чудеса святого Диего, – правда, отец Сальви не уступал в познаниях отцу Дамасо, но был не его черед служить мессу, – остальные священнослужители все как один заявили, что тембр голоса у отца Дамасо ничуть не изменился и что было бы очень жаль, если бы он отказался произнести ту прекрасную проповедь, которую он уже написал и выучил наизусть. Поэтому старуха экономка приготовила ему лимонад, натерла грудь и шею мазями и оливковым маслом, сделала ему припарки, массаж. Отец Дамасо выпил несколько сырых яиц, взбитых с вином, все утро молчал и почти не завтракал; он проглотил лишь стакан молока и чашку шоколаду с дюжиной сухариков, героически отказавшись от своих обычных блюд – жареной курицы и полукруга лагунского сыра, ибо, как утверждала экономка, сыр и курица содержат соль и жир, от которых кашель может усилиться.

– И все это ради того, чтобы заслужить царство небесное и просветить нас! – с умилением говорили сестры из ордена терциариев, узнав о таких жертвах.

– Да покарает его пресвятая дева Утешительница, – бормотали сестры из ордена Сантисимо Росарио, которые не могли простить отцу Дамасо его благосклонность к их соперницам.

В половине девятого процессия вышла из-под сени полотняного навеса. Она была такая же, как и накануне, но с одним лишь новшеством: члены ордена терциариев – старики, старухи и несколько уже немолодых девиц, были облачены в широкие рясы; на бедных они были из простого гингона, а на богатых – из шелка, называемого францисканским гингоном, ибо в него одеваются досточтимые братья францисканцы. Все одеяния были доподлинно святыми, из манильского монастыря, где их можно приобрести по твердой цене, если здесь уместен коммерческий термин; эта твердая цена может быть повышена, но не понижена. В том же монастыре, как и в женском монастыре Санта-Клара, продаются также рясы, которые наделены удивительным свойством – облаченным в них покойникам отпускаются многие грехи. Но, кроме того, эти рясы обладают и другим, еще более удивительным свойством: их цена повышается пропорционально их ветхости и изношенности. Мы это пишем на тот случай, если какому-нибудь набожному читателю понадобятся такие реликвии или какому-нибудь ловкому старьевщику из Европы захочется нажить состояние, – то есть отправить на Филиппины партию залатанных, старых ряс, ибо стоят они там по шестнадцать песо и более, в зависимости от того, насколько они потрепаны.

Святой Диего де Алкала ехал в повозке, украшенной чеканным серебром. Святой был довольно тощ; однако торс из слоновой кости придавал ему вид суровый и величественный, несмотря на пышную шевелюру с мелкими, как у негритят, завитушками. На нем была шелковая мантия, шитая золотом.

Святой Франциск, наш покровитель, следовал, как и вчера, за богоматерью; только священник, сидевший в паланкине, был на сей раз не изящный, учтивый отец Сибила, а отец Сальви. И хотя он не отличался красивой осанкой, все в нем говорило о глубоком благочестии: он сидел полусогнувшись, опустив глаза и молитвенно сложив руки, как бы в экстазе. Паланкин несли те же самые сборщики податей; каждый из них, потея и сияя от удовольствия, чувствовал себя одновременно и причетником, и сборщиком податей, и спасителем бедного заблудшего человечества, своего рода Христом, отдающим свою кровь во искупление чужих грехов. Облаченный в ризу викарий переходил от одной повозки к другой, помахивая кадилом, дым которого порой ударял в нос священнику, и тот становился тогда еще серьезней, еще суровей.

Так, медленно и чинно, продвигалась вперед процессия, гремели петарды, звучали гимны, а оркестры, следовавшие за каждой повозкой, играли духовные марши. Меж тем распорядитель празднества так щедро наделял всех свечами, что многие унесли домой изрядный запас для картежной игры по ночам. Любопытные зрители с трепетом опускались на колени перед повозкой с Мадонной, истово шепча «Символ веры» и «Помилуй нас, господи…». Перед домом, где в нарядно разукрашенных окнах виднелись фигуры алькальда, капитана Тьяго, Марии-Клары, Ибарры, испанцев и девиц, паланкин задержался. Отец Сальви поднял глаза, но не сделал ни малейшего движения в знак приветствия и не подал виду, что узнал друзей. Он лишь выпрямился и расправил плечи; теперь его облачение ниспадало еще более изящными складками.

Под окном на улице стояла молодая женщина с миловидным лицом, пышно разряженная и державшая на руках маленького ребенка, – вероятно, кормилица или нянька, потому что ребенок был беленький и светловолосый, а женщина – смуглая, с черными как смоль волосами.

При виде священника малыш протянул к нему ручонки и засмеялся тем радостным детским смехом, который никого не может обидеть; в наступившей на миг тишине дитя закричало: «Па… па! Папа! Папа!»

Молодая женщина вздрогнула, поспешно прикрыла ладонью рот ребенка и в смущении побежала прочь. Ребенок горько расплакался.

Люди ехидные подмигнули друг другу, а испанцы, наблюдавшие эту сцену, улыбнулись. Обычно бледный отец Сальви зарделся как маков цвет.

Но люди ошибались: священник даже не знал этой женщины, она, видимо, была приезжей.