Текст книги "Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1"

Автор книги: Хосе Рисаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

LXIII. Сочельник

Высоко наверху, на склоне горы, у водопада притаилась за деревьями хижина, построенная на сваях. По кровле из когона, стелилась широколистая тыква, ее толстые стебли были усыпаны цветами и плодами. Простую деревенскую хижину украшали оленьи рога и кабаньи черепа, – некоторые из них с длинными клыками. Там жила тагальская семья, занимавшаяся охотой и рубкой леса.

В тени дерева сидел старик и вязал из пальмовых листьев метлы, а девушка складывала в корзину куриные яйца, лимоны и овощи. Двое детей, мальчик и девочка, играли около сидевшего на поваленном древесном стволе мальчугана, бледного, вялого, с большими печальными глазами. По чертам его исхудалого лица мы узнаем в нем сына Сисы и брата Криспина – Басилио.

– Когда у тебя совсем поправятся ноги, – говорила ему девочка, – мы будем играть в прятки и в домики, а я буду мамой.

– Ты тогда влезешь с нами вместе на вершину горы, – прибавил мальчик. – Вот будешь пить оленью кровь с лимонным соком, станешь здоровым, и я научу тебя прыгать со скалы на скалу через водопад.

Басилио грустно улыбнулся, посмотрел на свою изувеченную ногу и перевел взор на солнце, сверкавшее нестерпимо ярко.

– Продай эти метлы, – сказал старик девушке, – и купи что-нибудь детям, ведь сегодня праздник.

– Хлопушки, я хочу хлопушки! – закричал мальчик.

– А мне голову для моей куклы! – закричала девочка, дергая сестру за юбку.

– А ты что хочешь? – спросил старик у Басилио.

Мальчуган с трудом поднялся и подошел к старику.

– Сеньор, – сказал он, – я, значит, болею больше месяца?

– С тех пор как мы нашли тебя без памяти, израненного, сменилось две луны. Мы думали, ты умрешь…

– Бог вас отблагодарит, мы ведь очень бедны! – ответил Басилио. – Но сегодня сочельник, и я хочу пойти в город повидать мать и братишку. Они, наверное, ищут меня.

– Но ты, сынок, еще не совсем оправился, а твой город далеко. Не попадешь туда и к полуночи.

– Ничего, сеньор. Мать и братишка, наверное, очень скучают, мы ведь всегда проводили этот праздник вместе… Прошлый год мы втроем ели одну рыбку… Мать небось ждет меня и плачет.

– Ты не доберешься живым до города, мальчик! Сегодня на ужин у нас будет курица и кабанья нога. Мои сыновья спросят, где ты, когда вернутся с поля…

– У вас много сыновей, а у моей матери только мы двое; она, может, думает, что я умер. Сегодня вечером я хочу ее порадовать, принести рождественский подарок – ее сына.

Старик почувствовал, как слезы застилают ему глаза; он погладил мальчика по голове и сказал ему с волнением:

– Ты рассуждаешь как взрослый. Иди, ищи свою мать, принеси ей божий подарок… как ты сказал. Знай я, как зовется твой городок, я пришел бы туда, когда тебе было плохо. Иди, сын мой, да хранит тебя бог. Лусия, моя племянница, проводит тебя до ближайшего селения.

– Как? Ты уходишь? – спросил внук старика у Басилио. – Там внизу солдаты и много бандитов. Ты не хочешь посмотреть на мои хлопушки? Пум-пум, ба-бах!

– Ты не хочешь играть в слепую курицу и в прятки? – спросила девочка. – Ты когда-нибудь прятался? Правда, интересно прятаться, когда за тобой гонятся?

Басилио улыбнулся; он взял свою палку и сказал со слезами на глазах:

– Я скоро вернусь, приведу к вам братишку, вы будете с ним играть; он ростом такой, как ты.

– А он тоже хромает? – спросила девочка. – Тогда, как станем играть в домики, он будет мамой.

– Не забывай нас, – сказал ему старик. – Возьми эту кабанью ногу и отнеси своей матери.

Дети проводили его до тростникового мостика, перекинутого через бурлящий поток.

Лусия заставила его опереться на ее руку, и скоро они оба исчезли из виду.

Басилио шел легко, несмотря на перевязанную ногу.

Свистел северный ветер, и жители Сан-Диего дрожали от холода.

Наступил сочельник, но народ не веселился. Ни один бумажный фонарь не висел перед окнами, ни в одном доме не было слышно шума и веселых голосов, как в прежние годы.

У оконной решетки в нижнем этаже дома капитана Басилио вели разговор хозяин и дон Филипо (несчастье, случившееся с доном Филипо, сделало их друзьями), а у другого окна стояли и смотрели на улицу Синанг, ее кузина Виктория и красавица Идай. На горизонте заблестел серп луны и посеребрил тучи, деревья и дома, от которых пролегли по земле длинные, причудливые тени.

– Вам изрядно повезло, ведь в наше время редко кого выпускают! – сказал капитан Басилио дону Филипо. – Сожгли, правда, ваши книги, но другие лишились большего.

Какая-то женщина приблизилась к решетке и заглянула внутрь дома. На ее изможденном лице, в рамке растрепанных волос дико сверкали глаза; при свете луны она казалась привидением.

– Сиса! – изумленно воскликнул дон Филипо и спросил капитана Басилио, кивнув на удалявшуюся фигуру безумной: – Разве она не в доме лекаря? Или уже вылечилась?

Капитан Басилио горько усмехнулся.

– Лекарь испугался, что его обвинят в дружбе с доном Крисостомо и выгнал ее из своего дома. Вот она и бродит, распевая песни, безумная, как и прежде; живет в лесу…

– Что нового произошло в городке с тех пор, как мы его оставили? Я знаю, у нас новый священник и новый альферес…

– Страшные времена, человечество идет назад! – прошептал капитан Басилио, думая о недавних событиях. – Так вот, на следующий день после вашего отъезда нашли труп отца эконома, он висел на чердаке своего дома. Отец Сальви очень горевал и забрал все его бумаги. Да! Философ Тасио тоже умер и похоронен на китайском кладбище.

– Бедный дон Анастасио! – вздохнул дон Филипо. – А его книги?

– Сожжены верующими, они думали этим умилостивить бога. Мне ничего не удалось спасти, даже книги Цицерона… Префект пальцем не шевельнул при виде пожарища.

Оба замолчали.

В это время послышалось грустное, заунывное пение безумной.

– Не знаешь, когда будет свадьба Марии-Клары? – спросила Идай у Синанг.

– Не знаю, – ответила та. – Я получила письмо от нее, но не решаюсь вскрыть конверт. Бедный Крисостомо!

– Говорят, если бы не Линарес, то капитана Тьяго могли повесить. Что тогда было бы с Марией-Кларой? – заметила Виктория.

Мимо прошел, хромая, мальчик. Он ковылял к площади, откуда доносилось пение Сисы. Это был Басилио. Он нашел на месте своего дома одни развалины и после долгих расспросов смог лишь узнать, что мать его сошла с ума и бродит по городу; о Криспине никто ничего не слышал.

Басилио проглотил слезы, постарался скрыть свое горе и, отдохнув, отправился на поиски матери. Он пришел в город, стал спрашивать о ней и вдруг услышал ее пение. Его охватила дрожь, подгибались колени, но он бросился за матерью, желая поскорей обнять ее.

Безумная уже ушла с площади и остановилась перед домом нового альфереса. Как и прежде, у дверей стоял часовой. Из окна высунулась голова женщины, но это была уже не Медуза, а другая, молодая; слова «альферес» и «неудачник» – не синонимы.

Сиса принялась петь перед домом, глядя на луну, которая величественно плыла по синему небу среди серебряных туч. Басилио видел мать, но не решался подойти, ожидая, должно быть, пока она уйдет оттуда. Прихрамывая, он ходил взад и вперед, стараясь не приближаться к казармам.

Молодая женщина, внимательно слушавшая пение безумной, велела часовому привести ее наверх.

Сиса, увидев солдата и услышав его голос, охваченная ужасом, бросилась бежать со всех ног, – известно, как быстро бегают безумные! Басилио следовал за ней и, боясь потерять ее из виду, бежал, позабыв о больных ногах.

– Глядите, как мальчишка гонится за сумасшедшей, – воскликнула с возмущением служанка, стоявшая на улице, схватила камень и швырнула его в догонку Басилио.

– Вот тебе! Жаль, что собака на привязи!

Басилио почувствовал острую боль в голове, но не остановился и продолжал бежать дальше. Собаки лаяли на него, гуси гоготали; кое-где открывались окна, высовывались головы любопытных, другие, наоборот, затворяли окна, боясь повторения той тревожной ночи.

Городок остался позади. Сиса замедлила бег, но между нею и ее преследователем по-прежнему оставалось большое расстояние.

– Мама! – закричал он издали.

Безумная, услышав его голос, снова побежала быстрей.

– Мама, это я! – кричал в отчаянии мальчик.

Безумная не слышала; сын, задыхаясь, следовал за ней. Они пересекли поле, лес был уже недалеко.

Басилио увидел, как мать скрылась за деревьями, и тоже последовал туда. Оба с трудом пробирались через заросли, колючие кустарники, спотыкались о корни деревьев. Мальчик старался не терять из виду силуэт матери, то исчезавший во мраке, то появлявшийся в полосах лунного света, который проникал сквозь ветви и листву. Это был таинственный лес, принадлежавший семье Ибарры.

Мальчик не раз падал, натыкаясь на коряги, но тут же вскакивал и шел дальше. Он не чувствовал боли, вся его воля была сосредоточена на том, чтобы не потерять мать из виду.

Так, следуя за матерью, он миновал журчащий ручей; острые камышины, упавшие в прибрежную грязь, впивались в босые ноги Басилио, но он не останавливался, чтобы вытащить занозы.

С удивлением увидел он, что его мать углубилась в заросли, окружавшие могилу старого испанца у подножья балити, распахнула деревянную дверцу ограды и скрылась внутри.

Басилио тоже хотел войти туда, но дверца перед ним закрылась. Безумная изо всех сил придерживала ее своими иссохшими руками и головой, стараясь никого не впустить.

– Мама, это я, я, Басилио, твой сын! – закричал мальчик и в изнеможении упал.

Но безумная не слушала; упершись ногами в землю, она налегла на дверцу всем телом.

Басилио стучал в дверцу кулаками, бился о нее окровавленной головой, плакал, но все напрасно. Тогда он с трудом поднялся, осмотрел ограду – нельзя ли перелезть через нее, но не обнаружил ни одного выступа. Он обошел ограду кругом и увидел, что одна ветвь злосчастного балити сплелась с ветвью соседнего дерева. Мальчик вскарабкался по стволу: сыновняя любовь творила чудеса. Перебираясь с ветви на ветвь, он очутился на балити и увидел внизу мать, все еще подпиравшую головой створки двери.

Шум в ветвях привлек внимание Сисы, она повернулась и хотела бежать, но сын, упав с дерева, обнял ее, осыпал поцелуями и тут же лишился чувств.

Сиса увидела залитый кровью лоб мальчика, нагнулась над ним; она глядела на него широко раскрытыми глазами, и вид этого бледного лица пробудил что-то в ее дремавшем мозгу. Словно искра озарила ее сознание; она узнала своего сына и, вскрикнув, повалилась на бесчувственное тело мальчика, обнимая и целуя его.

Мать и сын неподвижно лежали рядом…

Когда Басилио пришел в себя, он увидел мать, не подававшую признаков жизни. Он звал ее, называл самыми нежными именами, но она не дышала и не приходила в себя. Тогда он встал, пошел к ручью, зачерпнул немного воды в свернутый банановый лист и побрызгал водою бледное лицо матери. Но безумная не пошевелилась, глаза ее не открылись.

Басилио с ужасом смотрел на мать. Он приложил ухо к ее сердцу, но впалая, иссохшая грудь была холодна и сердце не билось. Он дотронулся губами до ее губ, но не уловил дыхания. Несчастный обнял труп матери и горько зарыдал.

На небе торжественно сияла луна, тихо вздыхал ветерок, в траве трещали сверчки.

Наступила ночь, ночь радости и веселья для стольких детей, которые празднуют в теплом кругу семьи этот праздник, навевающий сладостные воспоминания и прославляющий тот миг, когда небеса впервые с любовью обратили свой взгляд на землю. Это была ночь, когда во всех христианских семьях пируют, пьют, танцуют, поют, смеются, играют, шутят, целуются; ночь, полная тайны для детей северных стран, где водружают осыпанную огнями, увешанную игрушками, конфетами и серебряными нитями елку, на которую глядит столько блестящих, круглых наивных глазенок, – эта ночь принесла Басилио только сиротство. Кто знает, быть может, некогда в семье молчаливого отца Сальви тоже плясали дети, может быть, и там пели песенку:

 
Сочельник приходит,
Сочельник уходит…
 

Долго плакал и стонал мальчик, а когда он поднял голову, то увидел перед собой человека, молча смотревшего на него. Незнакомец тихо спросил:

– Ты ее сын?

Мальчик кивнул головой.

– Что думаешь делать?

– Похоронить ее!

– На кладбище?

– У меня нет денег, да и священник не позволит.

– Ну и как же?

– Если бы вы мне помогли…

– Я очень слаб, – ответил незнакомец, медленно опускаясь на землю и упираясь в нее руками. – Я ранен… не ел и не спал два дня… Никто не приходил сюда этой ночью?

Человек задумался, глядя на выразительное лицо мальчика.

– Послушай! – продолжал он слабеющим голосом. – Я тоже умру раньше, чем наступит день… В двадцати шагах отсюда, на том берегу ручья, лежит груда дров. Принеси их, сложи костер, втащи на него наши тела, прикрой поленьями и подожги; пусть полыхает большой огонь, пока мы не превратимся в пепел…

Басилио слушал.

– А потом, если никто не придет… копай вот здесь, и найдешь много золота… все будет твое. Запомни!

Голос незнакомца уже был едва слышен.

– Иди за дровами… Я хочу помочь тебе.

Басилио ушел. Незнакомец повернул лицо к востоку и зашептал, словно молясь:

– Я умираю, не увидев рассвета над моей родиной! Вы, кому суждено увидеть зарю, приветствуйте ее; не забывайте тех, кто пал темной ночью!

Он поднял глаза к небу, губы его зашевелились, будто шепча молитву, затем голова его опустилась, тело вытянулось на земле…

Два часа спустя сестра Руфа совершала в баталане своего домика утреннее омовение перед тем, как идти к мессе. Благочестивая старуха взглянула на ближайший лес и увидела поднимавшийся из него столб дыма; она нахмурила брови и, преисполненная святого негодования, воскликнула:

– Кто этот еретик, который в день праздника занимается расчисткой леса? Вот откуда все несчастья! Попробуй-ка попади в чистилище и увидишь, как я тебя оттуда выставлю, дикарь эдакий!

Эпилог

Многие из наших героев еще живы, а других мы потеряли из виду, поэтому написать настоящий эпилог невозможно. На благо человечеству мы с удовольствием прикончили бы всех наших персонажей, начиная с отца Сальви и кончая доньей Викториной, но это не в наших силах… Пусть живут! Ведь в конце концов не нам, а стране приходится их кормить…

С тех пор как Мария-Клара ушла в монастырь, отец Дамасо оставил селение и переехал в Манилу, как и отец Сальви, который, в ожидании вакантной митры, читал проповеди в церкви монастыря св. Клары, где он занимал высокий пост. Не прошло и нескольких месяцев, как отец Дамасо получил приказ от церковных властей отправиться в приход, находящийся в одной из отдаленных провинций. Рассказывают, он этим так огорчился, что на следующий день его нашли мертвым в спальне. Одни говорят, что он умер от апоплексии, другие говорят – от кошмарных сновидений, но лекарь рассеял все сомнения, сказав, что он скончался «внезапно».

Никто из наших читателей не узнал бы капитана Тьяго, если бы его увидел. За несколько недель до того, как Мария-Клара дала монашеский обет, он впал в такое удрученное состояние, что начал худеть и грустить, стал задумчивым и нелюдимым, как его бывший друг, несчастный капитал Тинонг. Едва только двери монастыря закрылись за дочерью, он приказал своей безутешной кузине, тетушке Исабель, взять все вещи, оставшиеся от его дочери и покойной жены, и уехать в Малабон или Сан-Диего, так как отныне он хотел жить один. Дни и ночи стал проводить капитан Тьяго за игрой в лиампо и на петушиных боях, начал курить опиум. Он не ездил больше в Антиполо, не заказывал мессы; донья Патросинио, его давняя соперница, благочестиво отпраздновала свой триумф и принялась снова похрапывать на проповедях. Если вы когда-нибудь после полудня пройдетесь по главной улице Санто-Кристо, то увидите в лавке одного китайца маленького, желтого, тощего, согбенного человека с ввалившимися тусклыми глазами, с черными губами и ногтями, глядящего на людей невидящим взором. С наступлением сумерек вы заметите, как он с трудом поднимается и, опираясь на палку, заковыляет к узкой улочке и войдет в грязный домишко, над дверью которого большими красными буквами выведено: «Публичная курильня опиума». Этот человек и есть некогда знаменитый капитан Тьяго, ныне забытый даже старшим причетником.

Донья Викторина к своим фальшивым локонам и мании «обандалузивания», если можно так выразиться, прибавила новую причуду, – ей захотелось самой править лошадьми, и дон Тибурсио должен отныне тихо сидеть на заднем сиденье коляски. Так как из-за слабости ее зрения произошло много несчастных случаев, она носит пенсне, которое придает ей еще больше очарования. Доктора теперь никто уже не приглашает к больным, а слуги частенько видят его без вставной челюсти, что, как знают наши читатели, является дурным признаком.

Линарес, единственный защитник несчастного лекаря, уже давно почиет на кладбище в Пако, пав жертвой дизентерии и дурного обращения своей кузины.

Победоносный альферес отправился в Испанию в чине лейтенанта и в должности коменданта, бросив свою милую супругу, облаченную все в ту же фланелевую рубаху неописуемого цвета. Эта бедная покинутая Ариадна посвятила себя, подобно дочери Миноса, культу Бахуса[207]207
  Минос – мифический царь острова Крита, отец Ариадны. По греческому мифу, Ариадна помогла афинскому герою Тесею, спасшему остров Крит от чудовища Минотавра, выйти из Лабиринта, огромного дворца со множеством помещений и запутанных переходов. Полюбив Тесея, Ариадна бежала с ним, но на пути в Афины была им брошена. По одному из вариантов греческой легенды, Ариадна была отнята у Тесея богом Дионисом, или Бахусом (бог вина и веселья), вступившим с ней в брак.


[Закрыть] и табака и стала пить и курить с такой страстью, что ее боялись теперь не только девушки, но и старухи, и малые дети.

Другие наши знакомые из Сан-Диего, наверное, еще живы, если они не отдали богу душу при взрыве парохода «Липа», совершавшего рейс в провинции. Так как никто не позаботился узнать, кто были несчастные, погибшие при этой катастрофе, и кому принадлежали руки и ноги, разбросанные по острову Конвалесенсия и по берегам реки, мы не имеем никаких сведений о том, были ли среди них люди, известные нашим читателям. Но мы уж тем довольны, – как были довольны тогда правительство и пресса, – что единственный монах, плывший на пароходе, спасся, и большего не требуем. Самое важное для нас это жизнь добродетельных священнослужителей, да продлит господь их владычество на Филиппинах на благо душам нашим.

О Марии-Кларе никто больше не слышал; поговаривают, правда, что ее уже нет в живых. Мы спрашивали о ней разных влиятельных лиц в монастыре св. Клары, но никто не соизволил обмолвиться ни единым словом, даже те болтливые святоши, что лакомятся великолепным жарким из куриной печенки и еще более великолепным соусом, который называется «монашеским» и готовится искусной кухаркой обители Христовых невест.

И тем не менее… Однажды сентябрьской ночью ревел ураган и хлестал своими огромными крыльями дома Манилы; ежесекундно грохотал гром, молнии озаряли картину разрушения и нагоняли ужас на жителей городка. С неба низвергались потоки воды. При свете змеевидных молний можно было видеть, как по воздуху летел то кусок кровли, то целое окно, которые затем падали на землю со страшным шумом. На улицах не было ни одного экипажа, ни одного прохожего. Когда гулкое эхо грома, стократ повторенное, смолкало вдали, слышалось завывание ветра, сливавшееся с шумом дождя, который барабанил по раковинам закрытых окон.

Два жандарма укрылись в сарае, стоявшем неподалеку от монастыря; один из них был солдат, другой – капрал.

– Что нам тут делать? – сказал солдат. – Все равно никто не ходит по улицам… Надо бы зайти куда-нибудь в дом; моя красотка живет на улице Архиепископа.

– Отсюда немалый конец, мы промокнем, – ответил другой.

– А лучше, если сюда молния ударит?

– Не беспокойся: монашки небось для своего спасения громоотвод поставили.

– Да, – сказал солдат, – но какой с него толк, если ночь такая темная.

И он устремил взор вверх, пытаясь что-нибудь разглядеть в темноте. В этот миг несколько раз подряд сверкнула молния и послышались страшные раскаты грома.

– Наку! Сусмариосеп![208]208
  Ой! Иисус, Мария, Иосиф! (искаж. испанск.)


[Закрыть] – воскликнул солдат, крестясь и дергая товарища за полу. – Пойдем отсюда!

– Что с тобой?

– Идем, идем отсюда! – повторял тот, щелкая зубами от страха.

– Что ты увидел?

– На крыше… наверное, там монашка, которая по крышам бродит!

Капрал высунул голову и посмотрел.

Снова сверкнула молния, огненная жила прорезала небо; за ней последовал ужасающий треск.

– Иисусе! – воскликнул он и тоже перекрестился.

И точно, при яркой вспышке он увидел белую фигуру у самого конька крыши; она стояла там, обратив к небу лицо и воздев руки, словно моля о чем-то. Небо отвечало стрелами молний и ударами грома!

В громовых раскатах слышались заунывные стоны.

– Это не ветер, это привидение! – бормотал солдат, отвечая на пожатие руки товарища.

– О-о! О-о! – раздавалось в воздухе сквозь шум дождя; завывание ветра не могло заглушить молящий, жалобный, полный отчаяния голос.

Еще раз сверкнула яркая молния.

– Нет, это не привидение! – воскликнул капрал. – Я ее разглядел, она прекрасна, как святая дева… Пойдем сообщим куда следует!

Солдат не заставил дважды повторять приглашение, и оба исчезли.

Кто же стонал глубокой ночью, невзирая на ветер и грозу? Кто эта робкая девушка, Христова невеста, не убоявшаяся бушующих стихий и избравшая эту бурную ночь для того, чтобы под открытым небом со страшной высоты слать жалобы господу? Неужто творец наш покинул свой храм в монастыре и больше не внемлет молитвам? Или монастырские своды мешают устремлениям души долететь до престола всевышнего?

Буря бушевала почти всю ночь; ни одна звездочка не зажглась во мраке; отчаянные стенания, сливавшиеся со вздохами ветра, не смолкали, но природа и люди оставались к ним глухи, а бог был занят и не слышал.

На следующий день, когда исчезли темные тучи и на ясном небе снова заблистало солнце, озаряя омытую дождем природу, у дверей монастыря св. Клары остановился экипаж, и из него вышел человек, который отрекомендовался как представитель властей и захотел тотчас же поговорить с настоятельницей и повидать всех монахинь.

Говорят, что одна из монахинь явилась в мокрой изодранной одежде и со слезами просила у этого человека заступничества, поведав ему ужасные истории о насилиях, прикрываемых ханжеством. Говорят также, что она была прекрасна, что у нее были самые красивые и выразительные глаза, какие кто-либо когда-либо видел.

Представитель властей не оказал ей покровительства; он посовещался с настоятельницей и уехал, не вняв мольбам и слезам. Юная монахиня смотрела на дверь, закрывшуюся за этим человеком, как осужденный на вечные муки смотрит на закрывающиеся перед ним врата неба, если только небо бывает столь же бесчувственно и жестоко, как люди. Настоятельница сказала, что монахиня сошла с ума.

Представитель власти, наверное, не знал, что в Маниле есть дом для умалишенных, а может быть, он считал, что монастырь и есть убежище для безумных, хотя утверждают, что человек этот был порядочным тупицей и вряд ли сумел бы определить – в своем уме такая-то особа или нет.

Рассказывают также, что генерал, сеньор X., думал иначе, и, когда известие об этом дошло до него, он пожелал помочь безумной и попросил прислать ее к нему.

Однако на этот раз прекрасная беззащитная девушка не появилась, а настоятельница вовсе запретила посещать монастырь, сославшись на религиозные каноны и святые уставы.

Больше об этом случае не говорили, как не говорили никогда и о несчастной Марии-Кларе.