Текст книги "Изместьева Ж.А. Великое прозрение. Послания Ангелов - Хранителей. Книга 1"

Автор книги: Хосе Рисаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

XXXVI. Первая туча

В доме капитана Тьяго царило не меньшее смятение, чем в умах простонародья. Мария-Клара только и знала, что плакала, не слушая утешений тетушки и Анденг, своей молочной сестры. Отец запретил ей разговаривать с Ибаррой до тех пор, пока святые отцы не простят его.

Капитана Тьяго, занятого приготовлениями к достойной встрече генерал-губернатора, вдруг вызвали в монастырь.

– Не плачь, доченька, – говорила тетушка Исабель, протирая замшей сверкающие зеркала. – Его опять приобщат к церкви, напишут святому папе, мы сделаем хорошее подношение… Ведь отец Дамасо всего-навсего упал в обморок, он же не умер!

– Не плачь! – тихонько говорила Марии-Кларе Анденг. – Уж я постараюсь, чтобы ты с ним увиделась: для чего тогда исповедальни, если не грешить? Все простится, как покаешься священнику!

Наконец капитан Тьяго вернулся. Женщины пытались прочитать на его лице ответ на многие вопросы, но лицо капитана выражало одно уныние. Беднягу даже пот прошиб; он вытирал рукой мокрый лоб и не мог вымолвить ни слова.

– Что с тобой, Сантьяго? – тревожно допытывалась тетушка Исабель.

В ответ он только вздохнул, смахнув слезу.

– Ради бога, говори! Что случилось?

– То, чего я боялся! – простонал он, чуть не плача. – Все пропало! Отец Дамасо велит расторгнуть помолвку, – иначе быть мне проклятым и в этой и в иной жизни! Все твердят то же самое, даже отец Сибила! Надо, мол, закрыть перед ним двери моего дома и… Но я ведь должен ему больше пятидесяти тысяч песо! Я сказал об этом святым отцам, а те и ухом не повели. Что хочешь потерять – пятьдесят тысяч песо или свою бессмертную душу? Ох, святой Антоний! Если бы я только знал!

Мария-Клара рыдала.

– Не плачь, дочь моя, – прибавил он, обращаясь к ней, – не пошла ты в свою мать, та никогда не плакала, разве только случайно… Отец Дамасо сказал мне, что из Испании приехал один его родственник… он его в женихи тебе прочит…

Мария-Клара заткнула уши.

– Ты что, спятил, Сантьяго? – прикрикнула на него тетушка Исабель. – Нашел время говорить про другого! Ты думаешь, твоя дочка меняет женихов, как рубашки?

– Я понимаю, Исабель, дон Крисостомо богат, а испанцы женятся только из любви к деньгам. Но чего ты от меня хочешь? Мне тоже пригрозили отлучением, сказали, что я подвергаю большой опасности не только душу, но и тело. Тело, слышишь? Тело!

– Но ты только терзаешь сердце своей дочери! Разве архиепископ не друг тебе? Почему ты ему не напишешь?

– Архиепископ тоже монах, архиепископ делает только то, что ему подскажут монахи. Ну, не плачь, Мария. Приедет генерал-губернатор, захочет увидеть тебя, а ты явишься с красными глазами… Эх, я – то думал приятно провести сегодняшний вечер! Если бы не эта беда, я был бы самым счастливым человеком на свете, всем на зависть… Успокойся, дочь моя; мне гораздо тяжелее, но я не плачу! У тебя будет другой жених, получше прежнего, а я, я теряю пятьдесят тысяч песо! Ох, пресвятая дева Антипольская, хоть бы уж сегодня вечером мне повезло!

Ружейная пальба, стук колес, цокот лошадиных копыт, громкие звуки королевского марша возвестили о прибытии его превосходительства генерал-губернатора Филиппинских островов. Мария-Клара спряталась в своей спальне. Бедная девушка! Сердцем твоим играют грубые люди, которым неведомы нежные чувства.

В то время как дом наполнялся людьми и повсюду слышались гулкие шаги, приказания, звон сабель и шпор, молодая девушка в горе преклонила колена перед образом пречистой, девы, лицо которой выражало такую скорбь и страдание, – подобное мог написать один Деларош[134]134
  Поль Деларош (1797–1856) – французский художник, автор полотен на исторические и библейские сюжеты.


[Закрыть], – словно она только что вернулась с могилы сына.

Но Мария-Клара не думала о горе богоматери, она думала о своей собственной беде. Поникшая голова, безжизненно повисшие руки придавали ей сходство с лилией, сломленной ветром. Давние сладостные мечты о будущем, – смутные в детстве и принявшие ясные очертания в девические годы, – стали частью ее существа; и вот теперь одно лишь слово должно было изгнать их из ее ума и сердца! Не так-то легко унять боль в груди, погасить свет надежд!

Мария-Клара была столь же доброй, благочестивой христианкой, сколь и любящей дочерью. Ее повергло в страх не только отлучение жениха от церкви: приказ отца и нависшая над ним опасность требовали, чтобы ее любовь была принесена в жертву. И она внезапно ощутила всю силу своего чувства, о которой ранее не подозревала. До тех пор река спокойно несла свои воды; чудесные цветы усыпали ее берега, и чистый песок устилал ее русло; ветерок почти не рябил водную гладь; и вдруг будто грозные скалы преградили путь водам, огромные деревья упали поперек русла, закрыв проход. О, тогда река зашумела, забушевала, вскипела волнами, затрясла плюмажем пены, пробила скалы и устремилась в пропасть!

Мария-Клара пыталась молиться, но разве в отчаянии можно молиться? Мы молимся, когда питаем надежду, а если уж ни на что не надеемся, то обращаемся к богу с одними лишь жалобами.

«Господи! – стенало ее сердце. – Зачем так карать человека, зачем отказывать ему в любви других людей? Ты ведь не отнимаешь у него ни свое солнце, ни свой воздух, дозволяешь ему смотреть на свое небо, так почему же ты отнимаешь у него любовь? Ведь без неба, без воздуха и без солнца можно жить, а без любви – нет!»

Дойдут ли до трона господня эти вопли, которых не слышат люди? Услышит ли их матерь всех обездоленных?

Бедная девушка! Она не знала своей родной матери и решилась поверить горести, причиненные земной страстью, чистейшему существу, познавшему лишь дочернюю и материнскую любовь. В своей печали она обратилась к обожествленному образу женщины, к самому возвышенному из идеалов человечества, к этому поэтическому созданию христианства, соединившему в себе два прекраснейших облика женщины – девы и матери, – к этому существу, которое не изведало страданий любви и которое мы зовем Марией.

– Мама, мама, – стонала девушка.

Пришла тетушка Исабель, боявшаяся оставлять ее наедине с горем.

– Приехали, – сказала старушка, – знакомые дамы, и генерал-губернатор желает говорить с нею.

– Тетя, скажите им, что я больна! – в ужасе умоляла Мария-Клара. – Меня ведь заставят играть на рояле и петь!

– Твой отец уже обещал. Неужто ты желаешь зла своему отцу?

Мария-Клара встала, посмотрела на тетушку, заломила прелестные руки и прошептала:

– О, если бы я…

Но она не окончила фразу и стала одеваться.

XXXVII. Его превосходительство

– Я хочу поговорить с этим юношей! – сказал его превосходительство адъютанту. – Он меня очень заинтересовал.

– За ним уже послали, мой генерал. Но тут один молодой человек из Манилы настоятельно просит аудиенции. Мы ему сказали, что у вашего превосходительства нет времени и что вы приехали сюда не аудиенции давать, а посмотреть город и процессию. Однако он ответил, что ваше превосходительство всегда находит время для восстановления справедливости…

Его превосходительство с удивлением взглянул на алькальда.

– Если я не ошибаюсь, – ответил с легким поклоном алькальд, – это тот самый юнец, который сегодня утром поссорился с отцом Дамасо из-за проповеди.

– Опять ссора? Видимо, этот монах задумал возмутить всю провинцию? Может быть, он полагает, что он тут правит? Скажите юноше, пусть войдет!

Его превосходительство нервно ходил по залу из угла в угол.

В прихожей ожидали несколько испанцев, а также военные и представители власти города Сан-Диего и соседних селений; собравшись кучками, они беседовали и спорили. Явились сюда и все монахи, кроме отца Дамасо, желавшие засвидетельствовать свое почтение его превосходительству.

– Его превосходительство генерал-губернатор просит ваши преподобия немного подождать! – сказал адъютант. – Входите, молодой человек!

Манилец, тот самый, который не видел разницы между тагальским языком и греческим, вошел в зал, бледный и трепещущий.

Присутствующие не могли опомниться от изумления: должно быть, его превосходительство сильно разгневался, если заставил монахов ждать. Отец Сибила промолвил:

– Мне не о чем с ним говорить! Я зря теряю здесь время!

– Я того же мнения, – добавил один из августинцев. – Уйдем?

– Не лучше ли нам все-таки узнать, что он думает? – спросил отец Сальви. – Мы к тому же избежали бы скандала и… могли бы напомнить ему… о его долге… по отношению к церкви…

– Ваши преподобия могут войти, если желают! – сказал адъютант, провожая юношу, который не знал греческого; теперь лицо этого юноши сияло от удовольствия.

Брат Сибила вошел первым, за ним шествовали отец Сальви, отец Мануэль-Мартин и другие священники. Все смиренно поклонились, один только отец Сибила, даже кланяясь, сохранял несколько надменный вид; отец Сальви, напротив, согнулся почти вдвое.

– Кто из вас отец Дамасо? – спросил неожиданно его превосходительство, не пригласив их садиться, не осведомившись об их здоровье, не обратившись к ним с теми почтительными фразами, к каким привыкли эти высокочтимые особы.

– Отца Дамасо нет с нами, сеньор! – ответил почти так же сухо отец Сибила.

– Покорный слуга вашего превосходительства лежит в постели, он болен, – прибавил смиренно отец Сальви. – Мы явились сюда, чтобы приветствовать высокого гостя и узнать о здоровье вашего превосходительства, как подобает всем верным слугам короля и воспитанным людям, а также принести извинения от имени покорного слуги вашего превосходительства, который имеет несчастье…

– О! – прервал генерал-губернатор, раскачивая на одной ножке стул и насмешливо кривя губы. – Если бы у моего превосходительства все слуги были таковы, как отец Дамасо, я предпочел бы сам служить моему превосходительству!

Святые отцы, которые и так уже едва держались на ногах, совсем были сражены этим выпадом.

– Садитесь, ваши преподобия! – прибавил губернатор после паузы немного мягче.

Капитан Тьяго, одетый во фрак, вошел на цыпочках в зал; он вел под руку Марию-Клару, которая дрожала от волнения и страха, но тем не менее изящно и церемонно склонилась перед гостем в поклоне.

– Эта сеньорита ваша дочь? – спросил с изумлением генерал-губернатор.

– А также и вашего превосходительства, мой генерал! – серьезно ответил капитан Тьяго.

Алькальд и адъютанты широко раскрыли глаза, но его превосходительство с невозмутимым видом протянул руку девушке и ласково сказал:

– Счастливы родители, имеющие таких дочерей, как вы, сеньорита. О вас отзываются с уважением и восхищением… Я хотел видеть вас, чтобы поблагодарить за прекрасный поступок, который вы совершили сегодня. Я знаю все и, когда буду писать правительству его величества, не премину упомянуть о вашем мужественном поведении. А пока позвольте мне, сеньорита, от имени его величества короля, которого я здесь представляю и который любит, когда среди его верноподданных царят мир и спокойствие, а также и от собственного имени, от имени отца, имеющего дочерей вашего возраста, выразить вам живейшую благодарность!

– Сеньор! – воскликнула, трепеща, Мария-Клара.

Его превосходительство угадал, что она хотела сказать, и ответил:

– Очень хорошо, сеньорита, что вы довольствуетесь сознанием совершенного доброго дела и признательностью ваших сограждан: действительно, это лучшая награда, и мы не должны желать большего. Но не лишайте меня счастливой возможности показать, что правосудие умеет не только карать, но и вознаграждать; оно не всегда слепо.

Все выделенные курсивом слова были произнесены с особой интонацией, подчеркнуто громким голосом.

– Сеньор дон Хуан Крисостомо Ибарра ждет распоряжений вашего превосходительства, – доложил адъютант.

Мария-Клара вздрогнула.

– А! – воскликнул генерал-губернатор. – Позвольте мне, сеньорита, сказать вам, что я желал бы еще раз увидеть вас перед отъездом из этого города; мне надо еще сообщить вам нечто очень важное. Сеньор алькальд, прошу вас сопровождать меня на прогулке, которую я хочу совершить пешком после того, как побеседую наедине с сеньором Ибаррой.

– Ваше превосходительство, позвольте предупредить вас, – тихо сказал отец Сальви, – что сеньор Ибарра отлучается…

Его превосходительство решительным жестом прервал священника:

– Я очень доволен, что мне пришлось огорчиться по поводу самочувствия одного лишь отца Дамасо, которому я искренне желаю полного выздоровления, ибо в его возрасте не слишком приятно предпринимать путешествие в Испанию для восстановления здоровья. Это, однако, зависит от него самого… А пока пусть бог пошлет здоровья вашим преподобиям!

Все удалилась из зала.

– Ровно столько же зависит и от вас! – пробурчал, выходя, отец Сальви.

– Еще посмотрим, кто скорей отправится в путешествие, – прибавил другой францисканец.

– Я тотчас уезжаю домой! – воскликнул с досадой отец Сибила.

– И мы тоже поедем в свои провинции! – сказали августинцы.

Монахи были возмущены тем, что по вине одного францисканца его превосходительство принял так холодно их всех.

В прихожей они столкнулись с Ибаррой, у которого пировали несколько часов назад. Святые отцы не удостоили юношу приветствием, только метнули в его сторону многозначительные взгляды.

Алькальд, напротив, раскланялся с ним, когда монахи скрылись из виду, и по-приятельски протянул руку, но появление адъютанта, искавшего Ибарру, помешало разговору.

В дверях Ибарра встретил Марию-Клару; их глаза тоже сказали многое друг другу, но вовсе не то, что читалось в глазах монахов. Ибарра был в глубоком трауре. Он вошел твердым шагом и спокойно поклонился, хотя визит монахов не предвещал ничего доброго.

Генерал-губернатор сделал несколько шагов ему навстречу.

– Мне доставляет большое удовольствие, сеньор Ибарра, пожать вам руку. Я хотел бы, чтобы вы отнеслись ко мне с полным доверием.

Его превосходительство в самом деле внимательно и с заметным удовольствием разглядывал юношу.

– Сеньор, вы так добры ко мне!

– Ваше удивление меня обижает, оно означает, что вы не ожидали встретить здесь хороший прием, сомневались в моем справедливом суде!

– Столь радушный прием такого скромного подданного его величества, как я, сеньор, это не дань справедливости, а скорее милость.

– Хорошо, хорошо, – сказал его превосходительство, садясь и указывая гостю на стул. – Давайте побеседуем откровенно. Я очень доволен вашим поведением и уже обратился к правительству его величества с просьбой о представлении вас к награде за филантропическую идею создать школу… Если бы вы ко мне обратились, я бы с радостью присутствовал на церемонии, и, возможно, это избавило бы вас от неприятностей.

– Моя затея казалась мне настолько малозначительной, – ответил юноша, – что я не считал себя вправе отвлекать внимание вашего превосходительства от многочисленных дел; кроме того, я почел своим долгом обратиться прежде всего к местным властям провинции.

Его превосходительство кивнул головой с довольным видом и продолжал еще более дружелюбно:

– Что касается неприятности, происшедшей у вас с отцом Дамасо, пусть вас не беспокоят ни опасения, ни угрызения совести. Ни один волос не упадет с вашей головы, пока я управляю островами; а насчет отлучения я поговорю с архиепископом. Мы должны принимать во внимание обстоятельства: здесь нельзя смеяться над некоторыми вещами во всеуслышание, как в Испании или в просвещенной Европе. А в общем, вы должны быть впредь более осторожны. Вы восстановили против себя духовные ордена, которые влиятельны, богаты и потому должны быть уважаемы. Но я окажу вам покровительство, потому что мне нравятся добрые сыновья, мне нравится, когда чтут память отцов. Я тоже любил своих родителей и, бог свидетель, не знаю, что бы сделал на вашем месте…

Внезапно меняя тему разговора, он спросил:

– Мне сказали, что вы приехали из Европы. Вы были в Мадриде?

– Да, сеньор, несколько месяцев.

– Вам, возможно, приходилось слышать о моем семействе?

– Вскоре после отъезда вашего превосходительства я имел честь быть представленным в вашем доме.

– И как же это случилось, что вы явились сюда без всяких рекомендательных писем ко мне?

– Сеньор, – отвечал с поклоном Ибарра, – я приехал не прямо из Испании и к тому же, зная по рассказам ваш нрав, подумал, что рекомендательное письмо будет не только ненужным, но даже оскорбительным: мы, филиппинцы, и так все вам рекомендованы.

Улыбка промелькнула на губах старого воина, он медленно заговорил, будто взвешивая и обдумывая каждое слово:

– Мне льстит, что вы так думаете и… действительно так должно было быть! Однако, молодой человек, вам надо знать, как много обязанностей возложено на наши плечи на Филиппинах. Здесь мы, старые солдаты, должны все уметь делать и быть одновременно королем, министром иностранных дел и военным, министром внутренних дел и финансов, министром сельского хозяйства, юстиции и так далее. И хуже всего то, что по каждому делу мы должны обращаться к далекой матери-родине, которая принимает или отвергает, руководствуясь неизвестно чем, – иногда вслепую! – наши проекты. Есть у нас, испанцев, старая поговорка: кто много набрал, мало удержит! А кроме того, мы приезжаем, почти не зная страны, и уезжаем, едва только начинаем узнавать ее. С вами я могу говорить откровенно, и мне незачем приукрашивать положение. Так вот, если в Испании, где дела вершат министры, родившиеся и получившие образование на родине; где есть пресса и общественное мнение; где свободная оппозиция на многое раскрывает глаза правительству и многое ему разъясняет, – если даже там, в Испании, все так несовершенно и неблагополучно, то просто чудо, что здесь не идет все кувырком, здесь, где нет упомянутых преимуществ и где существует и втайне строит козни еще более мощная оппозиция. Мы, правители, при всех наших добрых намерениях, вынуждены прибегать к помощи чужих рук и глаз, опираться на людей, которых, как правило, мы не знаем и которые, возможно, вместо того чтобы заботиться о своей стране, заботятся только о собственной выгоде. Винить следует не нас, а обстоятельства; местное духовенство помогает нам разобраться кое в чем, но этого недостаточно… Вы внушаете мне симпатию, и я желал бы, чтобы несовершенство нашей нынешней системы правления ничем не повредило вам… Я, понятно, не могу усмотреть за всеми, и не все могут обратиться ко мне. Однако я хочу что-нибудь сделать для вас. Есть у вас какая-нибудь просьба?

Ибарра задумался.

– Сеньор, – ответил он, – самое большое мое желание – это видеть мою страну счастливой, и я желал бы, чтобы своим счастьем она была обязана матери-Испании и усилиям моих соотечественников, связанных с Испанией нерушимыми узами общих взглядов и общих интересов. То, чего я прошу, может дать только правительство, если оно долго и последовательно будет действовать в нужном направлении и проводить разумные реформы.

Его превосходительство несколько секунд смотрел на него; Ибарра спокойно выдержал этот взгляд.

– Вы – первый настоящий человек, с которым я беседую в этой стране! – воскликнул губернатор, протягивая руку.

– Ваше превосходительство видели только тех, кто пресмыкается перед вами в городе; вы не посещали наших деревенских хижин, о которых говорят только дурное: там вы могли бы увидеть много настоящих людей, если для того, чтобы быть человеком, достаточно иметь доброе сердце и быть скромным.

Генерал-губернатор поднялся и начал прохаживаться из одного угла зала в другой.

– Сеньор Ибарра, – воскликнул он, внезапно остановившись. Юноша встал. – Возможно, через месяц я уеду. Ваше воспитание и ваш образ мыслей – не для этой страны. Продайте все, что имеете, уложите чемоданы и поезжайте со мной в Европу; тамошний климат вам больше подходит.

– Я на всю жизнь сохраню память о доброте вашего превосходительства! – ответил глубоко тронутый Ибарра. – Однако я должен жить в той стране, где жили мои родители…

– Где они умерли, – вам следует выражаться точнее! Поверьте мне, я, быть может, знаю вашу страну лучше, чем вы сами… А! Теперь вспоминаю, – воскликнул генерал-губернатор, меняя тон, – вы – жених очаровательной девушки, а я задерживаю вас разговорами. Идите же, идите к ней и для большей свободы действий пришлите ко мне ее отца, – добавил он, улыбаясь. – Не забудьте, однако, что я хочу, чтобы вы сопровождали меня на прогулке.

Ибарра поклонился и вышел.

Его превосходительство позвал адъютанта.

– Я доволен! – сказал генерал-губернатор, легонько похлопывая его по плечу. – Сегодня мне впервые пришлось увидеть, как можно быть добрым испанцем и в то же время оставаться добрым филиппинцем, любящим свою страну. Сегодня я наконец показал их преподобиям, что не все мы игрушки в их руках: этот юноша помог мне проучить их, и скоро я рассчитаюсь сполна с одним из них. Жаль, если этот молодой человек когда-нибудь… Однако позовите сюда алькальда!

Тот сейчас же явился.

– Сеньор алькальд, – обратился к нему генерал-губернатор, – чтобы избежать повторения сцен, подобных той, какую вы наблюдали за сегодняшним обедом, сцен весьма прискорбных, ибо они подрывают авторитет правительства и всех испанцев, я позволю себе настоятельно рекомендовать вам сеньора Ибарру с тем, чтобы ему не только оказывалось всяческое содействие для завершения его патриотического дела, но также и с тем, чтобы впредь он был огражден от нападок кого бы то ни было и под каким бы то ни было предлогом.

Алькальд понял, что получил нагоняй, и согнулся в поклоне, стараясь скрыть смущение.

– Передайте мое распоряжение альфересу, который командует здесь взводом, и выясните также, правда ли, что этот сеньор позволяет себе поступки, не предусмотренные уставом: до меня доходила не одна жалоба по этому поводу.

Вошел капитан Тьяго, выутюженный, прямой, как шест.

– Дон Сантьяго, – торжественно обратился к нему губернатор, – недавно я поздравлял вас с дочерью, ибо иметь такую дочь, как сеньорита де лос Сантос – это счастье; теперь я поздравляю вас с вашим будущим зятем: самая добродетельная из дочерей безусловно достойна самого лучшего гражданина Филиппин. Можно узнать, когда состоится свадьба?

– Сеньор!.. – пролепетал капитан Тьяго и вытер пот, выступивший на лбу.

– Ну ладно, я вижу, что еще не решили! Если не хватает шаферов, с удовольствием буду одним из них. Для того чтобы отделаться от дурного привкуса, который у меня остался после всех тех свадеб, где я бывал шафером! – добавил он, обращаясь к алькальду.

– Да, сеньор, – ответил капитан Тьяго с жалкой улыбкой.

Ибарра почти бегом бросился к Марии-Кларе: ему надо было столько сказать ей! Он услышал в одной из комнат оживленные голоса и тихо постучал в дверь.

– Кто там? – спросила Мария-Клара.

– Это я!

Голоса умолкли, но дверь… не открылась.

– Это я, можно войти? – спросил юноша, сердце его колотилось.

Никто не ответил ему. Через несколько секунд за дверью послышались легкие шаги, и сквозь замочную скважину прозвенел веселый голосок Синанг:

– Крисостомо, сегодня вечером мы уходим в театр; ты напиши в записке то, что хочешь сказать Марии – Кларе.

Шорох удалявшихся шагов быстро стих.

– Что все это значит? – прошептал задумчиво Ибарра, медленно отходя от двери.