Текст книги "Клара и тень"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

●●●

Равнобедренный треугольник света. Ноги разведены.

– Перерыв, – объявил Герардо. – Потом попробуем другой эффект.

Клара свела ноги, и треугольник исчез. Она стояла перед окном, спиной к обоим мужчинам, и волосы ее горели красным, а солнечные лучи очерчивали контур тела. Ее окрасили в розовые и охристые тона с оттенками слоновой кости и перламутра. Позвоночник, безупречная галочка в области поясницы и мясистый крест ягодиц выделялись, окрашенные натуральной охрой. Герардо и Уль выбрали оттенки сегодня утром, внимательно осмотрев уже высохшие цвета линий на ее коже. Они дали ей пористую сетку и колпак с краской, и в ванной она все это надела. Ее загрунтованные волосы и кожа замечательно впитали краску, не понадобилось ни лаков, ни закрепителей. Герардо предупредил ее, что все оттенки – пробные, в ближайшие дни они будут их менять. Блестящий изумрудный цвет глаз, заданный аэрозолями для роговицы, и набросок губ, начертанный на ее лице более темным розовым цветом, тоже были пробными. Под конец Герардо собрал затянутыми в перчатки руками ее влажные от краски волосы в очень маленький узел. Когда он бросил перчатки в корзину, на пол от них полетели брызги, словно капли крови.

– Все, – сказал он.

Клара вышла из ванной и прошла в гостиную, оставляя за собой аромат масла. Первым делом она рассмотрела себя в зеркалах. За эскизом уже виднелась фигура: девушка Манс, высокая, стройная, обнаженная, рыжеволосая, с вылепленными одна за другой мышцами, не вычурными, а будто нарисованными опытном мастером; на солнце ее волосы лучились, как светящееся кровотечение. Картина ей понравилась. Ей захотелось думать, что это не просто эскиз, что именно такой будет та неведомая картина, которую ею писали.

На треножнике установили видеокамеру, рядом – большой студийный софит для фотографов, но вначале разные позы засняли при естественном освещении. Наверное, сегодня чудесный день, размышляла Клара, поглядывая на манящее окно перед собой, но внутри этих кремовых стен, на этом полу из параллельных линий все растворялось в сиянии, будто она жила внутри призмы. Ей очень хотелось, чтобы у нее было свободное время, чтобы выйти и обследовать окрестности.

– Обед на кухне, – сообщил ей Герардо в перерыве.

Она осторожно, чтобы не растрескалась краска, прошла в ванную и надела один из висящих на двери халатов. Когда она была окрашена, то в перерывах на обед или на отдых всегда надевала что-нибудь, чтобы не испортить картину.

На кухне ее ожидал сюрприз. Ее затянутый пленкой поднос, как и накануне, стоял на обычном месте, но на стуле напротив сидел Герардо. Он открывал коробку только что размороженной в микроволновке пиццы. Похоже, они будут обедать вместе. Интересно, где Уль и почему он не обедает с ними. Наверное, у Уля с Герардо крупные разногласия, подумала она. Все утро они проявлялись в спорах, резких приказах и длинных неловких паузах. Ей казалось, что Герардо явно позволяет старшему коллеге командовать собой, возможно, из уважения, а может, просто из служебного подчинения, потому что должность Герардо была на ступеньку ниже Уля. Как бы там ни было, она решила не лезть с вопросами.

Клара уселась за стол и разорвала пленку на подносе. Там было два треугольника – сандвичи с каким-то майонезом по краям, виноград, хлеб с отрубями, маргарин, сыр для намазки, салат, чай и витаминизированный сок марки «Ароксен». Перед едой она проглотила свои обязательные таблетки, запив их глотком минеральной воды. Потом взяла сандвич. Герардо в это время разделывался с треугольным куском пиццы.

Они завели обычный разговор. Он похвалил ее состояние «покоя», и спросил, кто ее учил. Она рассказала ему о Квинете и Клаусе Ведекинде и о неделе, проведенной во Флоренции, когда она работала эскизом для Ферручолли. Она ела очень медленно, откусывая маленькие кусочки сандвича, потому что масло на лице стягивало кожу, и она не хотела, чтобы оно растрескалось. Намазывая на хлеб с отрубями толстый слой маргарина, она изобразила своими свеженарисованными губами улыбку.

– Слушай, расскажи, будь другом. Что вы со мной делаете?

– Пишем картину, – ответил Герардо.

Она подавила смешок и снова спросила:

– Серьезно. Я буду одной из картин коллекции «Рембрандт», да?

– Прости, дружочек, но этого я сказать не могу.

– Я не хочу знать, кого я буду изображать или как будет называться картина. Скажи только, я войду в коллекцию «Рембрандт»?

– Слушай, чем меньше ты будешь знать о том, что ты делаешь, тем лучше, о'кей?

– Ладно. Извини.

Ей вдруг стало стыдно за свою настырность. Не хотелось, чтобы Герардо подумал, будто она решила, что его легче провести, чем Уля, что он скорее выдаст секреты художника.

Воцарилось молчание. Герардо поигрывал смятым замочком от баночки кока-колы, из которой он пил. Похоже, настроение у него было плохое.

– Ты обиделся из-за моего вопроса? – обеспокоилась она.

Он заговорил с заметным усилием, словно предмет разговора был ему неприятен, но и избежать его он не мог.

– Нет. Просто я немного рассердился… Но не на тебя, а на Юстуса. Все как всегда. Я говорил тебе, что у него очень необычный характер. Я, конечно, хорошо его знаю, но иногда мне очень тяжело его выдержать…

– Давно вы работаете вместе?

– Три года. Он хороший художник, я многому у него научился… – Он отвел глаза на полдень за окном. В профиль его лицо тоже казалось Кларе очень симпатичным. – Но нужно делать все, что он говорит. Все. – Он обернулся к ней, будто эти последние слова касались больше ее, чем его. – Он тут начальник, – добавил он.

– Он твой начальник.

– И твой, не забывай об этом.

Клара была немного озадачена, но кивнула. Как понимать эту последнюю фразу? Это предупреждение? Совет? Она вспомнила тот странный осмотр, которому Уль подверг ее накануне. Когда Герардо говорил о том, что нужно делать «все», что прикажет Уль, имел ли он в виду только живопись?

Она закончила есть хлеб с отрубями и взяла блестящими розовыми пальцами виноградинку. Окно кухни с приподнятыми занавесками напомнило ей о ночном происшествии. Она решила рассказать о нем Герардо, чтобы сменить тему.

– Слушай, я тут хотела…

Она замолчала и выплюнула виноградные косточки. Герардо вопросительно глядел на нее.

– Да?

– Да ну, глупости.

– Ничего, говори.

Сейчас на его лице был написан искренний интерес. Облокотившись о стол, он склонился в ее сторону. Кларе понравилось его серьезное, чуть ли не озабоченное выражение, и она решила ничего не скрывать.

– Ночью кто-то ходил вокруг дома. Когда зазвонил таймер, я видела, как он заглядывал в окно спальни. Но он сразу исчез.

Герардо пристально смотрел на нее.

– Не шути.

– Честно. Я до смерти испугалась. Подошла к окну, но никого не увидела. Но я уверена, что мне не приснилось…

– Странно… – Герардо погладил усы и мочку уха – Клара уже замечала за ним этот жест. – Соседей поблизости нет, здесь только другие домики Фонда.

– Но я уверена, что слышала шаги под окном.

– И выглянула и никого не увидела?

– Ага.

Молодой художник, казалось, задумался. Он играл крошками от пиццы. Рубашка приоткрывала татуировку на верхней части его левого бицепса.

– Знаешь, может, это кто-нибудь из охраны? Иногда они обходят участки, чтобы проверить, все ли в порядке с полотнами… Да, это точно кто-то из охраны.

– На других участках тоже полотна?

– Конечно, дружочек. У нас аншлаг. Много полотен и много работы.

Предположение, что это был охранник, успокоило Клару и вовсе не показалось ей невероятным. Она собиралась задать еще вопрос, но тут между ними и светом возникла тень. В кухню вошел Уль. Клара поняла, что что-то случилось, чуть ли не до того, как взглянула на него. Художник смотрел на нее с недовольной миной и что-то возмущенно бормотал по-голландски.

– Что он говорит? – спросила она.

Внезапно, не дав Герардо ответить, Уль сделал нечто неожиданное. Он схватил Кларин халат за борта и сильно дернул. Движение было настолько яростным и внезапным, что Клара вскочила и опрокинула стул. Тогда Уль схватил шнурок от халата и развязал его. Появилась дрожащая грудь.

– Эй, что ты делаешь! – воскликнула Клара.

Герардо тоже поднялся и, похоже, начал спорить с Улем. Но у того явно были все шансы на выигрыш. Клара снова запахнула халат. Она скорее опешила, чем рассердилась, а кроме того, заметила, что часть краски на животе покрылась трещинами.

– Нет-нет. Сними его, – резко сказал Герардо.

– Снять халат?

– Да, сними. Тебе ничего нельзя надевать, о'кей? Краска очень чувствительная и может испортиться. Юстус прав, надо было мне сразу тебе сказать. Я…

Уль прервал его, сильно ударив ладонью о стену рядом с Клариной головой, будто поторапливая его.

– В чем дело? – вспыхнула она. – Что за манеры? Уже снимаю, черт побери! Видишь!

Уль вырвал халат у нее из рук и вышел из кухни. Клара кипела от возмущения.

– С ума сошел? – спросила она.

– Ешь и ничего не говори. У него необычный характер.

На мгновение ее взгляд скрестился со взглядом Герардо, и сквозь окрашенную в зеленый цвет роговицу она вызывающе просила его повторить эту идиотскую фразу: «У него необычный характер». Трудно сказать, что ей больше не нравилось: больной характер Уля или покорность его помощника. Но она решила сдаться, принимая во внимание, что, как бы там ни было, она всего лишь полотно. Она нагнулась, резким движением подняла с пола стул, уселась на сиденье липкими от краски ягодицами и открыла сок «Ароксен». «Ничего такого не случилось, – сказала она себе. – Если краска испортится, дело ваше».

Герардо с ней больше не говорил. Он закончил обед, и работа возобновилась.

В окне, около которого они делали пробы, солнце сменило положение, так что пришлось зажечь боковой софит и испробовать на ее фигуре эффекты светотени. Клара была в замешательстве. Ее начальное раздражение перешло в состояние недоумения по поводу странного поведения Уля. Она серьезно подумывала, не больной ли он. Ни один из художников с ней не разговаривал. Этот случай явно развязал противостояние сил в неустойчивом треугольнике: Уль был тверд как камень, а Герардо, похоже, взял на себя роль амортизатора между своим коллегой и Кларой. Хоть он и не заговаривал с ней, парень старался улыбнуться ей каждый раз, когда подходил, чтобы чуть-чуть изменить ей позу, словно говоря: «Терпение. Вместе нам будет легче это вынести». Но запоздалое сочувствие было для нее еще более невыносимо, чем абсурдное поведение Уля.

Вечером сделали еще один перерыв. Герардо сказал ей, что на кухне ее ждут сок и чай. Ей ничего не хотелось, но Герардо довольно горячо настоял на своем. Конечно, ей и в голову не пришло снова надеть халат. Она вышла в кухню и нашла сок, но чайная чашка была пустой, а пакетик с заваркой лежал на краю блюдечка. Она налила в чашку минеральной воды и поставила ее в микроволновку. Несмотря на полную наготу, ей не было ни холодно, ни неловко, но она чувствовала себя как-то странно, потому что привыкла на перерывах как-нибудь защищать свое тело, когда была окрашена, и приказ ходить нагой не переставал удивлять ее. Пока гудела микроволновка, Клара принялась разглядывать ландшафт, открывавшийся сквозь треугольник между занавесками: видны были стволы деревьев, забор вдалеке и тропинка. Похоже, они отрезаны от мира.

Зазвенел таймер микроволновки. Клара открыла дверцу и достала чашку, из которой валил пар.

В эту секунду рядом с ней промелькнула тень.

Это был Уль. Он на ходу вытирал руки тряпкой и даже не взглянул на нее, войдя на кухню. Она тоже отвела глаза. Поставила чашку на блюдце и разорвала пакетик, в котором была заварка. Уль что-то делал за ее спиной. Что – она не знала; она подумала, что он пришел что-то взять в холодильнике, но звука открывающейся дверцы слышно не было. Тишина за спиной начинала беспокоить ее. Она собиралась оглянуться и посмотреть, что делает Уль, как вдруг между ее ног заскользила рука.

Она вздрогнула и обернулась. В двух сантиметрах от ее лица были погребенные под стеклом глаза Уля. Почти в то же время другая рука схватила ее за затылок и заставила повернуть голову и смотреть вперед. Послышалось хриплое слово на испанском:

– Спокойно.

Она решила повиноваться без вопросов. Эта ситуация не слишком удивляла ее. Теоретически она – полотно. Теоретически он – художник. Теоретически художник может касаться полотна, над которым работает, когда угодно и как ему угодно. Она не знала, какую картину ею пишут: возможно, даже это грубое приставание на кухне – часть живописи.

Чтобы расслабиться, она вдохнула и застыла, опершись руками о мойку. Пальцы, не нажимая, медлительно обследовали внутреннюю поверхность ее левого бедра, но из-за покрывавшего ее масла ощущение было не похоже на ощущение от прикосновения пальцев. К примеру, она не чувствовала теплоты или холода чужой кожи или ощущения ласки – только присутствие двух-трех тупых подвижных предметов, скользивших по ее коже. Точно так же она почувствовала бы движение двух кистей художника.

Рука продолжала подниматься; вторая рука твердо лежала на ее левом плече и удерживала ее. Клара попыталась отстранить свое сознание от этих пальцев – не человеческой плоти, а суставчатых резиновых трубок, – которые ползли, пока спокойно, пока не резко, по самой нежной области ее бедра. Ей хотелось думать, что причина всему кроется в искусстве. Она знала, что провести грань очень трудно: например, Вики постоянно пересекала ее туда и обратно. Другой унизительный вариант – что Уль злоупотребляет своим положением, – заставил бы ее резко оттолкнуть его. Но пока она не хотела думать о таком объяснении.

Она неподвижно стояла, контролируя дыхание, даже зная, какова конечная, очевидная цель этих пальцев. Синева окна, в которое она не мигая смотрела, пристала к ее глазам. «Он тут начальник. У него необычный характер, но он тут начальник». Неужели Герардо готовил ее к тому, что, как он знал, должно было произойти?

Пальцы охватили ее половые губы. Клара напряглась. Пальцы касались ее внутренности, но колебались, словно ожидая реакции с ее стороны. Однако Клара решила не двигаться, ничего не делать. Она неподвижно стояла, слегка расставив ноги (треугольник), спиной к художнику, сдерживая дыхание. И тут она почувствовала, что пальцы уходят. Вторая рука, державшая ее за плечо, тоже исчезла. Она обернулась, недоумевая, что же он будет делать дальше. Уль просто смотрел на нее. Очки с толстыми стеклами и мощный лоб придавали ему вид чудовищного насекомого. Он тяжело дышал. Взгляд был тревожным. Мгновение спустя он вышел из кухни. Она услышала, как он говорит с Герардо в гостиной. Выждала некоторое время, не поворачиваясь спиной к двери, приготовила себе чай и выпила, будто это горькое лекарство. Потом сделала несколько простых расслабляющих упражнений.

Когда Герардо позвал ее продолжить работу, она была значительно спокойнее.

В тот вечер больше ничего не произошло. Уль больше ее не трогал, а Герардо давал скупые указания. Но пока она неподвижно позировала, окрашенная, мозг ее лихорадочно работал. Почему Уль делал это? Хотел изнасиловать ее, запугать, увеличить натяжение, как делал Брентано?

Единственно возможное поведение полотна в этом запутанном, своей логикой похожем на сновидение мире живописи живыми телами – не терять натяжения и вырабатывать стратегии, которые помогут выстоять, если ситуация ухудшится.

Кстати, она была уверена, что это произойдет очень скоро.

Клара думала, что этой ночью не сможет заснуть, но была так измотана, что сразу же погрузилась в ступор.

Она не знала, когда вновь почувствовала, что кто-то за ней следит.

Клара лежала на животе, голая на голом же матрасе, и ее сознание мягко парило между сном и бодрствованием. В какой-то момент прорисованное слабым мелом луны окно перечеркнули тени. Ощущение было как будто внезапно прошло облако. Но трава от этого облака зашуршала.

Клара встрепенулась, словно лань. В окне никого не было.

Но всего миг назад, за долю секунды до того, как никого не осталось, прямоугольник прорезал какой-то силуэт.

Это был мужчина, она уверена.

Она осталась лежать в темноте, приподняв голову, сдерживая дыхание, пока безумный вопль не вызвал у нее стон ужаса. С бешено колотящимся сердцем она узнала сигнал таймера. Как слепая, она на ощупь нашла его на полу рядом с матрасом и выключила. Почему он был включен, непонятно, ведь Герардо сказал ей, что этой ночью он не понадобится. Сердце Клары энергично перекачивало кровь. Его удары взрывались у нее на барабанных перепонках, как пузыри. В доме царила полнейшая тишина. Но ощущение не уходило, абсолютно то же ощущение, что и в первую ночь. И если напрячь слух, можно было услышать отдаленный шорох травы.

Каким-то образом, даже принимая во внимание самые невинные объяснения (например, что это охранник из Фонда, как сказал Герардо), таинственное присутствие угнетало ее гораздо больше, чем что бы то ни было. Она села, опустила ноги на пол и несколько раз глубоко вдохнула. После ухода Уля и Герардо она приняла душ с растворителями, чтобы смыть всю краску с волос и тела. Без масла на коже ужас казался ей реальнее, жестче, менее привлекательным.

Она подождала еще немного, и шаги на траве стали неслышны. Может быть, тот мужчина ушел, а может, хотел убедиться, что она снова уснула. Она была слишком взволнована, чтобы спокойно думать. Ее научили нескольким упражнениям, которые всего за несколько минут должны подействовать на нее лучше всякого бальзама. Она начала делать одно из самых простых, пытаясь одновременно определить происхождение испытываемого ею страха.

Больше всего на свете она всегда боялась, что кто-нибудь войдет ночью в ее комнату. Хорхе смеялся над ней, когда она будила его на рассвете и говорила, что слышала шум.

«Хорошо. Тогда стань лицом к лицу с твоим страхом,и ты сможешь его победить».

Она встала и в темноте пошла в гостиную. Дыхательные упражнения наделили ее мнимым спокойствием, которое тормозило ее движения. Ей пришла в голову идея: она позвонит в отдел ухода за картинами и попросит помощи или по крайней мере совета. Вот и все, что ей нужно сделать. Просто дойти до телефона, набрать единственно возможный номер и поговорить с отделом ухода. В конце концов, она – ценный материал и сейчас немного напугана. Она рискует испортиться. Отдел ухода должен ей помочь.

Она вспомнила, что все выключатели находятся у входной двери, и быстро пересекла гостиную, в темноте поднялась по трем ступеням в прихожую и так лихорадочно принялась щелкать выключателями, будто непрерывно стреляла по страшному врагу. Ничего необычного видно не было. Бесстрастные в своих рамах зеркала в полный рост отражали обычные формы. Тут же стояли треножник и студийный софит, оставленные Улем и Герардо. Фотография мужчины со спины висела на месте, и мужчина все еще был повернут спиной («Вот если бы он повернулся в профиль, было бы совсем другое дело, тебе не кажется?»). Дальше – три черных окна гостиной и задняя дверь без малейших признаков необычного: они были заперты и казались надежной защитой.

Она провела загрунтованным языком по загрунтованным губам. Смотреться в зеркало и видеть лицо без бровей и без ресниц, только с глазами и ртом (три точки, расширяющиеся в ужасный треугольник) под капюшоном тонких светлых волос не хотелось. Потом она не покрылась (не было капель, стекающих по коже или превращающих лоб в мягкий польдер, [5]5
  Польдеры (гол.)– искусственно насыпанные участки суши. – Примеч. пер.


[Закрыть]которыми изобиловала эта страна) и слюну сглотнуть не могла, ее не было, но напряжение потовых желез и невидимая агония узла в горле были, и их ни с чем нельзя было спутать. Страх сидел в ней, острый и дрожащий ужас. Никакой краске в мире с ним было не справиться.

«Успокойся. Сейчас ты подойдешь к телефону и позвонишь. Потом по очереди закроешь жалюзи на всех окнах. Потом можешь пойти спать».

Она как лунатик пошла к недосягаемому телефону, к телефону, стоявшему на далекой точке схода убегавших в перспективу прямых. Смотреть по дороге в окна она не хотела. И именно поэтому смотрела. Но видела только черные стекла, отражавшие ее нагое желтоватое тело. Она вдруг подумала, что если увидит в одном из стекол какую-нибудь фигуру, то, что бы это ни было, она впадет в кому, в каталепсию, перейдет в вегетативное существование и до конца дней будет пускать слюни в каком-нибудь сумасшедшем доме. Последовало молниеносное, как головокружение, мгновение, доля времени, которую не смогли бы зафиксировать никакие часы. Ужас распахнул перед ней пальто и показал свой член. Вот. Взмах ресниц. Ощущение исчезло. И никакой фигуры в стекле она не увидела.

Она подошла к телефону, взяла синюю визитку и очень осторожно начала набирать номер. Она стояла перед одним из окон. Все за ним было скрыто стеной из ветра и веток, деревьев и ночи. Должно быть, ее фигуру чудесно видно любому наблюдателю. «Пусть смотрит сколько влезет, – подумала она, – но только не подходит близко».

– Здравствуйте, сеньорита Рейес, – произнес молодой мужской голос в трубке на чистом испанском языке. Такой же успокаивающий голос, как сыр гауда или деревянные башмаки. – Чем мы можем вам помочь?

– Кто-то здесь ходит, – без предисловий заявила она.

– В доме?

– Я имела в виду – снаружи.

Короткая пауза.

– Вы уверены?

– Да, я его видела, Я только что… только что видела его. Кто-то заглядывал в окно спальни.

– Он все еще там?

– Нет, нет. То есть… не думаю…

Снова пауза.

– Сеньорита Рейес, это совершенно невозможно.

За спиной Клары послышался скрип. Она так старалась не смотреть в окна, что забыла («Боже мой!»)посмотреть назад.

– Сеньорита?… Сеньорита Рейес?…

Она обернулась как во сне. Обернулась как мертвое тело, кружащееся из-за пинка в бок. Обернулась, как в замедленной съемке, как на карусели, подставлявшей ей далекие картинки с видами гостиной («Мужчина спиной, он…»).

– Алло?… Вы еще тут?…

– Да.

Ничего не было. Гостиная была пуста. Но на долю секунды она населила ее кошмарами.

– Я думал, вы повесили трубку, – сказал мужчина из отдела по уходу за картинами. – Я объясню вам, почему то, о чем вы говорите, невозможно. Весь район участков, где вы находитесь, принадлежит Фонду, и посторонним вход туда воспрещен. Служба безопасности охраняет въезды и днем, и ночью, так что…

– Я только что видела за окном мужчину, – перебила его Клара.

Снова пауза. Сердце ее сильно колотилось.

– Знаете что? – ответил собеседник, меняя интонацию, словно ему вдруг стало предельно ясно, что происходит. – Вполне может быть, что вы правы и что вы действительно кого-то видели. Я объясню. Иногда, особенно если речь идет о новом материале, охранники подходят к домикам, чтобы убедиться, что все в порядке. В последнее время служба безопасности немного обеспокоена сохранностью полотен. Даже не сомневайтесь: это один из охранников. Но чтобы во всем удостовериться, вот что я сделаю. Я позвоню в службу безопасности и попрошу, чтобы мне подтвердили, делают ли их люди обход на вашем участке. В любом случае они примут все необходимые меры. Не отходите, пожалуйста, от телефона. Я сейчас перезвоню и вас проинформирую.

Когда она стояла и ждала, пока перезвонит мужчина из отдела по уходу, тишину уже было легче выдержать. Ей уже захотелось спать, но тут раздался звонок. Голос звучал успокаивающе:

– Сеньорита Рейес? Все в порядке. В службе безопасности подтвердили, что это один из их людей. Они приносят свои извинения и обещают больше вас не тревожить…

– Спасибо.

– Кроме того, я должен сказать вам, что все охранники Фонда носят на отвороте костюмов красные беджи. Если вы снова увидите мужчину и разглядите бедж, можете не волноваться. А теперь возвращайтесь в постель и, если хотите, оставьте включенной какую-нибудь лампу. Так охраннику не придется подходить, чтобы увидеть, что все в порядке, и он вас не напугает.

– Большое спасибо.

– Не за что. И если вам что-нибудь нужно, пожалуйста…

И так далее, и так далее. Обычные вежливые фразы, но в тот момент они сработали. Когда Клара положила трубку, она была намного спокойнее. Она закрыла жалюзи на трех окнах гостиной, на кухне и в прихожей. Проверила, закрыты ли двери. Перед тем, как войти в спальню, она заколебалась лишь на секунду. Свет пустой комнаты отражался в окне, словно в черной запруде. Она подошла к стеклу. Недавно здесь кто-то стоял и заглядывал в комнату.«Это был охранник», – подумала она. Клара не помнила никакого красного беджа на его отвороте, но, конечно, и времени разглядеть его у нее не было. Она закрыла жалюзи.

Несмотря на совет сотрудника отдела по уходу, она не захотела оставлять включенный свет. Клара прошла ко входу и выключила все лампы. Потом вернулась в спальню в кромешной тьме, легла на спину на матрас и уставилась в плотную черноту потолка. Сделала еще одно упражнение на дыхание и сразу заснула. Отец ей не снился. И загадочный Уль тоже. Ничего не снилось. Она отдалась усталости и совершенно безмятежно погрузилась в бессознательное состояние.

Затаившийся между деревьями мужчина подождал еще немного и снова подошел к дому.

Никакого беджа на нем не было.