Текст книги "Клара и тень"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

20:00

Водитель появился без пяти восемь, но Вуд приказала ему ждать дальше.

– Его страдания действительно были велики, и ему пришлось компенсировать их безмерной тягой к искусству, – продолжал Зерицкий. – Во-первых, отец, который дурно с ним обращался. Потом этот ведьмак-педофил, Ричард Тисх, с которым он провел то лето в Калифорнии. Все хотели подчинить его себе, но он подчинил себе их всех…

– Вы встречались с ним потом? Я имею в виду – с ван Тисхом. Зерицкий поднял брови.

– С Бруно? Ни разу. Он оставил меня позади вместе со всеми остальными воспоминаниями. Я знаю, что теперь мы соседи, но мне никогда не приходило в голову пойти к нему за молоком. – Вуд усмехнулась в ответ на его усталую улыбку. – Когда-то давно мне несколько раз звонил Якоб Стейн. И еще эта… его секретарь, такая странная…

– Мурника де Верн.

– Точно. Они спрашивали, не нужно ли мне чего, вроде пытаясь показать, что на самом деле он никогда не забывает друзей. Но с Бруно я больше не разговаривал и не стремился к этому. Конец дружбы так же загадочен, как ее начало, – заключил Виктор Зерицкий, – он наступает, и все.

Вуд кивнула. На мгновение перед ней прошла спокойная тень Хирума Осло. Действительно, конец так же загадочен, как начало. А в их случае так же загадочен, как середина. Наступает, и все.

– Вам скучно? – любезно поинтересовался Зерицкий.

– Нет, совсем наоборот.

Во время разговора Зерицкий рассеянно доставал из какой-то папки бумаги. Вуд спросила:

– Что это за рисунки?

– Старые акварели, пастели, рисунки углем и тушью его отца. Я подумал, может, вам захочется их посмотреть. Мориц тщился быть художником, вы не знали? То, что Бруно не умел рисовать, было его большим разочарованием. – Он хмыкнул.

– Насколько я вижу, сам он рисовать умел, – заметила мисс Вуд, разглядывая рисунки один за другим. Она узнала деревенские пейзажи с замком на дальнем плане.

– Да уж, у него неплохо выходило, – согласился Зерицкий. – Когда-нибудь я решусь навести в этой коллекции порядок. Может, напишу биографию о семействе ван Тисх и в качестве иллюстраций… Что с вами?

Зерицкий заметил, как резко изменилось выражение лица Вуд.

20:05

Босх решил вернуться через один из эваковыходов, расположенный в конечной части подковы. Для этого ему пришлось пройти вдоль всей первой секции «Туннеля». Дождь был все слабее, переходя в незаметную изморось. Несмотря на это, он промок с ног до головы. Какого хрена он не взял этот чертов зонтик? Подойдя к участку рядом с парком «Стеделика», он снова воспользовался своим волшебным беджем и миновал ограждение. За ним возвышался впечатляющий черный занавес. Вход походил на лабиринт, чтобы не пропустить внутрь ни малейшего луча света. В узком проходе из занавесов стояли два охранника. Хотя они сразу его узнали, ему пришлось пройти строгие проверки, которые он сам же и приказал проводить. Он приложил левую руку к переносному экрану, анализирующему отпечатки пальцев, и сказал несколько слов в микрофон. Он был взволнован, и голосовую пробу пришлось повторить. В конце концов его пропустили. Он был доволен безупречной работой контролей безопасности.

Когда он вошел в «Туннель», глаза закрылись сами, без помощи век.

20:10

– Что это? – спросила Вуд.

Зерицкий взглянул на рисунок, который она держала в руке, и улыбнулся:

– А, Мориц так зачеркивал рисунки, которые больше ему не нравились. Он никогда их не рвал. Зачеркивал красным карандашом, всегда одинаково. Человек с агрессивным темпераментом, но в то же время любитель рутины.

Это был набросок китайской тушью, человеческая фигура – вероятно, крестьянин из Эденбурга. Но он был зачеркнут толстыми красными крестами. Что-то в них привлекло внимание женщины, решил Зерицкий, потому что она коснулась бумаги указательным пальцем и что-то зашептала. Она словно считала штрихи.

– Он всегда их так зачеркивал? – пробормотала женщина очень странным голосом. Зерицкий недоумевал, почему это произвело на нее такое впечатление, но годы и одиночество научили его тактичности.

– Я же говорю, что да, – ответил он.

Вуд снова пересчитала. Четыре креста и две вертикальные линии. Восемь линий, образующих кресты, и две параллельные. Всего десять линий. Боже мой.Она снова пересчитала, боясь ошибиться. Четыре креста и две линии. Восемь и две. Всего десять. Она взяла остальные рисунки и быстро стала их перелистывать. Остановилась на еще одном зачеркнутом рисунке. Там было что-то вроде лица, едва намеченного карандашом. Кресты и вертикальные линии. Четыре и две. Восемь и две. Всего десять.

Она обернулась к историку и заговорила, пытаясь сохранять спокойствие:

– Господин Зерицкий. У вас есть еще рисунки?

– Да, в подвале.

– Я могу посмотреть их все?

– Все? Их, наверное, сотни. Никто их все не видел.

– Ничего. Время у меня есть.

– Иду за папками.

20:15

Быть в «Туннеле» самому и видеть его через мониторы – не одно и то же, и Босх это сразу ощутил. Он уловил запах краски, почувствовал странное тепло, все его чувства твердили, что его окружает другая вселенная. Ощущение было такое, будто смотришь ночью на озеро, а потом вдруг ныряешь с головой в темные волны и плывешь под водой. Тишина стояла такая, что дух захватывало. Но тут были звуки, эхо шагов и покашливания, тихие реплики. И низкие гармоничные аккорды величественной музыки, доносившиеся из завес в вышине. Босх знал, что это «Похороны королевы Марии» Перселла с замогильным ритмом литавр.

Посреди этой сцены барочных сумерек он различил первую картину. Беспорядочная толпа «Ночного дозора» занимала весьма обширное пространство на изгибе подковы и блестела под светом софитов светотени. Двадцать окрашенных неподвижных человеческих существ. Какое значение могла иметь эта абсурдная армия? Как любой голландец, Босх прекрасно знал выставленный в «Рийксмузеуме» оригинал: это был типичный портрет военной роты, в данном случае – роты капитана Франса Банинга Кокка, но гениальность Рембрандта состояла в том, что он написал их в движении, словно сфотографировал, когда они патрулировали улицу. Ван Тисх, напротив, превратил их в камень.И у фигур была масса гротескных деталей. Капитан, к примеру, был женщиной, и красная форменная перевязь была нарисована у нее на животе. Его помощник – желтое чудовище с гофрированным воротником и широкополой шляпой. Золотистая девушка, у которой свисала с пояса курица, была полностью обнажена. У солдат все еще были копья и мушкеты, но лица их были окровавлены. Разодранное в клочья знамя стегало тем ноту картины. Фон составляли несоразмерные, как изобретения Пиранези, приспособления. Одетая в кожу женщина плакала. У ног помощника капитана пресмыкалась фигура на карачках в капюшоне палача.

По сравнению с этим скромный одинокий «Титус», стоявший на небольшом подиуме на расстоянии всего нескольких метров, казался неинтересным: просто ребенок – в оригинале, сын Рембрандта, – одетый в шкуры и наряженный в берет. Но игра света и красок ежеминутно придавала ему новый вид. Оптический эффект был как от сверкающих переливов граней бриллианта. Сощурившись, Босх, как ему показалось, разглядел поочередно голову неведомого зверя, сияющее лицо ангела, фарфоровую куклу и карикатуру с чертами ван Тисха.

– Этот человек – законченный псих, – на чистом голландском проговорил один из посетителей, продвигавшихся в темноте. – Но меня он зачаровывает.

Босх не знал, согласиться ли с этим анонимным признанием. Он пошел дальше, не останавливаясь перед «Пиром Валтасара» – банкетом из человеческих существ. Вдалеке, в озере бурого свечения, стояло то, что интересовало его больше всего.

Подойдя к ней, он попытался сглотнуть слюну и обнаружил, что во рту пересохло.

Даниэль стояла неподвижно, немая и прекрасная среди охристых тонов. «Девочка в окне» и вправду была чудесной картиной, и Босх не мог не почувствовать прилив гордости. Она стояла, облокотившись на коричневый подоконник, и смотрела в пустоту глазами, похожими на драгоценные камни, насаженными на лицо цвета алебастра. Эта насыщенная густота белой краски почудилась Босху непристойной. Он не мог понять, почему ван Тисх захотел закутать хорошенькое личико Даниэль в снежный саван. Но больше всего его поразило сознание, что это все-таки она.Он не смог бы объяснить, откуда такая уверенность, но он смог бы отыскать ее среди тысячи таких же фигур. Ниэль была там, внутри этой безжизненной маски, и что-то в положении ее рук или в постановке плеч ее выдавало. Он загляделся на нее. А потом продолжил путь.

Как величественный кондор, парила музыка Перселла на высоких просторах темноты.

Он никак не мог понять. Что хотел сказать художник этим черным миром вне времени, этим загадочным светом и лившейся с высоты музыкой? Что именно он хотел нам передать?

20:45

Невероятно. Вот они. Девочка, стоящая на цветах. Двое толстых уродливых мужчин. Два рисунка: первый – пастелью, второй – китайской тушью. Зачеркнуты они не были. Она нашла их случайно, разыскивая перечеркнутые рисунки.

«Падение цветов» и «Монстры», – думала мисс Вуд, не в силах поверить своим глазам, – самые интимныеработы ван Тисха, основаны на старых рисунках его отца,и никто этого не знает, даже Хирум Осло. Никто не позаботился о том, чтобы основательно изучить наследие Морица. Быть может, даже сам ван Тисх об этом не подозревает. Мориц хотел, чтобы он рисовал, чтобы был признанным художником, каким сам он никогда не смог стать. Но маленький Бруно рисовать не умел. Поэтому он перенес в свое искусство некоторые рисунки отца. Своего рода компенсация…»

Она отложила эти рисунки в сторону и смотрела дальше. Отошедший на несколько минут Зерицкий вернулся, нагруженный новыми папками, плюхнул их на стол, подняв тучи пыли, и начал развязывать шнурки.

– Это последние, – сказал он. – Больше у меня нет.

– Ван Тисх же видел эти рисунки, когда был маленьким, правда? – спросила Вуд.

– Наверное, да. Он никогда мне об этом не рассказывал. А почему вы спрашиваете?

Она не ответила. Наоборот, задала еще один вопрос:

– А кто еще их видел?

Зерицкий растерянно улыбнулся:

– Так подробно, как вы, никто. Ну, кое-какие исследователи смотрели по верхам, может, одну или две папки… Но что именно вы ищете?

– Еще один.

– Что?

– Еще один. Третий.

«Не хватает одного. Третьей самой важной работы.Она должна где-то быть. Это не должна быть точнаякопия одной из картин «Рембрандта». Вообще-то оба других рисунка тоже не являются точнойкопией работ ван Тисха… Девочка, например, не обнажена, и у ее ног нет нарциссов… но ее поза точно такая же,как у Аннек… Должно быть что-то общее с одной из картин: персонаж или группа людей… Или, может…»

– Послушайте, успокойтесь, – попросил ее Зерицкий. – Вы швыряете рисунки на пол…

«Поклянись, что найдешь его… Поклянись, что найдешь… Поклянись, что в этот раз ты не ошибешься…»

Ей постоянно попадались зачеркнутые этюды: всегда четыре креста и две вертикальные линии. Но в данный момент ей некогда было расшифровывать значение этого еще одного невероятного совпадения. Самой странной загадкой – как смог Художник получить доступ к этим рисункам – заниматься тоже было некогда. Может, он как раз был одним из «исследователей», о которых говорил Зерицкий? А если доступа у него к ним не было, по какому тогда принципу он выбрал третью картину, которую собирался уничтожить?

Пожалуйста, все в свое время.

На последнем эстампе в этой папке был изображен цветок. Вуд отбросила его резким движением, вызвав ярость Зерицкого.

– Эй, вы их порвете, если будете так с ними обращаться! – воскликнул историк и протянул руку, чтобы забрать рисунки.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошептала Вуд. Но ее голос был скорее не шепотом, а шипящим звуком, горловым скрипом, который заморозил кровь в жилах Зерицкого. – Не пытайтесь ко мне прикоснуться. Я скоро закончу. Клянусь.

– Ничего, – пробормотал Зерицкий. – Можете не торопиться… Чувствуйте себя как дома…

«Она, наверное, больная», – подумал он. Зерицкий не был человеком рутинным, но одиночество придало его жизни некую сонливость. Все непредвиденное (например, сумасшедшая женщина, рассматривающая рисунки у него дома) приводило его в ужас. Он начал продумывать план, как подойти к телефону и позвонить в полицию так, чтобы эта психичка ничего не заметила.

Вуд открыла следующую папку и забраковала две деревенские зарисовки. Ночной лес углем. Рисунки птиц. Натюрморты, но ни одного освежеванного быка. Девочка, упершая руки в бока, но на «Девочку в окне» она не похожа…

20:50

Идя по проходу, Босх разглядел одного из охранников. Его красный бедж был едва заметен при слабом цокольном освещении. Лицо было смазано тенями.

– Господин Босх? – сказал он, когда Босх представился. – Ян Вуйтерс.

– Как тут все, Ян?

– Спокойно пока.

За спиной Вуйтерса вздымался резким линейным сиянием распятый «Христос». Из-за перспективы казалось, что он парит над головой Вуйтерса, словно тот был предметом особого божественного покровительства.

– Но мне было бы спокойнее, если б было больше света и мы могли б как следует видеть лица и руки людей, – добавил Вуйтерс. – Темно, как в танке, господин Босх.

– Ты прав. Но командует всем отдел искусства.

– Наверное, да.

Босху вдруг показалось, что в темноте Вуйтерс очень хорошо играет Вуйтерса. Он был почтиуверен, что это Вуйтерс и есть, но, как в ночных кошмарах, его путали мелкие детали. Ему бы хотелось посмотреть в эти глаза при дневном свете.

– Буду с вами откровенным, господин Босх, мне очень хочется, чтобы сегодняшняя выставка кончилась, – прошептал силуэт Вуйтерса.

– Полностью разделяю твои чувства, Ян.

– И этот жуткий запах краски… У вас не дерет горло?

Босх собирался ответить, но тут вдруг разразился хаос.

20:55

Вуд пристально смотрела на акварель, ни один мускул ее не шевелился. Зерицкий, заметивший изменение в ее поведении, склонился над ее плечом.

– Красавица, правда? Это одна из акварелей, которые написал с нее Мориц.

Вуд подняла голову и непонимающе посмотрела на него.

– Это его жена, – пояснил Зерицкий. – Та молодая испанка.

– Вы хотите сказать, что эта женщина – матьван Тисха?

– Ну, – усмехнулся Зерицкий, – по крайней мере я так думаю. Бруно никогда не знал ее, и после ее смерти Мориц уничтожил почти все фотографии, так что у Бруно были только рисунки Морица, чтобы узнать, как она выглядела. Но это она. Мои родители ее знали и говорили, что эти рисунки воздают ей должное.

«Сначала это детское воспоминание. Потом его отец и Ричард Тисх. Наконец, его мать. Третья самая интимная картина». У Вуд не осталось никаких сомнений. Ей даже не нужно было дальше искать в непросмотренных папках. Она прекрасно помнила, о какой картине идет речь. Она посмотрела на часы на дрожащем запястье.

«Время еще есть. Точно, время еще есть. Еще даже не кончилась сегодняшняя выставка».

Она положила акварель на стол, взяла сумку и вытащила сотовый.

И вдруг нечто вроде внезапного предчувствия, содрогания шестого чувства, сковало ее.

Нет, времени уже нет. Уже слишком поздно.

Она набрала номер.

Как жаль, что ты не смогла сделать все отлично, Эйприл. Делать что-то хорошо – значит делать это плохо.

Она приложила трубку к уху и услышала далекий крик звонка.

Потому что истина в том, что если ты поддашься в малом, то тебя сразу одолеют в большом.

Голос телефона вопил в крошечной темноте ее уха.

20:57

За свою жизнь Лотар Босх сталкивался с толпой неоднократно.

Иногда он был ее частью (но даже в этих случаях ему приходилось от нее защищаться),иногда – одним из тех, в чьи обязанности входило ее останавливать. Как бы там ни было, эта стихия была знакома ему с молодых лет. Однако он не смог накопить никакого полезного опыта: он считал, что каждый раз удавалось выжить по чистой случайности. Перепуганная толпа не относится к тем вещам, которым можно научиться противостоять, так же как нельзя научиться ходить по спирали циклона.

Все произошло очень быстро. Вначале раздался крик. Потом еще несколько. Через миг Босх осознал весь ужас происходящего.

«Туннель» звенел.

Раздавался глубокий гул подземных колоколов, будто земля, на которой он стоял, обрела жизнь и решила в доказательство этого подняться.

Темнота не давала ему точно оценить ситуацию, но он слышал, как гудят металлический каркас потолка и ближайшие к нему стены из занавесов. «Господи, рушатся фермы», – пронеслось у него в голове.

И тут началась паника.

Вуйтерса, охранника, который разговаривал с ним всего секунду назад, поволокла за собой лавина криков, раскрытых ртов и скрюченных рук, пытавшихся схватиться за воздух. Поршень из тел толкнул Босха на шнур ограждения. На одно жуткое мгновение он представил, как его затаптывает толпа, но, к счастью, бурный поток людей двигался не в его направлении, они просто расчищали себе дорогу. Страх понукал их вслепую бежать к дальнему концу «Туннеля». Стойки, на которых держался шнур, выдержали, и Босх смог ухватиться за них, чтобы не упасть на другую сторону.

Самое ужасное, что ничего не видно. Самое ужасное – этот сумрак непристойного карнавала, в котором допустимы лишь осторожные движения. Это все равно что быть под одним шерстяным одеялом со львом.

Рядом с ним истошно вопила женщина, требуя прохода. От нее несло табаком – глупая деталь, которая с непостижимой силой запала в перепуганное сознание Босха. Ему показалось, что она держала за руку ребенка и просила, пожалуйста, чтобы чудовище ее пощадило, чтобы по крайней мере не пожрало ее маленького отпрыска. Потом он увидел, как она канула вниз (присела? ее засосало?) и снова показалась, наподобие флага вздымая вверх дрожащую хныкающую фигурку. Ну же, ну же, забери его отсюда, хотел он сказать ей, забери отсюда своего сына. Он собирался сделать попытку помочь ей, но тут его снова ударили, он пошатнулся назад и перевалился через ограждение.

Он почувствовал, что падает в пустоту. Темнота за пределами прохода была столь глубокой, что глазами расстояние до препятствия определить было невозможно. Несмотря на это, он выставил перед собой руки и ударился обо что-то ладонями. Сначала он даже не понял, что произошло, почему он находится в такой странной позе, паря в плоском пространстве. Потом понял, что, наверное, отключились софиты.

Скорее всего так оно и было, потому что вдоль всего «Туннеля» не было видно ни огонька, ни вспышки света. Картины растворились во мраке. Он был во чреве у этого мрака.

Он попытался встать на колени, но что-то толкнуло его сзади. Это что-то – может, их было несколько, – пронеслось мимо него с быстротой молнии. Кто-то обнаружил, что за ограждением прохода мог быть другой выход, и теперь все бежали к тому далекому миру. Быть может, и вправду публика могла бы использовать эваковыходы для картин: хоть они и были дальше, подходы к ним были гораздо менее запруженными. Проблема в том, как их найти.

Ему удалось встать, и он убедился, что все кости у него целы. Вокруг колыхались растерянные тени. Он попытался направить их движение, потому что знал, где находятся выходы. Он закричал в толпу, которая походила на слоновье стадо в грозовой темноте.

– В глубине! В глубине!

Но в глубине чего? Люди бежали к свету. Но на самом деле свет приближался. Волшебный карандаш с величественной быстротой выкрасил в белое потное перепуганное лицо перед Босхом. Потом темнота добавила черного, и лицо исчезло. Другая кисть света написала открытую ладонь, ткань летней рубашки, мимолетный силуэт. Посреди этой поверженной в панику Герники Босх поднимал руки и махал, как потерпевший кораблекрушение.

– Спокойно, спокойно, – услышал он и почувствовал облегчение, разобрав слова, наделенные каким-то значением. Обрывок смысла, с которым по крайней мере он мог как-то наладить общение. И появились огни – наверняка это были фонари. Он бросился к ним, словно обволакивавшая его темнота – пожар и его телу нужно, чтобы его окатило сиянием. Он с силой проталкивался сквозь тех, кто тоже стремился к преимуществам света. «Темнота жестока, – так думал он. – Темнота бесчеловечна», – так он думал.

– Я – Лотар Босх! – выкрикнул он. Пощупал лацкан пиджака, но бедж-удостоверение потерялся.

– Спокойно, спокойно, – повторил голос, одарявший огнями.

На него навели слепящий луч. Ему было все равно: лучше пусть слепит,чем оставаться слепым.Он поднял руки, выпрашивая света.

– Спокойно, ничего не случилось, – говорил голос по-английски.

Ему вдруг захотелось расхохотаться. Ничего не случилось?

И тут он заметил, что и на самом деле, что бы это ни было, худшее прекратилось. Он уже не слышал зловещей вибрации металлического каркаса «Туннеля».

Фонарь вырисовал другое лицо: всхлипывающую женщину из публики, пытавшуюся что-то сказать. Босх смотрел на эту трагическую маску с тем же вниманием, с каким несколько мгновений назад рассматривал картины.

Спотыкаясь, он выбрался из ада «Туннеля», следуя за спасительными фонарями в такой же растерянности, в которой шагали и все окружавшие его люди. Еще не стемнело, даже перестал идти дождь, но плотная крыша из серых туч смягчала мощь заката. В контрасте с этим бесцветным небом площадь превратилась в кровотечение краски. Словно «Рийксмузеум» лопнул и выплеснул на улицу сны Рембрандта.

Стол и Служанка из «Пира Валтасара» надевали халаты с помощью персонала по уходу за картинами. Царь Валтасар, скрытый под маской тяжелого, расписанного маслом тюрбана, тяжело дышал и испускал хриплые громкие стоны. Солдаты из «Ночного дозора» вздымали копья и мушкеты, словно целая армия трупов, на их окровавленных лицах было написано удивление. Девушка с курицей на поясе, нагая, окрашенная в золотистые тона, стояла рядом с фургоном, как трепещущий язык пламени. На противоположном конце подковы Синдики искали укрытия в машинах, и бежали студенты в гофрированных воротниках из «Урока анатомии». Бледно-голубое тело Кирстен Кирстенман вынесли на носилках. Картины смешивались с людьми. Под открытым небом шедевры ван Тисха казались последним кошмаром агонизирующего живописца. Где могла быть Даниэль? Где выставлялась «Девочка в окне»? Босх не помнил. Он был полностью дезориентирован.

Внезапно он понял, что ее картина шла после «Пира». Вспомнил, что решил не задерживаться около «Пира», чтобы поскорее дойти до нее.

Он узнал одного из сотрудников отдела по уходу. Тот нервными движениями вешал этикетку на шею Паулы Кирхер, Ангела из «Иакова, борющегося с ангелом». За спиной у Паулы красовались огромные, сверкающие перламутром крылья, прикрепленные к ней, как чудовищный и бесполезный парашют. Другой помощник торопился прикрыть ее ценную охристую наготу халатом, но его невозможно было надеть, не снимая крыльев, так что Паула завернулась в халат, точно в полотенце. Проходящие рядом с ней люди цеплялись за ее перья головой или плечами; какой-то пожарный каской выдрал одно перо. На исступленный вопрос Босха ответила именно Паула: она выглядела намного более спокойной, чем тот тип, что вешал на нее этикетки.

– Рядом с «Христом».

Она указывала на боковой выход. Никакого фургончика там не было. «Боже мой, где она? Ее уже эвакуировали?» Он побежал туда сломя голову. Сотрудница отдела безопасности из группы охранников, дежурившей внутри «Туннеля», успокаивала какую-то женщину, скорее всего человека, а не картину. Рядом с ней стояла фигура, которая таки былакартиной: лиловые одеяния и лицо как у веласкесовского кардинала, – наверное, один из персонажей «Дозора». Босх перебил охранницу быстрыми вопросами.

– Не знаю, господин Босх. Может, ее уже эвакуировали, я не знаю. Попробуйте связаться по рации с контрольным пунктом.

– У меня нет рации.

– Возьмите мою.

Девушка отцепила микрофон с наушником и отдала ему. Прилаживая его к правому уху, Босх ощутил, что его сердце играет фортепианный концерт. Это звонил сотовый во внутреннем кармане пиджака. Босх не знал, когда он начал трезвонить. Телефон вдруг затих. Босх решил пока не заниматься этим звонком. Он отследит его потом.

«Спокойствие, спокойствие, спокойствие. Первым делом первое дело».

Радиооператор тут же царапнула его слух на удивление отчетливым голосом. «Будто голос ангела в хаосе бедствия», – подумал Босх. Он попросил, чтобы его соединили с Никки Хартель в вагончике «А». Оператор была полна готовности выполнить его просьбу, но ей нужен был код доступа, который сам Босх, следуя инструкциям мисс Вуд, приказал всем использовать в телефонных или радиоразговорах с начальством. «Черт». Он закрыл глаза и сосредоточился, оператор ждала. Из соображений безопасности он нигде его не записал, а заучил наизусть, но в другом веке, в другую эру, во времена другой вселенной с другими законами, до того, как порядок был снесен хаосом и Рембрандт со своими картинами захватил Амстердам. Но он гордился своей памятью. Он вспомнил. Оператор сверила код.

Когда послышался голос Никки, он чуть не расплакался.

Похоже, Никки была в еще худшем состоянии.

– Куда ты подевался? – взорвался в трубке ее энергичный молодой голос. – Мы тут все…

– Послушай, Никки, – перебил Босх. И на секунду замолчал, прежде чем продолжить.

«Прежде всего важно говорить спокойно».

– Вам, наверное, много всего надо мне рассказать, – сказал он. – Но первым делом мне нужно кое-что знать… Где Ниэль? Где моя племянница?

Ответ Никки последовал сразу, словно она с самого начала ждала этого вопроса. Босх снова почувствовал благодарность за ее щедрую эффективную поддержку.

– В безопасности, в эвакуационном фургончике, не волнуйся. Все под контролем. Просто «Девочка в окне» – однофигурная картина, и стояла она отдельно, как «Титус» или «Вирсавия», поэтому группа ван Хоора эвакуировала ее раньше, чем другие, более сложные картины.

Босх прекрасно понял объяснение и на секунду потерял дар речи от внезапного прилива облегчения. Но тут его внимание привлекло другое.

– Но большинство картин все еще здесь. Более того, они снова выходят из фургонов. Я не понимаю.

– Пять минут назад эвакуацию отменили, Лотар.

– Что? Это абсурд!.. Землетрясение может повториться в любую минуту… И второй раз конструкции могут не выдержать…

Никки перебила его:

– Это было не землетрясение. И не дефект в конструкциях навесов, как мы думали до недавнего времени. Нам только что звонил Хоффманн. Это все штучки отдела искусства, о которых никто не знал, даже отдел ухода и большинство сотрудников самого отдела искусства… Что-то, связанное с картиной «Христос» – оказывается, это интерактивный перфоманс со спецэффектами, и никто об этом не знал.

– Но «Туннель» шатался сверху донизу, Никки! Он чуть не рухнул!

– Да, здесь, в вагончике, мы заметили это по вибрации мониторов, но, похоже, он все равно не упал бы.Все было подстроено. По крайней мере так говорит Хоффманн. Он утверждает, что все было под контролем, что картины не пострадали и что он не совсем понимает, почему началась волна паники. Твердит, что вибрация «Туннеля» была не такой уж и сильной и что было очевидно, что это часть художественного замысла, потому что все началось именно после того, как «Христос» скончалсяна кресте, испустив крик…

Тут Босх вспомнил, что все началось с крика.

– В общем, – пожаловалась Никки, – мы тут ничего не поняли, конечно, но ведь это современное искусство, и не нужно пытаться его понять, верно?… А кстати, Мэтра и Стейна никто не может разыскать. И Бенуа чуть не по стенам бегает…

Несмотря на двойное облегчение, испытанное от сознания, что Даниэль в безопасности, а то, что выглядело катастрофой, на поверку оказалось не таким проблематичным, как ему представлялось, Босхом овладело нечто вроде раздражения. Он огляделся и увидел в сгущавшемся вечернем сумраке мерцающие огни и кутерьму полицейских за ограждениями. Услышал жалобу сирен «скорой помощи». Заметил смятение, угадывавшееся на лицах картин, сотрудников отдела по уходу за полотнами, охранников, технического персонала и посетителей; растерянность и страх, отраженные в глазах людей, с которыми он разделил эти мучительные минуты. «Штучки»отдела искусства? Часть «художественного замысла»? Картины «не пострадали»? «А публика, Хоффманн? О зрителях ты забыл?» Возможно, есть тяжелораненые!.. Понять этого он не мог.

– Лотар?

– Да, Никки, что там? – ответил все еще возмущенный Босх.

– Лотар, пока я не забыла: мисс Вуд звонила нам раз сто. Она хочет знать, цитирую буквально: «…куда, черт возьми, ты подевался и почему не отвечаешь на звонки…» Мы тут пытались объяснить ей происшедшее, но ты же знаешь, какова шефиня в гневе. Начала на всех гнать. Ей плевать, пусть даже весь мир провалился бы и ты оказался бы под землей, она хотела говорить с тобой, только с тобой, исключительно с тобой. Срочно. Прямо сейчас. У тебя есть ее номер?

– Да, думаю, да.

– Если нажмешь на кнопку неотвеченных вызовов, наверняка попадешь на нее. Ни пуха ни пера.

– Спасибо, Никки.

Набирая номер Вуд, Босх взглянул на часы: 21:12. Неожиданный порыв пахнущего краской ветра качнул полы его пиджака и окатил прохладой вспотевшую спину так, что ему полегчало. Он заметил, что рабочие отдела искусства выводили картины с площади. Наверняка их хотели собрать в вагончиках. Почти на всех картинах были халаты. В толпе сверкали крылья Ангела.

Он подумал, что же такое важное хочет ему сказать Вуд.

Поднес телефон к уху и подождал.