355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хосе Карлос Сомоса » Клара и тень » Текст книги (страница 5)
Клара и тень
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:55

Текст книги "Клара и тень"


Автор книги: Хосе Карлос Сомоса



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

– Ты за все отвечаешь, чудесно, и я за все отвечаю. Мы все за все отвечаем в нашей художественной компании, Эйприл. Если хочешь, можем так и сказать страховым компаниям: «Мы за все отвечаем». И нашим спонсорам и частным клиентам мы тоже можем это сказать: «Мы за все отвечаем». Потом устроим им обед в зале с десятью обнаженными картинами Рэйбека и пятьюдесятью изысканными украшениями в качестве столов, цветочных ваз и стульев а-ля Стейн, у них у всех отвиснет челюсть, а мы попросим у них еще денег. Но они скажут нам: «У вас изысканный интерьер, но если агент вашей службы охраны может безнаказанно уничтожить ценную картину, кто после этого захочет страховать картины? И кто отдаст деньги, чтобы купить их?» – и будут правы.

Бенуа жестикулировал пустой чашкой. «Столик» уже давно ждал, пока он поставит чашку на доску, но увлеченный Бенуа этого не замечал. От украшения не исходило ни звука, ни жеста: оно просто присело на пятки и ожидало, сосредоточившись на поддержании равновесия. При дыхании его живот колыхался, и чайник слегка дрожал. Глядя на эту сцену, Босх почувствовал неуместное желание рассмеяться.

– Наша фирма основана на красоте, – говорил Бенуа, – но красота без власти – ничто. Представь, что умерли все рабы и фараону приходится самому таскать каменные глыбы…

– Он бы сломался, – добродушно заметил Босх.

– Искусство – это и есть власть, – отрезал Бенуа. – В стене крепости пробита брешь, Эйприл, и ты отвечаешь за то, чтоб ее закрыть.

Он наконец вспомнил о чашке и быстрым движением поставил ее на «Столик», который ловко поднялся.

В эту минуту цвет комнаты скользнул по спектру к более глубокому пурпуру, как при появлении грозового облака.

– Я хочу знать, что с Аннек, – послышалось на английском языке с гарлемским акцентом.

Все обернулись к экранам. Даже не глядя, они знали, что это Салли. Девушка опиралась на один из «козлов» в спортзале для картин, и камера снимала ее до середины бедер. На ней были футболка и шорты. В паху шорты западали. Она смыла краску растворителями, но, несмотря на это, ее эбеново-черная кожа поблескивала темным пурпуром. Желтая этикетка, свисавшая с шеи, была исключением.

– Я не верю в рассказы о гриппе… Единственная причина, по которой снимают картины в этой дурацкой коллекции, – это ломка, и если папаша Вилли меня слышит, пусть скажет, что это не так…

Вилли де Баас отключил микрофоны и поспешно заговорил с Бенуа:

– Поль, мы сказали картинам, что у Аннек грипп.

– Черт побери, – пробормотал Бенуа.

Салли, не переставая, улыбалась. Более того, она выглядела счастливой. Босх подумал, что скорее всего она накачалась наркотиками.

– Посмотри на мою кожу, папаша Вилли: посмотри на мои руки и сюда, на живот… Если ты выключишь свет, меня все равно будет видно. Моя кожа – передержанная клубника. Смотрю на нее, и хочется есть сливы. В таком виде я с прошлого года, и меня не снимали ни одного разочка. Или ломаешься, или выставляешься, какой тут грипп. Но ни Аннек, ни я не можем сломаться, правда же?… Наши позы с прямой спиной удобнее, чем у большинства других. Вам повезло, так все говорят. «Ну и повезло!» – завидуют… А я скажу: как посмотреть… Это правда, другие картины после рабочего дня уносят на носилках… Нам же, напротив, завидуют, потому что мы можем ходить без боли в спине, и нам не нужны имплантаты препаратов для гибкости, с которыми можно попасть в правую голень правой же ногой, так ведь, папаша Вилли?… Но это отделяет нас от остальных, поскольку мы не относимся к официальной группе сломанных… Так что не обманывайте меня. Что там с Аннек? Почему ее сняли?

– Черт побери, – снова сказал Бенуа.

– Она может устроить скандал, – сказал де Баас, поворачиваясь к Бенуа.

– Она устроит скандал, – уточнил один из помощников.

– Что происходит, папаша Вилли?… Почему ты молчишь?…

Бенуа возмущенно выругался и встал.

– Дай мне, Вилли. Зачем ты сказал ей эту глупость про грипп?

– А что им было говорить?

– Папаша Вилли? Ты тут?…

Бенуа быстрыми шажками подошел к де Баасу.

– Это картина стоит тридцать миллионов долларов, Вилли. Тридцать лимонов и ежемесячное содержание, о котором я лучше помолчу… – Он взял микрофон, протянутый де Баасом. – И заменить ее нельзя: владелец хочет ее.Тут нужно действовать осторожно…

Голос Бенуа внезапно стал необычайно сладким:

– Салли? Это Поль Бенуа.

– Ух ты! – Салли вытащила указательные пальцы из карманов и поставила руки на пояс. – Сам дедуля Поль… Какая честь, дедуля Поль… Дедуля Поль всегда берет трубку, когда нужно что-то исправить, так ведь?…

«Она точно накачалась», – подумал Босх. Салли растягивала фразы, а во время пауз не закрывала до конца свой пухлый рот. Босху она казалась одной из самых прекрасных картин в коллекции.

– Именно, – ласково согласился Бенуа. – У нас тут так заведено: Вилли платят меньше, чем мне, и поэтому он говорит больше глупостей. Но сейчас вышло чистое совпадение. Я в Вене проездом, и мне захотелось прийти вас проведать.

– Ну так мой тебе совет, дедуля, не заходи в спортзал. Некоторые цветы стали плотоядными. Говорят, что ты лучше ухаживаешь за своими собаками в Нормандии, чем за нами.

– Не верю, не верю. Ты очень гадкая девочка, Салли.

– Что случилось с Аннек, дедуля? Для разнообразия скажи правду.

– С Аннек все в порядке, – ответил Бенуа. – Просто Мэтр захотел снять ее на несколько недель, чтобы прорисовать некоторые детали.

Глупое объяснение, но Босх знал, что у Бенуа богатый опыт по обману картин.

– Прорисовать?… Не гони, дедуля! Думаешь, я – полная дура?… Мэтр закончил ее два года назад… Если он снял ее, так потому, что хочет кем-то заменить…

– Не кипятись, Салли, так мне сказали. А мне обычно говорят правду. Никакой замены «Падению цветов» не будет еще два года. Мэтр забрал ее в Эденбург, чтобы подправить немного цвет тела, вот и все. Теоретически он может себе это позволить: «Падение цветов» еще не продали.

– Дедуля, ты говоришь мне правду?

– Салли, я не мог бы тебе соврать. Разве Хоффманн не делает с тобой то же самое? Не подправляет постоянно твой пурпур?

– Да, это так.

– Она ведется… – восхищенно прошептал один из помощников. – Ведется! – Де Баас шикнул на него.

– Почему вы сразу не сказали нам правду, дедуля? К чему эта история с гриппом?…

– А что нам было говорить? Что одна из самых ценных картин Бруно ван Тисха еще не закончена? Мне же не нужно говорить тебе, Салли, что это должно остаться между нами, хорошо?

– Я не проболтаюсь. – Салли с минуту помедлила, и что-то в ее выражении изменилось. Теперь Босх не мог больше думать о картине – он видел на экране одинокую испуганную девушку. – Да, похоже, я довольно долго не увижу эту бедняжку… Мне ее немножко жаль, дедуля. Аннек – совсем кроха, у нее никого нет… Кажется, я привязалась к ней, потому что мне тоже одиноко… Знаешь, я пригласила ее в понедельник пройтись по Пратеру… Подумала, что это ей поможет…

– И ты помогла ей, Салли, я в этом уверен. Сейчас Аннек лучше.

«Цинизм три раза в день после еды», – подумал Босх.

– Когда я вернусь к господину П.?

Босх вспомнил, что «Пурпурный тюльпан» был куплен почти пятнадцать лет назад человеком по имени Перлман. Это был один из самых уважаемых клиентов Фонда. Салли была десятым дублером картины. Все ее предшественницы и она сама называли Перлмана «господином П.». В последнее время похоже было, что Салли запала господину П. в душу, и он требовал, чтоб ее не заменяли в конце года. Поскольку за содержание картины он платил астрономическую сумму, его желания были законом. Кроме того, господин П. любезно предоставил свой «Тюльпан» для европейского турне, так что нужно было отблагодарить его за это одолжение.

– Лучше всего об этом тебя проинформирует Вилли. Даю его. Держись.

– Спасибо, дедуля.

Пока де Баас продолжал беседу, Бенуа будто снял маску под холодным фиолетовым светом стен. Он достал из пиджака платок и вытер пот, выплескивая негодование:

– Задолбали эти козлиные картины, честное слово… Гребаные фанфароны, вознесенные в категорию произведений искусства… – Он исказил голос, имитируя акцент Салли: – «Мне тоже так одиноко…» Ее вытянули из нигерского района, получает за месяц столько, сколько я в ее возрасте зарабатывал за год, и еще говорит, что ей «одиноко»!.. Идиотка!

Его слова были отмечены только хихиканьем одного довольного комарика – мисс Вуд. Ни одна шутка ни на одном языке не имела такого эффекта, но Босх неоднократно видел, как она смеялась таким смехом, когда кто-то выплескивал горькие чувства.

– Просто потрясающе, шеф, – сказал один из помощников, подняв вверх большой палец.

– Спасибо. И, пожалуйста, больше никаких баек о гриппе. Чтобы поддерживать картины в хорошем состоянии, с ними нужно обходиться очень осторожно, очень деликатно. Они накачаны, но умны. Если б мы заменяли их пораньше, то сэкономили бы на содержании. Да уж, я предпочитаю содержать «Монстров». – Он сделал паузу и фыркнул: – С некоторых пор искусство стало безумием…

– Слава Богу, что для реставрации картин у нас есть «дедуля Поль», – заметила Вуд.

Бенуа сделал вид, что не слышит. Он направился к двери, но на полдороге остановился.

– Я должен идти. Хотите верьте, хотите нет, утром мне надо на частный концерт в Хофбурге. Встреча на высшем уровне. Четыре австрийских политика и я. Восемнадцатилетний контратенор исполнит «Прекрасную мельничиху». Если бы только я мог отвертеться от этого концерта, я был бы счастлив. – И он погрозил указательным пальцем: – Пожалуйста, Эйприл, результаты.

Уже ничего не прибавляя, он еще погрозил пальцем, а потом вышел.

Зазвонил сотовый мисс Вуд.

– Колумбийка у нас, – сказала она Босху, закончив разговор. И оба поспешно вышли из фиолетовой комнаты.

●●●

Телесный цвет. Делая на коврике зарядку для картин, она видела телесного цвета фигуру, повторяющуюся в пяти зеркалах. Зарядка состояла из странных упражнений, разработанных для профессиональной картины: она выгибалась, кувыркалась, неподвижно застывала на цыпочках. Потом она приняла душ, съела вегетарианский завтрак, накрасила брови, ресницы, губы и выбрала хлопчатобумажный брючный костюм с молнией и ремнем с пряжкой – все телесного цвета. Телесный и светло-бежевый цвета очень хорошо шли к ее бледной наготе и светлым, почти платиновым волосам. Затем она набрала номер телефона Гертруды, хозяйки галереи «ГС», и оставила сообщение на автоответчике. Она сказала, что никак не может выставляться сегодня из-за срочного дела. Перезвонит попозже. Она знала, что немка устроит скандал, но это ее нисколько не беспокоило. Взяла сумку и ключи от машины и вышла из дому.

Она легко нашла это место. Площадь Десидерио Гаоса была в районе Мар-де-Кристаль и представляла собой пустой круг, обрамленный новыми симметричными зданиями из розового кирпича. Единственное здание без номера – восьмиэтажный офисный блок. На входных дверях из плексигласа никаких вывесок. Она позвонила, в ответ услышала жужжание. Толкнула створку двери и вошла в просторный стерильный вестибюль, пахнущий кожей кресел. Тут и там – столики с брошюрами и мягкие диваны. Голые и гладкие стены, как она сама под одеждой. Пол казался скользким. Никого не было. А, нет. В центре возвышалась стойка приемной, а на середине ее – голова. Клара приблизилась к голове. Это была молодая женщина. Ее прическа бросалась в глаза, но самой любопытной деталью была венчавшая прическу заколка: маленькая пластмассовая рука с раскрытой пятерней; из-под пальцев выбивались пряди волос. Макияж обильный, глаз почти не видно под бежевыми тенями.

– Добрый день.

– Добрый день. Меня зовут Клара Рейес. У меня встреча с господином Фридманом.

– Да.

Девушка поднялась и вышла из-за стойки, оставив за собой шлейф духов и продемонстрировав платье из сияющего крепдешина, туфли на платформе и бархатку. Клара подумала, а не украшение ли это, но этикеток на запястьях и щиколотках не заметила.

– Сюда.

Они вошли в короткий коридор. Пол был аккуратно выстлан ковролином, поглощавшим шум шагов, и пока они шли, царила странная тишина. Новая дверь. Тихий стук. Открылась. Кабинет со стенами цвета кожи здорового младенца. В углу свежие орхидеи. Господин Фридман стоит посреди этой мирной вселенной. По обеим сторонам стола – два белых кресла, одно без спинки, но Фридман не предложил ей сесть. Не поздоровался, не улыбнулся, ничего не сделал и не произнес. Тишина была ужасной – такая сопровождает дурные известия. Когда девушка оставила их одних, Клара и Фридман поглядели друг на друга.

Странный тип. Опрятный костюм на шерстяной основе, шелковый галстук и рубашка с итальянским воротом, все на тон темнее, чем одежда Клары. Но лицо его было плохо прорисовано: одна половина не соответствовала другой. В день, когда Бог собирал господина Фридмана, у Него дрогнула рука. Он ничего не говорил и стоял так неподвижно, что Клара уже было решила, что перед ней – восковая фигура, а сам Фридман скоро выйдет из какой-нибудь двери. Но в этот момент он шевельнулся. Обернулся и молниеносно схватил бумагу и ручку, лежавшие на столе, до этого скрытом его телом. Он, как щипцами, поднял бумагу двумя тощими пальцами и поднял ее на высоту плеча.

– Начнем с этого. Прочитайте внимательно. Тут шесть статей на ваше имя. Если согласны, подпишите. Если нет, убирайтесь. Если есть вопросы, спрашивайте. Понятно?

– Вполне, благодарю.

Их разделяло три метра, но Фридман не сделал попытки приблизиться. Он стоял рядом со столом, держа бумагу на весу. Кларе на ум пришел дрессировщик дельфинов, держащий рыбку перед своим подопечным. Она вздохнула, подошла к Фридману и взяла бумагу. Затем отошла в сторону, чтобы прочитать.

Это было нечто вроде контракта. На грифе бланка рисунок: рука на бедре, нога на руке, локоть на ноге, все вместе образует светло-бежевую звезду. Клара сразу его узнала. Это была эмблема «F amp;W», одной из лучших мастерских грунтовки наряду с «Леонардо» и «Дубль И». Она не знала, что у них есть офис в Испании, и, судя по выглядевшему совершенно новым зданию, скорее всего они обосновались здесь совсем недавно.

Она почувствовала прилив безграничной радости. Ее никогда не грунтовали в «F amp;W» (или в «Леонардо», или в «Дубль И»), потому что это очень дорого, и большинство писавших ею художников не могли бы позволить себе такие расходы. Шальбу и Брентано – да, могли бы, но у них свои грунтовочные мастерские. Вики отдала ее в грунтовку только однажды, для перфоманса «Белая королева», в испанскую фирму «Хризалида». Гэмайю тоже обратился в «Хризалиду». Все остальные писали ею без грунтовки. Однако без грунтовки обойтись никак нельзя, если хочешь написать картину высшего класса. Тот факт, что нанимавший ее художник выбрал «F amp;W», еще больше укрепил уверенность в том, что это кто-то очень важный.

Шесть статей, обычных для любой мастерской грунтовки. Она – полотно Клара Рейес Пихван с таким-то порядковым номером в международном реестре полотен. «F amp;W» – грунтовщик. Грунтовщик не несет ответственности за халатное поведение полотна. Полотно пройдет все необходимые по мнению грунтовщика пробы. Полотно проинформировано, что некоторые из проб связаны с физическим и/или психическим риском или могут задеть его этические убеждения, затронуть привычки или привитые воспитанием понятия. Грунтовщик во всех отношениях считает полотно «материалом для живописи». Из понятия «материал для живописи» исключаются все вещи, связанные с полотном, но не являющиеся им, как то: одежда, дом, родственники и друзья. Однако в это понятие входит все, что является полотном: его тело и все, содержащееся в нем. Перед началом грунтовки полотно будет застраховано. Внизу место для двух подписей. Фридман расписался от имени «Грунтовщика». Клара взяла ручку, положила бумагу на стол и направила кончик стержня к пустому месту с надписью: «Полотно». Но когда она коснулась бумаги, Фридман почему-то остановил ее:

– Мне бы хотелось, чтоб вы знали: художник дал нам право забраковать материал, если, по нашему мнению, он не соответствует определенному уровню качества.

– Не понимаю.

На асимметричном лице Фридмана появилось раздражение.

– Предполагается, что вы меня слушаете.

– Простите, – ответила Клара.

– Скажу по-другому. Попроще. Так, чтоб вам было понятно.

– Спасибо.

Клара не обижалась. Она знала, что Фридман будет обращаться с ней с полнейшим презрением, такая уж у него профессия: грунтовщики видели в полотнах не людей, а простые предметы с отверстиями и формами, с которыми можно работать.

– Грунтовка будет тяжелой. Если вы не соответствуете нашим параметрам качества, мы не возьмем вас.

– А…

– Подумайте. – Фридман пробежал пустым взглядом по затянутым в костюм худым рукам Клары. – Кажется, вы не очень выносливы. У вас слишком хрупкое сложение. Зачем вам терять время самой и заставлять терять время нас?

– Я прошла через очень тяжелые грунтовки. В прошлом году, с Брентано…

Фридман прервал ее с недовольной гримасой:

– У нашей грунтовки нет ничего общего с венецианской школой, с экстримом или с «грязными» картинами… Простите, но здесь не будет кожаных капюшонов, хлыстов или оков. Это мастерская профессиональной грунтовки. – Он выглядел оскорбленным. – Мы берем только материал высшего сорта. Даже если вы сейчас подпишете этот документ, мы можем от вас отказаться завтра, послезавтра или через пять минут. Мы можем отказаться от вас, когда нам придет в голову и без объяснений. Возможно, мы заставим вас пройти весь процесс грунтовки, а потом от вас откажемся.

– Понятно, – спокойно сказала Клара.

Но спокойствие ее было наигранным. На самом деле ее колотило всю, до костей. Однако испытывала она не страх и не раздражение, а желание померяться силами с Фридманом. Ее раззадоривал брошенный вызов. Волнение было так сильно, что она испугалась, что Фридман его заметит.

Последовала пауза.

– Лучше не подписывайте, – произнес Фридман. – Это совет.

Клара посмотрела вниз, на бумагу.

И вывела закорючку.

Асимметричное лицо Фридмана странно скривилось (обрадовался? раздосадован?). Что ни говори, это один из самых уродливых типов, которых Клара когда-либо видела. Однако в ту минуту в ее глазах Фридмана окружал некий притягательный ореол загадочности.

– Потом не говорите, что вас не предупредили.

– Не скажу.

– Садитесь.

Клара опустилась на кресло без спинки, а Фридман сел и облокотился на стол. У него был странный нейтральный акцент, будто он не испанец, но и не иностранец, нельзя было разобрать, откуда он – возможно, отовсюду сразу. Он выговаривал испанские слова с четкостью компьютера. Не улыбался, но и абсолютно серьезным тоже не был.

– Сейчас четверть десятого, – объявил он, не глядя на часы. – С этой минуты у вас есть восемь часов, чтобы уладить свою жизнь по вашему усмотрению. В четверть шестого вы должны снова явиться в это здание. Предварительно можете принять душ, но никакого макияжа, кремов или духов. Оденьтесь как хотите, однако предупреждаю: вся ваша одежда и личные вещи будут уничтожены.

– Уничтожены?

– Это норма «F amp;W». Мы не хотим нести ответственность за принадлежащие вам вещи, потому что потом начинаются претензии. «F amp;W» не собирается возмещать вам ущерб за утраченную одежду или вещи, так что не приносите ничего ценного. Точнее, ничего такого, что вам будет жаль утратить.Я ясно выразился?

– Да.

– Все остальное, то есть вас, мы сфотографируем и запишем на видео, чтобы оформить страховой полис. После завершения этих формальностей ваше тело станет материалом «F amp;W» до окончания грунтовки. Вы не сможете вернуться домой, куда-либо пойти, с кем-либо связаться. Если все пройдет хорошо, процесс будет завершен через три дня. Тогда – при условии, что мы будем удовлетворены качеством, – мы передадим вас художнику. Если нет – снимем с вас грунтовку и вернем домой.

– Хорошо.

– Если вы будете нарушать нормы, высказывать свое мнение, личные пожелания, если вы каким-либо образом станете мешать нанесению грунтовки или начнете действовать самостоятельно, мы будем считать контракт недействительным.

– Вы хотите сказать, что мне нельзя будет говорить?

– Я хочу сказать, – ответил Фридман с довольной ухмылочкой, – что если вы и дальше будете задавать вопросы, я аннулирую контракт.

Клара промолчала.

– С вашей стороны мы не принимаем никаких вопросов, мнений, пожеланий или ограничений. Вы – полотно. Чтобы создать долговечную картину, художник должен начинать работу с полотном с нуля. Наша специализация в «F amp;W» – превращатьполотна в нуль.Полагаю, я ясно выразился.

– Вполне.

– Обычно мы работаем поэтапно, – продолжал Фридман. – Всего четыре стадии: кожа, мышцы, внутренности и мозг, каждой стадией управляют соответствующие специалисты. Я займусь первой. Проверю состояние различных слоев вашей кожи, выраженность естественных и неестественных пигментных пятен, отверделостей и областей шелушения. Проверю, можно ли вас писать изнутри. Вас когда-нибудь писали изнутри?

Клара кивнула.

– Глазное дно оптическим карандашом и полость рта, – пояснила она и добавила: – И, конечно же, пупок, половые губы и анус.

– Под ногтями?

– Нет.

– В ушах? Я имею в виду не наружное ухо, а слуховой канал?

– Нет.

– В ноздрях?

– Тоже нет.

– Внутреннюю сторону век?

– Нет.

– Почему вы улыбнулись?

– Простите, я не представляю, для чего нужно писать внутри уха или носа…

– Это свидетельствует о недостаточном опыте, – сказал Фридман. – Приведу пример. Ночное наружное полотно, все тело окрашено в черный цвет, и капли сверхинтенсивного фосфоресцирующего красного на барабанных перепонках, внутри ноздрей, на внутренней поверхности век и мочеиспускательного канала для достижения эффекта, будто модель горит изнутри.

Он был прав, и Клара подосадовала, что продемонстрировала свое невежество.

– Влагалище, мочеиспускательный канал, прямая кишка, слезники, сетчатка глаза, волосяные фолликулы, потовые железы, – перечислил Фридман. – Любую часть тела полотна можно окрасить. Современные приемы позволяют также высверлить внутреннюю часть зубов, окрасить корни, а затем, когда полотно сменят, восстановить все в первоначальном виде. Тело может превратиться в коллаж. В очень жестоких арт-шоках иногда окрашивают вены и кровь, чтобы получить красивый эффект при ампутации. А на последних стадиях «грязной» картины могут окрашиваться внутренности после, а иногда даже в процессе потрошения: мозг, печень, легкие, сердце, молочные железы, тестикулы, матка и плод, который может в ней находиться. Вы знали об этом?

– Да, – прошептала Клара, подавляя дрожь. – Но я никогда не делала ничего подобного.

– Я знаю, но мы не знаем, что с вами в действительностисделает этот художник. Мы должны быть готовы ко всему, ожидать всего, предоставлять все возможности. Понятно?

– Да.

Кларе было трудно дышать. Рот ее открылся, а обесцвеченные растворителями щеки покраснели. Перечисляемые Фридманом возможности казались ей не страшнее ее собственного решения согласиться на них, позволить сделать с собой все, что захочет художник. Разгадка, несомненно, крылась в гениальности. Кто-то когда-то сказал ей, что Пикассо был настолько гениален, что мог делать что угодно. Клара была уверена в том, что такому, как Пикассо, она позволила бы сделать с собой именно что угодно.

Она задумалась. Что угодно?

Да. Без оговорок.

Но, пожалуй, художнику нужно быть чуть получше, чем Пикассо.

– Вы уже раскаиваетесь, что подписали? – спросил Фридман, неправильно истолковав ее выражение лица.

– Нет.

На минуту взгляды грунтовщика и полотна скрестились.

– Если у вас есть вопросы, задавайте их сейчас.

– Какой художник будет мной писать?

– Этого я не могу вам сказать. Еще вопросы есть?

– Нет.

– Значит, ждем вас здесь ровно в четверть шестого.

Восемь часов на улаживание всех дел – это слишком много, подумала Клара. По крайней мере ее дела были очень просты: жизнь состояла из работы и досуга. Для улаживания дел на работе нужно было лишь позвонить Бассану; что касается досуга, понадобится один звонок Хорхе. Мало того, вернувшись домой, она обнаружила, что Бассан оставил ей сообщение на автоответчике. Голос был не то чтобы очень серьезный, но и не такой дружелюбный, как обычно. Гертруда позвонила ему, чтобы сказать, что Клара не выставлялась сегодня, и художник просил объяснений. «Ты можешь делать все что угодно, Клара, но предупреди меня заранее». Она понимала, что срывает ему планы, но ее немного раздражал этот упрек. Она набрала его номер в Барселоне. Отозвался автоответчик.

– Алекс, – обратилась Клара к тишине, – это Клара. Прости, у меня выплыла важная работа, и я не смогу дальше выставляться в «Девушке с зеркалом». В любом случае в «ГС» нам оставалась только неделя. Кроме того, если я не ошибаюсь, у тебя там уже был дублер… Мне правда жаль, что у тебя могут возникнуть проблемы, но ничего поделать я не могу. Счастливо.

Затем она продумала звонок Хорхе. Когда она точно решила, что скажет, то набрала номер на сотовом – и попала на голосовую почту. Кларе показалось, что жизнь ни с того ни с сего превратилась в диалог между нею и тишиной. Пришлось оставить еще одно сообщение.

– Хорхе, это Клара. Мне придется уехать на несколько дней по работе. – Пауза. – Кажется, интересной. – Пауза. – Очень интересной. Я перезвоню тебе позже, если смогу. Целую.

Было чуть больше половины одиннадцатого, а веки казались тяжелыми каменными глыбами. Клара выдвинула складную кровать в спальне, разделась и бросилась на простыни. Необходимо было восполнить краткий ночной отдых. Она поставила электронный будильник на два часа и сразу же заснула. Приснилась ей не Альберка и не отец, а наружная картина, в которой ее написал Гутьеррес Регеро три года назад, «Древо познания». Но, проснувшись, она полностью забыла свой сон. Встала, побежала в ванную и отдалась на волю текущему из душа граду. Послушавшись указаний, после душа она не воспользовалась никаким кремом. Посмотрела в зеркало на свое голое тело и попрощалась с ним: она знала, что видит его в естественном виде в последний раз. Потом, завернувшись в халат, прошла в столовую, поставила диск с очень легким джазом и, укачиваемая темной мелодией, принялась обследовать шкафы.

Проблема в том, что все, что у нее было, ей нравилось. Походы за одеждой и аксессуарами были одним из любимых Клариных развлечений. Заявление Фридмана, что все, что она наденет, будет уничтожено, казалось малозначительным, но теперь, глядя на свой красивый и дорогущий гардероб, Клара заколебалась. Тут были вещи от Ямамото, Стерна, Чессаре, Армани, Балмейна, Шанель… И дело даже не в потраченных деньгах, а в наслаждении мягкостью тканой плоти. Каждое платье, каждый костюм был для нее наделен собственной индивидуальностью. Они – словно новые милые друзья. Она не могла такого с ними сделать.

А если выбрать спортивный костюм, в котором она ходила на работу? Но взглянув, как он лежит на кровати, плоский и послушный, с пустыми рукавами, ожидая Клару, чтобы заключить ее в объятия, она поняла, что это все равно что отправить на нежданную казнь старого верного пса, члена семьи.

Значит, в шкафах делать нечего. Она влезла на стул и обшарила антресоли. К несчастью, она не держала у себя старую одежду, но хранила некоторые зимние вещи, и первым обнаружила костюм из темного бархата и свитер с высокой горловиной.

Она вспомнила, когда надевала этот костюм в первый раз. Кошачья мягкость бархата вызвала внезапное видение.

Вики.

Вики была молода, максимум на год старше Клары, красива, худощава, с короткими соломенными волосами, наркоманка и гений. За короткое время она стала самой значительной гипердраматической художницей в Испании. Благодаря стипендии она продолжила обучение в Англии у Рэйбека и в амстердамском Фонде ван Тисха у Якоба Стейна. Она даже слышала оракул из уст самого Мэтра, лично. Она не только признавала свое лесбиянство: она размахивала им, будто флагом. В своих картинах Вики выявляла маргинацию гомосексуалистов или высмеивала женщин и мужчин, зажатых «классовым, римским и ватиканским обществом, пародией на то, что когда-то пытались создать греки». Две ее главные любовницы были англичанками, блестящие прекрасные картины – Шеннон Коллер и Синтия Бергманн. В начале 2004 года она выбрала Клару для интерьерной картины с Йоли Рибо, которую собиралась назвать «Присядь». Вечер их знакомства был серым и промозглым. Клара выбрала для визита в коттедж художницы в Лас-Росас этот недавно купленный бархатный костюм. Вики встретила ее в запачканной красками рубашке и провела в свою мастерскую на верхнем этаже. В углу вздымала нагое тело на носочки стройная светловолосая девушка-эскиз, на которую вылили целые банки краски. В доме было несколько незаконных украшений, почти все – непристойные. Созданный в Лондоне «Стол»-мужчина подал им чай, печенье и сигареты с марихуаной; японская «Игрушка», тоже мужского пола, с окрашенным в красный хинакридон телом предлагала более волнующие вещи, но Кларе не хотелось с ним играть, несмотря на то что Вики настойчиво хотела отдать его ей.

– Мне он ни к чему, – пояснила Вики, – но это подарок. Если хочешь, возьми себе.

До того, как начать разговор о картине, Вики провела свой классический быстрый допрос:

– Твой знак зодиака?

– Телец, – ответила Клара. – Я родилась 16 апреля.

– Отношений не получится. – И она царапнула воздух аккуратными ногтиками: – Я – Лев.

Но отношения получились, по крайней мере сначала. Вики поделилась с ней задумкой для «Присяди». Окрашенные в телесный цвет Йоли и Клара должны были сидеть с нежным выражением лица на лесах на высоте шести метров. Картину заказали для перегруженного картинами особняка в Провансе. Вики пришла в голову идея выделить свою картину, расположив ее над другими, на потолке. Они должны были провести там месяц, а потом, возможно, выставляться и постоянно. Это потребовало бы больших усилий и качественного ухода, но просто озолотило бы их троих. «Как красиво все расписывает», – подумала Клара. Она согласилась на эту работу, и на следующий день Вики приступила к подготовке эскиза.

Через две недели после их первой встречи во время одного из сеансов что-то произошло. Вики очерчивала ее силуэт и мягко скользила перепачканной в краске телесного цвета рукой по окружности ее бедра. Когда она дошла до коленки, Клара заметила перемену в нажиме, затянувшееся молчание, неподвижность, ощущение щекотки на окрашенной коже.

– Клара, тебе нравятся женщины? – вдруг как ни в чем не бывало спросила Вики.

– Некоторые нравятся, – так же спокойно ответила Клара.

Она сидела в студии Вики на корточках, нагишом, наполовину окрашенная в разные тона. На Вики была рабочая одежда: грязная расстегнутая рубашка и спортивные штаны.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю