Текст книги "Чернее черного"

Автор книги: Хилари Мантел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Но она никогда этого не скажет. Никогда. Никогда не говори «смерть», если можешь этого избежать. И несмотря на то, что зрителей нужно напугать, несмотря на то, что они это заслужили, она никогда, общаясь с клиентами, ни словом, ни взглядом не намекнет на истинную природу мира за черной пеленой.

Около пяти, когда мероприятие подошло к концу и они, взяв сумки, спускались на лифте, Колетт воскликнула:

– Ну и ну!

– Что – ну и ну?

– Да твоя выходка за завтраком. Но об этом лучше не говорить.

Эл покосилась на нее. Теперь, когда они остались одни, а впереди – дорога домой, Колетт определенно выскажет все, что думает.

Когда они сдавали ключ портье, за спиной возникла Мэнди.

– Эл, все нормально? Тебе лучше?

– Будет лучше, Мэнди. Да, послушай, мне правда стыдно за поведение Морриса прошлой ночью…

– Забудь. Со всеми случается.

– Помнишь, что Кара сказала насчет безоговорочной любви? Думаю, она права. Но любить Морриса непросто.

– Не думаю, что, попытавшись полюбить его, ты чего-то добьешься. Просто надо умнее вести себя с ним. Полагаю, на горизонте никого нового?

– Я, по крайней мере, не вижу.

– Как раз в нашем возрасте иногда получаешь второй шанс – ну, сама знаешь, как это бывает с мужчинами, они бросают тебя ради молоденькой модельки. Так вот, я знавала пару медиумов, которые искренне сокрушались, расставаясь со своими проводниками, но для других, поверь мне, это божий дар – ты начнешь новую жизнь, с новым проводником, и не успеешь оглянуться, как дела пойдут в гору, а ты почувствуешь себя на двадцать лет моложе. – Она взяла Эл за руку. Погладила опалы своими матовыми розовыми ногтями. – Элисон, могу я быть с тобой честной? Как одна из самых старых твоих подруг? Пора тебе выбраться из колеса страха. Перескочить в колесо свободы.

Эл отбросила волосы с лица и мужественно улыбнулась.

– Звучит что-то слишком спортивно для меня.

– Просветления достигаешь шаг за шагом. Сама знаешь. Мне лично кажется, корень всех твоих бед – в раздумьях. Ты слишком много думаешь. Расслабься, Эл. Открой свое сердце.

– Спасибо. Я знаю, ты желаешь мне добра, Мэнди.

Колетт отвернулась от стойки, в руке – выписка с кредитки, пальцы теребят ремень сумки. Мэнди ткнула ногтем ей под ребра. Вздрогнув, Колетт подняла на нее глаза. Губы Мэнди сжались в тонкую розовую линию. Немолодая тетя, подумала Колетт, шея выдает.

– Присматривай за Эл, – сказала Мэнди. – У Эл настоящий дар, она особенная, и я с тебя шкуру спущу, если ты позволишь ее таланту довести ее до беды.

На парковке Колетт резво шагала вперед с нейлоновой сумкой наперевес. Элисон тащила свой чемодан – колесико отвалилось, – все еще прихрамывая из-за боли в раздробленной ступне. Она знала, что должна позвать Колетт на помощь. Но страдание казалось более уместным; я должна страдать, подумала она. Хотя понятия не имею почему.

– Сколько ты с собой набрала! – возмутилась Колетт. – Всего на одни сутки.

– Дело не в том, что я беру много вещей, – кротко возразила Эл, – просто моя одежда больше.

Она не хотела скандалить, не сейчас. У нее в животе что-то трепыхалось, и она знала, что это призрак пытается прорваться из мира иного. Сердце билось все быстрее и быстрее. Ее снова затошнило, едва не вырвало. Прости, Диана, сказала она, что рыгнула в твоем присутствии, а Колетт сказала – ну, она вообще-то ничего не сказала, но Эл видела, как она бесится из-за того, что Мэнди отчитала ее.

– Она просто советовала, – сказала Эл. – Она не хотела тебя обидеть. Мы с Мэнд столько пережили вместе.

– Пристегни ремень, – велела Колетт. – Надеюсь, доберемся засветло. Придется, наверное, где-нибудь остановиться, чтобы ты поела.

– Еще бы, блин, – согласился Моррис, плюхаясь на заднее сиденье. – Слушай, не трогай пока, мы еще не устроились.

– Мы? – переспросила Эл и обернулась.

Не сгущается ли воздух, не рябит ли, не волнуется, не происходит ли некое возмущение за пределами остроты ее зрения? Не пахнет ли гнилью и трухой? Моррис был в прекрасном расположении духа, фыркал от смеха и подпрыгивал.

– Здесь Дональд Айткенсайд, подбросим Донни, Донни, которого я давненько искал. Ты же знаешь Донни? Конечно знаешь! Мы с Донни не один пуд соли съели. Донни знал Макартура. Помнишь Макартура, а, давненько это было? И еще юный Дин. Дина ты, конечно, не знаешь? Дин у нас новенький, он никого не знает, впрочем, он знает Донни, но он не знает никого ни из армейской компании, ни из старого доброго бойцового клуба. Дин, познакомься с хозяйкой. Эта кто? Да, подружка хозяйки. Тощая как щепка, да? Ты бы стал? Нет, я бы нет, без шансов, я люблю, когда на костях есть немного мяса. – Он сипло заржал. – Я те вот что скажу, девочка, вот что тебе скажу, заскочи-ка на юг от Лестера, может, встретим Цыгана Пита. Цыган Пит, – объяснил он Дину, – он такой парень, когда ему не прет, хабарики на улицах подбирает, но только дай ему выиграть на собаках, и он при встрече сунет сигару тебе в нагрудный карман, такой он щедрый.

– У нас не получится заскочить на юг Лестера? – спросила Эл.

– Да раз плюнуть, – рявкнула Колетт.

– Слушай, не стоит ссориться с ним.

– С Моррисом?

– Конечно с Моррисом. Колетт, помнишь запись, помнишь какие-то мужчины прорвались?

– Военные?

– Нет. Забудь о них. Я о других, бесах, бесах, которых я когда-то знала.

– Давай не будем говорить об этом? Только не за рулем.

На заправке было тихо, все отдыхали после вчерашней суеты; уик-энд, конечно, выдался необычный – из-за Ди. Бесы повыскакивали из машины, галдя и вереща. Эл с тревожной миной бродила по ресторанному дворику. Она приподняла крышку нарочито грубой супницы и уставилась на суп, взяла несколько рулетиков с начинкой, развернула пленку и заглянула внутрь, чтобы проверить, что в них с другого конца.

– Как по-твоему, что в этом? – спросила она. Пленка была запотевшей, как будто латук надышал.

– Сядь, бога ради, – сказала Колетт. – Принесу тебе кусок пиццы.

Когда она вернулась, протискиваясь между столиками с подносом, то увидела, что Эл вытащила колоду Таро.

– Не здесь! – поразилась она.

– Я должна…

Алый шелк заскользил по столу и упал на колени только что севшей Колетт. Элисон достала первую карту. Задержала в руке на секунду, потом открыла. Молча она положила ее наверх колоды.

– Что это?

Это Башня. Сверкают молнии. Каменная кладка летит во все стороны. Языки пламени рвутся из бойниц. Обломки падают в пропасть. Обитатели Башни несутся к земле, вытянув руки и перебирая ногами. Земля обрушивается на них.

– Ешь пиццу, – посоветовала Колетт, – пока она не размякла.

– Не хочу. – Башню, подумала она, я ненавижу больше всего. Карту Смерти я еще выдержу. Но я не люблю Башню. Башня означает…

Колетт с тревогой увидела, как взгляд Эл затуманивается. Словно Эл – младенец, коего она отчаялась унять, чей рот она отчаялась наполнить; она взяла пластиковую вилку и ткнула в пиццу.

– Послушай, Эл. Попробуй кусочек.

Вилка погнулась о корку. Эл пришла в себя, улыбнулась, забрала у Колетт вилку.

– Может, оно и ничего, – сказала она тихо и натянуто. – Послушай меня, Кол. Когда выпадает Башня, это значит, что твой мир взлетает на воздух. Обычно. Но у нее может быть и, ну знаешь, более узкое значение. Ох, черт бы побрал эту штуку.

– Ешь руками, – посоветовала Колетт.

– Тогда заверни мои карты.

Колетт отпрянула. Она боялась прикасаться к ним.

– Все в порядке. Они тебя не укусят. Они тебя знают. Они знают, что ты – мой партнер.

Поспешно Колетт замотала Таро в алую ткань.

– Молодец. Просто кинь их в мою сумку.

– Что на тебя нашло?

– Не знаю. Вдруг поняла, что должна посмотреть. Бывает иногда. – Эл вгрызлась в кусок сырого на вид зеленого перца и какое-то время его жевала. – Колетт, есть кое-что, что ты должна узнать. О прошлой ночи.

– Твой детский голос, – произнесла Колетт. – Ты говорила с пустотой. Мне стало смешно. Но в какой-то миг мне показалось, что у тебя сердечный приступ.

– Не думаю, что у меня нелады с сердцем.

Колетт выразительно посмотрела на пиццу у нее в руках.

– Ну да, – сказала Элисон. – Но она меня не прикончит. Еще никто не умирал из-за куска пиццы. Подумай, ведь миллионы итальянцев живут себе припеваючи.

– Ужасные выходные.

– А ты чего ожидала?

– Не знаю, – сказала Колетт. – Ничего, наверное. Та карта – что ты имела в виду под узким значением?

– Возможно, это предупреждение, что среда, в которой ты находишься, больше не приемлет тебя. Неважно, что это: работа, любовные отношения – что угодно. Ты переросла их. Оставаться на месте небезопасно. А еще Башня – это дом. Так что, может, всего лишь пора переехать.

– Как, уехать из Уэксхэма?

– Почему нет? Это миленькая квартирка, но меня ничего с ней не связывает.

– И куда бы ты хотела перебраться?

– В какое-нибудь чистое место. Новое место. Дом, в котором до меня никто не жил. У нас получится?

– Новостройка – хорошее вложение денег. – Колетт отставила чашку кофе. – Я разузнаю.

– Я думала – ладно, слушай, Колетт, уверена, ты не меньше моего устала от Морриса. Не знаю, согласится ли он когда-нибудь, ну знаешь, выйти на пенсию – по-моему, Мэнди просто хотела меня утешить. Но нам было бы проще жить, если бы его друзья не приперлись.

– Его друзья? – тупо переспросила Колетт.

О боже, сказала себе Эл, как все это непросто.

– Он начал встречаться со своими друзьями, – объяснила она. – Не знаю, зачем ему это, но он явно скучал по ним. Он нашел парня по имени Дон Айткенсайд. Я его помню. У него русалка была на бедре. И еще Дин, этого впервые вижу, но мне не нравится, как он говорит. Он сейчас сидел на заднем сиденье. Прыщавый юнец. У полиции было досье на него.

– Правда? – У Колетт по коже побежали мурашки. – На заднем сиденье?

– С Моррисом и Доном, – Эл отодвинула тарелку. – А сейчас Моррис свалил искать того чертова цыгана.

– Цыгана? Но им не хватит места!

Элисон только печально посмотрела на нее.

– Они не занимают места, в привычном значении этого слова, – пояснила она.

– Да. Конечно. Просто ты так говоришь о них.

– Я не знаю, как еще о них говорить. Других слов у меня нет.

– Конечно, это ясно, но из-за этого мне кажется – в смысле, мне кажется, что они обычные парни, не считая того, что я их не вижу.

– Надеюсь, нет. Не обычные. В смысле, надеюсь, что стандартный мужчина несколько лучше.

– Ты не знаешь Гэвина.

– От него воняло?

Колетт помедлила. Она хотела быть справедливой.

– Не так сильно, как могло бы.

– Он ведь мылся?

– О да, в душе.

– И не… ну, не расстегивал одежду и не доставал свои причиндалы на людях?

– Нет!

– А если видел маленькую девочку на улице, то не поворачивался и не отпускал комментарии? Вроде «погляди, как она вертит своим маленьким задиком»?

– Ты пугаешь меня, Эл, – холодно сказала Колетт.

Я знаю, подумала Эл. К чему тыкать меня в это носом?

– У тебя очень странные фантазии. Как тебе только пришло в голову, что я могла выйти замуж за подобного человека?

– Ты могла и не знать. До замужества. А потом тебя ждал бы неприятный сюрприз.

– Я не стала бы женой такого человека. Ни на миг.

– Но у него ведь были журналы?

– Я никогда не заглядывала в них.

– В наши дни все есть в интернете.

Надо было порыться в компьютере, думала Колетт. Но тогда все только начиналось, технология делала первые шаги. Жизнь была как-то попроще.

– Он звонил в секс по телефону, – призналась она, – А однажды я сама позвонила, чисто из любопытства…

– Правда? И как это было?

– Говорят, подождите, мол, и пропадают на три часа. Тянут время, а денежки-то капают. Я бросила трубку. Я подумала, ну на что это может быть похоже? Просто какая-нибудь женщина будет притворяться, что кончает. Стонать, наверное.

– Ты и сама так можешь, – заметила Эл.

– Именно.

– Если мы переедем, то, может, удастся избавиться от них. Моррис останется, но я бы хотела стряхнуть с хвоста его друзей.

– Разве они не помчатся за нами?

– Переедем в места, которых они не знают.

– А карт у них нет?

– Да вряд ли. Думаю, они скорее похожи… похожи на псов. Идут по следу.

Моя руки в дамской комнате, она разглядывала свое лицо в зеркале. Надо уговорить Колетт переехать, убедить ее, что это разумно. И при этом не слишком перепугать. Прошлой ночью кассета ужаснула ее, но это было неизбежно. Для меня это тоже был шок, сказала она себе. Если Моррис нашел Айткенсайда, может, Кэпстик тоже неподалеку? Может, он притащит домой Макартура, поселит его в хлебнице или в ящике туалетного столика? Может, одним прекрасным утром она сядет завтракать и увидит, как Цыган Пит прячется под крышкой масленки? Вздрогнет ли она, когда Боб Фокс постучит в окно?

Переезжай, подумала она, авось, немного запутаешь их. Даже временная неразбериха может сбить их со следа. Они могут разбрестись, потерять друг друга на бескрайних пространствах мира мертвых.

– Эге-ге-гей! – заорал Моррис ей прямо в ухо. – Боб – твой дядя!

– Правда? – удивленно переспросила она. – Боб Фокс? Я всегда хотела иметь родственника.

– Черт побери, Эмми, – сказал Моррис, – она совсем тупая или как?

В вечер, когда они вернулись, Моррис прокрался в дом вместе с ними; остальные, его дружки, похоже, испарились где-то в Бедфордшире, между развязками 9 и 10. Чтобы удостовериться, она приподняла коврик на дне багажника и уставилась в холодное металлическое нутро: ни единой души. И чемодан вроде не потяжелел. Пока неплохо. Но выгнать их навсегда – это уже другой вопрос. Дома она принялась хлопотать над Колетт, советуя ей принять горячую ванну и посмотреть краткое изложение «Улицы Коронации» за неделю.

– Вряд ли покажут, – сказала Колетт. По всем каналам только освещение похорон. – Господи. Сколько можно. Ее ведь уже похоронили. Она не встанет из гроба. – Колетт плюхнулась на диван с миской хлопьев в руках, – Давай купим спутниковую тарелку.

– Давай, когда переедем.

– Или кабельное телевидение проведем. Что угодно.

Не унывает, думала Эл, карабкаясь по лестнице, или она просто забывчива? На заправке там, в Лестершире, лицо Колетт приобрело оттенок овсянки, когда до нее дошло, какой зверинец путешествует на заднем сиденье их машины. Но сейчас она пришла в себя и снова начала брюзжать по мелочам. Не то чтобы вернулся цвет лица, у нее никогда и не было этого цвета; но Эл заметила, что когда Колетт бывала напугана, она втягивала губы так, что те практически исчезали; в то же время глаза ее как бы западали, и розовые ободки вокруг них становились еще заметнее.

Эл осела на кровать. Она жила в хозяйской спальне. Колетт, переехав, втиснулась в комнатку, которую агент по недвижимости, продавая квартиру Эл, тактично описал как маленькую спальню на двоих. Хорошо, что у нее было мало одежды и ноль пожиток – или, если выражаться словами Колетт, сокращенный гардероб и минималистская философия.

Эл вздохнула, вытянула сведенные судорогой ноги, изучила свое тело на предмет спиритических болей и страданий. Некое существо щипало ее за левое колено, какая-то одинокая душа пыталась взять за руку. Не сейчас, ребята, попросила она, дайте мне отдохнуть. Надо, подумала она, привязать к себе Колетт. Вписать ее в документы на дом. Дать больше оснований остаться, чтобы она не смоталась в приступе хандры, или повинуясь порыву, или под давлением странных событий. У всех есть предел терпения; пусть она и отважна – непоколебимой отвагой человека, лишенного воображения. Я могла бы, подумала она, спуститься и сказать ей в лицо, как безгранично я ценю ее, приколоть к ее груди медаль, «Орден Дианы» (покойной). Эл выпрямилась. Но ее решимость угасла. Нет, подумала она, как только я увижу ее, она начнет меня бесить – сидит там боком, закинув ноги на подлокотник кресла, и болтает пятками в этих своих бежевых носочках. Почему она не носит тапочки? В наши дни делают вполне симпатичные тапочки. Что-то вроде мокасин, к примеру. На полу у ее кресла стоит миска, наполовину полная молока, в котором плавают солодовые хлопья. Какого черта она бросает ложку в молоко, когда решает, что наелась, так что брызги разлетаются по ковру? И почему все эти мелочи складываются в одно огромное раздражение? До того как я впустила в дом Колетт, подумала она, я верила, что со мной легко ужиться, что для счастья достаточно, чтобы люди не блевали на ковер или не водили к себе друзей, которые блюют. Я даже думала, что иметь ковер – уже здорово. Я казалась себе вполне мирным человеком. Возможно, я ошибалась.

Она достала из чехла магнитофон и поставила его на столик у кровати. Убавила громкость и перемотала кассету назад, чтобы найти прошлую ночь.

МОРРИС: Сбегай за пятком «Вудбайн»,[36]36
  «Вудбайнз» – марка папирос, популярная в начале XX в. среди солдат.


[Закрыть] а? Спасибо, Боб, ты человек ученый, да еще и джентльмен. (Рыгает.) Черт. Не стоило мне жрать тот луковый пирог с сыром.

АЙТКЕНСАЙД: Луковый пирог с сыром? Иисусе, я как-то раз слопал такой, на скачках, помнишь, как мы отправились в Честер?

МОРРИС: О-о-о, да, еще бы! И у Цыгана был с собою винчестер, да? Честер-винчестер, вот мы уржались!

АЙТКЕНСАЙД: Я чуть не помер из-за этого пирога. Рыгал, мать его, три недели.

МОРРИС: Слышь, Дин, сейчас таких пирогов не стряпают. Помнится, Цыган Пит вечно говорил, жив буду, Донни, жив буду – не забуду. С ним со смеху можно было помереть. Слышь, Боб, ну ты как, собираешься за куревом?

АЙТКЕНСАЙД: «Вудбайн» больше не выпускают.

МОРРИС: Что, «Вуди» больше не выпускают? А почему? Почему нет?

АЙТКЕНСАЙД: И пяток купить больше нельзя. Теперь надо брать десяток.

МОРРИС: Что, покупать десяток, да еще и не «Вуди»?

МОЛОДОЙ ГОЛОС: Где ты был, дядя Моррис?

МОРРИС: В преисподней. Вот, блин, где.

МОЛОДОЙ ГОЛОС: Смерть – это навсегда, дядя Моррис?

МОРРИС: Ну, Дин, приятель, тебе решать, если придумаешь, как, блин, воскреснуть, то вперед и с песнями, мне по фиг, я и бровью не поведу. Если у тебя есть связи, используй их, мать твою. Я заплатил сотню фунтов, целую сотню бумажками одному знакомому парню, который пообещал мне новую жизнь. Я сказал ему, мол, только чтоб никаких там африк, слышь, че я говорю, я не хочу родиться черножопым, и он поклялся, что рожусь я в Брайтоне или в Хоуве, который рукой подать, рожусь в Брайтоне, свободный, белый, совершеннолетний. Ну, не совершеннолетний, но ты меня понял. И я подумал, неплохо, Брайтон на берегу, и когда я буду мелким, то буду дышать морским воздухом и все такое, вырасту сильным и здоровым, к тому же у меня всегда были приятели в Брайтоне, покажи мне парня, у которого нет приятелей в Брайтоне, и это окажется распоследний дрочила. В общем, этот гад забрал у меня наличные и смылся. Бросил меня на произвол судьбы, мертвого.

Элисон выключила магнитофон. Как же это унизительно, подумала она, как омерзительно и позорно жить с Моррисом, жить с ним все эти годы. Она обхватила себя руками и побаюкала. Брайтон, что ж, естественно. Брайтон и Хоув. Морской воздух, скачки. Если бы только она догадалась об этом раньше… вот почему он пытался забраться в Мэнди, тогда, в отеле. Вот почему не давал ей спать всю ночь, лапая и стаскивая одеяло, – не потому, что хотел секса, но потому, что планировал родиться заново, провести девять месяцев в ничего не подозревающем теле… гнусный, грязный проныра. Она легко представляла его в номере Мэнди, представляла, как он скулит, распускает слюни, унижается, ползая по ковру, тащится к ней на брюхе, выпятив вверх жалкий зад: роди меня, роди меня! Господь всемогущий, думать об этом невыносимо.

И очевидно – по крайней мере, теперь очевидно, – что Моррис не впервые пытался провернуть этот номер. Она прекрасно помнила тест Мэнди на беременность, в прошлом году, что ли? В ту ночь Мэнди позвонила ей: мне было не по себе, Эл, сильно тошнило, ну, не знаю с чего, но я пошла в аптеку, сунула тест в мочу и полоска посинела, Эл, я сама во всем виновата, я была ужасно неосторожна.

Недолго думая, Мэнди избавилась от него. Так Моррису и его сотне фунтов пришел конец. После этого не один месяц при встрече она говорила, слушай, я никак не могу понять, кто и где – может, когда мы отправились в тот кафе-бар в Нортгемптоне, кто-то подлил мне водки в коктейль? Они валили все на Ворона – за глаза, правда; Мэнди сказала, не стоит особо выяснять, ведь если Ворон упрется, скорее всего, окажется, что это был Мерлин или Мерлен.

Думать об этом было тяжело и противно. Эл восхищалась видом, с которым Мэнди встречала их, возможных отцов, на каждой спиритической ярмарке: подбородок выпячен вперед, взгляд холодный и проницательный. Но ее бы вырвало, если бы она знала, о чем сейчас думает Эл. Я не скажу ей, решила она. Она долгие годы была мне хорошей подругой и не заслуживает этого. Придется как-то держать Морриса под контролем, когда Мэнди будет поблизости; правда, один бог знает как. И за миллион фунтов никто бы не взялся выносить Морриса или любого из его дружков. Вы только представьте свои походы в женскую консультацию. Представьте, что скажут в детском саду.

Она снова включила кассету. Надо себя заставить, думала она, надо прослушать запись до конца: может, меня озарит, может, я догадаюсь, какие еще козни строит Моррис.

МОРРИС: Ну и какое же курево я могу получить?

ДИН: Самокрутку, дядя Моррис.

НЕЗНАКОМЫЙ ГОЛОС: Нельзя ли потише, пожалуйста? Мы на похоронах.

ДИН (робко): Можно, я буду называть тебя дядей Моррисом?..

НЕЗНАКОМЫЙ ГОЛОС № 2:…царственный сей остров… дивный сей алмаз в серебряной оправе океана…[37]37
  Шекспир У. Ричард II. Акт II, сцена I. Перевод М. Донского.


[Закрыть]

АЙТКЕНСАЙД: Эге-ге-гей! Да это же Древкокач!

МОРРИС: Зашил наконец долбаную дыру в своих долбаных штанах, а, Древкокач?

ДРЕВКОКАЧ: Вот розмарин – это для памятливости.[38]38
  Шекспир У. Гамлет, принц датский. Акт IV, сцена 5. Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]

Щелк.

Она узнала голоса из детства, она услышала звон пивных бутылок и болтовню военных, и кости, щелкая, вставали в суставы. Старая братва собирала себя по частям: корни и ветки, руки и ноги. Один Древкокач, казалось, не понимал, что происходит; и еще тот человек, который просил помолчать.

Она вспомнила ночь, давнюю ночь в Олдершоте, когда свет уличного фонаря лился на ее постель. Она вспомнила день, когда вошла в дом и вместо своего лица увидела в зеркале лицо незнакомого мужчины.

Она подумала, надо позвонить ма. Надо предупредить ее, что они так активизировались. В ее возрасте шок может убить.

Ей пришлось перерыть старую записную книжку, чтобы найти номер Эмми в Брэкнелле. Ответил мужчина.

– Кто это? – спросила она.

– А ты кто? – парировал он.

– Не шути со мной, парень, – сказала она голосом Айткенсайда.

Мужчина отложил трубку.

Она ждала. В ухе трещали помехи. Через минуту раздался голос матери:

– Кто это?

– Это я. Элисон. – И добавила ни с того ни с сего: – Я, твоя дочурка.

– Чего тебе надо? – спросила мать. – Чего ты меня достаешь, столько времени уже прошло.

– Кого это ты привела к себе домой?

– Никого, – ответила мать.

– Кажется, я узнала его голос. Это Кит Кэпстик? Или Боб Фокс?

– Не понимаю, о чем ты? Понятия не имею, что тебе напели. У людей язык что помело, ты это лучше меня знаешь. За собой бы лучше последили.

– Я только хочу узнать, кто снял трубку.

– Я сняла. О господи, Элисон, у тебя всегда были проблемы с головой.

– Трубку снял мужчина.

– Какой мужчина?

– Ма, не поощряй их. Если они заявятся, не пускай их в дом.

– Кого?

– Макартура. Айткенсайда. Ту старую банду.

– Да они все умерли, по-моему, – возразила ее мать. – Я сто лет о них не слыхала. Чертов Билл Древкокач, разве он не был их другом? Морриса и всех остальных. И еще тот цыган, который с лошадьми возился, как же его звали? Да, думаю, все они уже умерли. А было б здорово, если бы они заглянули. Веселые парни.

– Ма, не пускай их в дом. Если они будут стучать, не отвечай.

– Айткенсайд был больнодуйщиком.

– Дальнобойщиком.

– Одно и то же. У него всегда водились деньжата. Вечно всем делал одолжения. Подбрасывал кого надо, куда попросят, мол, одним трупаком больше, одним меньше, машина сдюжит. Тот цыган, Пит его звали, теперь у него есть дом на колесах.

– Ма, если они появятся, хоть кто-то из них, скажи мне. У тебя есть мой номер.

– Наверное, записала где-нибудь.

– Запиши еще раз.

Эмми подождала, пока она продиктует номер, и сказала:

– У меня нет карандаша.

Эл вздохнула.

– Ну так пойди и возьми.

Она услышала стук трубки, брошенной на стол. Жужжание, словно мухи кружат над мусорным ведром. Эмми вернулась и сообщила:

– Взяла карандаш для бровей. Правда, здорово придумала?

Она повторила номер.

– У Древкокача всегда была ручка, – сказала Эмми. – В этом на него можно было положиться.

– Ну что, теперь записала?

– Нет.

– Почему нет, ма?

– У меня нет листочка.

– Тебе что, не на чем писать? Ну блокнот-то у тебя должен быть.

– Пффф.

– Пойди и оторви кусок туалетной бумаги.

– Ладно. Только не злись.

Она слышала, как Эмми уходит, напевая: «Хотел бы я быть в Дикси, ура, ура…» Потом снова сплошное жужжание. Она подумала, мужчины пришли в спальню и уставились на меня, лежащую в кроватке. Ночью они забрали меня в густые заросли берез и сухого папоротника, что за полем, где паслись пони. Там, на земле, они произвели операцию, вырезав мою волю и вложив на ее место свою.

– Алло? – вклинилась Эмми. – Ты там, Эл? Я взяла в туалете бумагу, можешь повторить. Ой, погоди, карандаш укатился. – Пыхтя, Эмми наклонилась за карандашом.

Элисон почти не сомневалась, что слышит, как на заднем плане жалуется мужчина.

– Ну все, взяла. Давай.

Эл снова продиктовала свой телефон. Она чувствовала себя выжатой как лимон.

– А теперь объясни еще раз, – сказала мать. – Зачем я должна позвонить тебе, когда и если что?

– Если кто-то из них заглянет. Кто-то из старой шайки.

– Ах да. Айткенсайд. Что ж, думаю, я услышала бы его грузовик.

– Верно. Но что, если он больше не водит грузовик?

– А что с ним случилось?

– Не знаю. Я просто предположила, может, и водит. Он может просто так прийти. Если кто-то начнет стучать тебе в окна…

– Боб Фокс, тот всегда стучал в окна. Зайдет со двора да как стукнет в окно – я аж подпрыгивала. – Эмми засмеялась. – «Я тебя подловил», – говорил он.

– Да, в общем… звони мне.

– Кит Кэпстик, – не унималась мать. – Он был другим. Киф, так ты называла его, потому что не выговаривала «т», маленькая тупица. Киф Кэтсик. Конечно, ты не специально. Но его все равно бесило. Киф Кэтсик. Он тебя не раз шлепал.

– Правда?

– Он говорил, я с нее шкуру спущу, я ей покажу, где раки зимуют. Конечно, если б не Кит, тот пес перегрыз бы тебе горло. Зачем ты вообще пустила его в дом?

– Не знаю. Уже не помню. Наверное, хотела завести зверушку.

– Зверушку? Это были не зверушки. Это были бойцовые псы. О чем тебя предупреждали. О чем тебя сто раз предупреждали и что Кит пытался тумаками вколотить в твою тупую башку. Но у него ни черта не вышло, так? На кой ты открыла заднюю дверь? После этого ты таскалась за Китом как привязанная, после того как он оттащил от тебя пса. Наглядеться на него не могла. Называла его папочкой.

– Да, я помню.

– Он сказал, еще хуже, чем Кэтсик, то, что она зовет меня папочкой, я не хочу быть ее папочкой, я придушу мелкую кретинку, если она не отвалит. – Эмми хихикнула. – И придушил бы. Он, Кит, в свое время придушил кое-кого.

Пауза.

Эл прижала руку к горлу.

– Понятно. И ты бы хотела снова встретиться с Китом, так? С ним было весело, да? И всегда деньжата водились?

– Не у него, а у Айткенсайда, – уточнила мать. – Боже правый, девочка, у тебя вечно в голове все путается. Не знаю, узнала бы я Кита или нет, если б он заглянул сегодня. Вряд ли, после той драки-то, его так покалечили, что не знаю, признана ли бы я его. Я помню ту драку, как сейчас вижу – у старого Мака повязка на глазу, а я совершенно сбита с толку и не знаю, на кого смотреть. Мы не знали, за кого болеть, понимаешь? Понятия не имели. Моррис сказал, что ставит пятерку на Кита, он сказал, я лучше поставлю на кастрата, чем на одноглазого. Он поставил пятерку на Кита, ох, он не на шутку разозлился, когда тот проиграл. Я помню, как потом они говорили, что у Макартура, наверное, было лезвие в кулаке. Однако ты бы знала, гак? Ты все знала о лезвиях, маленькая сучка. Иисусе, как же я выпорола тебя, когда нашла те штуки у тебя в кармане.

– Нажми на стоп, ма.

– Что?

– Нажми на стоп и перемотай назад.

Она подумала, они вынули мою волю и заплатили матери за разрешение. Она взяла деньги и положила в ту старую треснутую вазу, которая стояла на верхней полке буфета, слева от печки.

– Эл, ты еще здесь? – спросила ма. – Я тут думаю, откуда нам знать, может, Киту подлатали лицо. В наши дни чудеса творят, верно? Он мог изменить внешность. Было бы забавно. Может, он живет за углом. А мы никогда и не узнаем.

Еще одна пауза.

– Элисон?

– Да… ты еще принимаешь таблетки, ма?

– Время от времени.

– Ты ходишь к врачу?

– Каждую неделю.

– А в больнице ты лежала?

– Ее закрыли.

– Деньги есть?

– На жизнь хватает.

Что еще сказать? Вообще-то нечего.

– Я скучаю по Олдершоту, – призналась Эмми. – Жаль, что я вообще переехала сюда. Здесь даже поговорить не с кем. Убогие людишки. Ни разу не веселилась с тех пор, как перебралась сюда.

– Может, тебе стоит чаще выходить из дома.

– Может быть. Да только не с кем, вот в чем беда. К тому же, говорят, в одну реку не войдешь дважды.

После долгой паузы, когда Эл уже собиралась попрощаться, мать спросила:

– Ну и как твои дела? Пашешь как пчелка?

– Да. Насыщенная неделя.

– Понятное дело. Из-за принцессы. Какая жалость, правда? Я всегда думала, что у нас много общего, у меня с ней. Много разных парней и печальный конец. Как по-твоему, у нее все было бы хорошо с Доди?

– Не знаю. Без понятия.

– Мальчики тебе никогда не нравились, а? По-моему, тебя от них тошнит.

– С чего ты взяла?

– Да ладно, сама знаешь.

– Нет, не знаю.

Она хотела сказать: «Я не знаю, но очень хочу узнать, хочу пролить свет, ты сказала мне немало такого, что я…», но Эмми перебила ее:

– Мне пора. Газ вытекает. – И положила трубку.

Эл уронила трубку на одеяло. Опустила голову на колени. Пульс колотится – на шее, в висках, на кончиках пальцев. Ладони покалывает. Давление подскочило, решила она. Меньше надо жрать пиццу. Она ощутила слабую, сочащуюся ярость, как будто что-то внутри ее треснуло и черная кровь потихоньку идет горлом.

Мне нужна Колетт, подумала она. Колетт защитит меня. Мне нужно сесть рядом с ней и уставиться в телевизор, неважно, что она смотрит, что бы она ни смотрела, все сгодится. Я хочу быть нормальной. Я хочу полчасика побыть нормальной, как все, насладиться сводкой с похорон, прежде чем Моррис опять заведет волынку.

Она открыла дверь спальни и вышла в небольшой квадратный холл. Дверь гостиной была закрыта, но хриплый смех сотрясал комнату, где Колетт, как она знала, шевелила пятками в носочках. Чтобы не слышать кассету, Колетт включила телевизор погромче. Естественно, совершенно естественно. Она хотела было постучаться. Но нет, нет, не стоит портить ей удовольствие. Эл повернула прочь. И тут объявилась Диана: вспышка в зеркале холла, проблеск. Через мгновение она превратилась в заметное розовое сияние.