Текст книги "Чернее черного"

Автор книги: Хилари Мантел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

– Знаете, моя подруга считает… – И она поведала ему теорию Колетт.

– Женщины! – воскликнул врач. – Все вы считаете, что у вас рассеянный склероз! Не представляю, почему вы все так мечтаете очутиться в инвалидных колясках. Снимите обувь, пожалуйста, и встаньте на эти весы.

Эл попыталась стащить сандалии. Но они не двигались с места, ремешки впились в кожу.

– Простите, простите, – повторяла она, наклонившись, чтобы расстегнуть пряжки и отлепить ремешки.

– Скорее, скорее, – торопил врач. – Люди ждут.

Она сбросила туфли и встала на весы. Изучила краску на стене, а затем, собравшись с духом, взглянула вниз. Но из-за живота не смогла разглядеть цифры.

– О боже, боже, – запричитал врач. – Сдайте медсестре анализ мочи. Вы, вероятно, диабетик. Думаю, мы должны проверить ваш уровень холестерина, хотя не понимаю, с какой стати. Дешевле было бы отправить полицейского, чтобы он конфисковал у вас чипсы и пиво. Когда вы в последний раз мерили давление?

Она пожала плечами.

– Сидите, – велел он. – Не трогайте обувь, времени нет, наденете, когда выйдете. Закатайте рукав.

Эл коснулась своей теплой кожи. На ней была футболка с короткими рукавами. Ей совсем не хотелось обращать на это внимание.

– Он закатан, – прошептала она.

Врач застегнул манжету на ее плече. Другой рукой принялся накачивать воздух.

– О боже, боже. Где ж вы раньше-то были. – Он посмотрел снизу вверх, в лицо Эл. – И к тому же, вероятно, проблемы со щитовидкой. – Он отвернулся и застучал по клавиатуре. – Смотрю, вы у нас впервые, – сказал он.

– Так и есть.

– Вы ведь не лечитесь в двух местах, а? Потому что человек в вашем состоянии должен два раза в неделю посещать врача. Вы не ходите на сторону, а? Не лечитесь у другого врача? Потому что если лечитесь, вам это с рук не сойдет. Система все отслеживает.

У нее разболелась голова. Она ощупала ее, словно пытаясь отыскать корявую нить старого шрама. Я заработала его в прошлых жизнях, думала она, когда работала поденщицей в поле. Я провела годы с согнутой спиной и опущенной головой. Целую жизнь, две, три, четыре жизни. Работниц всегда не хватает.

Врач перестал стучать по клавишам.

– Будете пить эти таблетки, – сказал врач. – Они от давления. Запишитесь к медсестре на повторный осмотр через три месяца. Эти – для щитовидки. Одну в день. Всего одну, не забудьте. Увеличивать дозу не надо, мисс, э-э-э, Харт, потому что этим вы окончательно доконаете свою эндокринную систему. Ну вот и все.

– А вы, – спросила она, – сами будете меня смотреть? Не очень часто, конечно?

– Там видно будет, – ответил врач, кивая и жуя губу.

Но кивал он вовсе не ей. Он уже думал о следующем пациенте, и, стерев ее с экрана компьютера, он тем самым стер ее из своей головы и нацепил заученную бодрую улыбку.

– Ах да. – Он потер лоб. – Погодите, мисс Харт – у вас ведь нет депрессии, а? А то мы это дело быстро вылечим, знаете ли.

Когда Колетт увидела, как Эл шаркает по коридору в зал ожидания, стараясь не потерять расстегнутые сандалии, она отбросила журнал, убрала ноги со стола и вскочила, ловко, как танцовщица. Она подумала, как приятно весить меньше! Диета Эл работала, хоть и не для Эл.

– Ну? Так у тебя склероз или нет?

– Не знаю, – ответила Эл.

– Что значит, не знаю? Ты пошла к врачу с прямым вопросом, и я думала, ты выйдешь от него с прямым ответом, да, черт побери, или нет.

– Все было не так просто, – защищалась Эл.

– Что за врач был?

– Лысый и противный.

– Понятно, – сказала Колетт. – Застегни тапки.

Эл согнулась в том месте, где должна была быть талия.

– Мне не достать, – жалобно сказала она.

У стойки в регистратуре она поставила ногу на свободный стул и наклонилась. Регистраторша постучала по стеклу. Тук-тук, тук-тук. От испуга Эл вздрогнула, ее тело заколыхалось; Колетт подперла ее, чтобы выпрямить.

– Пойдем уже.

Эл похромала быстрее. Когда они дошли до машины, она открыла дверцу, плюхнула правую ступню на порог и застегнула сандалию.

– Хватит, залезай, – сказала Колетт. – В такую жару ты помрешь, пока справишься со второй.

Эл взгромоздилась на сиденье, удерживая левую туфлю большим пальцем ноги.

– Я могла бы предсказать ему будущее, – сообщила она, – но не стала. Он говорит, у меня, наверное, что-то со щитовидкой.

– Он дал тебе план диеты?

Эл захлопнула дверцу. Она отчаянно пихала опухшую ступню в туфлю.

– Я совсем как Золушкина сестрица, – пожаловалась она. Достала влажную салфетку и принялась неловко теребить пакетик. – Девяносто шесть градусов – это уж слишком для Англии.

– Дай сюда. – Колетт отобрала пакетик и разорвала его.

– А соседи почему-то считают, что это я виновата.

Колетт ухмыльнулась.

Эл вытерла лоб.

– Тот врач, я видела его насквозь. Его печень уже не спасти. Так что я ничего ему не сказала.

– Почему?

– Бессмысленно. Хотела сделать доброе дело.

– Да брось ты эту чушь! – воскликнула Колетт.

Они остановились у дома номер двенадцать.

– Ты не поняла, – сказала Эл. – Я хотела сделать доброе дело, но у меня не вышло бы. Мало быть просто хорошей. Мало терпеливо сносить обиды. Мало быть… сдержанной. Надо сделать доброе дело.

– Зачем?

– Чтобы Моррис не вернулся.

– А с чего ты взяла, что он вернется?

– Та кассета. На которой он говорил с Айткенсайдом о соленьях. У меня руки и ноги покалывало.

– Ты не сказала, что это связано с работой! Значит, мы прошли через все это напрасно?

– Ты ни через что не проходила. Это мне пришлось слушать, как вонючий старый алкаш критикует мой вес.

– Он не выдерживает никакой критики.

– И хотя я могла рассказать ему о его будущем, я не стала. Доброе дело подразумевает – я знаю, ты не понимаешь, так что заткнись, Колетт, ты должна выучить кое-что. Доброе дело подразумевает, что ты принесешь себя в жертву. Или дашь денег.

– Где ты набралась этой чуши? – спросила Колетт. – На уроках религии в школе?

– У меня не было уроков религии, – отрезала Элисон. – По крайней мере, после того, как мне исполнилось тринадцать. Меня выгоняли в коридор. На этих уроках Морриса и компанию вечно тянуло материализоваться. Вот меня и выгоняли. Но дело не в образовании. Я знаю разницу между добром и злом. Уверена, я всегда ее знала.

– Кончай нести чушь! – завыла Колетт. – На меня тебе плевать, правда?! Ты даже не понимаешь, как мне хреново! Гэвин завел роман с супермоделью!

Прошла неделя. Эл принимала таблетки. Ее сердце теперь билось медленно, бом, бом, свинцовым маятником в пустоте. Однако перемена не была неприятной – Эл стала чуть заторможенней, словно каждое ее действие и ощущение было теперь обдуманным, словно никто не управлял ею. Неудивительно, что Колетт так обозлилась, подумала она. Супермодель, вот как?

Она стояла у окна и смотрела на Адмирал-драйв. Одинокая машина бороздила детскую площадку, вспахивая грязь. Строители в какой-то момент залили ее асфальтом, но вскоре асфальт вздулся, пошли трещины, и соседи глазели на них, опершись на временный забор; неделю-другую спустя через щебенку пробились сорняки, и рабочие вернулись, чтобы раздолбать асфальт отбойными молотками, выкопать камни и оставить голую землю, как прежде.

Иногда соседи приставали к рабочим с вопросами, перекрикивая шум машин, но ответы всякий раз были разными. Местная пресса подозрительно молчала, и молчание это одни объясняли глупостью, а другие – подкупом. Время от времени снова всплывали слухи о горце. «Горец не уничтожишь, – утверждал Эван. – Особенно если это горец-мутант». Белых червей, однако, пока не видели, по крайней мере, никто в этом не признавался. Жители были сбиты с толку и чувствовали, что угодили в ловушку. Они не стремились привлекать внимание широкой общественности и тем не менее хотели подать на кого-нибудь в суд, полагая это своим неотъемлемым правом.

Эл заметила на детской площадке Марта. Он был в своей шапке каменщика и возник столь внезапно и относительно близко, что она на секунду поверила, будто он вылез из одного из потайных ходов, о которых судачили соседи.

– Как дела? – крикнул он.

– Неплохо.

Ее ноги шли одновременно во все стороны, но если шагнуть влево, а потом резко поменять курс, то вполне можно изловчиться и спуститься к нему вниз по холму.

– Ты здесь работаешь, Март?

– Меня поставили копать, – похвастался он. – Мы восстанавливаем, в этом суть и описание работы. У вас когда-нибудь было описание работы?

– Нет, у меня нет, – ответила она. – Я его составляю по ходу дела. И что вы восстанавливаете?

– Видите почву? – Он ткнул пальцем в кучу земли. – Эту мы вынимаем. А эту видите? – Он ткнул пальцем в другую кучу земли, на вид совершенно неотличимую. – А это то, что мы кладем взамен.

– И на кого ты работаешь?

Март словно испугался.

– По субподряду. Платят наличными.

– Где ты живешь?

– У Пинто. У него снова настелили пол.

– Так значит, вы избавились от крыс?

– Наконец-то. Пришел какой-то цыган с собакой.

– Цыган?

– Ну да. Цыган.

– Как его зовут?

– Он не сказал. Пинто познакомился с ним в баре.

Эл подумала, если человек всегда в радиусе трех футов от крысы – или двух? – что думают по этому поводу крысы? Они дрожат всю жизнь от страха? Рассказывают друг другу кошмарные истории о цыгане с терьером на поводке?

– А как там старый сарай? – спросил Март. Он как будто говорил о глупой юношеской выходке.

– Да особо не изменился.

– Я думал, может, переночую там как-нибудь. Если ваша подруга не слишком против.

– Она против, и слишком. Как и соседи. Они думают, ты беженец.

– Да ладно вам, миссис, – уговаривал Март. – Я просто на случай, если Пинто попросит, Март, сходи, прогуляйся. Поболтаем с вами, как прежде. А если вы раздобудете денег, я принесу ужин.

– Ты не забываешь принимать таблетки, Март?

– Когда как. Их надо принимать после еды. А я не всегда ем вовремя. Не то что когда жил в вашем сарае, и вы приносили мне поднос и напоминали о таблетках.

– Но ты же знаешь, это не могло продолжаться.

– Из-за вашей подруги.

Продолжу делать добрые дела, подумала она.

– Жди здесь, Март, – сказала она.

Эл пошла в дом и вытащила двадцатку из кошелька. Когда она вернулась, Март сидел на земле.

– Скоро трубы будут промывать, – сообщил Март. – Потому что все жалуются и беспокоятся.

– Лучше делай вид, что работаешь, – посоветовала она. – Не то тебя уволят.

– Парни ушли на обед, – объяснил Март. – А я не могу.

– Теперь можешь. – Она протянула ему банкноту.

Март уставился на нее. Эл решила, он сейчас скажет, но это же не обед. Она пояснила:

– Это символ обеда. Купи что захочешь.

– Но мне запрещено там появляться.

– Пусть приятели купят тебе поесть.

– Лучше бы вы приготовили мне обед.

– Возможно, но этому не бывать.

Она развернулась и побрела прочь. Я хочу сделать доброе дело. Но… Нечего ему тут болтаться. На пороге «Коллингвуда» она обернулась и посмотрела на него. Он снова сидел на куче свежевыкопанной земли, словно помощник могильщика. Можно всю жизнь пытаться привести Марта в порядок. Но незачем, да и бесполезно. Он словно разгадка неведомой тайны из обрывков и осколков прошлого, отголосков чужих фраз. Он как картина, у которой не знаешь где верх. Он – ходячая головоломка, которую нужно собрать из кусочков, но крышка-образец потеряна.

Эл закрывала парадную дверь, когда он позвал ее. Она вышла. Он вприпрыжку бежал к ней, зажав двадцатку в кулаке.

– Совсем забыл спросить. В случае атаки террористов могу я спрятаться в вашем сарае?

– Март, – предупреждающе сказала она и начала закрывать дверь.

– Нет, но, – не унимался он, – об этом говорили на «Стороже соседского дома» на прошлой неделе.

Она уставилась на него.

– Ты был на собрании?

– Я прокрался за кулисы.

– Но зачем?

– Чтобы проследить за Делингбоулом.

– Понятно.

– И на лекции сказали, что в случае атаки террористов или ядерного взрыва надо зайти в дом.

– Звучит разумно.

– Так что если произойдет что-нибудь в этом духе, могу я вернуться и пожить в сарае? Надо запастись аптечкой первой помощи, не забыть ножницы, заводное радио, что бы это ни было, банки с тунцом и фасолью, они у меня есть, ну и консервный нож, чтобы их открывать.

– А дальше что делать? – Она подумала, зря я не пошла на это собрание.

– Сидеть смирно, слушать радио и есть фасоль.

– До каких пор?

– Чего?

– В смысле, когда можно будет выйти на улицу?

Март пожал плечами.

– Наверное, когда Делингбоул зайдет и скажет, что пора. Но мне он может так и не сказать, потому что он меня ненавидит. Так что я попросту умру с голоду.

Элисон вздохнула. Март вылупился на нее своими желтоватыми глазами из-под шапки каменщика.

– Ладно, – согласилась она. – Давай так. Если вдруг атака террористов или ядерный взрыв – забудь о сарае, приходи жить к нам в дом.

– Но она меня не пустит.

– Я скажу, что ты мой гость.

– Ей это без разницы.

А он не глуп, подумала Эл.

– Здесь был парень, – сообщил он, – искал вас. Вчера. В фургоне.

– А, это, наверное, курьер, – предположила она. Они ожидали очередные наборы для вечеринок из Труро.

– Вас не было дома.

– Странно, что он не оставил карточки. Разве что Колетт забрала ее и ничего мне не сказала.

– Ни карточки, ни следа, – согласился Март. – Как насчет чая? – Он похлопал себя по животу.

– Март, иди на место и копай. Настало время испытаний. Мы все должны хоть немного постараться.

– Разве вы мне не поможете?

– Копать? Слушай, Март, я работаю дома, кесарю кесарево, я сижу тут и зарабатываю, чтобы потом дать тебе двадцатку. Что скажут твои приятели, если вернутся и увидят, как я делаю за тебя твою работу? Они посмеются над тобой.

– Они все равно надо мной посмеются.

– Лишь потому, что ты ничего не сделал. Надо иметь чувство собственного достоинства. Это очень важно.

– Правда?

– Да. Теперь это называется «самооценка», но суть одна. Люди всегда стараются отнять ее у тебя. Не позволяй им. Ты должен иметь характер. Гордость. Итак! Понял? Иди копай! – Она потопала прочь, затем обернулась. – Тот парень, Март, тот курьер, что было написано на его фургоне? – Тут ее осенило: – Ты вообще умеешь читать?

– Умею, – ответил Март, – только там нечего читать было. Там не было ни имени его, ничего. Разве что грязь по бокам была.

– И что, он поговорил с тобой? У него была коробка, которую он хотел оставить, была у него папка или один из тех компьютеров, ну, знаешь, в которых надо расписаться?

– У него были коробки. Он открыл задние дверцы фургона, и я заглянул внутрь. У него были целые горы коробок. Но он не оставил ни одной.

Гигантская волна страха окатила Эл. А она-то думала, что новые таблетки от сердца исключают подобное чувство. Но увы.

– Что это был за парень? – спросила она.

– Из любителей дать в морду. Сидишь ты себе в пабе, а он говорит, эй, приятель, куда это ты смотришь? А ты говоришь, да никуда, приятель, а он потом говорит…

– Да, могу себе представить, – перебила его Эл.

– …а потом открываешь глаза – а ты уже в больнице, – докончил Март, – Весь заштопанный, уши порезаны, и свитер весь в кровище, если у тебя есть свитер. И половины зубов не хватает.

У себя в комнате Элисон приняла еще одну таблетку от сердца. Пока могла, сидела на краю постели, надеясь, что лекарство подействует. Но пульс не замедлялся. Любопытно, подумала она, как можно одновременно скучать и бояться. Прекрасный способ описать мою жизнь с бесами: я жила с ними, они жили со мной, мое детство прошло в полумраке, я ждала, пока мои таланты проявят себя, пока я научусь зарабатывать на жизнь, и все время знала, все время знала, что задолжала им жизнь; ведь разве голос не спросил, а где, по-твоему, твоя мамаша берет бабки, чтоб купить растворимое пюре в лавке, как не у твоего дяди Морриса; где, по-твоему, твоя мамаша берет бабки на выпивку, как не у твоего дяди Кифа?

Она разделась: отлепила влажные тряпки от тела, бросила на пол. Колетт была права, разумеется; она должна сесть на диету, на любую диету, на все диеты сразу. Если телевидение и правда, как говорят, добавляет лишние килограммы, то на экране она будет выглядеть – она представить не могла, как именно, нелепо, по-видимому, и даже слегка угрожающе, как будто сбежала с канала научной фантастики. Она чувствовала, как аура колышется вокруг нее, словно гигантский плащ из желе. Она ущипнула себя. Таблетки от щитовидки не оказали немедленного влияния на ее тело. Она представила, как здорово было бы, если бы она проснулась однажды утром и сбросила с себя слои плоти, как шубу – две шубы, три… Она горстями хватала плоть то здесь, то там, двигала, перемещала ее. Она осмотрела себя со всех сторон, но лучше не становилось. Я так стараюсь похудеть, сказала она себе, но я должна быть приютом для множества людей. Моя плоть так вместительна; я – дом, безопасное место, бомбоубежище. «Бум», – тихо сказала она. Качнулась на носки, потом обратно на пятки. Она наблюдала за собой в большое зеркало. Когда она привыкла к своему отражению, смирилась с ним, то повернулась спиной; вытягивая подбородок через плечо, она видела выпуклые серебристые линии шрамов. В такую жару они вспухали и белели, а зимой, напротив, съеживались, краснели и вжимались в кожу. Но быть может, это все ее воображение. В голове у нее кто-то сказал: «Хитрая маленькая сучка. Мы покажем ей, на что способен нож».

Холодный пот выступил на спине. Колетт была права, Колетт права, она должна держать меня на поводке, она должна ненавидеть меня, очень важно, чтобы кто-нибудь ненавидел меня. Мне нравилось, когда Март ходил за едой, но я не должна была ее есть, надо было все отдавать ему. Хотя, как ни крути, я привадила его не ради свиных ребрышек. Я хотела сделать доброе дело. Колетт никогда не делает добрых дел, потому что она стройная, это ее эквивалент добрых дел. Только посмотрите, как она голодает, лишь бы научить меня, лишь бы пристыдить, да только мне ее пример впрок не идет. В последнюю неделю или две пшеничные костюмы Колетт начали висеть на ней, как беленые мешки. Так что не вешай нос, подумала Эл, мы можем отправиться за покупками. Мы отправимся за покупками, я подберу размер побольше, а Колетт – поменьше. Это ее развеселит.

Она подпрыгнула от телефонного звонка. Села, обнаженная, и взяла трубку.

– Элисон Харт, чем могу помочь?

– О, мисс Харт… это вы, лично?

– Да.

– Так значит, вы существуете? Я думала, может, вы телефонный центр. Вы практикуете лозоходство?

– Смотря какое. Я ищу потерянные украшения, страховые полисы, спрятанные завещания. Я не ищу пропавшие компьютерные файлы и вообще не занимаюсь восстановлением электронных данных. Я беру фиксированную плату за вызов, которая зависит оттого, где вы живете, а за саму работу возьму, только если найду потерянное. Да, и я не работаю вне помещения.

– Правда?

– Никаких больших расстояний или неровной поверхности.

– Но у нас проблема как раз на улице.

– Тогда вам лучше обратиться к моему коллеге Ворону, он специализируется на энергиях земли, неолитических захоронениях, курганах, пещерах, отвалах и хенджах.[47]47
  Хендж – вид ритуальных памятников на Британских островах.


[Закрыть]

– Но вы живете в моем районе, – настаивала женщина. – Вот почему я позвонила. Я выбрала вас по телефонному коду в рекламе.

– Что вы вообще ищете?

– Если честно, уран, – призналась женщина.

– О боже, – сказала Эл. – Думаю, вам нужен именно Ворон… – Пожалуй, ему придется расширить дело, подумала она, если нас и дальше будут травить: горец, плохие трубы. Он научится разбираться в грязи и токсичных утечках, искать стены подземных бункеров. Если бы у меня под ногами были стены, подумала она, если бы там были секретные шахтные установки и котлованы, пустоты, оставшиеся после взрывов, я бы знала об этом? Если бы там были тайные ходы и заложенные кирпичом тупики, почувствовала бы я это?

– Вы еще на линии? – спросила она клиентку.

Она продиктовала контактные данные Ворона: адрес его электронной почты и так далее. Отделаться от женщины оказалось не просто; похоже, она хотела получить что-нибудь еще на халяву – я погадаю вам на Таро, выберите одну карту из трех. Давненько я не разворачивала карты, подумала Эл. Она сказала женщине, мне правда пора идти, потому что у меня, знаете, клиент через – ну, пятнадцать минут, и, о боже, что это за запах? О боже, кажется, я забыла что-то на плите… Она отдернула телефон от уха, а женщина продолжала говорить, и она подумала, Колетт, где же ты, спаси меня от нее… она бросила трубку на кровать и выбежала из комнаты.

Она стояла обнаженная на лестничной площадке. В школе я никогда не вникала в науки, думала она, никакой химии или физики, так что я ничего не могу посоветовать этим людям насчет пришельцев или бешенства, или урана, или горца, да вообще, насчет чего угодно. Вообрази, сказала она себе, Моррис вырвался на волю в лаборатории… все его дружки набились в пробирку, сливаются и реагируют друг с другом, кипят, бурлят. А потом приказала себе, не воображай, ведь не что иное, как воображение, открывает дверь бесам. Чем ты тоньше, тем меньше у них жизненного пространства. Да, Колетт была права, во всем права.

Она опустилась на пол, согнулась и зажала голову между коленей. «Бум! – тихо сказала она. – Бум!» Она скрючилась, чтобы стать как можно меньше, и произнесла фразу, которой раньше не знала: «Sauve qui peut».[48]48
  Спасайся кто может (фр.).


[Закрыть]

Она перекатывалась взад и вперед, взад и вперед. Ей казалось, что она стала сильнее: словно раковина, словно черепаший панцирь вырос у нее на спине. Черепахи живут много лет, думала она, дольше, чем люди. Никто по-настоящему не любит их, потому что их не за что любить, но их долголетием восхищаются. Они не говорят, они вообще не издают никаких звуков. Они неуязвимы, пока кто-нибудь не перевернет их брюхом вверх. Она сказала себе, когда я была маленькой, у меня жила черепаха. Мою черепаху зовут Элисон, я назвала ее в свою честь, потому что она похожа на меня, и мы вместе медленно гуляем по саду. По выходным мы с черепахой прекрасно проводим время. Моя черепаха ест лобковые волосы и кровь.

Она подумала, бесы уже в пути, вопрос в том, как быстро они идут и кто доберется первым. Если я не могу насладиться сладостной детской мечтой о черепахе, которая могла у меня быть, но которой у меня не было, остается ждать, пока Моррис приковыляет ко мне, хотя я верила, что его ждут высшие сферы. Разве что я и есть эти высшие сферы. В конце концов, я пыталась сделать доброе дело. Я хотела стать лучше, но почему что-то внутри меня все время говорит: «Но»? Думая «но», она растеклась по полу. Она попыталась достать подбородком до ковра и одновременно посмотреть вверх, как бы выглядывая из панциря. К немалому удивлению – прежде она не пыталась провернуть ничего подобного, – оказалось, что это физически невозможно. И она втянула голову в защитный панцирь, скрюченными пальцами прикрывая родничок.

В такой позе Колетт и нашла ее, легко взбегая по ступенькам после встречи с налоговым консультантом.

– Колетт, – сказала она ковру, – ты была права во всем.

Эти слова спасли ее, защитили от худшего, что Колетт могла сказать, когда протянула холодную ладонь, чтобы помочь ей встать. Наконец, признав, что задача ей не по плечу, она принесла стул, на который Элисон взгромоздила руки, чтобы принять позу, смахивающую на непристойное предложение, и уже из нее выпрямилась в полный рост. Одна рука Эл была прижата к вздымающейся груди, другая поползла вниз, чтобы прикрыть интимные части тела.

– Которые я уже видела на этой неделе, – рявкнула Колетт, – и одного раза более чем достаточно, спасибо, так что оденься, если тебя не затруднит – или, по крайней мере, прикройся как следует, если одеться – это слишком сложно. Можешь спуститься, когда будешь готова, и я расскажу тебе, что мистер Коулфакс думает о краткосрочных сбережениях.

Элисон битый час лежала на постели и приходила в себя. Звонила клиентка, просила погадать, и Элисон так ясно увидела в своем воображении карты, что могла прекраснейшим образом вскочить, погадать и заработать деньги, но услышала, как Колетт тактично извиняется, секретничает с клиенткой и говорит ей, что так и знала, что та поймет: неуемный спрос на талант Элисон неизбежно ведет к тому, что иногда она не в состоянии работать в полную силу, так что, когда она говорит, что должна отдохнуть, надо уважать ее желание… она слышала, как Колетт записывает номер женщины, чтобы потом перезвонить, и внушает той, что она должна быть в полной боевой готовности к этому звонку и поговорить с Элисон, даже если в ее доме начнется пожар.

Она села в кровати, когда почувствовала, что готова; набрала тепловатую ванну, опустилась в нее, вынырнула, но не почувствовала себя чище. Она не хотела плескаться в горячей воде, от которой горели шрамы. Она приподняла увесистые груди и намылила ложбинку между ними, обращаясь с каждой как с куском мертвой плоти, случайно прилипшим к ее телу.

Она вытерлась, надела самое легкое свое платье, прокралась по лестнице вниз и вышла через кухню в сад. Сорняки, пробивавшиеся между плитками, засохли, лужайка была выжжена солнцем. Она посмотрела под ноги: змеистые трещины бежали по земле.

– Эли! – донесся крик.

Это Эван опрыскивал ядохимикатами собственные сорняки, распылитель висел поперек его голой груди, точно патронташ.

– Эван!

Она неловко, медленно направилась к забору. На Эл были пушистые зимние тапочки, потому что ни в какую другую обувь ее распухшие ступни не влезли; она надеялась, что Эван не заметит, по правде говоря, он был не слишком внимателен.

– Не понимаю, – сказал он, – какого черта мы заплатили лишние пять штук за сад, выходящий на юг?

– И какого же? – охотно спросила она, чтобы потянуть время.

– Лично я – потому, что мне сказали, что так этот дом когда-нибудь удастся продать подороже, – признался Эван. – А вы?

– Да по той же причине, – сказала она.

– Но мы не знали, что нам готовит глобальное потепление, а? Большинство из нас. Но вы-то, наверное, знали? – Эван хихикнул. – Что нас завтра ждет, а? Девяносто восемь и выше?

Она стояла в дверях спальни Колетт, куда обычно не вторгалась; стояла и наблюдала за Колетт, которая уставилась в компьютер, а потом заговорила с ней таким легкомысленным, веселым тоном. Она сказала, соседи, похоже, считают, что я неким сверхъестественным образом знаю, какой будет погода, а некоторые даже звонят, чтобы я поискала уран и опасные химикаты; пришлось сказать, что я этим не занимаюсь и перекинуть их на Ворона, но сегодня был хороший и насыщенный день, масса повторных звонков, знаю, я вечно твержу, что мне больше нравится живое общение, но ты же утверждаешь, что это меня ограничивает, это серьезно ограничивает меня в плане географии, и, в сущности, я прекрасно могу работать по телефону, если научусь как следует слушать, что ж, ты права, Колетт. Я научилась как следует слушать, слушать по-другому – ты была права насчет этого, как была права насчет всего остального. И спасибо, что защитила меня сегодня от клиентки, я перезвоню ей, обязательно перезвоню, ты все сделала правильно, ты всегда поступаешь правильно, если бы я следовала твоим советам, Колетт, я была бы богатой и стройной.

Колетт сохранила свой документ, а потом, не глядя на Эл, спросила:

– Да, все это так, но почему ты лежала голая, свернувшись клубком, на лестнице?

Эл в пушистых тапках прошлепала вниз по лестнице. Опустился очередной алый, огненный вечер; кухня была озарена адским пламенем. Эл открыла холодильник. Вроде бы она еще ничего не ела сегодня. Она спросила себя, можно мне съесть яичко? И голосом Колетт ответила, да, можно, но только одно. За ее спиной раздался тихий стук. С трудом – каждая клетка ее тела застыла от боли – она повернулась, чтобы посмотреть за спину, чтобы оглядеть комнату.

– Колетт? – спросила она.

Тук-тук. Тук-тук. Звук доносился из-за окна. Но за ним никого не было. Она пересекла комнату. Выглянула в сад. Никого. Казалось, что никого.

Она отперла заднюю дверь и вышла на улицу. Услышала, как поезд грохочет по Бруквуду, как вдалеке гудят Хитроу и Гатвик. Упало несколько капель дождя, горячих, разбухших капель. Запрокинув голову, она крикнула:

– Боб Фокс?

Дождь капал на лицо, бежал по волосам. Она прислушалась. Ответа не было.

– Боб Фокс, это ты?

Она пристально вглядывалась в молочную темноту; тень скользнула к забору, но это вполне мог быть Март в поисках укрытия от некой гражданской катастрофы. Наверное, мне показалось, решила она. Не стоит судить поспешно. Но.