Текст книги "Чернее черного"

Автор книги: Хилари Мантел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– За что тебя выперли из цирка? – спросила она. – Впервые об этом слышу.

Моррис не ответил.

– Выперли из цирка, – сказал он. – Выперли из армии. Выперли из дома Этчеллс, и мне пришлось жить в мусорном баке. В этом вся моя жизнь. Не знаю, мне не оклематься, пока я не найду Пита. Может, на конной ярмарке. Не в курсе, поблизости нет конной ярмарки? Или петушиных боев, Пит их любит.

Когда она вновь увидела Макартура, материализовавшегося в углу кухни после стольких лет, у него обнаружился стеклянный глаз, как и предупреждала миссис Этчеллс. Поверхность глаза холодно сверкала, и свет отражался от нее, как от везучих опалов в дни, когда они отказывались являть свои глубины.

– Что ни говори, а Макартур мастерски владеет ножом, – сказал Моррис. – Я своими глазами видел, как он разделал женщину, точно индюшку.

В пустой комнате разматывалась кассета, и Моррис из далекого прошлого сопел и хрюкал в микрофон, словно тащил что-то громоздкое. «Немного повыше, левее, аккуратно, ступенька, Донни, – есть, я ухватил ее. Берись за свой конец одеяла… осторожнее, когда возьмусь. Черт, мне надо на кухню, надо помыть руки. Я весь в этом липком говне».

Из сада влетела возмущенная Колетт.

– Я только что была в сарае, – заявила она. – Март вернулся. Пойди и посмотри, если не веришь.

Элисон вышла в сад. Стоял очередной жаркий, липкий день. Ветер шевелил деревца, привязанные к столбикам, подобно святым, обреченным на костер, но дуновение его было горячим, почти тропическим. Эл вытерла лоб рукой.

На полу сарая были разбросаны пожитки Марта: консервный нож, кое-какая пластмассовая посуда, стибренная из кафе при супермаркете, и куча ржавых неопознаваемых ключей. Колетт подобрала ключи.

– Я передам их констеблю Делингбоулу. Возможно, он сумеет вернуть их владельцам.

– Какая же ты язва! – воскликнула Элисон. – Что Март тебе сделал плохого? Его гнали из всех мест, которые он мог назвать домом. В нем нет зла. Он не из тех, кто способен зарезать женщину и бросить в грязный фургон.

Колетт уставилась на нее.

– По-моему, ты не должна ехать в Олдершот, – сказала она. – По-моему, ты должна прилечь. – Она вынырнула из «Балморала» и встала на газоне. – Должна сказать, Элисон, мне очень не нравится твое поведение в последнее время. По-моему, пришла пора пересмотреть условия нашего договора. Они становятся все менее приемлемы.

– И куда ты пойдешь? – хмыкнула Элисон. – Собираешься тоже жить в сарае?

– Это мое дело. Потише. Еще не хватало, чтоб Мишель приперлась.

– Мне все равно. Пусть смотрит. Ты была в полном раздрае, когда мы познакомились, Колетт.

– Едва ли. У меня была прекрасная карьера. Меня считали птицей высокого полета, знаешь ли.

Элисон повернулась и пошла в дом.

– Да, но морально ты была в полном раздрае.

По дороге к дому миссис Этчеллс они не разговаривали. Они проехали через Пирбрайт, мимо зеленых лужаек, пруда в камышах и желтых ирисах; мимо мрачных лесов А324, где лучи света пробивались сквозь верхушки деревьев и щелкали по костяшкам кулачков Колетт, вцепившихся в руль; мимо зарослей папоротника и высоких заборов, мимо особняков из зрелого дерева и старого кирпича, с пологими крышами, где на бархатных лужайках крутились поливальные машины, где лесные голуби ворковали в дымовых трубах, где от бельевых шкафов, комодов и étagère сладко веяло лавандой и воском. Если уйду от нее сейчас, думала Колетт, то моих сбережений как раз хватит на первый взнос за «Битти», хотя, если честно, я предпочла бы жить в месте, где есть хоть какая-то ночная жизнь. Раз уж я не могу жить в районах богачей, я бы хотела поселиться рядом с метро, чтобы можно было ходить по клубам с друзьями и упиваться в хлам по пятницам, как в старые добрые времена, и ходить домой к едва знакомым мужчинам, и ускользать от них по утрам, когда вокруг тишина и лишь тарахтят фургоны молочников да поют птицы. Но наверное, я уже слишком стара, думала она, если у меня и были друзья, все они давно обзавелись детьми, они слишком старые для клубов, слишком взрослые; на самом деле это их дети будут ходить развлекаться, а они будут сидеть дома с книжками по садоводству. Я тоже как-то незаметно выросла. Когда-то я пришла домой к Гэвину, или, точнее, нажала кнопку в лифте и поднялась на его этаж в гостинице, и, когда я постучала в дверь, он посмотрел в глазок и ему понравилось то, что он увидел, но понравлюсь ли я кому-нибудь теперь? Когда показались первые строения Эша – гнилое наследие шестидесятых и покосившиеся домики у старой церкви, – она ощутила, как ее переполняет ледяное отчаяние, которое пейзаж за окном едва ли мог развеять.

Большая часть района была в полном запустении; они проезжали обширные перекрестки, поросшие травой круговые развязки размером с парки, указатели промышленных зон.

– Следующий поворот направо, – сказала Эл. Всего несколько ярдов от главной дороги – и городской ландшафт ужался до более уютного масштаба. – Что-то новенькое. – Она ткнула пальцем в «Кебаб-центр» и солярий. – Не гони. Еще раз направо.

Между особняков 1910-х втиснулось несколько рядов новых домов с листами голубого пластика вместо оконных стекол. На рабице висело изображение более просторного, высокого и элегантного варианта постройки за оградой: «ЛАВРОВЫЕ КОНЮШНИ, – гласила надпись, – ВЫ МОЖЕТЕ ВЪЕХАТЬ ПРЯМО СЕГОДНЯ ВСЕГО ЗА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ФУНТОВ».

– Как это так? – спросила Эл.

– Якобы они сами платят гербовый сбор и оценщику, – объяснила Колетт, – но в итоге приплюсовывают все к запрошенной цене, после чего навязывают тебе ипотеку на своих условиях, и пока ты думаешь, что даром получил хорошую вещь, тебе залезают в карман на каждом шагу.

– Вымогатели, – подытожила Эл. – Жаль. А я решила, что смогу купить один для Марта. Подумала, что в конюшнях ему будет хорошо. Он мог бы оставить этот пластик, тогда никто бы не заглядывал к нему в окна.

– Март? – хмыкнула Колетт. – Ты серьезно? Никто не даст Марту ипотеку. Его на пушечный выстрел сюда не подпустят.

Они почти приехали. Эл узнала низкую стену вокруг сада, облезлую штукатурку, чахлую изгородь из голых веток. Мэнди поставила свой автомобильчик с мягким верхом, практически загородив парадную дверь. Джемма подбросила Кару и припарковала машину на дороге, бампер в бампер с тачкой Сильваны.

– Тут глаз да глаз нужен. – Сильвана ткнула пальцем в кабриолет Мэнди. – Паршивый район.

– Я знаю, – откликнулась Мэнди. – Потому и встала у самого дома.

– А что, ты живешь в каком-то особенном месте? – спросила Колетт у Сильваны. – Вас там охраняют с собаками?

Мэнди попыталась разрядить обстановку.

– Чудесно выглядишь, Колетт. Сделала прическу? Прелестный амулет, Кара.

– Настоящее серебро, я продаю их, – тут же отозвалась Кара. – Прислать тебе такой? Пересылка и упаковка – бесплатно.

– А что он умеет?

– Черта с два, – отрезала Сильвана. – Какое там, на хрен, серебро. Я купила у нее один. Он оставляет грязный пунктир на шее, как будто кто-то карандашом наметил, чтобы башку тебе отрезать.

– Странно, что это заметно, – вклинилась Колетт. – На твоем-то шикарном загаре.

Сильвана вставила ключ в замочную скважину. Сердце сжалось в груди Элисон.

– Ты набралась храбрости, дорогая, – тихо сказала Мэнди. – Умница.

Она сжала руку Эл. Везучие опалы впились в кожу, Эл вздрогнула.

– Извини, – прошептала Мэнди.

– Ах, Мэнд, если б я могла рассказать тебе хоть половину. – Вот бы у меня был амулет, подумала она, вот бы у меня было заклинание от взбаламученного эфира.

Они вошли. В доме пахло сыростью.

– Иисусе, – воскликнула Сильвана, – куда подевалась вся мебель?

Элисон огляделась.

– Денег на молоко нет. И часов тоже.

В передней комнате не осталось ничего, кроме квадрата куцего узорчатого ковра и безнадежно продавленного кресла. Сильвана дернула дверцу шкафчика рядом с камином: пусто, только мощно пахнуло плесенью. На кухне – где они ожидали найти крошки последнего чаепития миссис Этчеллс – не было ничего, кроме грязного чайника в раковине. Элисон подняла крышку: одинокий пакетик чая плавал в коричневых глубинах.

– По-моему, все ясно, – сказала Джемма. – Полагаю, если мы проверим окна, выходящие на задний двор, то найдем следы взлома. – Ее голос затихал в коридоре.

– Она была замужем за полицейским, – объяснила Кара.

– Правда?

– Но ты же знаешь, чем это кончается. Она втянулась в его работу. Она пыталась помочь. Это ведь неизбежно. Но ее слишком часто душили. Она пережила Йоркширского Потрошителя,[52]52
  Йоркширский Потрошитель – серийный маньяк Питер Сатклифф (р. 1946), приговоренный к пожизненному заключению за убийство тринадцати женщин в 1975–1980 гг.


[Закрыть] ее навещали самые мерзопакостные духи, и она докладывала о них начальству мужа. Представляешь, каково ей приходилось. Она поставила ему ультиматум: либо уходи из угрозыска, либо между нами все кончено.

– Видимо, он не ушел, – сказала Колетт.

– И между ними все было кончено, – благоговейно произнесла Эл.

– Она бросила его, переехала на юг и ни разу не оглянулась.

– Получается, она старше, чем говорит, если была замужем во времена Йоркширского Потрошителя.

– Мы все старше, чем говорим. – Джемма вернулась. – А некоторые даже старше, чем мы думаем. Окна нетронуты. Наверное, сверху забрались. Черный ход на замке.

– Тупо забираться сверху, если хочешь упереть мебель, – заметила Колетт.

– Что ни говори, а Колетт логично рассуждает, – сказала Элисон. Она крикнула: – Цыган Пит, это твоя работа? – Понизила голос: – Это член банды, которая ошивалась здесь, миссис Этчеллс знала их всех. Он из тех, кого зовут помоечниками, собирает старую мебель, горшки и сковородки и все в таком роде.

– И он – призрак, верно? – спросила Джемма. Она засмеялась. – Что ж, это все объясняет. Однако я в жизни не видела такой крупномасштабной телепортации чужого добра, а вы?

– Позор, – сказала Эл. – А все от банальной жадности. На земле полно людей, которым бы пригодились ее вещи. Например, терки для мускатного ореха. Фигурные пивные кружки. Декоративные подушечки для булавок, причем все булавки до сих пор на месте. У нее был журнальный столик с битловскими картинками под стеклом, напечатанными на обоях, – фамильная ценность. Фирменные лоточки для духовки из пирекса[53]53
  Пирекс – торговое название термостойкого боросиликатного стекла.


[Закрыть] с морковками и луковицами по бокам. У нее была испанка в юбке с оборками, миссис Э. сажала ее на запасной рулон туалетной бумаги. Я бегала к ней, когда хотела в туалет, потому что в нашем постоянно дрочил какой-нибудь хрен. Хотя одному богу известно, зачем они дрочили, ведь моя ма и ее подруга Глория всегда были готовы протянуть им руку помощи.

Мэнди обняла ее за плечи.

– Ш-ш, милая. Тебе непросто. Но нам всем пришлось нелегко.

Элисон утерла слезы. Цыган Пол рыдал в голом углу комнаты.

– Это я подарил ей ту испанку, – сказал он. – Выиграл в тире, в саутпортском парке развлечений. Меня подбросили от Ормскерка и по Восточной Ланкаширской дороге, а потом случилась беда, меня подобрал парень на грузовике по имени Айткенсайд, и с тех пор наши с тобой семьи, увы, неразлучны.

– Прости, Цыган Пол, – сказала Элисон. – Мне искренне жаль.

– Я вез ее по всей стране, завернув в тряпку, а Айткенсайд спрашивал, чего это у тебя между ног, изрыгал отвратительные двусмысленности и в конце концов попытался ее схватить. И я отдернул ее, свою куклу, я поднял ее над головой, чтобы Айткенсайд не достал, я не хотел, чтобы куклу сгубили, ведь я уже начал подозревать, что он за тип, все эти крутые мужики одинаковы.

– О да, – согласилась Элисон.

– Все, на что они способны, эти крутые мужики, так это порыться в узких штанах парнишки и отнять у него деньги. И все же оно того стоило. Ты бы видела улыбку Айрин, когда я вручил ей подарок. О, Пол, вскричала она, неужели эта кукла теперь моя? Я так и не рассказал ей о злоключениях, которые мне пришлось пережить. И правильно, да? Она же леди. Я не говорю, что ты не леди, но миссис Этчеллс не поняла бы подобных вещей. А сейчас это вроде как принято. Они только этим и заняты. Гоняются за наслаждениями. Они завели себе приставки, чтобы трахать себя самих, и шлюхи больше не у дел.

– Цыган Пол! – возмутилась Элисон. – Потише! Не ругайся. Что за грязный язык!

– Они выстроились в очередь за вторыми языками, – сказал Пол, – Я видел их. Я еще очень мягко выражаюсь, поверь мне. Грядут годы отвратительной брани. Ни одной чистой фразы не останется.

– Я не верю, – сказала Элисон. Она заплакала. – Все равно, Пол, как бы я хотела, чтобы у меня был такой духовный проводник, как ты. Моррис ни разу ничего мне не подарил. Даже букета цветов.

– Ты должна выставить его юн, – посоветовал Пол. – Выставить его вон, как выставила его миссис Этчеллс. Вскоре после того, как увидела мою испанскую куклу, она схватила его, подняла – в те дни она была сильной, а ты же знаешь, какой он коротышка, – вынесла на дорогу и бросила в мусорный бак. А затем вернулась домой и нажарила блинчиков. Я тогда ужасно любил блинчики с сиропом, но пришлось отказаться, надо следить за талией, а кому не надо? Я как раз искал крышу над головой, и она предложила мне свой дом, не задавая дурацких вопросов и не получая лживых ответов, с ней легко было ужиться, с нашей миссис Этчеллс. Мы подходили друг другу, можно сказать и так. Пустяковая операция, цепь любви, радости материнства, она никогда не меняла пластинку, да и зачем? Потихоньку я и сам преуспел. У нее была куча благодарностей, написанных от руки, некоторые даже настоящими перьевыми ручками – от титулованных особ. Эти бумаги хранились вон там, в буфете.

– В каком еще буфете? – спросила Эл.

– В буфете, который украл один мой родственник, а именно – Цыган Пит.

– Ему должно быть стыдно, – сказала Элисон.

Медиумы, ведомые инстинктом или опытом, полукругом встали вокруг Эл, понимая, что той явился дух. И только Колетт скучала и, понурив голову, колупала желтоватую краску на подоконнике. Сильвана упорно терла подбородок: возможно, пыталась сгладить переход между красновато-коричневым загаром и естественным цветом кожи. Женщины терпеливо стояли, пока Цыган Пол не исчез в тусклой красной вспышке, его сверкающий наряд поблек, пошел пузырями на коленях, обвис на заду, его аура – след ауры в воздухе – напоминала маслянистый запах старомодного мужского средства для укладки.

– Это был Цыган Пол, – объяснила Эл. – Проводник миссис Э. К несчастью, он ничего не сказал о завещании.

– Ладно, – сказала Кара. – Займемся лозоходством. Если завещание вообще здесь, оно может быть только под линолеумом или за обоями.

Она открыла расшитую бисером сумочку и извлекла маятник.

– Ух ты, у тебя поплавок, – заинтересовалась Мэнди. – Медный, да? А я всегда пользуюсь рогатиной.

Сильвана достала из пакета нечто похожее на цепь от сливного бачка с металлическим орехом на конце. Она вызывающе глянула на Колетт.

– Это моего папы, – сообщила она. – Он работал водопроводчиком.

– Совсем рехнулась такую таскать? – спросила Джемма. – Это же холодное оружие.

– Это орудие ремесла, – отрезала Мэнди. – Значит, ты унаследовала дар от отца? Как необычно.

– Элисон не знает своего отца, – наябедничала Колетт. – Она думала, что нашла его, но мать растоптала ее теорию.

– В этом она не одинока, – парировала Мэнди. – Полагаю, в твоем свидетельстве о рождении, Колетт, не совсем то, что в твоей крови.

Эл сплетничала, подумала Колетт: а ведь обещала, что все останется в тайне! Как она могла? Она запомнила это, для будущей ссоры.

– У меня даже свидетельства о рождении нет, – призналась Эл. – По крайней мере, я его никогда не видела. Если честно, я даже толком не знаю, сколько мне лет. В смысле, ма сказала мне дату, но она могла и соврать. События моей жизни никак не привязаны к возрасту. Мне всегда говорили: «Если кто спросит, тебе шестнадцать, ясно?» Это несколько сбивает с толку, когда тебе около девяти.

– Бедняжка, – выдохнула Мэнди.

– Должны быть какие-то записи, – сказала Колетт. – Я займусь этим. А как ты получила паспорт, если у тебя нет свидетельства о рождении?

– Хороший вопрос, – откликнулась Эл. – И правда, как? Может, поищем с лозой мои документы, когда закончим здесь. Ладно, дамы, оставляю вам первый этаж, и не забудьте разобрать вон то кресло, а я схожу наверх.

– Может, возьмешь кого-нибудь с собой? – спросила Джемма.

– Пусть побудет одна, – тихо возразила Мэнди. – Неважно, была Айрин Этчеллс ее бабушкой или нет, Эл уважала ее.

Пит содрал дорожку с лестницы, и женщины в гостиной слышали скрип каждого шага Эл, а каждый крошечный взмах их маятников вызывал ответное движение в Элисон, аккурат над диафрагмой. В комнатах было голо; но, когда она открыла гардероб, все платья оказались на месте, в чехлах от моли. Она разворачивала ситцевые саваны один за другим, ее ладони гладили шелк и креп. Это были сценические наряды миссис Этчеллс начиная с ее звездных дней на помостах далекого прошлого. Переливчато-зеленый выцвел до серого, розовый поблек до пепельного. Она изучала их, перебирала хрустальные бусины; облачко тускло-оловянных блесток осыпалось на дно шкафа. Она нырнула внутрь, вдыхая запах кедра, и принялась собирать их в ладошку, думая о Цыгане Поле. Но, выпрямившись, решила, нет, я куплю ему новые. Я неплохо вышиваю, хотя, конечно, только призрачные одеяния, а ему нравятся блестючки поярче. Интересно, почему Пит не забрал эти тряпки? Наверное, счел, что они ничего не стоят. Мужчины! Он похитил мешковатые полиэстеровые юбки и кофты, которые миссис Этчеллс носила каждый день; продаст их, предположила Эл, какой-нибудь бедной иракской бабусе, у которой не осталось ничего, кроме того, что на ней надето, или пострадавшей от бомбежки Лондона: ведь в потустороннем мире войны идут одновременно.

Блестки утекли сквозь пальцы на голые половицы. Эл достала из шкафа две проволочные вешалки. Изогнула их, придав каждой форму ветки с крючком вместо ручки, и вытянула перед собой. Вслед за ними она пошла в заднюю комнату. Вешалки брыкались и вертелись у нее в руках, и, ожидая, пока они немного успокоятся, она выглянула из незашторенного окна на пустой участок за домом. Наверное, конюшни собираются строить, подумала она. А пока можно полюбоваться на задние дворы соседней улицы, на пристройки и гаражи, на желтые нейлоновые занавески, парусами вздымающиеся в открытых окнах, на розы флорибунда, прущие из земли кошмарной опухолью цвета запекшейся крови, на греющихся под солнцем мужчин, которые взяли больничные и обмякли на парусиновых шезлонгах, их белые животы торчат из-под футболок, а пивные банки подмигивают и истекают слюной на солнце. С верхнего этажа свисал флаг, «АНГЛИЯ» было написано на нем красным по белому – можно подумать, кто-то в этом сомневается, хмыкнула она. Ее взгляд перескочил на следующую улицу, где на углу стояли баки для сортировки и хранения мусора: бак для стекла, бак для травы, для ткани, для бумаги, для обуви; у их подножия сгрудились черные мешки с заклеенными желтым скотчем ртами.

Вешалки в ее руках вздрогнули, крюки впились в ладони. Она последовала за ними в угол комнаты и, отложив, набросилась на гнилой линолеум. Ногти вцепились в стык, она просунула под него два пальца и потянула. Надо было взять нож, подумала она, почему я не взяла нож? Она выпрямилась, глубоко вздохнула, снова наклонилась, потянула. Раздался треск, звук рвущегося линолеума; под ним она увидела половицы – и небольшой листок бумаги, сложенный. Морщась от боли, она наклонилась еще ниже и подобрала листок. Развернула его, и в тот же миг волокна бумаги расползлись и листок развалился по линиям сгиба. Мое свидетельство о рождении, подумала она: но нет, на нем было от силы шесть строчек. В самом верху красовалась размытая печать «УПЛАЧЕНО». Чуть ниже – «Эммелин Читэм», и далее – черными чернилами, витиеватым почерком: «Итого семь шиллингов и шесть пенсов». Ниже еще одна печать, под углом к верхней: «ПОЛУЧЕНО С БЛАГОДАРНОСТЬЮ», а потом молодым почерком матери ее подпись, «Эммелин Читэм». И ниже: «В ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ЧЕГО РУКУ ПРИЛОЖИЛ(А): Айрин Этчеллс (миссис)». Под подписью на документе была коричневая вмятина, словно к нему на секунду прижали горячий утюг. Она коснулась горелой отметины ногтем мизинца, и бумага осыпалась, оставив рваную прореху на месте вмятины.

Она отпихнула лозу с дороги и спустилась вниз; грохоча, ступенька за ступенькой. Все собрались в кухне и смотрели на лестницу, ожидая прибытия Эл.

– Есть что-нибудь? – спросила Мэнди.

– Ничего. Ноль.

– А это что? Что за бумага?

– Да так, ерунда, – ответила Эл. Она смяла листок и бросила на пол. – Бог его знает. Семь шиллингов и шесть пенсов – это много? Я забыла старые деньги.

– Какие еще старые деньги? – спросила Кара.

Мэнди нахмурилась:

– Тридцать три пенса?

– Что на них можно купить?

– Колетт?

– Пачку чипсов. Марку. Яйцо.

Они вышли, прикрыли за собой дверь – и Мэнди застыла в ужасе при виде своей машины.

– Проклятые ублюдки! Как они это сделали? Я же все время выглядывала в окно.

– Подползли, наверное, – предположила Сильвана. – Или подбежали на очень маленьких ножках.

– Что, к несчастью, вполне возможно, – отметила Элисон.

– Я полдня убила на это, клиентов отменила, – возмутилась Мэнди, – думая оказать услугу. Пытаешься сделать доброе дело, а что в итоге? Черт побери, одни неприятности.

– Ладно, – сказала Кара, – помнишь, как говорила миссис Этчеллс, что посеешь, то и пожнешь, или вроде того. Зло вернется сторицей. Если ты никогда в жизни не делала зла, тебе не о чем беспокоиться.

– Я ее толком и не знала, – сказала Мэнди, – но сомневаюсь, что Айрин, с ее богатым опытом, считала, что в жизни все так просто.

– Но должен же быть какой-то выход, – разозлилась Эл. – Должен быть способ выбраться из этого дерьма. – Она вцепилась в руку Мэнди. – Мэнди, ты должна знать, ты опытная женщина, ты многое повидала. Вот если ты причинил зло, если ты сделал что-то по-настоящему плохое, но при этом ужасным людям? Я уверена, это не считается. Это как самозащита. Или даже доброе дело.

– Что ж, Мэнди, надеюсь, ты застрахована, – сказала Колетт.

– Я тоже надеюсь, – произнесла Мэнди.

Она отцепила от себя Эл. С нежностью провела пальцами по крылу машины. Тройные линии глубоко процарапали алую краску, словно когтями.

– Чай, чай, чай! – воскликнула Колетт.

Как освежает возвращение в чистоту и порядок «Коллингвуда»! Но вдруг она остановилась с чайником в руках, разозлившись сама на себя. Женщина моих лет не должна хотеть чая, подумала она. Я должна хотеть – ну, не знаю, кокаина?

Элисон рылась в холодильнике.

– Ты что, опять начала жрать? – спросила Колетт. – Скоро мне будет стыдно на улицу с тобой выйти.

В окно постучали. Элисон подпрыгнула как ужаленная и резко обернулась через плечо. Оказалось, это Мишель. Она выглядела разгоряченной и злой.

– Да? – сказала Колетт, открывая окно.

– Я снова видела того чужака, – выпалила Мишель. – Он шастал по округе. Я знаю, вы его подкармливали.

– В последнее время – нет, – отрезала Элисон.

– Нам тут не нужны чужаки. Нам тут не нужны педофилы и бездомные.

– Март не педофил, – возразила Эл. – Он до смерти боится тебя и твоих детей. Как и любой другой бы на его месте.

– Скажите ему, что если я еще раз его увижу, я вызову полицию. А если вы и дальше будете пособничать и подстрекать, мы накатаем на вас жалобу. Я сказала Эвану, я и так-то не в восторге от них, и никогда не была, две одинокие женщины живут вместе, о чем тебе это говорит? На бедных студенток вы не особо похожи.

Колетт подняла пыхтящий чайник.

– Отойди, Мишель, а то я вылью это тебе на голову. И ты съежишься, как слизняк.

– Я скажу, что ты мне угрожала, – пообещала Мишель. – Я позвоню констеблю Делингбоулу. – Но все же попятилась. – Я прямо сейчас иду к председателю «Сторожа соседского дома».

– Да ну? – переспросила Колетт. – Флаг тебе в руки!

Но когда Мишель скрылась из виду, она грохнула чайник на стол и выругалась. Затем отперла заднюю дверь и сказала:

– Ну все, с меня хватит. Если он снова там, я сама вызову полицию.

Элисон стояла у кухонной раковины и вытирала кипяток, пролитый Колетт. В саду бурлила жизнь, примерно на уровне лодыжек. Она не видела Морриса, но в кустах что-то шевелилось. Другие призраки на брюхе ползали по лужайке, словно выполняя какие-то военные упражнения. Они шипели друг на друга, а Айткенсайд жестикулировал, как будто призывал соратников броситься в атаку. Когда Колетт ступила на траву, они улеглись на спины, брыкаясь; потом перевернулись обратно и двинулись за ней, поползли, притворяясь, будто щиплют ее за икры и хлещут по ним призрачными палками.

Она видела, как Колетт налегла на дверь «Балморала» и отступила. Шаг вперед и снова налегла. Затем повернулась к дому.

– Эл? Не открывается.

Эл поспешила через сад. Привидения уступили ей дорогу и разлеглись по сторонам. Дин свистел.

– Кончай это, – рявкнул Моррис из своего куста. – Смотри и наблюдай. Смотри, как она идет. Сейчас она спрашивает у клуши, мол, заклинило дверь, что ли? Может, она разбухла от сырости? А клуша отвечает, какой еще сырости, дождя не было несколько недель. Следи за ними. Сейчас она налегает на дверь. Видишь, как она вспотела?

– За дверью что-то тяжелое, – предположила Эл.

Дин хихикнул:

– Если б она хоть немного умела предсказывать, она бы знала, правда? Что мы сделали?

Эл присела и заглянула в окно. Стекло было пыльным и грязным, почти что непрозрачным. Сразу за дверью лежала тьма, тень, которая сгущалась, принимала форму, приобретала черты.

– Это Март, – узнала она. – Держит дверь.

– Скажи ему, чтоб отошел, – приказала Колетт. Она замолотила по двери кулаками, пнула ее ногой. – Открывай!

– Он тебя не слышит.

– Почему?

– Он повесился.

– Что, в нашем сарае?!

На лужайке раздался взрыв аплодисментов.

– Я позвоню девять-девять-девять, – решила Колетт.

– Не надо. «Скорая помощь» не понадобится. Он скончался.

– Почем ты знаешь? Может, он еще дышит. Они смогут оживить его.

Эл прижала кончики пальцев к двери, нащупывая нить жизни в волокнах дерева.

– Его больше нет, – повторила она. – Черт побери, Колетт, я знаю. К тому же погляди назад.

Колетт обернулась. Я до сих пор забываю, подумала Эл, что – в спиритическом смысле – Колетт у себя под носом ничего не видит. Март примостился на соседском заборе, болтая ногами в гигантских кроссовках. Демоны наконец встали и захихикали. У самых ног Эл из земли выскочила голова:

– Ку-ку!

– Смотрю, ты тут как тут, Цыган Пит, – сказала Эл. – Примчался сразу после той работенки в Олдершоте.

– Разве я мог пропустить этот цирк? – отозвался бес. – По части петель я дока, спроси кого хочешь. Мой двоюродный дед служил палачом, хоть и давненько это было.

Дин лежал на животе на крыше сарая, его язык катался по двери, словно штора на роликах, вверх-вниз, вверх-вниз. Моррис мочился в фонтан, а Дональд Айткенсайд на корточках сидел на траве и ел из бумажного пакета пирожок с мясом.

– Позвони в участок и вызови констебля Делингбоула, – попросила Эл. – Да, и неотложку. Мы ведь не хотим, чтоб потом говорили, что мы сделали все не так. Но предупреди их, чтоб мигалки не включали. Только толпы нам тут не хватало.

Но уроки уже закончились и избежать внимания мамочек, катящих домой в своих минивэнах и внедорожниках, было невозможно. Небольшая толпа вскоре собралась перед «Коллингвудом», гудя шокирующими слухами. Колетт заперла парадную дверь на два оборота и задвинула щеколду. Она задернула шторы на всех окнах, выходящих в сад. Коллега Делингбоула стоял у боковых ворот, сдерживая зевак. Со своего поста на лестничной площадке Колетт видела, как Эван крадется с лестницей и видеокамерой; так что занавески наверху она тоже задернула, но сперва показала ему два пальца, дождавшись, когда его рожа вылезла над подоконником.

– Не успеем мы и глазом моргнуть, как сюда заявятся репортеры, – сказал констебль Делингбоул. – Боже, о боже. Для вас, подружки, наступили нелегкие деньки. Ждите криминалистов. Нам придется опечатать ваш сад. И обыскать дом. Вам есть у кого переночевать сегодня? Может, у соседей?

– Нет, – ответила Эл. – Они считают нас лесбиянками. Так что если нам придется выехать, мы как-нибудь без них разберемся. Но лучше бы обойтись без этого. Видите ли, я работаю на дому.

Дорогу уже запрудили автомобили. Патрульная машина из местного участка стояла на обочине, и помощник Делингбоула пытался разогнать мамочек с малышами. Фургон с кебабами пристроился у детской площадки, и мелюзга, хныкая, тянула к нему матерей.

– Это все вы виноваты, – крикнула Мишель, обращаясь к дому. Она повернулась к соседям. – Если бы они не привадили его, он бы пошел и повесился в каком-нибудь другом месте.

– А теперь, – сказала женщина из «Фробишера», – мы попадем в местные газеты как район, в котором повесился бродяга, и едва ли это поднимет стоимость наших домов.

Внутри, в полутьме, Делингбоул сказал:

– Вы подтверждаете, что были знакомы с бедолагой? Кто-то должен опознать его тело.

– Вы сами можете опознать, – сказала Эл. – Вы ведь тоже знали его? Вы превратили его жизнь в кошмар. Вы раздавили его часы.

Прибывшие криминалисты по пояс увязли в низеньких, пускающих слюни призраках, которые всегда слетаются к месту внезапной или насильственной смерти. Они стояли в этом болоте и ничего не замечали. Они поломали голову над многочисленными следами у сарая, следами не самых обычных ног. Они опустили Марта на землю, а кусок абрикосового полиэстера, на котором он висел, аккуратно убрали в пакет, запечатали и пометили.

– Должно быть, он долго умирал, – сказала Элисон позже той ночью. – У него, у Марта, ничего не было, понимаешь, вообще ничего. У него не было веревки. У него не было крюка в потолке, чтобы повеситься.

Они сидели в темноте, чтобы не привлекать внимания соседей, двигались осторожно, скользили вдоль стен.

– Он вполне мог бы прыгнуть под поезд, – возразила Колетт. – Или шагнуть с крыши «Игрушки Д'Нас», как принято в Уокинге, я читала в газете. Но нет, ему приспичило сделать это именно здесь, чтобы причинить нам как можно больше проблем и неудобств. Мы были единственными, кто проявил к нему доброту, и какова благодарность! Ведь ты купила ему те кроссовки, да?

– И новые часы, – призналась Эл. – Я пыталась сделать доброе дело. И погляди, что из этого вышло.

– Главное – благое намерение, – возразила Колетт. Но тон ее был саркастичен, и – насколько Элисон могла разглядеть в темноте – она выглядела одновременно злой и подавленной.

А привидением Март смотрится куда живее, подумала Эл, когда увидела, как он сидит на заборе. Прокравшись на кухню, она задумалась, не оставить ли ему сэндвичей. Но ведь я, наверное, буду ходить во сне и слопаю их сама. Она не сомневалась, что заметила его краем глаза за дверью подсобки, свежая полоса от веревки багровела на шее.

Позже, когда она выходила из ванной, Моррис остановил ее.

– Думала, мы вышли из строя, а? – спросил он.