Текст книги "Сытый мир"

Автор книги: Хельмут Крауссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Мы заворожённо смотрели ему в рот, полные благоговейного трепета. Фред показывает ему пустые банки и получет деньги ещё на один круг.

– Да, я признаюсь, в первые дни мне пришлось туго. Но потом, через неделю, я был та-а-ак горд собой… Я мог отправиться в бордель с гордо поднятой головой, не стыдясь себя перед остальными посетителями. Я вам говорю – на «БМВ», на конвейере, там всегда есть работа. Тяжёлая работа, да, но…

– Меня от вас тошнит!

Ой-е!

– Что?

– Меня от вас воротит, вы, сверхдыра от жопы!

Юдит говорит всё это ему прямо в лицо. Я тяну её в сторону, прилагая немалую силу.

– В чём дело, Хаген?

– Сейчас же прекрати поливать его дерьмом!

– Почему?

– Этого человека, которого ты назвала дырой от жопы, мы все знаем. Бедная свинюшка. которая приходит сюда онанировать! Но приходит он довольно часто, и мы тут пьянствуем за его счёт. Это всё, что можно извлечь из этой ситуации!

– Но это же оппортунизм!

– Глупости! Ты ещё ребёнок. Дитя неразумное! Не надо здесь демонстрировать свою гордость и честь и что там ещё, в противном случае ты становишься с ним на одну доску!

– Ты меня не убедил!

– Женщина, откуда ты свалилась? Чего мы добьёмся, если скажем ему, что он всего лишь глупая дырка от задницы? Он всегда найдёт кого – нибудь ещё, кому сможет читать свои проповеди! Без оргазма он домой всё равно не вернётся!

– Тогда он, должно быть, счастливый человек, да?

– Может быть! Да-а, пожалуй, он счастливый человек!

– Так вот как выглядит счастливый человек!

– Возможно! Может быть, мы вообще не имеем права брать у него больше, чем это его пиво!

Мы орали друг на друга так громко, что на нас все оглядывались. А на шумном вокзале это можно расценивать как настоящий фокус.

– Тебе предстоит ещё многому научиться! За такие выходки, как эта, можно свободно получить от Фреда по морде! Уж он-то не позволит так запросто лишить его дармового пива!

Юдит постепенно успокоилась. Но ещё дрожала. И сказала, заикаясь:

– Ну и что – ну и получу по морде. Это же моя морда!

– А это – наше пиво! Держи себя в рамках, пока ты среди нас новенькая. Веди себя тихо, только смотри и слушай! Здесь действует совсем другая этика, отличная от той, которую ты вычитала из романов. Понятно?

Она взволнованно растирает себе правое ухо и долго пыхтит.

– О’кей.

– На самом деле о’кей?

– Да.

– Мне очень жаль, что мне пришлось на тебя накричать.

– Ничего.

Она быстро успокоилась. Мы слоняемся от одного утла зала ожидания до другого. Делаем привал на багажных весах, идём сквозь яркие огни Шиллер-штрасе с её секс-шопами, возвращаемся назад, стоим в зале с багажными тележками и контейнерами для вагонов-ресторанов, нас оттуда прогоняют, мы идём вдоль железнодорожного пути, пока не кончается вокзальная крыша над перроном, смотрим на множество рельс, которые разветвляются, смотрим на зелёные и красные огни над путями, рядом с силовыми проводами. В здании радиоузла постепенно умирает освещение.

Неподалёку от нас ждёт отправления поезд на Рим в 23 часа 20 минут, с одиннадцатого пути. Он отправится через сорок минут. Юдит поднимается в вагон первого класса, который ещё совершенно пуст. Кресла в купе можно сдвинуть вместе, превратив их в лежанку. Мы валимся на неё, ласкаемся и задёргиваем штору на стеклянной двери.

При мысли о Риме я становлюсь сентиментальным. Юдит тоже.

– Ты меня любишь? – спрашивает она.

– В следующий раз спроси меня об этом через десять лет.

– Хочешь, сделаем это здесь? Прямо сейчас?

Я выглядываю в окно, смотрю на часы. До отправления ещё тридцать минут. Ну, хорошо. Юдит стягивает свою майку через голову. Она вдруг заторопилась. В купе темно, лишь немного коричневатого света проникает из коридора сквозь ткань шторы.

– Я чувствую что-то, чего ты не видишь, и оно становится твёрдым!

– Дурачок! Это не эротично!

– Нет?

– Иди же, наконец, ко мне!

Она принимает меня в свои объятия и покусывает мочки моих ушей. Я чувствую полное расслабление и покой – похоти в этом ощущении почти не остаётся. Мир колышется над нами, несёт меня, словно на крыльях. Она дирижирует моим членом между её ног. Чувство такое, как будто только что было подписано перемирие. Как будто тридцатилетний человек дожил до окончания тридцатилетней войны. Наконец-то.

Наконец-то это произойдёт. Тук-тук.

Кто-то стучится в окно.

Мне следовало бы задуматься об этом раньше. Уж если фатум не хочет чего-то, то он и не допустит этого. Кто стучит – это Том? Ну я ему сейчас задам.

– Эй, Хаген!

О нет…

– Быстро, Юдит, одевайся и удирай что есть мочи! Быстро! Беги и не оглядывайся! И ни о чём не спрашивай!

Она подчиняется. Но уже слишком поздно.

По коридору вагона уже громыхает Швайнебакке.

Я как раз только успел натянуть штаны, как он повернул выключатель.

– Ну, взгляните-ка на них! – восклицает он, ухмыляется и втискивается в купе.

Не надо было мне выбрасывать опасную бритву. Сейчас бы я нашел ей применение. Совершенно точно.

– Я полагаю, хоть и с великой неохотой, что у вас нет билетов на этот поезд? Или я не прав?

Юдит делает храброе лицо и хочет проскользнуть мимо него. Он хватает её своими толстыми, волосатыми пальцами.

– Ну-ну, юная фрау, куда же вы?

Юдит колотит его кулачками. Над этим он только посмеивается.

Я плюю ему под ноги. Он грозит мне.

– Следовать за мной! Руки за спину!

– Эй, послушай, Швайнебакке, неужто это так необходимо, а?

– Не называй меня Швайнебакке! – ревёт он, разбрызгивая целый фонтан слюны. Отвратительно. – Что необходимо, а что нет – с этой минуты решаю я!

Он достаёт из-за пояса наручники и приковывает нас друг к другу. В этом жесте есть что – то красивое. Я делаю Юдит быстрый поцелуй, но не попадаю, мой поцелуй соскальзывает с её щеки. Швайнебакке пинает меня под зад и толкает нас по коридору к выходу из вагона, потом через зал, держа наизготовку свою дубину. Боже мой, как он важничает! Видимо, насмотрелся вестернов.

Все на нас пялятся.

Том в ужасе раскрывает рот. Фред застыл с сомкнутыми губами и белыми кулаками. Лилли вздыхает. А Метис подходит и бежит рядом с нами.

– Хаген, что случилось? Швайнебакке, что ты делаешь?

– Не зови меня Швайнебакке, ты, дрянной негр! Скоро я и до тебя доберусь!

– Я горжусь тем, что я метис!

Бакке ничего на это не отвечает. Он гонит нас к двери вокзального отдела полиции и захлопывает эту дверь перед носом у Метиса.

Судя по всему, он замышляет что-то великое. Я с интересом жду, как же он всё это обоснует.

Старое пугало в униформе, отдалённо смахивающее на бабу, – он отстёгивает от меня Юдит и уводит её за дверь с матовым стеклом. Мне хочется крикнуть Юдит вдогонку: «Я люблю тебя!

Не сомневайся!» Но только не при Швайнебакке, я не хочу, чтобы он это слышал. Нет.

Он указывает мне на стул и усаживается напротив меня. Судя по виду, он на вершине блаженства.

– Ах, Хаген… сказать по правде, я думал, что доберусь до тебя только зимой…

– До зимы ты не доживёшь! В этом я тебе клянусь!

– Очень хорошо! Поговори мне ещё!

Я умолкаю.

– И развратные действия с малолетней… Она же ещё ребёнок, ты, козёл!

– Понятия не имею, сколько ей лет.

– Неважно. Ты её трахал. Да, ничего не проходит даром.

– Я её не трахал. Хотя сожалею об этом.

– Серьёзно?

– Да.

– Слушай, Хаген, ты у нас поистине трагическая фигура.

– Я знаю, знаю…

Он противно смеётся.

– Ну, хорошо. Давай будем подсчитывать. Целенаправленное отчуждение вокзального имущества. Нахождение в вагоне без билета. Загрязнение купе…

– Что?

– Ты же прямо передо мной плюнул на пол! Сам виноват! Штраф на очистку составляет сто пятьдесят марок. Есть у тебя такие деньги?

Вопрос даже не стоит ответа.

– Ну, вот. Угрозы служащему при исполнении, сопротивление при задержании. И это уже в который раз… Хаген, думаю, в следующий раз я увижу тебя только зимой.

Над моей головой медленно крутится вентилятор.

– А к твоей малышке я приступлю прямо сейчас. Моя коллега пока что устанавливает её личность. Если ей ещё нет шестнадцати, то я тебе не завидую!

– То есть?

– Вы трахались. Я это ясно и недвусмысленно видел!

– Я бы возненавидел тебя в пыль и пепел, если бы это не было пустой тратой энергии!

– Послушай, Хаген!..

Он наклоняется ко мне через стол и шепчет:

– Мы могли бы с тобой разойтись по-доброму. Но для этого ты должен быть мёртвым… пойми это! Почему ты снова и снова здесь ошиваешься? Таких подонков, как ты, я отсюда повымету! Это мой вокзал! Я держу его в чистоте! Вали отсюда подальше, и тогда ты можешь быть спокоен!

Как это просто для него! Он застёгивает свой тёмно-синий мундир и шипит сквозь зубы какой – то странный звук.

– Я отправлю тебя на Этт-штрасе. Увидимся уже у судьи. А сейчас я должен позаботиться о девушке. На неё хотя бы смотреть приятно, не то что на тебя.

Я топаю ногой, не контролируя себя.

Он широко ухмыляется и подписывает препроводительные документы. В помещение входят були в зелёном, забирают меня и ведут в полицейскую машину.

Я имею против полицейских не больше, чем против булочников, мясников и всех остальных граждан, это было бы грубым заблуждением, но ведь у торговца цветами на углу всё-таки не столько возможностей продемонстрировать мне своё непонимание.

А ведь всё могло быть так красиво!

В зелёно-оранжевом свете вокзала, в запахе европейских городов, которые хранят в себе прибывающие поезда, в той стороне, у ящиков и юрких электрокаров, у деревянных складов, где хранят товары и грузы, – вот где нам следовало бы сделать это, с больными голубями у нас над головой, с пыхтением металла, с испарением ржавчины, влажного картона и рассыпанного повсюду стиропора. Оттуда мы могли бы сбежать в любую минуту. Но нет, мы сами забрались в ловушку… идиоты! Надо было держаться поосторожнее. Злой рок подстерегает повсюду. До тошноты, до рвоты. Ведь много ли нам было надо? Лишь бы звёздная и тёплая ночь – и всё. Это сильная штука!

Полицейский чёрный воронок кружит по кольцу старого города.

Остановился на углу Этт-штрасе и Лёвенгрубе, у центрального полицейского отделения – четырёхэтажной зелёно-коричневой коробки. Знакомой мне вдоль и поперёк.

Уже слишком поздно быть важным; допрашивать будут только завтра.

Клетка вполне обжита и населена. Тут уже сидят пятеро красно-винных бродяг с червивыми бородами, самого жёсткого сорта, они здесь уже свои, как дома. Их нельзя принимать всерьёз.

ГЛАВА 11. МОМБАСА, КЕНИЯ

в которой мальчик с его родителями претерпевает отпуск благосостояния, а серебряные ящерицы теряют всякий страх

Самолёт был чёрно-бело-полосатый – наподобие зебры Мальчик сошёл по трапу одним из первых.

У подножия трапа топтался фотограф и щёлкал каждого выходящего пассажира, чтобы потом недорого продать ему фотографии.

В Кении было жарко и влажно. Перепад температур по сравнению с январской в Германии составлял пятьдесят пять градусов Цельсия. Одну пожилую женщину хватил удар, и её унесли в отель на носилках.

Было шесть часов утра, и мальчик с любопытством осматривал всё окружающее, больше всего радуясь виду первых пальм. Здание аэропорта было построено в основном из стекла и выглядело не очень импозантно. Четырнадцатилетний подросток держал в руках книгу в розовой обложке, она называлась «Тропик Рака». Он прочитал её за двенадцать часов полёта, и она изменила его. Теперь он достал из кармана своей куртки следующую книгу. Родители сделали ему на этот счёт резкий выговор.

Ведь читать он мог бы и дома, для этого не нужно было предпринимать такую дорогостоящую поездку! И они указали ему на негритянских детей, которые стояли на краю дороги и махали руками около своих убогих тростниковых хижин и погасших костров.

Автобус громыхая объезжал один отель за другим, высаживая гостей. Курортная местность располагалась к северу от Момбасы, довольно далеко от города. Мальчики-бои из отеля с бонбоньерками на голове подхватывали багаж и уносили его в номера.

Большинство новоприбывших сразу бросились в ресторан, чтобы не пропустить завтрак.

Ломтики ананаса казались невероятно свежими и прохладными. Большой буфет ломился от яств, можно было набирать себе чего хочешь и сколько душе угодно. Помимо яичницы-болтуньи, колбасы, сыра, джема, мюсли и других обычных для завтрака блюд здесь был котелок с горячими равиоли.

Отель стоял на склоне, в двадцати метрах от пляжа и весь был уставлен гигантскими растениями в кадках. Он относился к высокой ценовой категории: тут были величественные залы длинные крытые галереи, много зеркал, искусные настенные барельефы и кондиционер с подстраховочным агрегатом на всякий случай.

Кормили по-европейски. При отеле было пять баров, которые назывались по своему цвету.

У Красного бара по вечерам собирались шлюхи. Пляж был белый, из мелкого песка, больше похожего на гипс, а море такое тёплое, что плавать хотелось только в охлаждённом бассейне. Там на краю бассейна на разогретых плитках лежали длинные – до сорока сантиметров длиной – ящерицы, неподвижные и преисполненные царственного достоинства Они не давали себя спугнуть, кичась правом старших.

По утрам на балконы запрыгивали обезьяны – капуцины и воровали всё, что только могли ухватить, в том числе спёрли три загранпаспорта. И зачем они им только понадобились?

Любой негр может сказать по-немецки одну фразу, ну хотя бы: «Бекенбауэр-Брайтнер – Мюллер» – и ещё одну: выпрашивая чаевые.

А все туристы, в свою очередь, овладевали формулой приветствия: «Джамбо! – Бахари! – Мъусури сан!», что означало примерно одно и то же: «Добрый день!»

Мальчик выучил и другие слова на кикуйю и суахили и даже записал их себе в записную книжку. Родителям он сказал, что это французские слова а для маскировки над некоторыми гласными поставил акцентные знаки свойственные французскому языку. Они удивлялись и хвалили его, что он наконец-то взялся за ум и не забывает школьные предметы.

Кенийские сигареты стоили в пересчёте на немецкие деньги тридцать пфеннигов за пачку. Были действительно хорошие сигареты с фильтром под названием «Rooster», а были и «Jumbo», от которых самое позднее после трёх затяжек зеленеешь и валишься с ног.

Этих мальчик взял две пачки – специально для попрошаек на школьном дворе во время перемены.

Далеко от берега, там, где цвет морской воды переходит из бирюзового в синий над поверхностью торчит остов затонувшего танкера, повернувшись ржавым дном в сторону пляжа.

Мальчик помнил один чудесный рассказ Хемингуэя примерно о таком же остове затонувшего корабля и собирался как-нибудь сплавать к этим руинам Но так и не собрался, потому что рассказ об этом был уже написан.

После обеда в одном из залов отеля играли в бинго. Мальчик несколько раз пробовал сыграть, но никогда не выигрывал. Можно было подумать, что эта игра задумана специально для старых тёток. Те постоянно выигрывали.

Один из чернокожих служителей на пляже, отвечавший за сохранность лежаков, рассказал мальчику, что учился в Париже на отделении экономики и хозяйства. На недоверчивые вопросы мальчика он сорвался с места, убежал и вернулся со своим дипломом.

Он объяснил, что чернокожему в Кении очень трудно получить хорошую работу. Мальчик угостил его рюмкой водки.

Родители постоянно фотографировались и фотографировали – и так плохо, что это могло только испортить воспоминания.

Они записались также на все мыслимые экскурсии – на поездку к Килиманджаро, на сафари, на сплав по реке – мимо усталых, малорослых крокодилов, – на поездку в стилизованную деревню аборигенов, где специально для туристов устраивались трёхчасовые шоу-программы разномастного фольклора, на ночь у костров.

Чаше всего мальчику не удавалось от этого отвертеться. Он плёлся за своими родителями говорил мало, больше наблюдал за туристами, чем за аттракционами, на которые их возили А на требования выглядеть воодушевлённым реагировал с большой порцией сарказма.

При этом ему очень нравилось в Кении Там было тепло.

Родители утверждали, что им приходится из – за него терпеть такой стыд, что лучше было бы провалиться сквозь землю. Они говорили об этом так часто, что давно уже могли бы достичь центра Земли.

Ночами мальчик выходил из своей комнаты в отеле, ложился под пальмой смотрел на звёздное небо и пил вино. Всё лучше, чем кататься на лыжах, думал он.

То обстоятельство, что ежегодную поездку в горы для катания на лыжах на сей раз удалось заменить на такое дальнее путешествие, базировалось на троице ипостасей: во-первых, повысили офицерское денежное довольствие отца, во-вторых, сократили сумму карманных денег сына, а в-третьих, благодаря святому духу Пенни-маркета – сети супермаркетов, в которых продавались очень дешёвые сорта хлеба. Сама мать явила собой хозяйственное чудо. Несмотря ни на что, так и оставалось загадкой, как ей всё-таки удалось собрать средства на утоление своей мании путешествий.

Как бы далеко мальчик ни уходил вдоль по пляжу, из зоны отелей удалиться не удавалось. Они стояли на побережье один за другим, бесконечной чередой. А сама Кения скрывалась где-то в глубине материка.

Однажды утром на берег вынесло труп утопленника-курортника. Он был уже изрядно раздут и послужил угощением на праздничных пирах разнообразных морских тварей.

Мальчик видел его на расстоянии метров в тридцать. Ближе подойти он не отважился. Он стыдился собственного страха.

На пляже промышляло множество торговцев, которые продавали со своих лотков, висевших на животе, наручные часы, платки, аудиокассеты и гашиш. Мальчик купил последнего на десять марок и ночью курил у моря, у кромки шелестящих набегающих волн. Он не ощутил никакого особенного действия и чувствовал себя обманутым. Но светящаяся пена, которую выбрасывала на берег волна, но тёплая гладь скал – они почти опьяняли его.

Однажды во время отлива мальчик с отцом забрели далеко в мелководье. И нашли крупную раковину, жёлто-коричневую, а местами даже отливающую синевой; с одного конца она была заострённой с другого – округлой Между створками таилась живая мякоть. Когда они вернулись на берег, какой-то негритёнок выпросил у них эту раковину. Они не знали, на что она ему, но он так умолял, что они отдали.

Мальчишка на вид не старше восьми лет, раз пятьдесят со всего размаха бросал раковину в песок, пока бедное существо не покинуло своё убежище. Оно лежало на солнцепёке – белая подрагивающая плоть. Негритёнок вернул раковину отцу, рассыпаясь в нижайших благодарностях, а потом взял мякоть, ополоснул от песка и съел Судя по его виду, вкус у неё был отменный.

Как в любом путешествии, родители мальчика вскоре нашли другую супружескую чету, с которой они обменивались впечатлениями об увиденном и о своих прежних поездках. Мальчик был обязан присутствовать при этих разговорах Ему вдалбливали в голову две обязательные вещи: во-первых, со всеми взрослыми он должен был держаться мило и любезно, а во-вторых, он должен был молчать, когда взрослые разговаривают Получалось, что он всё время молчал. Не желая понимать, что, когда к нему обращаются, он должен отвечать вежливо, громко, отчётливо и доброжелательно.

Это влекло за собой ужасные сцены, и родители от стыда снова проваливались в подземное царство километров на пять в глубину.

Он узнал о Кении кое-что ещё, незапланированное – благодаря одной случайности Все, кто купался в бассейне, подхватили какой-то ушной грибок. В том числе и мальчик. Когда боли стали нестерпимыми он поехал на местном рейсовом автобусе в Момбасу, разжившись у отельного портье адресом одного индийского врача.

В автобус набилось не меньше ста пятидесяти человек. Они висели на дверях, сидели на крыше, крепко вцепившись во что придётся, и стояли на заднем бампере.

Некоторые негритянские матери держали своих младенцев над головой, чтобы их не раздавили Мальчик мог пошевелить пальцем, но не очень, и чуть не задохнулся.

Он был единственный белый во всём автобусе и единственный пассажир, который потел, недовольно кривил лицо и стонал, когда дребезжащий автобус подбрасывало на ухабах.

Когда они улетали на родину, туристов тщательно обыскали Один из аэропортовских полицейских вытащил у него из кармана брюк на глазах у родителей две панки сигарет «Jumbo» и понюхал, не набиты ли они гашишем. За год до этого мать нашла в его школьной сумке коробку табаку, задала ему реальную трёпку, а потом ещё позвонила отцу, на которого взвалила всю вину за то, что его сын стал таким пропащим субъектом. Отец тогда находился в командировке, но всё бросил и приехал домой чтобы позаботиться о воспитании своего отпрыска. Отец сел в машину, ехал четыре часа подряд, явился – понятное дело – во взведённом состоянии, всыпал сыну вторую трёпку и тут же уехал назад в командировку, изрыгая проклятия.

Мальчик вспомнил об этом, поднимаясь по трапу в самолёт Он подумал также и о том, что, когда они оставались с отирм вдвоём, ему запросто разрешалось выкурить сигарету. Но если бы это открылось, отец неделю не мог бы показаться дома.

В Кении тогда на самом деле было очень тепло.

И когда самолёт взлетел, мальчик подумал: ничего, осталось потерпеть ещё три с половиной года.