Текст книги "Сытый мир"

Автор книги: Хельмут Крауссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

На лбу Тома всё ещё колеблется тень позора, пережитого в супермаркете, она заставляет его то и дело сжимать кулаки и рвать траву в бессильной ярости. Он вскакивает и уходит слоняться. Юдит хочет, чтобы я потрепал её по загривку. Язычок у неё заходил ходуном. Вскоре она впустила к себе мою руку. Волосы у неё на лобке на ощупь очень мягкие. Мне попадались женщины, поросль у которых походила на жёсткую стальную проволоку.

Ткм всё увлажнилось, Юдит развела ноги, чтобы мне удобнее было проникнуть к ней. Одно переживание успеха за другим. Это делает меня неуверенным. Здесь можно было бы безотлагательно потрахаться. Мы лежим между двумя кустами, на холме почти никого нет, все дети в школе. Юдит выдыхает мне свою готовность. Я извлекаю на воздух мой паяльник. Юдит осторожно берёт его в руку. О-е, всё это не сулит ничего хорошего. Если я его сейчас всуну, то кончу ещё до того, как целиком окажусь внутри. Я это заранее чувствую. Проблемы с преждевременным извержением в последний раз были у меня в восемнадцать лет. В те времена я, перед тем как воспользоваться шлюхой, испрашивал у неё разрешения ненадолго забежать в туалет, сдрачивал там порцию, и только после этого всё шло уже лучше-хотя бы было за что деньги отдавать.

С ума сойти – это же шестнадцатилетняя девчушка… Это вообще-то хоть не запрещено законом – дрючить таких? Она стаскивает свои джинсы до колен, и тут возвращается Том.

Юдит быстро натягивает штаны.

– Эй, Хаген, там валяется один труп…

– О нет! Скажи ему, пусть объявится попозже!

– Я только хотел… я же… поделиться… Я вам помешал?

– Юдит, – шепчу я, – извини, я отлучусь на минутку, ладно?

– Что, там правда лежит труп? – простодушно спрашивает она.

– Да нет же… Это просто такой узкоспециальный, профессиональный термин… Ну, хочешь, пойдём с нами!

Мы втроём идём на другую сторону холма. Ткм, неподалёку от цветущей вишни, лежит мужчина, спит мертвецким сном. От такого можно кое-чем поживиться. Я показываю Юдит знаками, чтобы она оставалась на месте и не удирала.

Сон у пьяных часто бывает более чутким, чем кажется на первый взгляд. Мы с Томом пристраиваемся рядом с ним. Из его заднего кармана выглядывает уголок кошелька. Вытянуть его ничего не стоит. Для этого нужно одной рукой держать материю, натягивая её против движения, а другой осторожно, без рывков, но и без остановок, вытянуть кошелёк. Человек не пошевелился. На вид ему около пятидесяти, жирный, давно не брившийся. Неподходящее время напиваться. Я прислушался к его дыханию и ничего не услышал. Уже из сугубого любопытства я слегка толкнул его ногой. Он никак на это не отреагировал. Не издал ни храпа, ни всхлипа. Ничего.

У меня волосы на загривке встали дыбом.

– Он совершенно вне себя…

– Что?

– Я думаю, он уже там. Это настоящий труп, неподдельный.

– О Боже, – Том побледнел.

На руке мёртвого были красивые часы. Я медлил.

– Пошли, отрываемся! – скомандовал Том.

Но я хотел проявить благоразумие. Ведь мёртвому часы были уже ни к чему. В вечности времени нет. Проклятие, но ведь для этого мне придётся дотронуться до его запястья, покрытого подозрительными пятнами.

Юдит присела на корточки рядом со мной, выпучив глаза.

– Он правда мёртвый?

– Похоже на то!

– Ты нацелился на его часы, да?

– Да. Но боюсь, что для этого я слишком боязлив.

Она дважды сглотнула. После чего её пальчики, её нежные подвижные пальчики отстегнули часы мёртвого. Уму непостижимо. Она протянула мне эти часы. После чего её глаза наполнились слезами от жалости к этому неизвестному.

– Зачем ты это сделала?

– Я хотела тебе доказать, – всхлипнула Юдит. – Я не вернусь домой к маме!

Она немного похныкала у меня на груди. Потом мы ушли.

Когда она успокоилась, мы заглянули в кошелёк. ”Шм было восемьдесят пять марок. Сорок из них я отдал Тому. Вид у него был растерянный.

Юдит не пожелала взять часы, ей хотелось, чтобы её продолжали утешать, она уткнулась носом мне в грудь, прильнула ко мне.

Часы взял я, а ей отдал сорок пять марок. Но их она тоже не хотела брать. Ну и ладно. Я разыграл небрежность.

– Ну посмотри, покойник всё равно уже мёртв, для него всё кончилось. Если у него где и припрятан сундук, на нём уже сидит пятнадцать человек. Такова жизнь. Забудь об этом, наплюй!

Мы вернулись на своё старое место и некоторое время молчали. После этого всё вошло в привычное русло. Том снова принялся молоть языком насчёт своей неудачи в супермаркете, и в конце концов у нас с Юдит не осталось никаких причин не продолжить то, что было прервано на самом интересном месте. Юдит тёрлась ногой о мою ногу.

– Всё в порядке?

– Да, – шепнула она.

– Ты оказалась очень храброй. Теперь я верю, что у тебя всё получится.

– Спасибо.

– Эй, Том, а не мог бы ты оставить нас на полчасика?

– М-да-а… Ну, ладно…

Он сказал это завистливым тоном и зашагал вниз по саночной горке.

– Ну, давай?

Юдит кивнула.

– Сейчас всё будет по-другому.

– Да-да.

Я стянул с неё одежду. Она оглянулась по сторонам, не видит ли нас кто-нибудь. Раздевшись донага, мы смотрели друг на друга. У неё на бёдрах было несколько синяков. Я ничего о них не спросил. Мы стали тереться друг о друга. Моя Красная Шапочка выглянула наружу. Я попробовал Юдит языком. Вкус был кисловатый. Как сбежавшее молоко, смешанное с лимонным соком. Ну хорошо. Маленький недостаток. Слижем, пока она не растопится, пока не разогреется, не разбухнет, готовая к приятию. Я очень осторожен. Мужчины, которым нравится дефлорировать, должно быть, законченные деспоты. Ведь это очень торжественная мысль. Она забудет сотни своих сношений, но первое – никогда. А может, это тоже всего лишь тщеславная иллюзия?

Ну вот, теперь, кажется, путь подготовлен. Всё на мази. Сейчас. Сейчас… О-о-о!..

И тут внезапно я чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной! От ужаса мой член скукожился до величины большого пальца.

Ирод, ах ты извращенец, скотина! Или это не он?

Я покосился в сторону. Юдит коротко вскрикнула.

Этого не может быть. Это не может быть правдой! Этого не может быть ни здесь, ни где – нибудь ещё!

Над нашими телами с самым заинтересованным видом стояла овчарка. Морда её поднималась и опускалась. Она смотрела на нас, склонив голову набок, вывалив свой язык. Она стояла неподвижно, не сводя изумлённых глаз с происходящего.

– Пёс, пошёл отсюда!

Никакой реакции.

– Сматывайся!

Я зарычал и показал ему зубы.

Он слегка наморщил лоб. И потом засмеялся. Это было отчётливо видно. Мои зубы показались ему смешными.

– Эмиль!

Это кто-то крикнул. Поскольку я всё ещё лежал на Юдит, мне пришлось вывихнуться, чтобы увидеть кричащего.

То был старый баварец в полном национальном облачении. Он издали потрясал своей тростью, призывая собаку.

– Эмиль! Ко мне, Эмиль! К ноге! К ноге!

Этот пенсионер в чулках до колен остановился в двадцати метрах от нас и не смел приблизиться, поскольку видел двух голых. А собака стояла в полуметре от нас и была расположена поиграть. Поучаствовать в наших играх. Откуда мне знать о её намерениях?

Пенсионер звал собаку всё громче, потом сделал несколько шагов в нашу сторону и позвал ещё раз.

– Эмиль! К ноге! Место!

Ничего не помогало. Эмиль не сдвинулся с места ни на сантиметр. В его глазах светилось неугасимое любопытство. Несколько даже скучающе я скатился с Юдит в сторону и оперся на левый локоть.

Рот Юдит расползся в широкую улыбку. Нашла над чем смеяться…

Теперь пенсионер решительными шагам подошёл к нам, пристегнул поводок к ошейнику Эмиля и потянул его прочь. Он не произнёс ни слова. И правильно, так оно лучше. Голова его, торчащая из национального наряда, налилась багровым цветом. На языке у него наверняка вертелось что-то, но он пред почёл прикусить его и потянул свою собаку вниз по склону.

Мы переглянулись, засмеялись и отложили начатое дело на потом в связи с физической невозможностью продолжения.

Появился Том. На лице его было написано, что он всё видел. Хотя он старался сохранять почти нейтральное выражение. Но потом его прорвало, он не выдержал и захохотал во всё горло. Прыснул, упал на колени и согнулся в три погибели.

Юдит потянула меня за руку.

– А он и правда парень что надо, твой друг!

– Я знал, что он тебе понравится. Кроме всего прочего, он может оказаться очень полезным. Сострой ему глазки – и он украдёт для тебя всё, что ты только пожелаешь…

Юдит сияла.

– Перспективы просто выдающиеся!

– Да, если подумать, наши дела фантастически хороши…

ГЛАВА 10. ШВАЙНЕБАККЕ

в которой полицейский грубо врывается в купе и приводит Хагена на грань отчаяния

На Мариен-плац топчутся чёрные, жёлтые и розовые туристы всех национальностей, местных легко узнать по оттенку охры на их одутловатой коже. Они пялятся на позднеготическую ратушу и ждут танца фигурок. Сейчас четыре часа пополудни. А это представление на башне бывает, кажется, по утрам, если я ничего не путаю… Том не знает, Юдит тем более.

Мы втроём прогуливаемся то пешеходной зоне. Глядя на множество витрин, мне так и хочется открыть собственную лавку, на которой висела бы большая вывеска с очень простой надписью: «Вещи».

– Когда я был в Мавритании, там была одна такая длинная песчаная дорога, почти что в никуда. Эта дорога пролегала мимо стены, нашпигованной разноцветными стеклянными осколками, которые красиво светились на солнце. В конце этой дороги находилась крошечная лавка, сколоченная из досок, площадью от силы в десять квадратных метров, но там можно было тупить решительно всё. Продукты, сигареты, алкоголь, газеты, стиральный порошок, инструменты. Проси что хочешь – и продавец, старый испанец, пороется в углу – и непременно извлечёт необходимое. Там на двух бочонках лежала доска, на ней я пил пиво. Я любил эту лавчонку, правда!

– Классно, где ты только не был! – сказал Том.

Я хотел бы произвести на свет двух дочерей – только ради того, чтобы назвать их Луна и Сильвана. А после этого сразу же вышвырнуть их вон.

Том всё ещё продолжает пережёвывать своё сегодняшнее поражение в супермаркете. Он снова – в который раз – в точности описывает, как это случилось, как он держал эту шестибаночную упаковку, справа на боку, прикрыв её телом, технически безупречно. Должно быть, там было установлено какое-то зеркало, которое он проглядел, или что-то в этом роде.^.

Юдит предлагает ему стащить что-нибудь очень непростое, чтобы вправить вывихнутое чувство собственного достоинства.

Мы плетёмся по Хутендубелю, это трёхэтажная книжная Мекка. Тут мало что меня интересует. Юдит листает дневник Энди Уорхолла, но он очень дорогой. Почти сто марок. Я прошу Тома украсть его. Книга высотой в тридцать сантиметров в твёрдом переплёте.

При краже книг критерии совсем не те, что при их покупке. Вместо цены, содержания и оформления обложки решающую роль начинают играть размеры, вес и возможность свернуть книгу трубочкой. Сейчас лето, под пальто не спрячешь, и мне страшно интересно, как же будет действовать Том.

Он делает это чрезвычайно просто. Он берёт книгу и идёт к выходу. Никто его не останавливает.

Мы удивлены и восхищены. Настроение Тома поднимается. Юдит благодарит его поцелуйчиком. Он вздыхает при этом нарочито громко и живописно.

После этого мы отправляемся в магазин пластинок. Я спрашиваю Юдит, не знает ли она какую – нибудь хорошую новую группу, ведь я определённо многое пропустил, хотя часто заглядываю сюда и продавцы уже нервно на меня поглядывают. Но Юдит ничего не знает о хороших новых группах. Я беру новую запись бетховенской Четвёртой симфонии и иду к стенду с наушниками. Мне дают на прослушивание две минуты, а после этого отнимают наушники. Что, разве этого достаточно?

– Тебе здесь вообще нечего делать, я же тебя знаю, ты всё равно ничего не купишь!

– Но у меня нет денег…

– Чтоб я тебя здесь больше не видел!

Парень, молодой, поджарый, с длинными волосами, выгоняет нас на улицу.

Юдит утешает меня. Том молча протягивает мне Четвёртую симфонию Бетховена в новой записи. Я, конечно, рад, но что мне делать с этой пластинкой? Ведь у меня нет проигрывателя…

– Ничего, – говорит Том. – Главное, они недосчитаются одной пластинки!

Тут он прав. К тому же он снова счастлив. Ведь магазин оборудован, в конце концов, электронной охраной, это превращает кражу в испытание на мастерство. Он блаженно улыбается. Но потом внезапно вздрагивает и сломя голову скрывается в ближайшем торговом пассаже. Я удивлённо гляжу ему вслед. И это моя ошибка.

Потому что с другой стороны ко мне подходит Хайнц. Ах да. Это сволочь. Он делает то, чего делать не полагается. И толкает меня.

– Хаген, скотина поганая, где мой фунт?

Поскольку я задолжал ему двадцать марок.

– Завтра, Хайнц, завтра!

– Знаю я твоё завтра! Ничего не выйдет! Выкладывай сейчас же!

Хайнц – бандит, и заметный. На народных гуляньях он всегда задирает иностранцев и бьёт их под дых. Он ничего не боится и собирает с миру столько ненависти, что хватило бы на всех нас. Он зверь, лишённый всякого сострадания и не щадящий даже представителей собственного вида. Он дирижирует своей жизнью в острейшем аллегро. То и дело приводя в действие ударные.

Хоть у меня и есть двадцать марок, но мне известно, что Хайнц только что условно осуждён. Поэтому сильно бить не будет. На этом лучше сэкономить.

– Ну, долго я буду ждать? Гони сюда фунт!

– У меня нет. Исчезни!

Бумм.

Вот оно. Крепче, чем я рассчитывал, и в самые зубы, за которыми я должен бдить, ведь у меня во рту три фарфоровые коронки.

Я валяюсь на мостовой. Очень больно. Хайнц, изрыгая проклятия, удаляется прочь, смахивая со лба светлые волосы. А ведь он способен иногда быть и очень милым. Как, например, недавно, когда он гулял по случаю своей последней удачи и угощал всю пивную.

Юдит смотрит на меня с нескрываемым разочарованием.

– Ты позволяешь так просто валить себя с ног?

– Да ты видела его ручищи? Это же экскаваторные ковши.

– И всё равно!

– Мы здесь что, у готтентотов, что ли? Может, я должен держать испытание на мужественность?

Юдит молчит. Я встаю перед ней и подбиваю на то, чтобы она со мной подралась. Но этого она не хочет.

Из торгового пассажа выкрался Том.

– Что, он уже ушёл?

– Почему ты меня не предупредил?

– Звиняй, я же не знал, что ты ему тоже должен…

Тккие типы, как Хайнц… если им сопутствует удача, они великодушны, широки, хвастливы, дают взаймы, платят за других. Когда их снова поджимает, они бегают за каждым фунтом.

Но Хайнц и справедлив. Двадцать его марок считай что пропали. Он никого не бьёт дважды за одну и ту же сумму. Недельки через четыре я снова могу попросить у него взаймы. Хайнц замешан во многих дурных делишках. И он очень неосмотрителен и неосторожен, рассказывает о своих проделках кому ни попади. По большей части все эти откровения прямой дорогой доходят до булей.

Мы бредём под воротами Карла.

Юдит спрашивает, почему площадь Карла называется Штахус.

– Думаю, сокращение от святого Евштахиуса…

– А что общего с этой площадью у святого Евштахиуса?

– Понятия не имею. Надеюсь, здесь он был сожжён.

Я покупаю для Юдит низку глазированных фруктов. От Хагена и от всего сердца. Но она не любит глазированные фрукты. Тогда я поедаю их сам.

Посреди Штахуса вовсю бьют фонтаны. Ребятишки бегают вокруг, мокнут и верещат.

Уже прилично жарко.

Как только становится ясно, что возобладало лето, так сразу же становится ясно, что придёт зима. В последние годы у нас были мягкие зимы. Я упорно надеюсь на климатическую катастрофу. Учёные предсказывают повышение сред негодовой температуры на десять градусов к 2030 году. Вот был бы настоящий подарок судьбы на мои преклонные годы. И тогда зимой в воздухе не замерзало бы дыхание.

В семнадцатичасовом выхлопе машин скапливается такая ярость, что фонари могли бы снова стать виселицами. Всё это железо, стоя в пробках, тупо продвигается вперёд. Совершенно бессмысленные гудки. Гнев.

«Лас-Вегас» – это большой игровой центр, полный флипперов, электронных приборов и игровых денежных автоматов.

Мы входим туда и видим кое-что интересное. В дальней части помещения стоят тридцать видеокабин с разнообразным порно, это скучно. Зато впереди всё кишит, свистит, грохочет и звенит. Яркие экраны пестрят падающими солдатами в джунглях, гориллами, которые уносят в лапах белых женщин, и просто жадными жёлтыми кругами, пожирающими синие точки. На одном экране над ландшафтом летают тарелочки, которые нужно расстрелять из лазерного оружия. Можно побоксировать с тренировочной грушей и посмотреть по шкале, какая у тебя сила удара. Можно сыграть в старомодный настольный футбол или в бильярд, а можно скоординировать посадку на Луну.

У видеокабинок служитель с ведром и веником вытирает с пола сперму. А перед кабинками – что там творится? Там стоит совершенно новый аппарат, и с дюжину взволнованных мужчин толкутся перед ним. Пойдём и мы взглянем, что там происходит. Фантастика: видео-стрип-покер – автомат!

Можно выбрать себе кого-нибудь из двенадцати женщин и двух мужчин – кого тебе захочется увидеть раздетым. И потом начинается игра: на нижнем, маленьком, экране раскладываются веером пять игральных карт. Если выпадает две «пары», то стрип-гёрл снимает с себя одну вещичку. Если выпадает меньше, она снова натягивает на себя уже снятую вещь и в дополнение говорит какую-нибудь гадость, например: «Тебе меня не видать как своих ушей, ты, дрочист-трубочист!» За «улицу» она снимала две вещи, а за «полный зал» даже три.

Молодой парень, сидящий у аппарата, терпел поражение. Он довёл было герлу уже до бретелек, но тут у него пошла плохая карта, и она принялась надевать одну тряпку за другой, обзывая его «нестояком» и «полным импотентом».

Дюжина мужиков отвечали ей тем же.

– Покажи-ка ей!

– Дай ей, сучке!

– Ну, шлюха!

Они взвинчивали себя.

Если разобраться – в трёх метрах от них стоят наготове сто двадцать восемь порнофильмов, там всего за одну марку можно стать свидетелем самых безобразных оргий, лишённых всяких табу, – получишь всё, чего душе угодно. А этот парень перед аппаратом скинул в щель од ну за другой уже шесть марок и пока не добрался даже до титек.

Что лишний раз доказывало, в чём всё дело.

– Вау!

– Да-а-а!

– Ну, сейчас мы её достанем!

Игроку выпал «королевский гнев»! Это стоило четырёх предметов одежды. Азиатская видео – гёрл посредственной внешности стянула куртку, блузку, левый и правый чулок. Ху-у! Йе-е!.. Она нас хвалит. Ах, две «пары»! Теперь ей придётся показать грудь! Хе? Каково? Ткк нет же, она снимает подвязки – куда это годится! Какая наглость! Вот гадюка!

Опять пошла плохая карта. Фильм стал прокручиваться назад. Желтокожая ветреница снова натягивает на правую ногу подвязку и говорит нам, какие мы вялые мешки. Вот дерьма кусок!

Не давать ей спуску! Разгорается дискуссия… Один выступает за то, чтобы смешать все карты, другие хотят пробиться до «улицы». Игрок выбирает первый вариант и оказывается прав.

– Победа!

– Вот она, муисики, вот она!

– «Полный зал», есть!

Нам снова везёт в игре! Три предмета одежды. Подвязка, шарф и бюстгальтер. Вот она где у нас! Тёпленькую накрыли! Отвратительные титьки, вкривь и вкось, но кого это колышет… Йух-ху-хух! Теперь мы хотим больше… мы уже так близки к последней черте!

Четырнадцать мужчин стоят у экрана, наперебой кричат, учащённо дышат и ругаются, клянут и потеют. Держат большой палец за игрока. Разочарованно стонут из-за плохого расклада и на злобную брань этой сучки отвечают поднятым вверх средним пальцем.

Несколько раз победа переходила из одних рук в другие… Бюстгальтер долой, бюстгальтер обратно на грудь, долой, обратно на грудь… Потом «тройня». Мы добьёмся, мы таки добьёмся своего! Вот-вот! Сейчас! Бумм! Трусики падают на пол. Мы смогли, мы получили, что хотели!

Все горланят, ругая эту поганую щелкну, которой на самом деле и не видно. Однако все радостно обнимаются, все в восторге от победы. Азиатка сокрушённо признаёт своё поражение. Ликование идёт на убыль. Поздравляют игрока, хлопают его по плечу.

– Отлично сделано!

– Ну и долго же она сопротивлялась!

– Потная работа, а?

Том совершенно вне себя.

– Гениальная вещь! Почему раньше до неё никто не додумался? Вот уж кто-то на ней теперь заработает!

– А да где там… быстро надоест, я так считаю.

Юдит всё это время непонимающе наблюдала за происходящим. Она думает, что мы больные.

Вероятно. Кто может судить об этом? Я нахожу это забавным. Главное – бесплатное удовольствие.

Я обнимаю Юдит и закуриваю для нас две сигареты.

– Давайте будем жить, как короли во время смуты! Сегодня трон, завтра эшафот! Гуляем! Идёмте есть пиццу! Что вы имеете против?

Юдит встречает эту мысль с воодушевлением. Том нет. Он принадлежит к тому редкому сорту людей, которые не любят итальянскую кухню. Хорошо, пойдём есть пиццу с ней вдвоём. Мы назначаем с Томом место и время встречи. По дороге Юдит вцепляется в мою руку. Такие жесты я уже почти забыл. От этого во мне начинают посверкивать мелкоромантические молнии.

Что-то во мне пробуждается и прислушивается, что-то, спавшее долго, тяжело и без сновидений. Это что-то выпрямляется и размышляет, то ли ответить стучащему, то ли без памяти повалиться назад, в старые, пропитанные потом простыни.

Мы идём вдоль Солнечной улицы и сворачиваем налево. В Мюнхене есть целая сеть пиццерий, неправдоподобно дешёвых, и по большей части то, что в них подают, можно даже есть. Но зато там всегда полно народу, а обслуживание просто ниже всякого свинства. Приходится долго ждать, а официанты все как один заносчивы, повадились разговаривать в самом беспардонном тоне, а если вздумаешь пожаловаться, грозят тут же вышвырнуть тебя за дверь.

Мы сели за столик на улице, на тенистой террасе с видом на многоэтажную автопарковку, и заказали.

Полпива стоит всего две марки. Зимой сюда часто приходят бродяги, чтобы просидеть часа три в тепле за одной-единственной чашкой кофе.

Юдит играет вилкой и рисует фигуры на красной скатерти.

Я должен отгадать, что она рисует.

– Ракета?

– Нет, дом. А это?

– Хм… Динозавр?

– Почти. Носорог.

Под столом наши ноги встречаются. Похотливая судорога пробирает всю мою нервную систему; между нашими взглядами клубятся удушливые волны желания, словно аромат токования уличного сброда. Она так чудесно беспомощна, так неиспорченно неспособна плести драматургический узор эротической ситуации… поэтому вдруг ни с того ни с сего спросила меня, каких политических взглядов я придерживаюсь. Меня об этом не спрашивали лет десять, и я был рад, что не спрашивали. Что тут можно ответить, кроме того, что горизонтальная лево-правая политика своё отслужила и заменяется на верхне-нижнюю, северноюжную; но я отграничен от политики, я не хочу выстраивать себя ни по вертикали, ни по растру, нет. Она немедленно называет меня циником, но она неправа. Всё что угод но, только не это, а чтобы не расковыривать дальше кратер недопонимания и разночтений, я бесстыдно меняю тему.

Приносят еду. Мы долго сидим на этой террасе и подставляем себя свету, пока небо окончательно не чернеет.

Юдит начинает говорить о себе лишь через силу, неохотно. Она рассказывает о своей виоле, которой ей так не хватает. О своём домашнем животном – толстой морской свинке, о которой теперь некому позаботиться.

Истории о её родителях мне совсем не хочется слушать. Мы все не что иное, как экскременты наших родителей. Я не хочу об этом вспоминать.

Нет, её никогда не били. Защищённая, оберегаемая юность. Занятия балетом. Отец чиновник. Мать содержит в порядке отдельный дом и печёт сложные пироги. Когда я спрашиваю, почему она сбежала, она становится в тупик. Оказывается, ей всё действовало на нервы… Кажется, её обижает, что её прошлое меня мало интересует, потому что я скучающе прихлёбываю пиво. У неё выработался комплекс неполноценности на том основании, что она мало пережила.

– Ещё успеешь, – утешаю я её.

– Надеюсь.

Она цитирует песню её любимой группы, «Рухнувшие новостройки», в которой есть слова: «Без опасности нет красоты…».

– Ах да! Старый трёп! Жизнь, полная опасностей, – это, мол, круто! Да это дерьмо несусветное – жить опасно! Ты это поймёшь довольно скоро.

– Но ведь живёшь же ты опасно!

– Я? Как бы не так. Это бывало разок-другой. Все мои отношения вполне упорядочены.

Все, за исключением Ирода, думаю я после этих слов. Но я не хочу её тревожить.

– И когда ты жил опасно?

– Хм-м… Например, когда сбежал из дома и попал в одну прессовальную труппу С этой труппой мы повергли в трепет всю Северную Германию. Вначале мы звонили в двери и предлагали наши журналы. Потом мы просто заглядывали под коврики у дверей, не лежит ли там ключ от двери. Ткк и оказывалось в среднем у каждой четырёхсотой квартиры. Её-то мы и опустошали, а награбленное сбывали в другом городе. Одежду д ля себя мы брали в чужих бельевых подвалах. Були взяли наш следиуже наступали нам на пятки… Это было так опасно, что я отошёл от дел и вернулся назад, в Мюнхен. Самое удивительное было то, что к нашей труппе прибились две женщины, они спонтанно лишились своего наёмного жилья и потеряли работу и как-то сели в наш автобус-фольксваген. Одна была продавщица, другая потаскуха. Я никогда бы не подумал, что можно быть такими падкими на приключения…

– Ну, вот видишь, то же самое и я говорю! Ты хотя бы пережил кое-что!

– Я голодал. Гораздо сильнее, чем теперь. От этого опыта я бы предпочёл отказаться, он не дал мне ничего хорошего.

– Не верю! Ты доволен, что всё это пережил!

– Я пережил куда более интересные вещи, не подвергаясь при этом никакой опасности, и у меня при этом было что жрать.

– Но я-то, во всяком случае, ничего такого и близко не испытала. А вот сегодня, в противо положность моей прежней жизни, я и труп видела вблизи, и кассирша из супермаркета за нами гналась.

– Вдобавок ко всему ты чуть было не лишилась девственности.

– Ах да! И это тоже.

Мы расплачиваемся. Каждый за себя. Потом мы направляемся в сторону Главного вокзала.

Она забыла в ресторане свою книгу, а я мою пластинку. Да и пусть…

У выхода на перрон, перед упорным брусом, стоит Том. И все остальные члены семьи. Просто так совпало, чистая случайность. Обычно мы здесь регулярно толчёмся только зимой, крыша вокзала защищает нас от снега.

Юдит испуганно вздрагивает.

– Но здесь же опять эти типы, которые тогда взяли меня в оборот!

– Да. Но теперь ты не сама по себе, ты со мной. Никто не будет к тебе приставать.

Фред, завидев Юдит, приходит в ликование:

– Девочка-эльф! Мисс Матрац! Вот так хохма!

Я грубо отталкиваю его от неё. Он огорошенно смотрит на меня, потеряв дар речи, а потом начинает смеяться.

– Хе, люди, смотрите-ка! Хаген влюбился! Он хочет затеять со мной драку!

Оставь её в покое, в противном случае я за себя не отвечаю!

– Ну хорошо, ты, счастливчик, но можно я разок за вами поподглядываю, а?

Я молчу. Может быть, если дело до этого вообще когда-нибудь дойдёт…

– Иди сюда, Хаген, ну, не сердись, выпей пива! Ты уже слышал, что Эдгар погиб?

– Как?

– Повесился. Для этого он взобрался на Китайскую башню. Про это напечатано крупным шрифтом в вечерней газете!

– Неужто он убил Лиану?

– Понятия не имею. Про это там не было написано.

Я чувствую какую-то болезненную муку внутри между висками. Бью себя по лбу. Два раза, три раза. Постепенно проходит.

Мы надолго застреваем за жёлтыми круглыми столиками вокзальной забегаловки. Юдит разговаривает с Лилли. У Меховой Анны с губ свисают верёвки слюны.

Том подталкивает меня:

– И хорошая новость: чёрных шерифов упразднили!

– Что, серьёзно?

– Да. Хотят теперь попытать счастья с синими шерифами.

– Всегда что-нибудь новенькое.

В некотором отдалении мимо нас в своей тесноватой униформе проходит Швайнебакке. Я становлюсь так, чтобы загородить от него Юдит. Не хочу, чтобы он её видел.

Швайнебакке – самый гадкий, гадейший из всех вокзальных булей.

Зимой, когда мы появляемся на вокзале, в отапливаемом помещении зала ожидания или хотя бы на защищённом от ветра углу у автоматических сейфов камеры хранения, он любит нас погонять. Летом ему всё равно, летом он не может сделать нам особых гадостей, поэтому и не подходит к нам. Такой он подлый. Он пускает свою дубинку в ход только тогда, когда наши кости становятся хрупкими от холода.

Зима – это ад, а Швайнебакке – сатана в этом аду. Подробности в его описании я опускаю. Сама его фамилия красноречиво говорит за себя. Сейчас он идет, зыркая по сторонам своим инспектирующим взглядом, одёргивает мундир, поправляет своё переговорное устройство.

Ещё пять месяцев – и он до нас доберётся. Так он, наверное, думает. Зимой я его убью.

Юдит быстро напивается. Она ещё не привыкла.

Голуби взлетают под чёрную крышу и оттуда низвергаются на крошки на полу.

Люди с чемоданами. Люди с пакетами. Прибывающие и отходящие поезда.

К нам подошёл парень, который четыре года назад якобы состоял в нашей семье. Теперь на нём куртка и золотая цепочка. Он иногда заходит сюда и выставляет всем нам по пиву. Волосы у него редкие, просвечивающие насквозь и отчётливо выраженный двойной подбородок. Всякий раз он выступает с одним и тем же монологом, а мы все благоговейно внимаем.

– Да, видите, я тоже был среди вас – равным среди равных. И я не стыжусь этого. Как раз наоборот. Тот, кто побывал, как я, на самом дне… Вот, Фред, поди, принеси ещё шесть банок… да, а потом я снова получил работу, на конвейере в «БМВ». Не прошло и двух лет, как я стал старшим рабочим, десятником! И – вид ите-я могу позволить себе в месяц израсходовать четыре-пять сотен марок только на бордель, так почему бы мне время от времени не заглянуть сюда, к вам? Потратить двадцатку вам на пиво – что мне, жалко, что ли?

Мы все одобрительно киваем и с восхищением взираем на него. Только Юдит презрительно кривится.

Благородный жертвователь продолжает:

– Ну, вот – что уж такое двадцатка! А меня никто не упрекнёт, что я жадный, правильно? Я с удовольствием с вами разговариваю! У вас нет «капусты». А у меня есть. И получается, что это просто само собой разумеется, что я потрачусь на два-три круга пива! Иначе я сам себе казался бы ничтожным и скупым! Разве не так?

О да, мы все чокаемся за здоровье этого великого человека, этого феникса из дерьма. Только Юдит нас не поддерживает. Вид у неё гневный и презрительный.

Но монолог, кстати, ещё не закончился.

– Сегодня я прочитал в газете про Эд гара. Ведь я его хорошо знал… Это всё можно было заранее предвидеть, не обижайтесь на меня. Может быть, вам всем стоит призадуматься – не отказаться ли и вам от попоек. Я вам говорю – не так уж это и трудно! Я сам оставил это занятие. А почему? Я увидел себя в зеркале, и мне стало тошно. От самого себя. Манфред, сказал я, дела у тебя ещё не совсем плохи! Но времени у тебя осталось не так уж много. Завтра может быть поздно. А силы тебе нужны прямо сегодня, сейчас.