Текст книги "«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944"

Автор книги: Хелене Хольцман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Райнхард Кайзер
Послесловие и комментарии

Три тетрадки

25 сентября 1944 года, в понедельник, женщина пятидесяти трех лет, Хелене Хольцман, художница, преподавательница живописи и немецкого языка, владелица книжного магазина, жительница тогда советского, теперь снова литовского города Каунаса, начинает записывать все, что она пережила, вынесла, увидела, услышала, передумала и совершила за прошедшие три года. Пишет карандашом в толстом блокноте.

Восемь недель назад, в конце июня, войска германского вермахта и немецкие гражданские власти, отступая, ушли из Литвы. До окончательной капитуляции Третьего рейха оставалось еще почти восемь месяцев. Но для жителей Литвы и для Хелене Хольцман война кончилась 1 августа 1944 года. В своих записках она дойдет до этого дня, когда в августе 1945-го, когда, спустя одиннадцать месяцев, будет заканчивать уже третью тетрадь.

Страницы первого блокнота – в линейку, двух других – в клетку. Обложки всех трех тетрадей утрачены. Стянутые скрепками бумажные блоки подклеены по краю и закреплены тесемками. Хрупкий клей потрескался и по большей части осыпался. Во многих местах тетрадки расслоились.

Страницы покрыты текстом на немецком языке. Текст правили, правили неоднократно, но фрагментарно: одни эпизоды испещрены исправлениями, другие – не тронуты. Очевидно, что речь идет об оригинальном авторском тексте. Правка была внесена отчасти прямо в процессе письма, отчасти – уже после того как записки были закончены, во время последующего прочтения, ретроспективно. Об этом говорит тот факт, что текст первоначальный и текст исправленный написаны по-разному заостренными карандашами: один более отточен, нежели другой. Следы ластика заметны редко и в основном в третьем блокноте. Между строк остались отдельные формулировки разных фраз, предложения, оборванные на полуслове. Отдельные слова написаны несколько раз поверх других, отчего их крайне трудно прочитать, приходится расшифровывать. Есть зачеркнутые слова и фразы, которые автор пожелал восстановить, – они подчеркнуты точками или пунктиром, такими знаками восстановления вычеркнутого пользуются редакторы выполняя правку текста, например, книги или газеты.

Страницы всех трех блокнотов пронумерованы от руки: в первом – 224 станицы, во втором – 200, в третьем – 216 основного текста и потом еще дополнение, рассказ Толи, – 65 страниц. Всего семьсот пять страниц.

В начале своих записок Хелене Хольцман обозначает дату – 19 июня 1941 года. С описания этого дня и начинаются ее тетради. В тот день она с мужем едет на поезде из Вильнюса, где, кажется, только что подыскали квартиру для всей семьи. Пока же супруги возвращаются в Каунас, где их ждут две дочери-подростки. X. Хольцман описывает встречу родителей и детей после разлуки в несколько дней, когда дочки предоставлены были сами себе, и завершает сцену радости зловещей фразой: «Если бы мы только знали, что это будет последний наш счастливый семейный вечер».

Через три дня после того 19 июня 1941 года война, которую Германия вела в Европе с лета 1939-го, уже охватила и Литовскую Советскую Социалистическую Республику, и город Каунас, и семью Хольцман. Через шесть дней после того 19 июня, в первый же день оккупации Литвы германскими войсками, Макс Хольцман и его старшая дочь Мари были арестованы на улице среди бела дня литовскими «партизанами». Отец и дочь Хольцманы оказались лишь одними из сотен других, точно так же схваченных на улице. Макс Хольцман пропал. Навсегда. Мари, спустя три дня, отпустили. Но в начале августа она снова попала в тюрьму: вопреки запретам матери, она навещала в госпитале немецких солдат и вела «пацифистскую пропаганду». На этот раз девушку больше не выпустили на волю: через двенадцать недель тюремного заключения ее расстреляли в конце октября 1941 года, вместе с несколькими сотнями других заключенных и несколькими тысячами евреев, за день до того отобранных в каунасском гетто и уничтоженных в рамках так называемой «Большой акции».

Хелене Хольцман жива. Она продолжает жить, постоянно подвергая свою жизнь опасности. «Муж – еврей, дочь – коммунистка», – записывает нацистский чиновник при обыске в ее квартире. Но проходит немного времени, как опухоль, рассасывается застывшая внутри первая острая боль, и пропадает страх. Растерянность и отчаяние уступают место решительности и действию: надо спасти не только жизнь младшей дочери Маргарете, надо помочь другим, таким же несчастным, оказавшимся в беде.

Женщина не одинока, она становится частью своеобразного «заговора», кружка, куда вошли и литовцы, и русские, и немцы. В основном это женщины, и у многих из них, как и у Хольцман, в первые же дни оккупации пропали мужья. По мере сил «заговорщицы» стараются помогать узникам гетто – устанавливают новые связи и контакты, налаживают общение через колючую проволоку. Она вдохновляют невольников-евреев на побег из гетто, и тем, кто отважился сделать шаг на свободу, тем, кто рискнул, предоставляют убежище на первых порах, потом достают фальшивые документы, создают новую биографию, подыскивают работу и поддерживают, чтобы бывший изгой мог выжить.

«В подполье прилежно трудилась маленькая отважная группа заговорщиков», – записала Хелене в своих тетрадках. К группе принадлежала и известный в ту пору в Каунасе врач-окулист Елена Куторга, чей сын Виктор был дружен с погибшей Мари Хольцман. Елена вела дневник во время оккупации. В дневнике сохранилось описание Хелене Хольцман, хотя имя и не названо. Доктор Куторга писала о подруге по несчастью сразу же после смерти Мари:

«31. Х. 1941… Сегодня у меня была удивительная женщина – необычайно сильная духом, с несгибаемым характером, волевая и бесстрашная. Ее муж – участник Первой мировой войны (был даже награжден орденом) – пропал в первые дни оккупации, когда евреев хватали прямо на улицах и посылали на расстрел. Старшую дочь, девочку семнадцати лет, только что, на днях, расстреляли в тюрьме. Младшую, наполовину еврейку, хотят упрятать в гетто…. Мать живет теперь под домокловым мечом, но тем не менее помогает другим как может. Она попросила у меня ампулу с ядом: в случае ареста она добровольно сведет счеты с жизнью. Поразительно, как мужественно и твердо, с какой гордостью и достоинством переносит она свою утрату, свою боль… Склоняю голову перед ней в восхищении от ее огромного сердца»[147]147
  Елена Кугоргиене-Буйвидайте (Куторга), Дневники. Июнь – декабрь 1941. Об этой женщине и ее записях упоминают Василий Гроссман и Илья Эренбург в произведении «Черная книга. Геноцид советских евреев». Следует отметить, что Мари Хольцман к моменту расстрела было уже девятнадцать, а не семнадцать. Маргарете действительно как «наполовину еврейка» должна была переселиться в гетто, но, как следует из записок Хелене Хольцман, осталась с матерью в городе. – Прим. издателя.


[Закрыть].

Хелене Хольцман, в отличие от Елены Куторга, не стала вести дневник, скорее, это можно назвать воспоминаниями. Когда женщина впервые взялась за карандаш, она отдавала себе отчет в том, что ей предстоит описывать – три года нацистской оккупации Литвы, со всеми ужасами и мерзостями. Но она знала и другое: она сможет написать и о том дне, когда все это кончится. Такой день настал в начале августа 1944 года, когда рано утром X. Хольцман, стоя над рекой Мемель, наблюдала, как ранним утром на противоположном берегу отступают на запад немцы, а с юго-востока напирают советские войска. Женщина, конечно, не предполагает, что вот сегодня в одночасье прекратятся их несчастья, сгинут их беды, ведь война не заканчивается в один день, и об этом свидетельствует правка в последнем предложении ее записок. Но главное – закончились массовые убийства мирных граждан, расстрелы и истребление, которые за истекшие три года, как это ни чудовищно, превратились в повседневность. Стоя над рекой, Хольцман держит на руках маленького Колю – еще одного спасенного из гетто ребенка, который будет жить, и женщине кажется, будто она – служанка дочери фараона с младенцем Моисеем, принесенным водами Нила.

Как Хелене Хольцман хватило сил и духа вспомнить и описать все, что произошло за три года выживания и борьбы? Очевидно, ее поддерживала мысль об этом эпизоде, которым завершаются ее воспоминания и начинается новая веха в истории ее семьи и нации. Личное переживание окончания оккупации помогло женщине написать о прошедшем, написать трезво, по возможности объективно, спокойно, бесстрастно, точно, не избегая никаких поразительных ужасающих деталей. И воспоминания пронзительны, пропущены через себя и проникнуты этой постоянной борьбой за выживание. И они ощущаются еще пронзительнее, если подумать, каких внутренних усилий стоила автору эта бесстрастность и объективность.

От младшей дочери, тогда девятнадцатилетней Маргарете, не могло ускользнуть, что мать вот уже почти год ведет какие-то записи. Более того, дочь поняла, что именно пишет мать и о чем, но не вмешивалась и читать воспоминаний не стала. Они по-прежнему жили вместе, но одновременно у каждой была своя жизнь. Лишь после смерти матери Маргарете впервые решилась прочитать материнские записки. Дочери при этом вспомнилось, как Хелене, когда писала в тетрадях, порой отрывалась от работы и обращалась к дочери: не подскажет ли, как оно там было – дата, пара деталей, имя. Когда Грете отвечала, мать всякий раз говорила: «У тебя памяти хватит на нас двоих».

Периодически X. Хольцман на полях отмечает даты, когда она что записала. Отсюда не только можно проследить, когда она начала воспоминаниями когда закончила, очевиден становится также и ритм ее повествования: она не описывает день за днем, и в иной день могла исписать две страницы, в другой – четыре-пять, а иногда – до десяти. Особенно интенсивно она работала над воспоминаниями в октябре и декабре 1944-го, а потом еще в июле и августе 1945-го, и был один месяц, когда она не написала ни строчки, – с конца апреля до конца мая 1945-го.

В течение этого месяца происходит многое. Не только заканчивается война для всей Европы: Литва снова становится одной из республик СССР, и начинаются депортации литовских граждан немецкого происхождения и литовских евреев, переживших оккупацию. Мать и дочь Хольцман, среди сотен других, уже почти сели в поезд, отправлявшийся в Среднюю Азию. Им удалось избежать «ссылки» благодаря двенадцатилетней Фруме Фиткин, которую Хольцманы в свое время спасли из гетто и прятали у себя. После окончания войны Фрума осталась у Хелене и Маргарете как приемная дочь, переданная семье на воспитание. В последний момент Фрума бросилась к одному советскому функционеру, рассказала ему историю своего спасения, и тот осмелился сделать для Хольцманов исключение. Именно эти драматические события прервали на месяц работу Хелене над записками.

Ситуация, в которой пребывает автор, – стратегически идеальный наблюдательный пункт: женщина живет в городе, оккупированном немцами, за пределами еврейского гетто, но поддерживает связь с узниками по ту сторону колючей проволоки. По нацистским категориям она считается «наполовину еврейкой», но невольники гетто воспринимают ее как «немку», которая тем не менее их, евреев, союзница абсолютно во всем. По происхождению Хелене Хольцман – немка, гражданство – литовское. Потеряв мужа и дочь, она становится жертвой оккупационного режима, но, не желая оставаться жертвой, становится активной участницей сопротивления. Такое положение позволяет ей выбрать наиболее удачный ракурс и увидеть, осознать, сформулировать и перенести на бумагу происходящее в объективной многогранности, многоликости, со всеми противоречиями, коллизиями и конфликтами, наиболее близко к реальности, одним словом, Хольцман удается написать так, как было.

В центре повествования Хольцман – судьба близких людей, друзей и знакомых, в первую очередь – литовских евреев, однако она не теряет из виду и других: наблюдает и фиксирует, как формируется и меняется отношение литовцев к самозванным «освободителям», как ведут себя возвращенцы из Германии, новые хозяева жизни в Литве, и нацистские партийные функционеры, выбравшие себе роль господствующей касты, что происходит с солдатами вермахта. Не забывает автор и о русских военнопленных, которые вызывают сочувствие даже у узников гетто, хотя, кажется, более тягостного убогого существования, чем за колючей проволокой, и помыслить себе нельзя, но русским приходится в этой юдоли страдания хуже всех.

Терпение и чуткость к деталям, интерес к мелочам уберегли X. Хольцман от опасности: автор избегает клише и шаблонов, не делит людей на немцев, русских, евреев. Есть друзья, и есть враги, есть союзники, и ест противники, свои и чужие. Один раз она пишет: «наши враги – немцы», и тут же отказывается от этой схему, неожиданно дополняя ее: «Наши враги – немцы. И это такие же немцы, как мы сами». Удивительно, как ей удается отказаться от стереотипов, не зацикливаться на готовых формах и определениях, но постоянно схватывать все новые разнообразные нюансы и многочисленные повороты событий и отношений, оттенки настроения и особенности поведения, как сохраняет трезвый взгляд на вещи, людей и их поступки, даже самые низкие и зверские. Удивительно – ведь между собственно событиями и временем, когда Хелене Хольцман переносит их на бумагу, – ничтожно малый срок.

Не менее поразительно, насколько широк обзор и охват событий, представленных в воспоминаниях. У Хольцман не было черновиков[148]148
  Имеются черновики и наброски только тех фрагментов воспоминаний X. Хольцман, где рассказ ведется не от ее лица, а от лица других очевидцев событий. Это Эмма Френкель, Стася и, в первую очередь, Толя. Эти черновые наброски представляют собой нечто вроде плана: основные положения схвачены номинативными предложениями, отдельным словами, обрывками фраз. Записи, видимо, делались во время рассказа свидетеля либо непосредственно после. Среди этих заметок, словно историческое послание из бутылки, затесался набросок, не вошедший в текст воспоминаний X. Хольцман, поэтому его следует, пожалуй, привести здесь отдельно: «Брата забрали в 1940-м и вместе с другими мужчинами увезли. Семья уже попрощалась было с ним навсегда, как вдруг через три месяца приходит открытка: „Я в Позене, в трудовом лагере, на стадионе. Здоров“. Родные бросились писать в ответ, пришла втора открытка: „Ответ „pod znaczek!“ (под маркой). Работаю по-прежнему. Все хорошо“. Пленникам в лагерях разрешалось раз в месяц написать родным 10–15 слов по-немецки и в ответ получить столько же. Что могло означать польское слово среди немецких? Отклеили марку – под ней мельчайшим почерком написано: „Регулярные переклички. Каждого десятого расстреливают. Очередь дойдет до всякого“». – Прим. издателя.


[Закрыть], перед нами – первый и единственный авторский вариант воспоминаний, и уже здесь, в этом первоначальном, во многом спонтанно возникшем тексте, прослеживается логика, план, продуманность, система, даже конфликты и коллизии имеют выстроенную композицию.

Автор мастерски ведет различные сюжетные линии, прерывая одну в нужном месте другой. Она одновременно владеет разными фрагментами материала, перемежая их один другим, переплетая между собой, связывает воедино. Так в единую систему слагаются история семьи Хольцман, история Гайстов, двух Наташ, Доры Каплан и других. В эту повествовательную ткань вплетены наблюдения по поводу политической обстановки в Литве, замечания о настроении среди литовского населения, в немецких кругах, в гетто, в кружке «заговорщиков-единомышленников».

Дополнительную историческую достоверность и документальность сообщают воспоминаниям X. Хольцман воспроизведение некоторых подлинных свидетельств событий: среди них письма Мари из тюрьмы, и в еще большей степени – записанные обстоятельные рассказы. Таковы, например, исповедь Сони и Бебы, двух евреек, в начале оккупации схваченных во время погрома и вместе с тремя сотнями других женщин содержавшихся в одном из каунасских фортов. Мужчины из этого форта не вернулись, женщинам удалось спастись. Так Анолик рассказывает о терроре в эстонских рабочих лагерях и об ужасах, сопровождавших его избавление из плена. Или Эмма Френкель – о том, как в последние дни оккупации вместе с прочими выжившими узниками гетто была депортирована на запад, Стася – как ее несколько дней пытали в гестапо, но она так и не выдала своего еврейского происхождения. Наконец, особняком стоит рассказ еврейки Толи Шабшевич о своем крестном пути через гетто в Ласке и Лодзи, через лагерь Освенцим и Штуттхоф в Восточную Пруссию, где, может быть, ждет свобода, – кто знает еще, ждет ли, – по ту сторону надвигающейся линии фронта[149]149
  Помимо собственных воспоминаний и устных рассказов Хелене Хольцман, очевидно, использовала также еще и письменные документальные свидетельства, которые во время описываемых событий находились в весьма ограниченном доступе. Кроме тетрадей сохранились три таких документа:
  1. Протокол от 18 августа 1944 года – свидетельства некоего Гордона, выжившего узника гетто, о многочисленных убийствах евреев нацистами.
  2. Черновой перевод советского коммюнике, напечатанного в «Правде», – отчет советско-польской комиссии по результатам расследования нацистских зверств в лагере смерти Майданек в сентябре 1944 года.


[Закрыть]. В отличие от большинства своих сограждан, Хелене Хольцман не стала отводить взгляд в сторону, напротив, она пристально вглядывалась в события военного времени, всматривалась глазами хронистки, которая замечает и запоминает все, что видит. Но заодно и глазами художницы, писательницы. Она не просто составляет репортаж, но пишет историю и истории, создает литературные образы и характеры, и порой, кажется, как будто снимает кино о своей эпохе. Пусть текст, обладающий столь богатой палитрой и оснащенный столь разнообразным художественным арсеналом, остался по сути незаконченным, недоработанным в деталях и стилистике, воспоминания слишком искренны, прочувствованы и проникновенны, чтобы все это могло навредить им. Пятьдесят пять лет Хелене Хольцман, а потом Маргарете Хольцман хранили эти тетради, не открывая их. Теперь же они опубликованы и должны что-то изменить.

Хелене Хольцман: этапы биографии

Она появилась на свет 30 августа 1891 года в Йене – «Лени» Чапски. Отец – Зигфрид Чапски, наполовину немец, наполовину – еврей, мать – Маргерите Чапски. В семье восемь детей, все крещены и воспитываются в христианами. Хелене – третий ребенок из восьми, у нее трое братьев и четыре сестры. Зигфрид Чапски – физик, ученый, ближайший сотрудник Эрнста Аббе[150]150
  Эрнст Аббе (Abbe, Ernst) (1840–1905), немецкий физик-оптик, создатель теории формирования изображений в микроскопе и технологии важных разделов оптико-механической промышленности. В 1863-м получил должность приват-доцента, лектора по математике, физике и астрономии в Йенском университете. В 1866-м Карл Цейсс предложил сотрудничество молодому физику. В 1889-м руководимая Аббе фабрика объединилась с предприятием по производству стекла во главе с химиком Ф.Шоттом и превратилась в фирму «Карл Цейс – Йена». – Прим. пер.


[Закрыть], директора заводов компании Цейсса[151]151
  Карл Фридрих Цейсс (Zeiss, Carl Friedrich) (1816–1888), немецкий оптик-механик. В 1846-м открыл небольшую оптическую мастерскую в Йене, где ремонтировал старые и разрабатывал новые приборы для Института естественных наук при Йенском университете. Мастерская быстро разрасталась, и вскоре Цейсс приобрел репутацию конструктора лучших микроскопов, которые нашли широкое применение в медицине и биологии. В 1866-м с Цейссом начал сотрудничать известным оптиком Э. Аббе. – Прим. пер.


[Закрыть] в Йене, а после смерти Аббе – некоторое время его преемник. Отец умер в 1907 году в возрасте всего лишь сорока шести лет.

Получив аттестат о среднем образовании, Хелене Чапски начинает изучать изобразительное искусство – сначала в профессиональном училище Анри ван дер Вельде[152]152
  Анри ван дер Вельде, (1863–1957). Лидер модерна в Бельгии, яростный критик эклектики. Постройка собственного дома (1896) позволила ван дер Вельде добиться стилистического единства архитектуры, мебели и убранства. Автор многочисленных интерьеров в Германии (1901–1914). Успех основанных им мастерских побудил Ван де Вельде основать Веймарскую школу искусств и ремесел (1907). В Бельгии он основал Высшую национальную школу архитектуры и прикладного искусства (1926). В 1923 г. издал «Формулы современной эстетики». – Прим. пер.


[Закрыть], основанном в Йене в 1906 году, потом – в мастерской Эриха Куитханса там же в Йене, наконец, с 1909-го по 1911-й – в Бреслау (Вроцлав), в Государственной Академии Изобразительного и прикладного искусства, где ректором был Ханс Пелциг. Здесь фройляйн Чапски успешно сдает выпускной экзамен и получает диплом преподавателя рисования. После этого она некоторое время работает в мастерской Макса Бекмана в Хермсдорфе и Берлине, и здесь, у Бекмана, знакомится с один из его учеников, Максом Хольцманом, своим будущим мужем. В 1913 Хелене ненадолго уезжает в Париж, где работает самостоятельно, а в 1914 становится преподавателем рисования в художественной школе Оденвальд в Оберхамбахе.

Когда начинается Первая мировая война, Хелене возвращается в Йену и дает частные уроки рисования, в основном – для детей. В своей книге «От Берлина до Иерусалима» Гершом Шолем[153]153
  Гершом Герхард Шолем (1897–1982), один из наиболее значительных еврейских мыслителей-мистиков. – Прим. издателя.


[Закрыть], который учился в 1917–1918 гг. в Йенском университете, писал о своей встрече с молодой художницей:

«Кете Холлендер познакомила меня с подругой своей юности Лени Чапски, молодой художницей, дочерью одного из сотрудников Эрнста Аббе в концерне Цейсса. Предприятие Цейсса, как известно, второй интеллектуальный центр Йены, кроме университета, вокруг которого крутится вся жизнь города. Лени была очаровательным жизнерадостным существом, ребенком от смешанного брака, воспитана христианкой, а благодаря мне впервые соприкоснулась с еврейской культурой. Мы на долгие годы остались друзьями. В 1925 году она с мужем, художником-экспрессионистом Максом Хольцманом, переехала в Ковно (Каунас). Хольцмана убили во время войны, Лени с дочерью выжили и навестили меня в Иерусалиме, незадолго до смерти Лени. В конце мая 1918-го мы с ней в одну великолепную многозвездную ночь возвращались из Веймара, где были в гостях. Она была первым человеком, который написал мой портрет»[154]154
  Gerschom Scholem. Von Berlin nach Jerusalem. Jugenderinnerungen. Frankfurt a. Main. Suhrkamp 1977. Гершом Шолем. От Берлина до Иерусалима. Воспоминания юности. Франкфурт-на-Майне, Зуркамп. 1977. Стр. 129. Дальнейшая судьба портрета неизвестна. – Прим. издателя.


[Закрыть].

Осенью 1917 года Хелене Чапски впервые выставляет свои работы в йенском Объединении художников, вместе с графиком и рисовальщиком Хансом Ляйстиковом (1892–1962). Ляйстиков впоследствии стал сотрудником в команде архитектора Эрнста Мая. Дружба с Ляйстиковом вдохновляет Лени на новое творчество. В 1919-м и 1920-м гг. она много рисует в имении Обра, имении своего деда. Эта земля сначала принадлежала германской империи, потом отошла Польше, воеводство Познань. В то время она часто посещает и Тампадель, имение семьи Ляйстиков в Силезии.

В 1923 г. искусствовед и историк искусства Франц Ро написал о Лени Чапски статью в альманахе «Ежегодник молодого искусства»:

«Позволю себе впервые указать на молодую немецкую художницу, работы которой еще не известны широкой публике. Молодая женщина родилась в Йене… Кажется, эта художница просто призвана стать одной из первых среди молодых мастеров Германии. Она уже, безусловно, одна из наиболее яркихженщин-художников»[155]155
  Franz Roh. Eine neue Malerin: Helene Czapski. In: «Jahrbuch der jungen Kunst 1923». S. 273. – Прим. издателя.


[Закрыть].

Как-то Хелене Чапски, поддавшись нонконформистским настроениям эпохи эмансипе, заявила: «Дети – да, замуж – никогда!» Но Лени была неверна феминистским увлечениям своей юности: в 1922 г. она выходит замуж за Макса Хольцмана и год спустя уезжает с ним в Каунас. В апреле 1922-м появляется на свет дочь Мари, в декабре 1924 – Маргарете. После переезда в Литву Хелене Хольцман пять лет преподавала рисование в каунасской немецкой реальной гимназии.

Макс Хольцман родился 7 октября 1889 г. в Оборнике, воеводство Познань в Польше, в семье королевского участкового судьи Юлиуса Хольцмана и его жены Агнес, урожденной Прибач. В Каунас впервые попал, когда был солдатом в Первую мировую. Его мать записала в семейной хронике:

«16.11.1916 Макс оказался в Ковно (Каунасе), этот город стал его судьбой…. Здесь он стал другим, изменился. Он познакомился с обществом самых достойных и образованных молодых людей. Среди них были несколько востоковедов – Шедер, Шропсдорф, литовец Оселис. Макс стал частым гостем в литературном клубе „Оберост“, заседавшем в одной из офицерских казарм. В Ковно он увидел другой мир. И еще – мир еврейской диаспоры и еврейской культуры, замкнутый, самоцельный и самодостаточный, совершенно не стремящийся выйти за свои пределы. И этот мир показался ему идеальным по сравнению с солдатской военной повседневностью, его окружавшей… Как-то раз полковник поручил Максу написать статью о великолепной артиллерийской батарее на Зеленой горе для ковенской газеты. Макс ловко вышел из положения – как художник: описал батарею и ее расположение с точки зрения живописца. На полях рукописи полковник ему заметил: „Побольше солнечного света! Гармоничнее! Туда самого Гинденбурга повезут!“ Макс послал нам один экземпляр газеты. Читалось неплохо».

Дядюшка Макса, Феликс Прибач, владел во Вроцлаве небольшой, но известной торговой компанией – торговал книгами, учебниками и канцелярскими товарами. Одновременно Феликс Прибач был известен как историк, автор важного исторического очерка по истории Пруссии. После Первой мировой войны дядюшка взял племянника на обучение в свою компанию, Макс Хольцман выучился на книготорговца и с помощью дяди открыл в Каунасе филиал торгового дома под названием «Прибачис». Экономическая ситуация в Литве тех лет весьма благоприятствовала любым торговым начинаниям и предприятиям. После войны Литва, наряду с другими балтийскими государствами, вышла из состава Российской Империи и стала выстраивать новую политику в качестве независимой страны, и Германия рассматривалась в качестве главного западного соседа и важнейшего ориентира внешней политики. В Литве резко возрастает интерес к немецкому языку, литературе и культуре, и, после того, как в 1920 г. Польша аннексировала Вильнюс и прилегающие к нему территории, Каунас на некоторое время стал столицей.

В Каунасе того времени на 120 000 жителей приходилось три магазина, где продавалась литература на иностранных языках. Все три расположены были рядом друг с другом: магазин «Мокслас», обладавший монополией на ввоз книг из СССР, «Немецкая книготорговля», ввозившая только немецкую литературу и после 1933 г. не скрывавшая своих симпатий к нацистскому режиму, и, наконец, магазин Макса Хольцмана «Прибачис» – здесь продавались книги на немецком, английском и французском. Со временем Хольцман отказался от торговли учебной литературой и вместо того сам занялся издательским делом. В его «Восточном издательстве и книготорговле „Прибачис“, Лейпциг и Каунас» в 1930-е гг. вышло большое количество учебников немецкого и французского для литовских школ. Сотрудничество с авторами различного рода литературы нередко переходило в дружбу. Многих из этих людей – друзей и знакомых – Хелене Хольцман упоминает в своих записках: Эдвин Гайст, Казис Бинкис, Хорст Энгерт, Владимир Станкевич (Владимирас Станевичус) и Виктор Цингхаус[156]156
  В издательстве М. Хольцмана вышли книги Эдвина Гайста «Старинная литовская музыка» – 1938, и «Старина и современность в литовских народных песнях» – 1940, в 1928 был опубликован перевод на литовский сказки о Петере-неряхе (в русском варианте это Степка-растрепка) Казиса Бинкиса. Хорст Энгерт публикует у Хольцмана «Из литовской поэзии. Вольное переложение на немецкий» в 1938. Владимир Санкевич – «Звезда Востока» и «Динамика мировой экономики» в 1937-м. К важнейшим публикациям относятся также: Николай Воробьев «М.К. Киурлионис, литовский художник и музыкант» – 1936, «Рассказы графа Альфреда Кейзерлинга» – 1937. – Прим. издателя.


[Закрыть]. Покупатели магазина Хольцманов – интеллектуалы, представляющие разные культуры, говорящие на разных языках.

Элена Балтрушайтис, жена-француженка коренного литовца искусствоведа Юргиса Балтрушайтиса, впоследствии жившего и работавшего в основном во Франции, а в 1939 г. преподавателя каунасского университета, пишет в воспоминаниях:

«Жизнь а Каунасе бурлила. Мы все то и дело встречались в „Прибачис“, как только там на прилавках появлялась очередная новинка. Замечательный был книжный магазин, честное слово. Мы очень любили туда зайти, посидеть часок-другой, полистать книжки»[157]157
  Helena Baltruschaitis. Lietus lyja Lietuvoje (В Литве идет дождь). In: «Santara», № 33, S. 97. Kaunas, Winter 1999. Перевод на немецкий – Маргарете Хольцман.


[Закрыть].

Однако Хелене Хольцман, кажется, стала понемногу тяготиться жизнью в Каунасе 20-х г.г. Живопись, творчество как-то отошли на второй план: все больше времени и сил уходило на семью, быт, хозяйство, преподавание и на работу для магазина супруга. Нужны были деньги, семья жила не слишком обеспеченно. Рисовать для души было некогда. Маргарете Хольцман вспоминала, как о ее матери говорили знакомые в городе: «Эта женщина никогда не ходит, она всегда бегает».

В 1928 г. Хелене с дочерьми уезжает в Верхнюю Силезию, два с половиной года они живут в поместье Унвюрде близ Лебау, Хелене работает в поместье секретарем в управлении хозяйством. Здесь она снова начинает рисовать, писать картины. Художница надеялась обрести свое место на родине, чего ей не удавалось в Литве, и тогда уже уговорить мужа перебраться обратно в Германию. Но этого не произошло. Задолго до того как к власти пришли нацисты, женщине дали понять, что ей, жене еврея, надеяться особенно не на что: достойного положения в обществе не занять, талантливой художницей ее тоже не признают. Тогда в 1930 г. Хелене с дочерьми снова возвращается в Каунас.

Здесь она работает преподавателем рисования в частной немецкой реальной гимназии. После 1933 г. в Литве набирают силу национал-социалистические настроения и движения. Старшая дочь Хольцманов Мари продолжает посещать немецкую школу, младшая Маргарете по собственному желанию в 1937 г. переходит в литовскую. В 1936-м Хольцманы принимают литовское гражданство, что дает им и дальше возможность беспрепятственно ездить в Германию: к родственникам в Йену, Магдебург и Берлин и на книжную ярмарку в Лейпциг.

В магазине Хольцманов по-прежнему всегда продается литература немецких авторов, покинувших страну, скрываясь от нацистского режима, – литература писателей-изгнанников. В германии ни один книготорговец уже не мог бы себе такого позволить, но Хольцман в Литве еще мог. Сами изгнанные авторы в конце 30-х г.г. и уже в начале войны стали близки этой семье, из них некоторые нашли пристанище в доме Макса и Хелене: Лев, перебравшийся из СССР, Клаус Фейхтвангер, племянник Лиона Фейхтвангера, геолог Рудольф Кауфманн, который три года провел в тюрьме за «осквернение расовой чистоты», после освобождения из Кенигсберга бежал в Литву и надеялся воссоединиться с любимой женой по другую сторону Балтийского моря – в Стокгольме[158]158
  Райнхард Кайзер писал об этой супружеской паре в книге «Королевские дети. Настоящая любовь» («Konigskinder. Eine Wahre Liebe»).


[Закрыть].

После того как в 1940 г. Литва была занята войсками Красной Армии и стала одной из республик СССР, магазин «Прибачис» был национализирован и закрыт. Макс Хольцман после долгих отчаянных поисков нашел место государственного антиквара в Вильнюсе. В то же время Мари Хольцман вступает в комсомол. Тем не менее Хольцманы, наряду со многими другими, как «буржуи», согласно политике советских властей, подлежат депортации. Но до «отсылки» не дошло: в июне 1941 г. войска германского вермахта захватили Балтику, и нацистская машина смерти, поддерживаемая литовскими «партизанами», приступила к планомерному, целенаправленному уничтожению евреев на всех захваченных территориях.

После отступления немецких войск из Литвы Хелене Хольцман с ноября 1944-го до сентября 1950-го преподает немецкий в каунасском политехническом училище. Один из ее студентов, Владас Жукас, писал о том времени:

«Начиная с третьего семестра немецкий нам преподавала немка – Хелене Хольцман, высокая, черноволосая женщина, очень образованная и интеллигентная. Она отдалась работе всем сердцем. С теми, кто хорошо знает немецкий, она занимается дополнительно и приглашает даже к себе в гости…На занятиях мы только что изучали повесть Адальберта Шамиссо „Удивительная история Петера Шлемиля“ – читали, переводили, анализировали. Однажды преподавательница порядком отчитала меня прямо в аудитории – то ли отвлекся, то ли не подготовленным пришел на урок. Я встал и молча выслушал все ее упреки, а спустя пару недель я был приятно удивлен: она при всех извинилась передо мной – я оказался совсем не таким, каким показался ей поначалу, и теперь она в этом уверена…. Позже ее уволили из нашего ВУЗа, потому что она поддерживала студентов, считавшихся политически неблагонадежными»[159]159
  Vladas Zukas. Prisiminimu puslapiai (Страницы воспоминаний). Vilnius. Baltos Lankos 1999. S. 58. Перевод – Маргарете Хольцман.


[Закрыть].

После увольнения из политехнического училища Хелене Хольцман до 1957 г. преподавала немецкий в средней музыкальной школе в Каунасе, а после выхода на пенсию давала частные уроки.

В 50-х г.г. она снова занимается живописью и рисованием. В июне 1965-го после долгих мытарств получает, наконец, разрешение советских чиновников на выезд в Германию вместе с дочерью Маргарете. После краткого пребывания в Тегернзее мать и дочь поселились в Гисене. В 1967 г. обе отправляются в путешествие по Израилю, навещают родных, друзей, знакомых, бывших учеников Хелене. 25 августа 1968 г. Хелене Хольцман погибла в автомобильной катастрофе в Гисене, за несколько дней до своего 77-летия.

От издателя и редактора

Орфография текста Хелене Хольцман была модернизирована в соответствии с новыми правилами правописания немецкого языка. Текст был разбит на дополнительные абзацы, которых нет в рукописном варианте, где текст сплошной. Издатели позволили себе разделить массив текста на смысловые отрывки.

Дополнения и комментарии, оставленные автором на полях, были частично внесены в основной текст там, где автор хотела бы их видеть. Отрывки и фрагменты, которые не вписывались в контекст по смыслу, приведены внизу страницы в сноске.

Даты, которые в рукописи свидетельствовали о хронологии написания воспоминаний, в печатном тексте опущены.