Текст книги "Левиафан"
Автор книги: Хелен-Роуз Эндрюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Но совсем ненадолго. Едва зачерпнув горсть воды, я поднес ее ко рту, как за моей спиной раздался тихий кашель. Сделав быстрый глоток, я вытер губы и обернулся.
Джон Мильтон был невысокого роста, худощавый и узкоплечий. Среди его учеников ходил слух, что во время учебы в Кембридже товарищи прозвали его монахиней. Впрочем, прозвище ничуть нас не удивило. Мильтон был старше моего отца лет на пять-шесть, однако выглядел много моложе своего возраста, так что его вполне можно был принять за младшего брата Ричарда Тредуотера. Хотя в отличие от Ричарда – высокого, мускулистого, со смуглой кожей и темными волосами – Джон Мильтон весь состоял из светлых оттенков. Появившиеся у него на висках седые пряди почти не выделялись на фоне остальных блекло-желтых волос. На месте бровей топорщилось несколько жидких волосков, а цвет глаз и вовсе невозможно было определить.
Вы могли бы принять этого человека за слабого и безвольного, если бы не его взгляд, в котором светился глубокий ум и который пронзал вас насквозь, словно наконечник копья. Однако, даже встретившись с ним глазами, вы никогда не сумели бы понять наверняка, видит вас Мильтон или нет. Как по мне, учитель вечно витал в каком-то своем мире, и для него он был так же реален, как мир вокруг нас.
Мой бывший наставник, внезапно появившийся во дворе, застал меня врасплох. Он остановился футах в десяти за моей спиной и молча наблюдал, как я плещусь в бочке.
По дороге в Чалфонт я не раз рисовал себе нашу встречу, представляя, как падаю на колени перед Мильтоном, умоляя о прощении, но сейчас, когда момент настал, жест показался мне нелепым. Я побоялся, что меня высмеют и, как и предсказывала миссис Берн, вышвырнут пинком под зад.
– Мой отец умер! – внезапно выпалил я.
Учитель молча уставился на меня.
– И еще это… – Я вытащил из-за пазухи привезенные из Норфолка бумаги и протянул ему.
Мильтон нахмурился, но не взял их. Напротив, он развернулся и двинулся по тропинке, ведущей к деревянной скамейке, которая была установлена под высокой лавровой изгородью, отделявшей двор от сада. Походка у него стала скованной и какой-то неуверенной, словно за два года войны и политических неурядиц мой учитель разом постарел. Опустившись на скамейку, он с обреченным видом похлопал ладонью по сиденью, приглашая присоединиться к нему.
Я повиновался. Мильтон принялся сосредоточенно рыться в кармане камзола. Прошло несколько мгновений, прежде чем он выудил очки в тонкой металлической оправе. Водрузив их на крючковатый нос, учитель протянул руку за бумагами, и я молча вложил письмо отца ему в ладонь. Казалось, минула целая вечность, пока он изучал послание. Я сидел рядом, слушая пронзительное щелканье рябиновки в ветвях лавра да невнятное хмыканье Мильтона, которое тот издавал время от времени.
Закончив читать, он опустил письмо на колени.
– Скорблю вместе с тобой, – негромко произнес Мильтон.
Я кивнул и отвернулся. Он выждал, пока я овладею собой, и, приподняв кипу листов, спросил:
– И что все это значит?
– Я надеялся, вы мне объясните.
Глава 22
Свет очага отражался в зрачках Мильтона. Он смотрел на пляшущие языки пламени и говорил. Письмо отца лежало у него на коленях. Я обещал моему старому учителю не перебивать, пока он не закончит рассказ. Время от времени Милтон затягивался трубкой, выпускал клуб дыма и продолжал говорить, не отрывая взгляда от мерцающего огня. В толстом шерстяном пледе, обернутом вокруг плеч, он напоминал то ли колдуна, то ли пророка.
– У тебя была сестра по имени Эстер. Она родилась в тысяча шестьсот двадцать шестом году. Роды были тяжелыми и долгими. Со слов Ричарда мне известно только, что девочка появилась на свет уже мертвой, а через несколько часов скончалась и твоя мать. Тебе было три года, и ты не понял, что произошло. Лишь иногда спрашивал, где мама. Но вскоре перестал задавать вопросы.
Два года спустя, в тысяча шестьсот двадцать восьмом, я гостил в вашей семье. В то время разразилась очередная эпидемия чумы, и мой отец решил, что у вас на ферме будет безопаснее, чем в городе. У нас с кузеном, с Ричардом, в прошлом сложились дружеские отношения, поэтому я с удовольствием согласился поехать. К тому же кузен недавно овдовел, и я подумал, что моя компания поможет скрасить его одиночество. И, похоже, не ошибся. Ричард был рад моему приезду. А я получил возможность спокойно отдаться ученым занятиям и передохнуть от городской суеты.
Однако вскоре твоему отцу пришлось отправиться по делам в Кингс-Линн. Ричард задумал провести реконструкцию дома, для этого нужно был купить хорошую древесину. Я поехал с ним, а тебя поручили заботам няни. Мы планировали добраться до города к вечеру, переночевать и с утра пойти на рынок – посмотреть товар и договориться с торговцами. Недорога в Кингс-Линн оказалась утомительной, и я вскоре пожалел, что не остался на ферме.
В то время в наших краях царила ужасающая бедность. Нищета посреди изобилия. Сам город процветал, но по его улицам бродили толпы людей – больных, покалеченных войной или ослабевших от голода. Сердце разрывалось от одного взгляда на этих несчастных, вынужденных выпрашивать корку хлеба, когда рядом богачи лопались от жира.
Твой отец разделял мое мнение. Мы с Ричардом мечтали о новых порядках в этой стране: когда все получат возможность в равной степени пользоваться теми дарами, что дает нам Бог, а власть будет принадлежать правителям, которые сумеют направить ее на благо людей, а не тем, у кого есть деньги и связи; и где поступками правителей руководит здравый смысл, а не вздорные прихоти одного человека, чью повозку влекут две вечные лошадки – тщеславие и ненасытная жадность. Это была надежда, которую мы позволили себе, взгляд в будущее, в котором власть тиранов над простым народом станет подобна слухам, разносимым шальным ветром, пятнышком на прошлом царства добра и справедливости.
Скорее всего, тон наших с Ричардом разговоров и определил дальнейшие события. Мы приближались к побережью, к тому месту, где река Уз впадает в Уош[62]62
Залив Северного моря на восточном побережье Великобритании, омывающий берега Норфолка и Линкольншира.
[Закрыть]. Было раннее утро, солнце только-только поднималось над горизонтом. На дороге нам попадались бесприютные бродяги, а также люди, которых мы сочли моряками, ищущими работу. Помочь всем им было не в наших силах, и все же мы оба щедро черпали из своих кошельков, пытаясь хотя бы немного облегчить участь несчастных. Мы уже приближались к рыночной площади, как вдруг Ричард остановился и схватил меня за плечо. В тот момент я с особенной ясностью понял, как ранит твоего отца творящаяся вокруг несправедливость.
Вдоль обочины брел мужчина, прижимая к груди ребенка – девочку или мальчика, невозможно было понять. Спутанные льняные волосы малыша падали на его лоб и глаза. Вряд ли между этими двумя существовала родственная связь, уж очень сильно отличались они друг от друга: лицо мужчины, огрубевшее от морских ветров и соли, было темным, почти черным, а у маленького существа, которое цеплялось за него и хныкало, – бледным, как крылья ангела.
Твой отец подошел к ним, чтобы дать монету, и спросил мужчину, его ли это ребенок. Тот сперва не понял. Тогда Ричард заговорил по-французски, и моряк ответил, что младенец – найденыш. Однако в голосе этого человека слышалось столько усталости, а в глазах застыл странный испуг; и то, и другое показалось нам подозрительным. Хотя мужчина не был похож на тех проходимцев, которые используют детей, чтобы выклянчить побольше денег или одалживают младенца приятелям, чтобы и те могли получить свою долю, разжалобив богатых вдовушек и сердобольных церковников. Он был тощим, кожа да кости, взгляд тусклый и отрешенный, такое же безжизненное лицо было и у ребенка. Похоже, встреченный нами путник совсем отчаялся и уже ни от кого не ждал помощи.
Ричард предложил ему зайти в ближайшую гостиницу. Думаю, горе, которое мой кузен сам недавно пережил, вызвало у него желание узнать историю этого человека, так что он даже готов был отложить свои дела. Ричард пообещал угостить бывшего моряка элем, хлебом и сыром, а также купить свежего молока для ребенка. И мужчина согласился. Там, в гостинице, Ричард, отобрав у меня бумагу и чернила, которые я всегда носил с собой на случай, если вдруг посетит вдохновение, и записал этот рассказ.
Милтон снова кинул беглый взгляд на бумаги, лежавшие у него на коленях, а затем уставился на огонь, словно хотел вызвать из пламени образы тех далеких лет: истощенного мужчину, чумазого ребенка с льняными волосами, философа и его друга – моего отца.
– История занимательная, – вздохнул Мильтон, – но не могу сказать, что она произвела на меня впечатление. Когда мы вошли в таверну и сели за стол, стало заметно, как у нашего приятеля трясутся руки – такое бывает с пьяницами. Да к тому же от него действительно сильно пахло вином. – Мильтон помахал зажатыми в кулаке письмом. – Есть ли хоть доля правды в его рассказе? Возможно. Хотя у меня немало сомнений на этот счет. Помню, я подумал тогда, кем на самом деле была мать этого младенца – какая-нибудь портовая шлюха или непутевая сестра моряка? Но я не винил его за выдумку – надо же было бедняге чем-то отплатить нам за угощение. В конце концов, я и сам живу примерно тем же – сочиняю истории.
– Мой отец забрал ребенка? – спросил я, несмотря на обещание слушать не перебивая.
Мильтон кивнул.
– Это была девочка. Ричард дал ей имя – Эстер, что на персидском и на греческом означает «звезда». Так у тебя появилась сестра. А теперь у тебя в руках оказался документ – запись истории Йоханеса Янсена и свидетельство доброты твоего отца.
Я крепко, так, что костяшки пальцев побелели, сжал чашку, которую держал в руках.
– Но она мне не родная сестра.
– Нет.
– И мы не знаем, где она появилась на свет и кем были ее настоящие родители, или…
Мильтон резко поднял голову и пристально взглянул на меня, словно расслышал недосказанную часть предложения.
– Что «или»? Скорее всего, мать Эстер была одной из пассажирок «Гульдена». Правда, существуют суеверия, касающиеся присутствия женщин на борту корабля, но женщинам, как и мужчинам, иногда приходится совершать путешествия. Так что в целом нет ничего необычного в том, что девочка оказалась на судне.
– Но путешествовать с таким маленьким ребенком? – удивился я. – Да еще, по словам Янсена, он обнаружил корзину с младенцем в капитанской каюте рядом с двумя трупами.
– Чума – не редкость на кораблях. – Мильтон пожал плечами. – Если мать девочки заболела и умерла, ее тело было выброшено за борт вместе с телами других жертв. Не требуется большого воображения, чтобы представить, каким образом девочка осталась сиротой. Не исключено, что произошла еще какая-то трагедия, но ничего, что не могло бы найти своего объяснения. Если история правдива – я не беру в расчет финальную ее часть: полагаю, всему виной выпивка, – то дело обстоит следующим образом. Янсен нашел ребенка на тонущем судне и решил спасти его. Несомненно, в самих обстоятельствах присутствовал замысел Бога. А затем, пытаясь выходить младенца, сам едва не погиб от голода. Думаю, поступок моряка заслуживает уважения.
Упоминание о чуме заставило меня на время позабыть о найденышах и пьяных матросах, в памяти вновь всплыл образ моей несчастной Элизабет. Задумавшись, я машинально перебирал бахрому на подушке кресла.
Некоторое время Мильтон молча сидел рядом.
– Что на самом деле привело тебя сюда, Томас? – наконец прервал он молчание.
Слова хлынули из меня сплошным потоком, словно река, на которой разом открыли все шлюзы. Мильтон больше не смотрел рассеянно на огонь в камине, но слушал, не сводя с меня глаз. Пока я рассказывал о болезни и смерти отца, на лице моего учителя отражались печаль и глубокое сочувствие. Но когда я перешел к остальной части повествования, Мильтон не мог скрыть охватившего его жадного любопытства.
Я выложил все: о Криссе Мур, об умерших в тюрьме Джоан и ее матери, об Эстер, о Джоне Резерфорде и, наконец, о том существе, которое я называл не-Эстер. Мильтон был поглощен историей. А я в очередной раз убедился, каким необычным человеком был мой наставник. Он не осенял себя пугливо крестным знамением, как до сих пор делали по привычке даже самые ярые поклонники Реформации, когда я описывал дьявольский голос существа, вселившегося в сестру, и его сверхъестественное знание о событиях прошлого, и даже не бормотал «господи помилуй», когда я описывал пронизывающий холод, которым веяло от не-Эстер. Милтон подался вперед и навострил уши, словно гончий пес. Видимо, порой ему хотелось перебить меня, уточняя детали, но он сдерживался.
Добравшись до финала моего повествования, я почувствовал себя истощенным, словно пашня, на которой слишком усердно сеяли, не давая земле отдохнуть. Я откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Голос Мильтона у меня над ухом объявил, что история чрезвычайно любопытная.
Выпрямившись, я с удивлением взглянул на учителя:
– Я в замешательстве, сэр. Вы так говорите, словно все эти дьявольские наваждения кажутся вам увлекательными.
– Признаюсь, так и есть, – произнес он вкрадчивым голосом. – Ты поймал меня на богохульстве, мой мальчик: подобные истории всегда были моей слабостью. Последовательный, хорошо продуманный сюжет, стройное изложение. Поздравляю, ты делаешь успехи.
Теперь настала моя очередь податься вперед, опираясь на подлокотники кресла.
– В таком случае, сэр, мы могли бы воспользоваться вашей слабостью. Доводилось ли вам когда-либо слышать нечто подобное об одержимостях такого рода? И каким образом рассказ Янсена связан с тем, что случилось теперь? Это не может быть простым совпадением.
– В наши дни частенько приходится слышать истории об одержимости, когда в человека вселяется демоническая сущность, – заметил Мильтон. – Но в прежние времена, до того, как паписты осознали, какую выгоду можно получить, проводя обряды экзорцизма, рассказы о подобных вещах не были широко распространены. Конечно, в Евангелии от Марка описан случай исцеления Христом одержимого мальчика, но тот дух был немым, просто некое присутствие зла в душе человека. Такие демонические силы, безусловно, существуют, они становятся причиной различного рода припадков, галлюцинаций, могут толкать людей на самоубийство, но чтобы демон обладал сознанием, как описываешь ты, или способностью делать пророческие предсказания – совершенно невиданное дело.
– Но у того же Марка, – возразил я, – нечистый дух признает Божественность Иисуса, не так ли? То есть он обладает неким сверхъестественным знанием и пониманием сути вещей.
– Да, – согласился Мильтон. – Но то, как этот дух, вселившийся в Эстер, ведет нескончаемые монологи, и осмысленное обращение к тебе лично… Нет, ни разу не слышал ничего подобного, если, конечно, не считать суеверных россказней папистов.
– А история Янсена, вы сочли ее абсурдом? Но что-то в ней все же похоже на истину? И монстр, которого он якобы видел? О нем вам что-нибудь известно?
Учитель помедлил. Он откинул со лба прядь блеклых волос и кивнул:
– Только в сказках и мифах. Да, там встречаются похожие образы.
– Расскажите.
– Морские чудовища начали появляться в легендах с незапамятных времен. Еще Аристотель упоминает змеев, настолько больших, что они могли пожирать коров и овец, а кости выплевывали на берег. Философ не углубляется в детали, но, похоже, то существо, что описывал Янсен – конская голова, жесткая грива, змеевидное тело гигантских размеров – имеет много общего со зверем из легенды о левиафане. Я говорю «легенды», поскольку это слово точнее всего подходит для тех историй, которые мореплаватели приносили своим слушателям, в глаза не видевшим моря. Чтобы тем легче было представить морских обитателей, известных нам сегодня как киты и акулы, рассказчики сравнивали их со знакомыми животными – лошадьми и змеями. В древности изображения этих существ появлялись на различных культовых предметах – вазах, чашах, светильниках. И все же, я полагаю, у нас нет оснований принимать фантазию за реальность. Скорее, к ним следует относиться как к поэтическим образам. И вряд ли стоит думать, будто в морях, лежащих к северу от нас, могут обитать подобные чудища.
– А что насчет Библии? Там ведь встречаются могучие звери.
Мильтон замялся:
– Ты, вероятно, имеешь в виду левиафана из Книги Иова?
– Да.
Учитель вздохнул и заговорил нараспев, цитируя по памяти библейский стих:
– «Заставляет он пучину бурлить, как котел, превращает море в горшок с кипящим зельем, светящийся след он оставляет за собой»[63]63
Иов 41: 23–24.
[Закрыть].
– Да, – повторил я.
Мильтон опять задумчиво уставился на огонь.
– Это существо, о котором я много думаю в последнее время. Мы погрузились в пучину хаоса, и образ левиафана стал для нас чем-то вроде метафорического послания, знака, если хочешь.
– Полагаете, нам следует воспринимать его как символ?
– Думаю – да, – тихо произнес Мильтон. – Левиафан как вестник Антихриста. Существо такой первобытной мощи, что совладать с ним можно только по воле Того, Кто его сотворил. Фома Аквинский называл левиафана демоном – демоном зависти и алчности.
Мне хотелось поспорить с моим старым учителем. Хотелось сказать, что все это сущая чепуха. Образ левиафана подобен сосуду, в котором тревожный человек может запечатать свой страх перед дьяволом, а для легковерных простаков в обещании победы над древним зверем кроется надежда Судного дня. Но я лишь качнул головой:
– Никакой реальности за этими образами быть не может.
Мильтон встрепенулся, его сонное настроение мгновенно улетучилось. Он сделался холодным и ясным, как морозное утро.
– Запомни, Томас: слово Божье – это сама истина. Нам надо лишь научиться распознавать ее.
Помолчав немного, Мильтон поднялся на ноги. Мы расположились с ним в библиотеке – просторной уютной комнате, сплошь заставленной книжными шкафами, полки которых были до отказа забиты сочинениями по истории, философии и трактатами по естественным наукам на самых разных языках. Мильтону не понадобилось тратить время на поиски – в каком уголке этого дремучего леса находится нужная ему книга, – он прямиком, словно стрела, выпущенная из лука, направился к шкафу возле окна, отпер ключом стеклянную дверцу и снял с полки толстый фолиант в тисненом кожаном переплете. Название на корешке было написано на языке, который был мне незнаком.
Вернувшись, Мильтон опустился в кресло. Казалось, поток собственных мыслей унес его далеко отсюда.
– Если, однако же, – раскрывая книгу, начал он, – мы говорим о левиафане как о мифе, и только как о мифе, существует немало аналогичных образов в иных системах верований – семя идеи давно было брошено на благодатную почву. – Мильтон листал фолиант, переворачивая страницу за страницей, пока не открылась огромная иллюстрация. Он передал книгу мне, чтобы я мог рассмотреть картинку. – Вот иллюстрация к отрывку из сочинения Беросса «Вавилонская история»[64]64
Беросс (ок. 350 до н. э. – ок. 280 до н. э.) – вавилонский историк и астролог. Прославился сочинением по истории древней Месопотамии. Сведения о Бероссе и его сочинениях сохранились до нашего времени в отрывках, воспроизведенных рядом античных и средневековых авторов на различных языках.
[Закрыть]. Это пересказ на греческом языке, оригинал текста давно утрачен. В нем повествуется о битве Тиамат с Мардуком[65]65
Мардук – в шумеро-аккадской мифологии верховный бог. Тиамат – богиня Мирового океана, давшая начало миру. Она решила сразиться с Мардуком. Но тот победил Тиамат, уничтожил хаос и использовал тело богини для создания нового мира. Одним из символов Мардука является дракон Мушхуш, который сочетает признаки различных существ: голову змеи на тонкой шее, передние лапы льва, задние лапы хищной птицы, чешуйчатое тело и хвост скорпиона.
[Закрыть] – событие, которое, с точки зрения древних, помогло преодолеть первозданный хаос и установило порядок в мире.
В голове у меня была совершенная путаница из имен древних авторов, чужеземных богов и героев минувших эпох. Я смутно помнил Мардука – верховное божество Вавилонского пантеона, покровитель сельского хозяйства и магии, он же несет ответственность за морские бури. Имя Тиамат мне тоже приходилось слышать. На этом мои познания в области шумерской мифологии кончались.
На рисунке был изображен Мардук – воин в блестящем шлеме, с пучком стрел в руке. Ломаные линии, окружавшие его фигуру, напоминали молнии, словно он сам источал их. Весь облик божества дышал силой и благородством. Он стоял над бурлящим морем на фоне грозовых облаков. Сходство с архангелом Михаилом было поразительным. Возле ног Мардука среди черных вод извивалась змея – Тиамат. Огромная пасть разинута в крике ярости и протеста. Тело выгибается крупными кольцами, взбивая пенные валы.
– Мардук вызывает Тиамат на битву, – пояснил Мильтон. – Он превратил собственное тело в пламя, обуздал четыре ветра и оплел богиню сетью, из которой та не смогла освободиться.
– И одолел ее?
– Согласно вавилонскому мифу – да. Подобный сюжет мы видим и в древнескандинавской мифологии: бог Тор побеждает Ермунганда, Мирового змея. А в появлении Мирового змея, – чуть осторожнее добавил Мильтон, – многие видят предвестие жестоких потрясений: воины, голод, бунт, смерть правителей.
Я вздрогнул:
– Убийство короля?
– Возможно, – мягким тоном произнес Мильтон.
Я снова почувствовал, что мысли в голове путаются, но теперь от усталости.
– Очень интересно. Однако мы ни на шаг не продвинулись в поиске ответа на мои вопросы. – Я захлопнул книгу. – Мифы, легенды, боги, монстры… Предположим, все это правда, но как нам – как мне – помочь Эстер? Почему демон завладел моей сестрой и, главное, как освободить ее?
– Напротив, – возразил Мильтон, – мы точно знаем, что нам следует делать. – Он поднялся, снова подошел к книжному шкафу и вытащил с полки кусок непромокаемой промасленной ткани. – Береги рукопись, это единственный экземпляр, – сказал учитель, передавая ткань, чтобы я завернул в нее записки отца.
Я аккуратно обернул бумаги лоскутом и взглянул на Мильтона:
– И что же нам следует делать?
– Поехать к ней.
