Текст книги "Гордость и предубеждение-2"
Автор книги: Хелен Холстед
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Леди Кэтрин условилась принять некоторых гостей весной и уехала домой в Кент. Полковник Фицуильям вернулся в свой полк. Китти Беннет томилась в Хартфордшире, постоянно, но безуспешно докучая отцу, на каждом шагу уговаривая его разрешить ей вернуться в Лондон.
Их отсутствие никак не повлияло на Элизабет в ее первом лондонском сезоне.
Она с восторгом пользовалась каждой возможностью бывать с сестрой Джейн, теперь миссис Бингли. Дружба Бингли с Дарси гарантировала удовольствие при их частых встречах для всех четверых. Она также наслаждалась обществом Фоксуэллов и их круга, хотя теперь этот круг оказался сужен из-за отсутствия внимания со стороны леди Кэтрин.
К марту всему фешенебельному светскому Лондону стало ясно, что миссис Фицуильям Дарси неколебимо пользуется уважением маркизы Инглбур. Даже если кто-то из прежних знакомых Дарси и проявил некоторую холодность, когда им впервые представили Элизабет, она и не заметила этого. Дарси понял, что причиной было влияние его тети, и больше не обращал на них внимание. Их попытки восстановить знакомство были встречены Дарси с холодной вежливостью.
Элизабет давно научилась применять свое остроумие, чтобы дистанцировать себя от незначительного положения, которое жизнь определила для нее при рождении. Дамы, приготовившиеся быть добренькими с провинциальной девочкой, из-за которой Дарси столь необъяснимым образом потерял сердце (и разум), столкнулись с невостребованностью их снисходительности. Это ее общества искали (а не она искала их общества) сначала из-за ее успеха у маркизы, но позже в равной мере из-за ее собственного обаяния и остроумия. И все же нельзя было утверждать, что все они сумели бы оценить эти ее качества, не окажись она столь удачливой, чтобы приобрести уважение леди Инглбур.
Круг ее милости неизбежно становился частью жизни четы Дарси. Однако Элизабет знала, что Дарси не любил тот дом, заполненный странными, на его взгляд, людьми, и бывал там лишь постольку, поскольку этого требовала учтивость.
Таким образом, те дружеские отношения, которые складывались у нее с людьми, в какой-то степени отдаляли их друг от друга. Элизабет съездила вместе с миссис Куртни с визитом к мисс Уиттэйкер со специальной целью спеть брату и сестре. Мистер Уиттэйкер объявил, что его вдохновляет ее пение. Полуприкрыв веки, он изящным жестом повернулся к сестре:
– Милая Белла, моя душа требует поддержки! Меня переполняют чувства.
Арабелла позвонила, чтобы подали чай.
– Я полагаю, мне следует в будущем проявлять больше осторожности и принимать во внимание чувствительность моей аудитории, – сказала Элизабет как можно ласковее.
Мисс Уиттэйкер улыбнулась ей медленной, понимающей улыбкой и перевела разговор на другую тему, подальше от чувств своего страдающего братца.
– Я нашла ваше исполнение восхитительным, миссис Дарси, и надеюсь, что мне еще представится возможности слышать вас.
– Вы очень любезны, мисс Уиттэйкер. Я не заслуживаю добрых слов своих слушателей, поскольку слишком редко утруждаю себя занятиями вокалом.
– Молю вас, не становитесь слишком совершенной. Обаяние вашего исполнения кроется в вашей естественности.
Они продолжили разговор о музыке, в то время как джентльмен погрузился в артистическую тишину. Элизабет попросила мисс Уиттэйкер сыграть для нее.
– Нет, Арабелла! – вскричал ее брат, откидываясь на подушки дивана. Я слышу жалобный крик; моя муза призывает меня. Ты не должна прерывать мое страдание ради удовольствия, произведенного твоими звонкими пальцами.
– Ты и впрямь невыносим, Перегрин, – сказала его сестра.
– Неужто, сестра? – невозмутимо переспросил он и повернулся к Элизабет. – Вы должны стать моей музой. Помните, какие слова написал бедный Гловер для двух песен в своей следующей комедии?
– Почему же бедный? Отыщется немного драматургов, которые пользуются такой популярностью, как он, в столь молодом возрасте.
– Я утверждаю, что он может написать приличную комическую пьесу, но он полностью лишен музыкального таланта. От вас, мадам, я получил вдохновение для создания мелодии, позволив ему превратить самые недавние его поэмы в песни. Мне надо будет немного переделать его строчки, чтобы они легли на музыку.
– Миссис Дарси совсем не интересует твое вдохновение, Перегрин, – заметила Эмилия.
– Эмилия, дражайшая, ты режешь меня по-живому. – Подавив зевок, Уиттэйкер снова откинулся назад, одной рукой отбивая медленный ритм в воздухе. Элизабет не могла не улыбнуться, и запоминала свои впечатления, чтобы затем описать сценку отцу.
Как-то утром в почте, поданной во время завтрака, Элизабет обнаружила результат того вдохновения Уиттэйкера: две песни, под названием «Песни птиц», были посвящены ей.
– Невероятная дерзость, – пробормотала она. Просмотрев написанное, она остановила взгляд на строчке «Мои крылья сломаны об эту клетку» и побелела от гнева.
– Что-то не так, Элизабет? – поинтересовался Дарси.
– Мистер Уиттэйкер прислал мне несколько песен собственного сочинения на стишки мистера Гловера и посмел проявить достаточную дерзость, чтобы посвятить их мне.
– Ты желаешь, чтобы я позаботился об этом, моя дорогая?
Она не колеблясь, ответила:
– Прошу тебя, позаботься, пожалуйста, – и, вручив послание лакею, чтобы тот передал его мужу, добавила: – Они действительно не стоят того, чтобы ты даже читал их, Фицуильям.
– Я доверюсь тебе и не стану тратить впустую свое время.
Она тут же выбросила происшедшее из головы.
В тот полдень мистер Уиттэйкер получил пакет, как только вошел в дом. Он пошел показать полученный ответ сестре, которая лежала на диване в своей гостиной.
– Ты только погляди на это послание, Белла, написанное зловещей мужской рукой. Как неприятно аккуратно пишет этот мужчина. Я не могу поверить, что у него есть душа.
– Перри, дорогой, не каждый может похвастаться вдохновенными каракулями. Способность выводить четкие строки не обязательно ставит кого-то на один уровень с чудовищами или свидетельствует о чьей-то жестокости.
– Послушай, Арабелла, затем говори, – перебил ее брат. – «Я приложил к письму ваши песни. Очень сожалею о вашем потраченном впустую усилии, так как миссис Дарси не склонна принимать их от вас. Ф. Дар-си». Что за прелестное послание! И какая краткость в изложении! Я полагаю, я ему понравился.
– Я склонна не согласиться с тобой в этом случае, Перегрин.
Уиттэйкер грациозно улегся на спинку ее дивана.
– Думаешь, она даже не видела мои песни? – поинтересовался он.
– Представь себе, она их видела. От подобных действий, насколько я понимаю, тебе следует вовремя отказаться, дорогой братец.
– Я едва ли смогу отказаться от подобного шанса. Сестра откинула руку и, коснувшись его лица, сказала:
– Она слишком умна, чтобы флиртовать с тобой, милый мой братец.
– Ну же, Белла! Я нуждаюсь в ее уме. Только умные женщины способны оценить меня!
– А может, она влюблена в своего мужа?
– В Дарси? – Благоухание разнеслось по воздуху, когда он замахал носовым платком. – Какая омерзительная идея!
Арабелла одарила брата долгим холодным взглядом:
– Постарайся сам не влюбиться в нее, Перри.
– Если бы я смог, дорогая Белла, я был бы хоть на время избавлен от бесконечной скуки существования.
– Довольствуйся тем, что станешь с тоской вздыхать перед ее портретом, для которого она позирует, возможно, даже сейчас, когда мы с тобой тут болтаем о ней. Наша тетя задумала продемонстрировать сходство с оригиналом в академии, и весь Лондон сгорает от любопытства и возбуждения.
– Арабелла, ты не заставишь своего брата встать между толпой и этой женщиной! Вообрази мое страдание. Я предпочту смотреть с обожанием на оригинал.
Портрет был фактически уже закончен. Маркиза специально посетила свою любимицу, чтобы посмотреть на него. Изображение приковало ее внимание в тот самый миг, как она переступила порог залы в Бругхем-плейс.
– Именно подобный успех я и предвидела, – удовлетворенно протянула маркиза.
– Вы правы, – сказал Дарси. – Я искренне благодарен вашей милости, что вы порекомендовали нам художника, которого я даже не принимал в расчет. Он угадал и передал настроение моей жены.
– Точно. Ее игривый ум проявляется в том, как она смотрит поверх книги. А какая улыбка!
– Я запомню ваши слова, леди Инглбур, – засмеялась Элизабет. – Как часто мне следует смотреть поверх страниц книги, как вы считаете? Через каждые пять минут не будет чрезмерно?
– Ха! Ха! Одного раза хватит, поскольку эта картина, бесспорно, произведет впечатление на выставке портретов.
Дарси опешил.
– Я не думал выставлять портрет миссис Дарси на выставке. Портрет увезут вместе с нами из Лондона, и он будет висеть в галерее в Пемберли.
– Это же произведение искусства, и ему место на выставке! Я задумала показать во всем блеске и художника, и его модель.
– Мадам, – твердо заговорил он, – мне крайне неприятно отказывать вам, после той доброты, которую вы проявили к миссис Дарси, но я решительно против этой идеи.
– Миссис Дарси, прошу вас, скажите же свое мнение, – попросила маркиза.
– Этот желтый шелк мой любимый, леди Инглбур. Как я снова надену это платье, если половина Лондона будет глазеть на меня в этом наряде? – со смехом отговорилась она.
Когда Дарси посетили выставку, Элизабет почувствовала, насколько прав был ее супруг. Стены длинной галереи были сверху донизу увешаны недавно написанными портретами, а сама галерея была переполнена посетителями. Маленькие дети и даже две-три собачонки сновали между зрителями, многие из которых нацелили очки на толпу, явно стремясь скорее вычленить из нее своих друзей. Если бы не ее настоятельное желание увидеть портрет Джейн, также выставленный в галерее, оставаться долее в такой толчее оказалось бы для Элизабет выше всяческих сил.
В итоге, приветствуя кого-то из знакомых и избегая других, они сумели пробраться сквозь толпу к дальней стене, где они, наконец, рассмотрели портрет Джейн, чья красота сама по себе уже была произведением искусства. Джейн, изображенная в изящном белом платье с зелеными украшениями, являла собой достоинство и очарование! Элизабет чуть не прослезилась от гордости, что у нее такая сестра.
Но потом она услышала, как рядом шепотом обсуждали фигуру модели и при этом хвалили ее таким тоном, словно речь шла о породистой лошади на ярмарке. Она повернула голову к Дарси, которого держала под руку, но не подняла глаз. Он прижал ее руку, и они направились к выходу, покидая выставку.
Элизабет была довольна, что маркиза так и не сумела убедить Фицуильяма отдать ее портрет на выставку.
Она не раз убеждалась, что взгляды маркизы на мир не всегда полностью совпадали и с ее собственными. Несмотря на удовольствие, которое ей доставляло пребывание в салоне леди Инглбур, Элизабет была настроена сама определять свое мнение по всем вопросам, касающимся ее лично и ее семьи.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Уиттэйкеры не стали нравиться ей больше по мере продолжения светского сезона. Другое дело их кузина, Эмилия Куртни. С тех пор как подруга Элизабет в Хартфордшире, Шарлотта, разочаровала ее, выйдя замуж за мистера Коллинза, которого Элизабет считала на редкость глупым мужчиной, она утратила иллюзии в отношении близкой дружбы. Полагая, что хорошо знает свою подругу, Элизабет была потрясена прагматизмом Шарлотты, которая отнеслась к замужеству исключительно как к средству, обеспечивающему покой и житейские блага.
Но миссис Куртни удалось достучаться до Элизабет. Эмилия была остроумна, обворожительна и игрива. Элизабет сознавала, что Дарси не нравится эта дружба.
Он был бы рад осудить Эмилию за легкомыслие, но та, как и Элизабет, придерживала свои шутки только для высмеивания глупости.
– Она кокетничает! – сердился Фицуильям. – Даже в присутствии Куртни.
– Не со всеми, – парировала Элизабет, многозначительно посмотрев на мужа. Эмилия и в самом деле держалась с Дарси совершенно иначе, чем с другими мужчинами.
– Неужели тебе хотелось бы, чтобы я давал повод женщинам предположить, будто я чувствителен к их обаянию?
– Нет конечно. – На самом деле Элизабет не была уверена, что ее муж знает, как выказывать подобную чувствительность. – И все же Фицуильям, было время, когда ты посчитал, что я кокетничаю с тобой, и, насколько мне помнится, нашел мое якобы кокетство заманчивым.
– Тогда были совсем иные обстоятельства. Отвратительная сущность кокетства в непорядочности, подразумевающей ложные обещания. Я поверил, что внешние формы поведения, адресованные мне в Кенте, сулили благоприятный ответ; и в тот момент да, это действительно было заманчиво.
– Милый мой, ты боишься, что миссис Куртни научит меня флиртовать? – Она вытянула вперед губы, совсем как в поцелуе.
– Что? Я этого не допущу.
– Неужели? Так-то и не допустишь? – Ее игривый взгляд пытался растопить застывшую холодность в его глазах.
– Надеюсь, ты не собираешься испытать меня, Элизабет?
Она желала и не желала этого одновременно.
– Кокетство – не в природе моего характера, – сказала Элизабет уже серьезно, – но если бы ты понимал, каково быть женщиной, ты не увидел бы в поведении миссис Куртни ничего, кроме стремления получить одобрение мужчин.
– Ей следовало бы больше стремиться получить одобрение своего мужа, – парировал Дарси.
– Он любит ее до безумия, разве ты не заметил?
– Мне кажется, у нас достаточно друзей, чтобы тебе требовалось искать еще чьей-то дружбы.
– Я не ищу дружбы миссис Куртни; она сама предлагает мне эту дружбу. Эмилия мне нравится, мне с ней легко и приятно. Что касается наших друзей, это не мой выбор. Все они – твои друзья. – Заметив, как он изменился в лице, Элизабет торопливо добавила: – Я не хочу сказать, что твои друзья мне не нравятся. Они мне нравятся. И все же я никогда в жизни не встречала никого, похожего на миссис Куртни. – Тут глаза Элизабет потеряли всю их серьезность и оживились, словно ее опять позабавило воспоминание о какой-то веселой выходке Эмилии. В тот момент она явно мысленно была не с ним. – Говорить с ней – все равно, что… шутить и проказничать словами.
Он только промолчал в ответ.
– У тебя никогда не появляется желания попроказничать? Ну хоть иногда, Фицуильям?
– Жаль, я не блистаю умением вести диалог, в этом я очень далек от совершенства, – ответил Дарси.
Элизабет расхохоталась:
– Фицуильям, пойми же ты, миссис Куртни не настолько блистает достоинствами, чтобы я предпочла ее общество твоему.
Он вздрогнул. Как она поймала его! Прежде, чем он даже разобрался в своих собственных чувствах!
В середине марта Элизабет готовила приглашения на летние увеселения в Пемберли. Она принесла в библиотеку список приглашенных, чтобы обсудить его с мужем. Мистер Дарси поднялся из-за стола, поклонился и, указав на стул напротив, быстро просмотрел составленный ею список. Увидев, как он хмурится, Элизабет поспешила уточнить:
– Надеюсь, я не забыла никого из тех, кого ты особенно хотел бы видеть у нас.
– Ты думаешь пригласить в Пемберли мистера и миссис Куртни?
– Конечно. Они знакомы со многими из наших друзей.
– Я не желаю этого.
– Почему?
Он прошелся по комнате и, остановившись у окна, молча выглянул на улицу. Потом повернулся и холодно посмотрел на нее.
– Я не чувствую себя обязанным объясняться.
– Иными словами, ты запрещаешь мне приглашать их? – Она резко вздохнула, побелев от гнева.
– Я всего лишь сказал, что не желаю этого. – Смысл и значение слов не были важны. Значение имел только тон сказанного.
– Без всякой причины, только из чувства противоречия, чтобы отказать мне в удовольствии?
Она развернулась и направилась к двери.
– Элизабет, подожди.
Она обернулась и посмотрела на него. На ее лице, белее мрамора, темные глаза казались непроницаемы. Губы сложились в усмешку, почти на грани презрения. Он только пожал плечами, и она вышла за дверь.
Фицуильям ходил взад и вперед по библиотеке. Он превосходно умел мыслить рационально, приводить доводы, незамутненные эмоциями. Но сейчас, как он ни старался, он не мог сформулировать разумную оценку этой ситуации и привести свои чувства в соответствие с доводами рассудка.
В тот вечер им предстоял обед у леди Рирдон, которая после собиралась отправиться со своими друзьями в театр, где давали первый спектакль, поставленный по новой комедии мистера Гловера.
Уилкинс очень нравилось готовить свою хозяйку к выходу в свет. Но в тот вечер она с превеликим трудом сумела вытерпеть ее. Миссис Дарси все время о чем-то сердито думала и совсем не проявляла никакого интереса к своему наряду. Она вышла из ванны и, пока Уилкинс закрепляла на ней юбку, не проронила ни слова. Только в глазах ее не угасал сердитый уголек.
Мысленно она составляла небольшую речь, но она никак не могла удовлетвориться ею. Она уважала мужа за то, что он был человеком чести. А теперь? Что она должна думать о нем теперь?
Уилкинс натянула на госпожу новое платье из бледнейшего серебристого шелка, так искусно украшенное, что Элизабет отвлекло от мыслей собственное отражение в зеркале.
Она села и стала следить за тем, как Уилкинс укладывает ее густые волосы в гладкий рулон, затем умело расчесывает пряди вокруг ушей и на затылке. Горничная взяла украшение для волос, недавний подарок Дарси.
– Не это, Уилкинс.
– Вы передумали, мадам? Но разве вы не выбирали цвет платья под светлое серебро?
– Да, ты права. Продолжай.
Элизабет выбрала бархатную пелерину, и Уилкинс помогла надеть ее на плечи.
Потом Уилкинс наблюдала, как ее госпожа спускалась по лестнице. Дарси появился из гостиной и поклонился жене. В ответ она наклонила голову.
– Ты… обворожительна, – сказал он, держась почти официально.
– Благодарю, сэр.
Он предложил ей руку, и Элизабет оперлась на нее. Они повернулись, прошли в холл, едва заметно кивнули лакею и направились к карете.
Уилкинс повернулась, когда камердинер Дарси неслышно встал подле нее.
– Ах, дражайшая миссис Уилкинс, сегодня вечером настроение у господ совсем мрачное! – хихикнул он.
– Я не понимаю вас, мистер Бенсон.
– Не понимаете? Вы не так давно с вашей госпожой. Я же со своим господином с тех самых пор, как он отправился на учебу в Кембридж.
– Я очень хорошо знаю свою госпожу, не хуже, чем вы своего господина, мистер Бенсон, будь вы с ним хоть со времен Кромвеля, – вознегодовала Уилкинс.
– Боитесь, что на сей раз ваша госпожа потерпит поражение? Давайте поспорим на шесть пенсов.
– Мистер Бенсон! Играть на ссорах наших господ? Шесть пенсов! У вас, должно быть, полно шестипенсовиков. – Она гордо вскинула голову и прошествовала наверх.
Тишина в карете сгущалась, благо что ехать было недолго.
Потом несравненное умение леди Рирдон проявлять любезность чудесно все сгладило. Элизабет и вообразить не могла, как легко оказалось отложить гнев на вечер. Как только мать занялась следующими гостями, лорд Рирдон повел Элизабет представлять ей какого-то очередного кузена, который жаждал с ней познакомиться.
За обеденным столом Элизабет и Дарси усадили в разумной близости, но оба были вовлечены в разговор со своими соседями. Когда дамы встали из-за стола, леди Рирдон настояла, чтобы Элизабет села подле нее, и спокойная и сдержанная сердечность графини подействовала успокаивающе на чувства ее молодой гостьи.
Мужчины не заставили себя долго ждать и присоединились к ним, поскольку, хотя они и направлялись на последнее представление вечера, все равно спектакль начинался в десять.
В театре было людно и шумно, многочисленные зрители куда-то перемещались, о чем-то переговаривались. Публика попроще, занимавшая задние ряды партера, за креслами, толкая друг друга в бока и обмениваясь мнениями, разглядывала тех, кто сидел в ложах и на балконе. У последних, в свою очередь, театральные бинокли использовались почти для тех же целей. Все места в ложе леди Рирдон были заняты. Они могли все видеть и слышать и быть замеченными.
Напротив них в первом ряду в своей ложе сидела маркиза. Она поклонилась леди Рирдон, потом многозначительно – это отметили многие – Элизабет. Элизабет не могла подавить волнение в ожидании начала пьесы и улыбнулась Дарси, но он оставался мрачнее тучи и не улыбнулся ей в ответ.
– Это первое исполнение пьесы для широкой публики одного из протеже маркизы, – объяснила она свое нетерпение графине.
– И мистер Гловер обсуждал пьесу в вашем присутствии? – поинтересовалась леди Рирдон, разделяя удовольствие с Элизабет.
– Разумеется. Мы о ней очень много слышали на вторниках леди Инглбур, и драматург зачитывал нам некоторые сцены.
Кто-то из друзей графини удивленно посмотрел на Элизабет. Ни состояние, ни связи не дали им той привилегии, какую миссис Дарси получила без всяких усилий со своей стороны.
Она и сейчас не заметила их взглядов, поглощенная ожиданием. Тут на сцену вышла женщина с густыми темными волосами, убранными в пучок, и раздались оглушительные аплодисменты. Мистеру Гловеру крайне повезло, ему удалось заполучить саму миссис Джордан на главную роль в его пьесе.
В антракте они получили записку от маркизы, в которой та приглашала Элизабет с мужем присоединиться к ней в ее ложе.
– Обязательно идите. Я настаиваю, – сказала леди Рирдон. – Не волнуйтесь, я не останусь без компании. – Обменявшись любезностями с хозяйкой, чета Дарси покинула ее ложу.
– Мама, миссис Дарси могла бы стать украшением даже для диадемы, – прошептал Фредерик, наклонившись вперед.
Спрятавшись за своим веером, леди Рирдон ответила:
– Я очень хорошо отношусь к ней, Фредерик, ты знаешь, но я бы не хотела, чтобы ты женился на такой женщине, пусть даже с миллионным приданым.
– Почему нет?
– Тише, дорогой. Ты ослеплен ее чувством юмора и обаянием. Но за всем этим кроется незаурядный ум, и ты бы этого не пережил.
– А что же тогда Дарси? Его это разве не задевает? Графиня посмотрела на сына. При всей своей материнской нежности она не могла поставить знак равенства между умственными способностями своего Фредерика и Фицуильяма Дарси.
– Если он и уязвлен, то не из-за ее ума, – ответила она. – И все же он встретил свою половину, я верю в это.
Ответ его светлости заглушили аплодисменты, которые встретили возвращение миссис Джордан на сцену.
Маркиза усадила Элизабет подле себя, а Дарси сел позади них. С его места он мог смотреть на сцену и на профиль своей жены. Остальная часть пьесы была очень смешная, даже Дарси смеялся. Под конец представления, к большой радости зрителей, на сцене появился мистер Гловер.
– Миссис Джордан оказала мне и всем нам, здесь присутствующим, большую честь, согласившись исполнить новый романс, – объявил он, и его слова потонули в восторженных аплодисментах, всколыхнувших зрительный зал. – Слова романса – мои… – он поклонился в ответ на новую волну рукоплесканий, – а музыке я обязан композитору, пожелавшему остаться неизвестным. Романс называется: «Плененная птаха». И вместе мы посвящаем наш романс «Даме с темными, темными очами».
Элизабет побледнела. Она почувствовала на себе испытующий взгляд мужа и оглянулась через плечо, но не смогла встретиться с ним глазами.
Мистер Гловер низко поклонился в направлении ложи маркизы, и ее милость ответила ему кивком.
– И какая такая дама с темными глазами, мистер Гловер? – раздался голос из задних рядов партера.
– Кто эта дама, сэр? Этого я не могу вам сказать. – Прядь черных волос по-театральному упала на его глаза, когда он смотрел на зрителей.
– Не та ли, что ты видишь в зеркале? – крикнул другой голос. Внизу грубо загоготали, с балконов раздавалось хихиканье. Гловер неподвижно замер, не скрывая тревоги. Какой-то предмет приземлился у его ног.
– Уходите, мистер Гловер, – прошипел управляющий. Он наткнулся на крылья пронесшейся мимо него миссис Джордан.
– Пухлая видать, птичка, – засмеялся кто-то. – Такую не так-то сложно и поймать.
– Тише!
Стоило маленькой кругленькой актрисе запеть, как две тысячи душ, зачарованные ее голосом, начали страдать вместе ней:
– Мои крылья сломаны о прутья.
Я хочу из клетки улететь,
Снова радоваться солнцу
И в тиши лесной на воле петь…
Элизабет и Фицуильяму пришлось в шумной толкотне, среди людей, покидающих театр, дожидаться возможности спуститься по лестнице. Так стояли они под руку, и минуты показались часами. Прикосновения раздражали, так как кругом теснились знакомые; молчание воспринималось еще тяжелее, из-за постоянной необходимости беседовать с другими. Наконец толпа рассосалась, и они спустились.
Дарси забрался в карету и сел около нее. Он сидел неподвижно, карета тоже не могла продвигаться через запруду из таких же экипажей и стояла на месте. Весь ее гнев, вызванный его отказом принять ее друзей в Пемберли, накатил на Элизабет с новой силой. Удвоенной, нет, утроенной силой, из-за его реакции – он молчал, но она все чувствовала – на то, что мистер Гловер посвятил свой глупый романс ей, хотя никто во всем Лондоне, кроме них, не мог знать, на кого ссылался комедиант. Она подавила зевок. Эти последние несколько вечеров казались нескончаемыми.
Он поглядел на едва видимый в полутьме кареты силуэт жены. Ему пришло в голову, что он совсем ничего не знает о том, как ведет себя Элизабет у леди Инглбур. Не знает. Как не видит теперь ее лица. Какая она там, в том знаменитом салоне? Что говорит? Искренняя и счастливая, такая, какой казалась в разговоре с леди Инглбур в театре? Или холодно-учтивая? Или кокетливая и подтрунивающая? Зачем ей нужны все эти люди?
– Что эти люди значат для тебя, Элизабет? – спросил Дарси и сам не ожидал, как резко прозвучит его голос.
– О ком ты? О леди Рирдон? Миссис Фоксуэлл?
– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю; я спрашиваю о маркизе и всей ее свите.
Ее ответ не ударил, но обжег его своим холодом:
– Если вспомнить, что это ты побуждал меня искать расположения леди Инглбур, я скорее должна спросить, что она значит для тебя и как много.
Справедливая реакция, если учесть факты, но несправедливая по отношению к его чувствам.
– Несомненно, я желал и просил вас принять ее дружбу. Согласен, маркиза оказалась полезной, и тебе, Элизабет, и нам обоим.
– Но, Фицуильям, разве это не требует возмещения? Похоже, маркиза тоже ждет от меня пользы, хотя я смутно представляю, чем могу оказаться ей полезной.
– Будь полезной ей, в этом нет ничего предосудительного. Но вся эта ее свита… все те, кто танцует под ее дудку… Они невыносимы, я их презираю, я совсем не доверяю им.
– Но подумай, как одно может быть без другого? Маркиза дорожит своими протеже и вовсе не заставляет их лебезить перед ней и подхалимничать, как некоторые другие известные нам титулованные особы.
– Поскольку я поплатился благосклонностью своей тети из-за своего отношения к тебе, этот выпад абсолютно не оправдан, – сухо, через силу, проговорил он.
– Я не называла имен, хотя признаю: мое замечание легко может быть истолковано именно как ссылка на ее милость. Но сейчас она для меня как символ или отвлеченное понятие. – Она повернулась к нему в темноте. – Кто или что именно сейчас вызвало твое неодобрение? – Ее слова будто вскрывали гнойник.
Он немного подумал:
– Я желаю знать, что такого было в твоем поведении с мистером Гловером или мистером Уиттэйкером, что позволило им подобные бесцеремонные вольности.
– Их вольности просто ничтожны. Ты обвиняешь меня?
– Нет, это было бы абсурдно.
– Тогда что?
Карета слегка качнулась вперед, затем остановилась.
Все ответы, приходившие ему на ум, казались слишком нелепыми, чтобы произносить их вслух. Разве мог он признаться в том, что чувствует, как маркиза уводит от него Элизабет? И что он боится этого?
– Я нахожу поведение Гловера отвратительным. Во-первых, он попытался связать твое имя с театром, и я уверен, что Уиттэйкер – его союзник. Во-вторых, он просто не сумел вести себя достойно, отвечая на дерзости с задних рядов. Он проявил себя не джентльменом, а выставил полным дураком.
– Клоун – мне пришло в голову это слово, когда я увидела сегодня его на сцене.
– Элизабет! – Он нащупал ее руки и поднес их к своим губам.
«Только из-за этого?» – озадаченно подумала она, но вслух продолжила тему:
– Мы можем согласиться, что мистер Гловер – клоун, а мистер Уиттэйкер по-своему тоже смешон. Они сами как герои комической пьесы… – Она помолчала, затем произнесла: – Мне так хочется повидаться с папой, ведь Перегрина и Арабеллу Уиттэйкер невозможно описать в письмах.
– Если кого-то и можно назвать папиной дочкой, так это тебя, – облегченно рассмеялся Дарси.
Она не засмеялась вместе с ним. Он замер в ожидании.
– А как быть насчет миссис Куртни, Фицуильям? Каково ее преступление?
– У меня нет никаких особых возражений против нее. Признаюсь, мне только хотелось провести лето без всех этих новых друзей.
– Без моих друзей, ты хочешь сказать.
– Это только твое предположение, я полагаю. Элизабет, я забираю свои возражения против включения мистера и миссис Куртни в список приглашенных в Пемберли. – Она слишком устала, чтобы продолжать разговор, и молчала. – Но мне бы хотелось надеяться, что мой дом не станут в будущем заполнять Гловеры и Уиттэйкеры.
Карета дернулась и снова двинулась, и на сей раз продолжила мягкое движение по улице. Элизабет зевнула.
– Мне жаль, что я так наскучил тебе.
– Я просто устала, Фицуильям, смертельно устала. Он помолчал немного, потрясенный тем, как она это произнесла.
– Элизабет, с тобой все в порядке?
– Мне так хочется прогуляться на свежем воздухе, пробежаться среди деревьев.
– Тебя так быстро утомил Лондон? Ведь сезон даже не достиг своего зенита.
– Я с удовольствием погружалась во все эти легкомысленные развлечения, но пока с меня довольно.
В нем затеплилась надежда.
– Но в Дербишире тебе покажется холодно в это время года.
– Я не боюсь этого, Фицуильям, мы поедем домой в Пемберли?
– Нет ничего, что доставило бы мне большей радости. Здесь мы с тобой обедаем вдвоем не чаще одного раза в десять дней.
– Зато в Дербишире нас ждет уединение.
– Бингли и его компания приедут к нам только в июне. А ты не заскучаешь до их приезда в компании с Джорджианой и твоим скучным мужем?
– Нет конечно!
Если он нашел этот ответ лестным, он скоро забыл об этом. Она наклонилась к нему и поцеловала его. Это был ласковый поцелуй – легкое прикосновение к его губам.
– Мы должны по пути заехать в Хартфордшир – навестить твоих родителей перед возвращением домой, – сказал он утром.
Тревожный взгляд Элизабет удивил его. Хотя он знал, что ее естественная привязанность к матери значительно умерялась смущением, в которое ее приводило отсутствие деликатности, свойственное миссис Беннет.
– Если пренебречь этим, твоя мама заключит, что я не позволяю тебе навещать ее.
– Разумеется, я все понимаю. – Она задумалась. – Если нам отложить отъезд на две недели, тогда Джейн и Бингли уже вернутся в Незерфилд. Я уверена, что они с радостью примут нас у себя. Я смогу видеться с мамой хоть каждый день, ведь это совсем близко. Она останется довольна нами.
