Текст книги "Ловушка"

Автор книги: Харлан Кобен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 4

Марша и Тэд Макуэйд подошли к залу средней школы Касселтона ровно в шесть. Для них не нашлось бы слов точнее, чем избитые «жизнь продолжается», а тем вечером, хотя с исчезновения Хейли прошло девяносто три дня, давали премьеру школьной постановки «Отверженных», где их вторая дочь, Патрисия, играла четвертую прохожую, шестую студентку и – за роль сражались – вторую проститутку. Узнав об этом, Тэд – еще в той жизни, до пропажи Хейли – немедленно начал шутить о том, с какой гордостью расскажет друзьям, что его четырнадцатилетняя дочь станет проституткой номер два. Но это было давно – в другом мире, в другое время, с другими людьми.

Когда они вошли, в зале зашептались. Никто не знал, как себя вести. Марша заметила неловкость.

– Пойду попью.

– А я займу места, – кивнул Тэд.

Она вышла в коридор, ненадолго задержалась у фонтанчика, затем свернула налево. Неподалеку уборщик тер шваброй пол – он был в наушниках, покачивал головой под ему одному слышную музыку и даже если заметил Маршу, то виду не подал.

Поднялась на третий этаж. Лампы здесь горели слабее. Эхо шагов разносилось в тишине здания, которое днем переполняли жизнь и энергия. Нет места более нереального, пустого и пустынного, чем школьный коридор вечером.

Марша оглянулась, никого не увидела и торопливо зашагала к своей цели.

Средняя касселтонская была большой школой: почти две тысячи детей четырех лет обучения. Поначалу цельное четырехэтажное здание, как и большинство подобных в городах с постоянно растущим населением, в итоге превратилось в собрание пристроек. Приращения к некогда красивым кирпичным стенам показывали, что директоров больше волновала практичность, чем красота; архитектурный винегрет из кубиков, «Лего» и игрушечных бревнышек будто построил ребенок.

Прошлым вечером в жуткой тишине дома Макуэйдов Тэд, ее чудесный муж, рассмеялся – рассмеялся по-настоящему впервые за девяносто три дня. Голос прозвучал кощунственно. Тэд немедленно себя оборвал – хохот стал всхлипом. Марша хотела помочь, как-то успокоить измученного и любимого человека, но просто не сумела.

Дети – Патрисия и Райан – внешне справлялись неплохо; в таком возрасте ко всему приспосабливаешься легче. Она пробовала думать лишь о них, отдавать им все свое тепло, все внимание, однако тоже не сумела. Кто-то решил бы: ей слишком больно. Но дело было не только в этом. Марша забросила детей, потому что ее единственной заботой, исключительной целью оставалась Хейли и желание вернуть девочку, а там наверстала бы и с Патрисией, и с Райаном.

Родная сестра Марши, Мэрили из городка Грейт-Нек, известная любительница давать советы, однажды набралась наглости заявить: «Займись мужем и детьми, и хватит упиваться своим горем». Услышав «упиваться», Марша очень захотела влепить ей пощечину и тоже дать совет думать лучше о своей семейке – о сыне Греге, который принимает наркотики, о муже Хэле, который, говорят, похаживает налево – и заткнуть пасть. Она хотела сказать: «Патрисия и Райан переживут, а вообще знаешь что, Мэрили? Им станет легче не от того, что мать правильно подготовит Райану сачок для лакросса или подберет для костюма Патрисии нужный оттенок серого. Нет, прийти в себя им поможет только возвращение сестры. Лишь когда та будет дома – и ни минутой раньше, – у всей семьи появится шанс спокойно жить дальше».

Горькая правда была в том, что Марша не разыскивала Хейли дни напролет. Она пыталась, но страшное изнеможение постоянно брало над ней верх. По утрам не возникало желания вставать с постели, руки и ноги наливались свинцом. Даже сейчас это странное паломничество по коридору стоило больших усилий.

Девяносто три дня.

Шкафчик Хейли виднелся издалека. Вскоре после ее исчезновения друзья начали украшать железную дверцу – так у обочин дорог, где кто-то погиб, устраивают алтари; все залепили фотографиями, засохшими цветами, крестиками и записками «Возвращайся, Хейли!», «Нам тебя не хватает», «Ждем», «Мы тебя любим».

Марша встала у шкафчика, оглядела его, протянула руку, тронула кодовый замок и подумала, сколько раз так же протягивала руку Хейли, доставала книги, закидывала на дно свой рюкзачок, вешала пальто, болтая при этом с подружкой о лакроссе или о мальчике, в которого влюбилась.

Марша повернула голову на шум и увидела, как из своего кабинета выходит директор Пит Зекер, а с ним еще несколько человек – по-видимому, родители школьников. Впрочем, никого из них она не знала. Все молчали. Пит протянул ладонь, но руку ему никто не пожал – вместо этого незнакомцы торопливо зашагали к лестнице; он проводил их взглядом, покачал головой и тут заметил Маршу.

– Марша?

– Привет.

Пит Зекер был хорошим директором – на удивление открытым к общению, готовым нарушать правила и мотать нервы учителям, если видел в том пользу для учеников. Он вырос здесь же, в Касселтоне, ходил в эту самую школу, а с получением нынешней должности сбылась мечта всей его жизни.

Пит подошел ближе.

– Не мешаю?

– Вовсе нет, – с трудом улыбнулась Марша. – Все так смотрели, что решила ненадолго сбежать.

– Видел генеральную репетицию. Патрисия играла великолепно.

– Рада слышать.

Пит кивнул. Оба посмотрели на шкафчик. Марша заметила наклейку с надписью «Команда Касселтона по лакроссу» и двумя скрещенными сачками – такая же висела на заднем стекле ее машины.

– Те двое родителей приходили по какому-то делу?

– По личному, – ответил Пит с вежливой улыбкой.

– А, понимаю.

– Сказать ничего не могу. Могу только допустить – чисто гипотетически.

Марша выжидающе молчала.

– Вот вы в старших классах выпивали?

– Я была, в общем, хорошей девочкой, – сказала она и чуть не добавила «как Хейли». – Хотя пиво тайком – случалось.

– И где брали?

– Пиво? Дядя моего соседа держал винный магазинчик. А вы?

– Мне доставал друг, который выглядел старше своих лет, Майкл Винд. Знаете, из тех, что начинают бриться уже в шестом классе. Вот он и покупал. Сейчас так бы не вышло – везде спрашивают документы.

– А при чем тут – гипотетически – те двое?

– Люди думают, что дети показывают в магазинах поддельные удостоверения. Бывает, конечно, но я за все годы и пяти таких карточек не отобрал. А пить стали гораздо больше.

– Тогда где достают?

Пит посмотрел туда, где недавно стояла пара.

– У родителей.

– В смысле таскают из домашнего бара?

– Если бы. Фамилия тех двоих – чисто гипотетически – Милнеры. Хорошие люди. Он страховой агент в городе, она держит бутик в Глен-Роке; четверо детей, двое учатся тут, старший играет в бейсбольной команде.

– И?..

– Вечером в пятницу эти милые заботливые родители купили кег и закатили вечеринку для его команды у себя в подвале. Двое мальчишек напились и забросали яйцами дом третьего, а один употребил столько, что ему едва не промыли желудок.

– Стоп. Пиво купили родители?

Пит кивнул.

– Вот вы о чем говорили.

– Именно.

– И как они себя оправдывали?

– Почти как все: мол, дети в любом случае напьются, так пусть хоть в безопасном месте. Милнеры не хотели, чтобы мальчишки ехали в Нью-Йорк или куда похуже, вели потом, не дай Бог, машину пьяными… Потому и разрешили квасить в подвале – в четырех стенах, где много не натворишь.

– В общем-то разумно.

– А вы бы так поступили?

Марша подумала.

– Нет. Но в прошлом году мы возили Хейли и ее подругу в Тоскану и там, на виноградниках, дали им вина. Думаете, зря?

– В Италии это не противозаконно.

– Не вижу большой разницы.

– Так, по-вашему, те родители правы?

– Страшно не правы. Да и что за оправдание такое – самим купить детям выпивку? Это уже далеко не просто желание создать детям безопасную обстановку. Это – желание быть клевыми и крутыми предками: приятелями – в первую очередь, а родителями – во вторую.

– Согласен.

– С другой стороны, – сказала Марша, взглянув на шкафчик, – не мне давать им советы.

Директор промолчал.

– Пит?

– Да?

– Что говорят?

– Не совсем понимаю…

– Еще как понимаете. Что говорят – Хейли похитили, или сама сбежала?

Он снова ничего не сказал – было видно: раздумывает.

– Давайте, как есть. А не как мне хочется.

– Да, конечно.

– Итак?

– Сейчас, соберусь с духом.

В коридорах уже развесили плакаты. Близился ежегодный бал, потом выпуск. Пит перевел взгляд на шкафчик. Она посмотрела туда же, заметила фотографию и застыла. Тэд, Хейли, Патрисия, Райан – вся семья, кроме нее самой, – рядом с Микки-Маусом в парке «Дисней уорлд». Снимала Марша, на айфон Хейли – розовый корпус с фиолетовым цветком-наклейкой. Небольшие каникулы устроили за три недели до исчезновения дочери. Даже версию, что кто-то из встреченных во время поездки преследовал девочку до самого дома, полицейские прощупали, но никаких следов не нашли. Марша помнила, какой счастливой была Хейли, да и остальные тоже – на несколько дней они оставили все заботы и веселились, как дети. А снимок сделали случайно: обычно к персонажам тянулись очереди на полчаса – из малышей с блокнотами для автографов, куда им ставили штампики, – но тут в Эпкоте, одной из частей парка, Хейли увидела совершенно свободного Микки-Мауса, заулыбалась, схватила под руки брата с сестрой и позвала:

– Идем сфоткаемся!

Марша настояла на том, что снимет сама, и с тех пор не забывала, какая волна чувств накатила на нее при виде семьи – всего своего мира, – счастливой, дружно стоящей вокруг Микки. Теперь она смотрела на фотографию, вспоминала тот идеальный миг и не сводила глаз с обезоруживающей улыбки Хейли.

– Думаешь, будто знаешь ребенка, – начал Пит Зекер. – А у них у всех тайны.

– Даже у Хейли?

Он развел руками.

– Посмотрите, сколько шкафчиков. Пусть я говорю очевидные вещи, но за каждым – ребенок со своими мечтами и надеждами, ребенок, который переживает тяжелый, сумасшедший период. Подростковый возраст – война с трудностями, воображаемыми и реальными: в общении, учебе, спорте. А при этом ты еще меняешься, кипят гормоны. И все эти шкафчики, все эти непростые личности заперты тут по семь часов в день. Моя специальность – физика. Глядя на них, я представляю атомы в замкнутом раскаленном пространстве и то, с какой силой они рвутся наружу.

– Так вы думаете, Хейли сбежала?

Пит Зекер не отрываясь смотрел на фотографию из «Дисней уорлда» и, казалось, видел только обезоруживающую улыбку девочки. Потом повернул голову, и Марша увидела слезы.

– Нет, вряд ли она сбежала. По-моему, с ней что-то стряслось. Плохо дело.

ГЛАВА 5

Проснувшись утром, Уэнди первым делом включила печь для панини [7]7
  Итальянский сандвич.


[Закрыть]– так было модно называть сандвичный тостер, или, если совсем просто, гриль фирмы «Джордж Форман». Это устройство быстро стало самой нужной вещью в доме – Уэнди и Чарли питались почти одними только панини. Между ломтиками цельнозернового хлеба из «Трейдер Джо» [8]8
  Сеть продуктовых магазинов.


[Закрыть]она положила кусочки бекона, сыра и опустила уже горячую крышку.

Как обычно по утрам, Чарли с грохотом скатился по лестнице – настоящий перекормленный скаковой конь в подковах, – не сел, а рухнул за кухонный стол, мгновенно заглотил бутерброд и спросил:

– Когда на работу?

– Нет у меня работы. Нет со вчерашнего дня.

– Точно. Забыл.

Подростковый эгоизм. Впрочем, в подобные моменты он даже очаровывал.

– Отвезешь меня в школу?

– Конечно.

Утренняя пробка у касселтонской школы, когда родители привозили детей, была невообразимо плотной. Иногда эти поездки выводили Уэнди из себя, а иногда оказывались единственной возможностью поговорить с сыном, узнать, о чем тот думает – не напрямую, конечно, но если слушать внимательно, понять удавалось немало. Впрочем, тем утром Чарли всю дорогу с кем-то переписывался – сидел, уткнувшись в крохотный наладонник, молчал, только пальцы мелькали над кнопками. Вышел он, тоже продолжая строчить.

– «Спасибо, мама!» – крикнула вдогонку Уэнди.

– Да, извини.

Свернув в переулок, Уэнди заметила напротив своего дома машину, сбросила скорость, припарковалась и пристроила мобильный поближе. Ждать неприятностей было неоткуда, хотя кто его знает. Потом набрала 911, положила палец на кнопку вызова и вышла.

У заднего бампера на корточках сидел человек.

– Колесо бы подкачать, – сказал он.

– Чем могу помочь, мистер Грейсон?

Эд Грейсон, отец одной из жертв, встал, отряхнул руки и прищурился на солнце.

– Я заезжал к вам на телевидение. Говорят, уволили?

Уэнди промолчала.

– И видимо, из-за решения судьи.

– Мистер Грейсон, чем я могу вам помочь?

– Хочу извиниться за то, что сказал вчера на слушаниях.

– Принято.

– А если у вас есть минутка, мне очень хотелось бы с вами поговорить.

После того как они вошли в дом и Эд Грейсон отказался от предложения что-нибудь выпить, Уэнди села за кухонный стол и стала ждать. Гость еще немного покружил, потом внезапно придвинул стул и тоже сел – совсем рядом, меньше чем в метре от нее.

– Во-первых, еще раз хочу принести свои извинения.

– Не нужно. Я понимаю ваши переживания.

– Правда?

Уэнди промолчала.

– Моего сына зовут Э-Джей – то есть, само собой, Эд Джуниор. Он рос счастливым ребенком. Любил спорт, особенно хоккей. Вот я – я про хоккей вообще ничего не знаю, все детство только баскетбол. А моя жена, Мэгги, из Квебека, у нее вся семья играет. Там хоккей в крови. Ну и я увлекся – ради сынишки. Вот только теперь… теперь Э-Джей потерял интерес к спорту. Ведешь его на каток – истерики закатывает, из дома выходить не хочет.

Эд Грейсон замолчал, посмотрел вдаль.

– Мне очень жаль, – сказала Уэнди.

Ответа не последовало. Тогда она решила сменить тему:

– О чем вы говорили с Флэром Хикори?

– Его клиента уже две недели никто не видел.

– И?

– И я попробовал узнать, где он может быть. Но Хикори не сказал.

– Вас это удивило?

– Нет. Не очень.

Снова наступила пауза.

– А я-то чем могу помочь?

Грейсон стал теребить часы. «Таймекс». На эластичном ремешке – отец Уэнди в свое время носил похожий; от него еще оставался красный след на запястье. Надо же какие мелочи всплывают в памяти, а ведь со смерти отца прошло уже столько лет.

– Та программа… – начал Эд Грейсон. – Вы целый год ловили педофилов, а почему?

– Что «почему»?

– Почему именно педофилов?

– Какая разница – кого?

Он улыбнулся шутке, но очень вяло:

– Ну а все-таки?

– Ради рейтинга, наверное.

– Это понятно. Но была и другая причина, разве нет?

– Мистер Грейсон…

– Просто Эд.

– Давайте все же на вы. Прошу – переходите к делу.

– Я знаю, что произошло с вашим мужем.

Вот так вот. Уэнди начала закипать, но промолчала.

– Вышла. Ариана Насбро на свободе.

Уэнди поморщилась от звука этого имени.

– Я знаю.

– Думаете, произошло исцеление?

Она вспомнила письма и то, как ее едва не выворачивало от одного их вида.

– Не исключено, конечно, – продолжил Грейсон. – Я сам знаю людей, которые завязали на такой же стадии, как у нее. Но для вас-то это ничего не меняет, так?

– Не ваше дело.

– Верно. А вот Дэн Мерсер – мое. У вас ведь сын?

– Тоже не ваше дело.

– Люди вроде Дэна… Точно одно: такие не меняются. – Он подсел ближе и склонил голову набок. – Так не в этом ли причина?

– Причина чего?

– Того, что вы ловили педофилов. Вот алкоголики могут завязать. А с педофилами все проще – у них нет шансов исправиться, а значит, и получить прощение.

– Пожалуйста, мистер Грейсон, не устраивайте сеанс психоанализа. Вы обо мне ни черта не знаете.

– Я понял вашу мысль.

– Тогда переходите к своей.

– А она очень понятная: Дэн Мерсер, если его не остановить, навредит другим детям. И это факт ясный и вам, и мне.

– С такими заявлениями надо к судье.

– Мне от нее больше нет толку.

– А от меня есть?

– Вы – журналистка, притом хорошая.

– Только уволенная.

– Тем больше поводов.

– Поводов для чего?

Эд Грейсон придвинулся еще ближе.

– Помогите мне найти Дэна Мерсера.

– А вы его убьете?

– Он не остановится.

– Это вы так считаете.

– А вы – нет?

– Я считаю, что не хочу участвовать в вашей мести.

– Думаете, дело в ней?

Уэнди пожала плечами.

– Совсем нет, – сказал Грейсон и продолжил тише: – И даже наоборот.

– Не поняла.

– Все просчитано и продумано. Никакого риска. Я намерен сделать так, чтобы Дэн Мерсер больше никому не причинил зла.

– Убить?

– Знаете другой способ? Тут нет никакой кровожадности. Все мы люди. Но если кто-то творит подобное, если из-за наследственности или бардака в его жалкой жизни обязательно надо причинять боль детям… тогда самое гуманное – убрать такого человека.

– А хорошо сразу быть и судьей, и присяжными.

Грейсона это почти развеселило.

– По-вашему, судья Говард приняла правильное решение?

– Нет.

– Тогда кто его примет, если не мы, люди, которые понимают суть?

Уэнди задумалась.

– Вчера после заседания… почему вы обвинили меня во лжи?

– Да потому что вы лгали. Вас не волновало, убьет ли себя Мерсер. Вас волновало другое: а вдруг он уничтожит улики? Вот и вошли в дом.

Она промолчала.

Эд Грейсон встал, пересек кухню, замер у раковины.

– Я выпью воды?

– Пожалуйста. Стаканы слева.

Он открыл шкафчик, повернул кран и, глядя на струйку, заговорил:

– У меня есть друг – адвокат, очень успешный. Несколько лет назад он сказал, что обеими руками за войну в Ираке; все разложил по полочкам, объяснил, почему иракцы заслуживают шанс на свободу. Я спросил: «У тебя ведь сын, так?» «Да, – говорит, – учится в Уэйк-Форесте». [9]9
  Частный университет в Северной Каролине.


[Закрыть]Я ему: «Вот честно – ты бы им пожертвовал?» Попросил подумать очень серьезно, представить, как является Бог и предлагает уговор: США одержат в Ираке победу (как бы там ее ни понимали), а взамен его сыну прострелят голову, и он умрет. Он один, больше никто. Все приедут домой живые-здоровые, а его сын умрет. Потом спрашиваю друга: согласен на такое?

Эд Грейсон встал лицом к Уэнди и сделал большой глоток.

– И каков был его ответ? – спросила она.

– А вы бы что сказали?

– Я не ваш друг-адвокат, который поддерживал войну.

– Увиливаете, – улыбнулся Грейсон. – На самом деле – если перед собой как на духу – никто на такое не пошел бы, правда? Ни один не пожертвовал бы своим ребенком.

– Детей на войну отправляют каждый день.

– Да, конечно. Некоторые и сами не против послать их в бой. Но не на смерть. Есть маленькая разница. Которая, правда, требует большой самоотверженности. Рискуют, играют по-крупному, так как на самом деле не верят, что погибнет их ребенок. А это совсем другая история. Тут нет выбора – того, о котором я говорю.

Грейсон посмотрел на Уэнди.

– Ждете оваций? – спросила она.

– Не согласны со мной?

– Вы преуменьшаете жертву, на которую идут люди, а это чушь.

– Наверное, я несправедлив, согласен. Но в нашем случае в чем-то все именно так. Моего ребенка Дэн больше не обидит, а ваш для него уже слишком большой. Забудете о Мерсере, поскольку ваш сын вне опасности? Раз наших детей это не касается, имеем право умыть руки?

Уэнди промолчала.

Эд Грейсон встал рядом.

– Если вы закроете глаза, проблема не исчезнет.

– Я не сторонница самосуда.

– Это не самосуд.

– По-моему, он и есть.

– Тогда давайте так. – Грейсон посмотрел Уэнди прямо в глаза и убедился, что его слушают внимательно. – Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…

– Хватит.

– …в тот момент, когда та в первый раз ехала пьяной. Или во второй, или в третий.

– Да заткнитесь вы наконец!

Эд Грейсон удовлетворенно кивнул:

– Ладно, мне пора. – Он вышел из кухни и зашагал к входной двери. – А вы подумайте, больше ни о чем не прошу. Мы ведь с вами в одной команде. И вы это знаете.

Ариана Насбро.

Грейсон уехал. Уэнди все никак не могла выбросить из головы то чертово письмо в мусорном ведре.

Она включила айпод, прикрыла глаза и попыталась расслабиться под музыку – поставила спокойную подборку, где «Трайвинг Айвори» поют «Ангелы на Луне», Уильям Фицсиммонс – «Прости», а Дэвид Беркли – «Шпильки и прочее». Не помогло. В каждой песне – о прощении. Тогда Уэнди поступила иначе: надела спортивное и врубила песни из детства – «Первую ночь» Холд Стеди, «Забудься» Эминема.

Без толку. Ее преследовали слова Эда Грейсона: «Если бы вы могли попасть в прошлое и найти Ариану Насбро…»

Да с удовольствием. Без вопросов. Отправилась бы назад, выследила бы эту стерву, отрезала бы ей голову и сплясала вокруг дергающегося тела.

Заманчиво. Но ты там, где есть.

Уэнди проверила электронную почту. Дэн Мерсер не обманул – прислал адрес, где предлагал встречу в два часа. Уайкертаун в Нью-Джерси. Никогда не слышала. Потом в «Гугле» составила маршрут. Ехать час. Отлично. Значит, есть еще четыре свободных.

Она приняла душ, оделась. Письмо. Проклятое письмо. Уэнди сбежала вниз, порылась в ведре, достала простой белый конверт и внимательно рассмотрела почерк, будто тот мог дать какую-то подсказку. Кухонный нож прекрасно подошел для разрезания бумаги. Она вытащила два простых тетрадных листка в линейку – как когда-то в школьном детстве.

Прямо там, у раковины, Уэнди прочла письмо Арианы Насбро – от первого до последнего поганого слова. Никаких неожиданностей, никаких просветлений, одно дешевое откровенничанье, каким нас кормят с самого рождения. Все банальности, охи-вздохи, избитые оправдания, которые только можно придумать – все были на этих страницах. Каждое слово резало Уэнди, как лезвие. Ариана писала о «зачатках идеального „я“ – цели ее личности», о «заглаживании вины», о «поиске смысла», о том, что «достигла дна». Ничтожество. Даже посмела рассказать, как «плохо всю жизнь со мной поступали, но я научилась прощать» и «какое чудо – прощение», и до чего она хочет «дарить его людям, вроде вас и Чарли».

Увидев написанное рукой этой женщины имя своего сына, Уэнди пришла в такую ярость, какой не испытывала никогда.

«Я всегда буду алкоголичкой», – писала Ариана Насбро в конце своей самообличительной речи. Опять «я». Я буду, я хочу, я такая-то. Все письмо – сплошные «я».

Я, я, я.

«Я знаю, я так несовершенна, что не заслуживаю прощения».

Уэнди чуть не вырвало.

А еще последняя строчка: «Это мое третье письмо. Пожалуйста, дайте о себе знать, пусть исцеление начнется. И да благословит вас Господь».

«Ой, дам, – подумала Уэнди. – Услышишь, так-перетак, прямо сейчас».

Она схватила ключи, сломя голову сбежала к машине, вбила в джи-пи-эс адрес и поехала в реабилитационный центр к Ариане Насбро.

До заведения в Нью-Брунсвике был час езды, но Уэнди, постоянно давя на газ, домчала туда меньше чем за сорок пять минут, резко припарковалась, стремительно вошла в главные двери, назвала женщине за стойкой свое имя и цель визита, а в ответ на предложение присесть сказала, что, спасибо, постоит.

Вскоре явилась Ариана Насбро. Уэнди не видела ее семь лет, с суда по делу о непредумышленном причинении смерти во время автокатастрофы. Тогда эта женщина выглядела напуганной, жалкой, все время моргала, будто ждала удара, плечи понуро висели, мышиного оттенка волосы торчали в разные стороны.

Вышедшая из тюрьмы Насбро была уже другой: дама с короткими высветленными волосами держала себя уверенно, спокойно и глаз не отводила.

– Спасибо, что пришли.

Она протянула руку, но Уэнди не стала ее пожимать.

– Я здесь не ради вас.

Тогда Ариана предложила с улыбкой:

– Не хотите прогуляться?

– Нет, я не хочу прогуляться. В своих письмах – на первые два я не ответила, но, похоже, намек понят не был – вы спрашивали, как могли бы искупить вину.

– Да.

– Так я приехала объяснить. Не присылайте мне больше вашего эгоцентричного анонимно-алкогольного бреда. Мне плевать. Я не желаю прощать, лишь бы вы исцелились, восстановились или как это там называется. Мне все равно, станет вам лучше или нет. Программу «Анонимные алкоголики» вы проходите, по-моему, уже не первый раз, да?

– Верно, – ответила Ариана слишком спокойным тоном.

– До восьмого шага раньше доходили?

– Да, но в этот раз все иначе, потому что…

Уэнди, подняв руку, заставила ее замолчать.

– Мне безразлично. Иначе или не иначе – меня совершенно не волнует. Плевать я хотела на ваше восстановление и на шаг восьмой. Но если вы действительно хотите искупить вину, тогда выйдите на улицу, встаньте у обочины и бросьтесь под первый же автобус. Если бы вы поступили так в прошлый раз, когда добрались до шага восьмого – если бы кто-то из других жертв, кому вы посылали такую же дребедень про себя любимую, не стал прощать, а дал бы именно такой совет, – и, возможно, ну вдруг вы послушались бы и умерли, тогда мой Джон остался бы в живых. У меня был бы муж, а у Чарли – отец. Вот это важно. А не вы. Не ваши анонимно-алкогольные вечеринки в честь шести месяцев без капли. Не ваш духовный путь к трезвости. Поэтому, если в самом деле хотите искупления, перестаньте, во-первых, выпячивать свое «я». Вы излечились? Совершенно, полностью, на все сто уверены, что никогда не станете пить?

– Вылечиться нельзя, – ответила Ариана.

– Ну да, опять эта анонимно-алкогольная чушь. Ведь никто не знает, как все будет завтра, да? Поэтому искупление такое: перестаньте писать письма, рассказывать о себе в группе, жить по принципу «думать только о ближайшем будущем». Сделайте то единственное, что точно не даст вам убить еще чьего-то отца: дождитесь автобуса и выскочите перед ним на дорогу. А нет – тогда, черт возьми, оставьте нас с сыном в покое. Мы никогда вас не простим. Ни-ког-да. Как же эгоистично, как же чудовищно думать, что мы станем делать это ради вашего исцеления!

Сказав так, Уэнди развернулась, вышла, села в машину и включила зажигание.

С Арианой Насбро она разобралась. Настало время Дэна Мерсера.