Текст книги "Волки и вепри (СИ)"
Автор книги: Хаген Альварсон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Хаген был уверен: перед ним не сид, а смертный человек. Уж слишком разнились лица краткоживущих и Людей Холмов, один из которых застыл над жертвой, играя длинной проволокой. Назначение такой проволоки Хагену тоже было известно: ей обычно вынимали глаза.
– Разграбим храм, – решил Хродгар. – ХЭЙ-ЙЯ!!!
Викинги выскочили из дубравы с боевым кличем. Сид-палач поднял голову, поднял на Хагена полный изумления взгляд, а потом поляну озарила яркая вспышка: то пожилой жрец призвал гром и молнию на головы святотатцев. Но Слагфид Охотник оказался быстрее: стрела прошила колдуна насквозь, отбросила и пригвоздила к воротам храма. Викинги, впрочем, тоже получили своё, покатились по земле, разбросанные заклятием. Кроме Хагена: всё же в его жилах текла кровь двергов, а они, как скажет всякий сведущий, устойчивее к чарам, чем иные народы. Так что Лемминг опешил на миг, а затем вонзил нож в грудь палача. Тот охнул, не веря, что это его сердце дико зашлось, что это его кровь брызжет из раны, что это его лёгкие стремительно покидает воздух, что это его колени подгибаются… Хаген поддержал падающего, глядя в юное, прекрасное, безусое лицо, в серо-зелёные глаза, такие же, как у него самого, всё ещё полные света, чужого, и потому – холодного…
– Прости, дружище, – сказал Хаген немного растерянно, – так уж оно вышло…
А затем отбросил труп и принялся разрезать верёвки на казнимом. Не замечая, как прочие жрецы выкрикивают заклинания, с перепугу косноязычно и бестолково, как Слагфид и Самар отвечают им стрелами, как Хравен сейдман растекается пятном тьмы, отводя чары сидов, как викинги приходят в себя и бросаются в бой… Слева промчались Бьярки и Торкель, рубя во все стороны, справа сам Хродгар орудовал тяжёлым скруглённым ножом-скольмом, перекраивая черепа и прекрасные лица, да и прочие не отставали. Вскоре кромлех оказался завален окровавленными телами, а спасённый парень разминал затёкшие конечности.
– Вода есть? – спросил он вместо благодарности.
Хаген отцепил от пояса мех, протянул геладцу. Тот кивнул и приник. Пил долго и жадно, пока не закашлялся. Прополоскал рот, сплюнул, утёр рукавом губы, возвращая мех:
– Премного благодарен, я у тебя в долгу. Бреннах Мак Эрк.
– Хаген Альварсон, – короткое и крепкое рукопожатие скрепило знакомство.
– Как ты сказал? – обернулся Хравен сейдман. – Ты – Мак Эрк? Не ан-Эрк, как здесь говорят?
Парень удивлённо насупился:
– Да, я так и сказал: Мак Эрк, то есть сын Эрка, сына Доннаха сына Бреннаха сына Бриана…
– Из Коннахта, что ли? – прищурился Хравен. – Ты, выходит, ирландец?
– Да, я ирландец! – гордо вскинулся Бреннах, сверкая злыми глазами. – А тебе до того что?
– Ненавижу ирландцев, – сообщил колдун, кривя губы в презрительной ухмылке.
– Ну а я ненавижу вас, датчан, и ваше знамя с вороном! – не остался в долгу Бреннах.
– А мне насрать девять куч, – решительно заявил Хаген, становясь между ними, глаза в глаза с чародеем, – кого вы оба ненавидите. Мне также насрать, кто такие ирландцы и датчане, где распложены Коннахт и эта Датчания…
– Дания, – поправил Хравен, больше не улыбаясь.
– …и на эту самую Данию мне тоже насрать девять куч, – настойчиво продолжал Хаген. – Если ты не заметил, сейдман, я только что спас этого человека и беру его под свою защиту. Он мне должен, и пока не выплатит долг, тебе не видать его крови. Во всяком случае, прежде моей.
Хравен открыл было рот, и не знал Хаген, глядя, как ненависть плавится с гневом в чёрной бездне глаз чародея, проклянёт его «датчанин», или просто обругает. Но тот в последний миг лишь пожал плечами, закрыл распечённый тигель души привычной холодной ухмылкой. Сплюнул в сторону, обращаясь к Хагену, но глядя на Бреннаха:
– Освободишь этого раба – дай знать.
И ушёл.
Бреннах же, красный, как рассвет над морем, выпалил:
– Я не просил тебя…
– Заткнись, сын Эрка, – резко перебил Хаген, нимало не страшась пламени во взоре гордеца. – Или у вас там в Коннахте так принято – за доброе дело платить плевком в лицо? Что хотел сделать этот милый юноша? – указал на мёртвого сида. – Глаза тебе вынуть? Уж прости, что я ему помешал. Если хочешь, можем продолжить. Я тебя буду долго убивать, только попроси!
Бреннах покраснел ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда. Через всё его лицо белел шрам, явно свежий, рассекавший острый птичий нос. Парень выглядел сверстником самого Хагена, и повидал, пожалуй, не меньше. Шумно сопел, словно в груди у него смешивались, извергая клубы пара, два потока: ледяной Нибельхейм гордости и полыхающий Муспелль стыда. Порождая с паром – новый мир, чьи туманы и огни отражались в глазах юноши. Вместит ли душа человека новый мир? Не разорвётся ли, выплёскивая следом за скупыми слезами безумие?
Хаген решил не проверять. Добавил тихо, положив руку на плечо Бреннаха:
– Насчёт раба Хравен зря сказал. Ты никакой не раб, конечно. Ступай, куда хочешь.
– Что это они делают?! – воскликнул «никакой не раб», указывая на храм.
Пока они вели учтивую беседу, викинги уже распотрошили святилище, вынесли всё мало-мальски ценное, включая обивку стен, а также блюдо-луну и золочёные рога над входом. Втащили мёртвых сидов внутрь, обложили храм хворостом и подожгли. Кажется, у сидов в ходу был иной погребальный обряд, но кому было до того дело?
– У тебя сердце болит за святыню? – ехидно ухмыльнулся Хаген.
– У меня сердце болит за арфу, – пояснил Бреннах, направляясь к дымящему, словно пасть дракона, входу, – мою арфу, они её там оставили, скотоложцы такие…
Хаген поспешил за ним – не из-за беспокойства, просто из любопытства.
Храм разгорался медленно, но верно. Дым сочился из всех щелей, рыжие язычки танцевали на стенах, от жара перехватило дух. Однако Бреннаху, казалось, это было нипочём. Сам же Хаген споткнулся у входа об мёртвого сида, чья кровь ещё не просохла на его ноже. Выругался, извинился перед павшим ещё раз, но тут со стены что-то свалилось, издав упругий металлический звон и ударив Лемминга по голове. В руках у Хагена оказался деревянный угловатый ящик и струны – раскалённые, разгневанные непотребством. Лютня? Арфа? В дыму не различить.
– Эй, арфист! – крикнул Лемминг. – Твоё добро?
– Да какое там… – отмахнулся тот раздражённо. – Вот моё! Всё, закрываем лавочку…
Дважды просить не пришлось.
Викинги оставили пылающий храм далеко позади, когда Хродгар спросил Бреннаха:
– За что они тебя?
– Нарушил ихний закон, – чужеземец вполне сносно говорил на Скельде, хотя и хуже геладцев: было заметно, что это не его родной язык. – У них в своде законов написано: «За одну сломанную ветку в нашем лесу – одна сломанная кость чужака». Я не знал. Откуда мне было?.. Но прежде хотели вынуть глаза: я увидел ихнее святилище, а это тоже нельзя. Не по закону. Как там говорили в древние времена: «Dura lex sed lex», верно?
– А ты вообще из каких краёв?
– Из… из далёких, – растерянно проговорил Бреннах. – Из тех же, что и вот этот человек, – указал на Хравена. – Расспросите его, где находится остров Ирландия – я пояснить не сумею.
– Ладно, оставим это, – махнул рукой Хродгар: чародей так и не рассказал им, откуда прибыл, за все семь зим их знакомства, хотя и обещал. – Как ты тут очутился?
– Это тоже долгая и запутанная история, – уклончиво молвил Бреннах. – Пусть ваши люди считают меня безродным бродягой. Ибо, как доводилось слышать, подобного народа всегда в избытке в боевых союзах, отправившихся в набег.
– Ты просишь принять тебя в банду? – уточнил Хродгар.
– На время вашего похода, – кивнул Бреннах.
– А что ты умеешь делать?
– Я играю на арфе, – с достоинством заявил чужеземец, легонько хлопнув по торбе, из которой торчали обгоревшие рога лиры.
– У меня в отряде двое арфистов: Хаген и Самар, – заметил Хродгар. – И я хотел бы надеяться, ты играешь лучше ихнего. Ты принят, раз уж так дело повернулось…
Отбыли викинги несколько дней спустя. После того, как в заливе показались первые корабли из крепости-гавани Фаэлор. Да и на берегах оживилось движение: местные владыки соизволили послать войска для усмирения пришельцев. Когда над водой засеребрились косые паруса боевых ладей-«единорогов», а между ними заскользили юркие гребные долблёнки с чайками на носах, Арнульф коротко бросил:
– Уходим.
Остальным вождям похода то решение не показалось достойным одобрения. Мол, как это так: только вошли во вкус, только началось веселье, как уже надо уходить! У нас, мол, больше тысячи бойцов на трёх дюжинах кораблей, из нас каждый стоит десяти сидов, а мы удираем, словно зайцы, даже не переведавшись парой ударов с неприятелем! Немного нам чести в этом походе, немного доблести явим и меньше стяжаем славы, чем хотели, коли нынче не примем бой!
– Уходим, – повторил Арнульф. – Добычу – на борт. Живо! Да передайте мой приказ на южный берег залива, а то Франмар глухарём скажется, а я буду виновен…
Франмар Беркут, под началом которого вторая половина войска грабила на противоположном берегу Блумвика, всё понял с первого слова, и вскоре корабли подняли якоря, сбиваясь в стаю. Одни – с людьми на бортах, иные – с добычей: главным образом, с козами, овцами, коровами да лошадками. Эту часть добычи пока не делили: было решено отвезти на острова и пустить на зимний прокорм, а что останется, раздать поселянам. Однако Раудульф конунг рвался в бой, а с ним и Эйлим королевич, и, вопреки воле Альма, своего наставника, юный Хельги Убийца Епископа, и младший Хроальдсон на драккаре «Армод»… Одумались только тогда, когда узрели десятки «чаек» и «единорогов», а над ними – три величественных дромунда с орлами на носах. Огромные корабли шли на всех парусах, раскачиваясь из стороны в сторону, набирая скорость. Грозным оружием оказались те сторожевые птицы волн, в чём скоро все убедились. «Армод» оказался ближе других к скиптунгу сидов, чем те не замедлили воспользоваться. Сразу на двух дромундах вспыхнули разноцветные огни, и сотни стрел отправились в полёт. Два радужных моста раскинулись над заливом, сходясь на палубе «Армода». Разрывая паруса, снося такелаж и людей. И – превращая корабль в огромный факел, погребальный костёр для викингов.
– Довольно ль вам этого? – пробормотал Арнульф себе под нос.
Его мало кто услышал.
Зато все слышали горестный крик Эрленда, старшего брата Эрлюга. Все слышали, как он повелел разворачивать «Хермод» и идти на подмогу. И все слышали, как с «Руки Тьорви» донёсся голос Франмара хёвдинга:
– Лучники – на нос! Убрать парус. Гребцы – обратный ход!
– Что ты задумал? – окрикнул Арнульф вождя хрингвикингов.
– Отходите, а мы вас прикроем, – был ответ, – Олаф говорит, у него есть подарок для сидов…
…Олафом Безродным звался один человек, который прибыл с хрингвикингами. Прозвали его так за то, что он не мог точно сказать, кто его отец. Однако он был свободным, и никто не попрекал его низким родом. Носил этот Олаф и другие прозвища: Берсерк, ибо он был берсерком, Красавец, ибо он был статен и хорош собою, Хаммарваль[26]26
«Падающий Молот», от исл. hamarr – «молот» и fall – «падать».
[Закрыть], ибо сражался тяжёлым железным молотом по имени Небесный Утёс, и, наконец, Чародей, ибо он был чародеем и слыл одним из лучших учеников Видрира Синего из Золотого Совета. В Хринг Свэрдан Олаф упражнялся в кузнечном ремесле, а в поход отправился просто так, веселья ради. Ему не было ещё и тридцати зим, но доброе имя он уже успел стяжать, и с ним мало кто искал вражды…
…И вот этот самый Олаф, стоя на носу «Руки Тьорви», поднёс к губам рог, когда два драккара отбились от стаи и повернули выручать незадачливых соратников.
– Заткните уши, – посоветовал ученик Видрира Синего с ухмылкой.
А потом набрал полную грудь морского ветра – и выдохнул в рог.
О, как загудело море, откликаясь на зов! Эхо отразилось от берегов, срывая траву со склонов, сдувая песок с камней, сметая бронзовую листву с крон. Вспенились волны, точно табун белогривых коней, и с неба рухнул гром, оглушая смертных и бессмертных. А с громом – и тугая, упругая завеса ливня. Только что небо было чистым – и в следующий миг почернело, набухло сизым выменем тысяч тучных коров. Ревела небесная скотина, изливая вместо молока столбы воды, сверкали молнии, будто ветвистые рога горних оленей и быков. Огонь, охвативший было «Армод», исчез в мгновение ока. «Хермод» развернулся, спускались на воду лодки. Люди Эрленда подбирали раненых, привязывали канаты к повреждённой ладье: не бросать же хороший драккар. Борта целы, а парусов и вант можно прикупить потом.
Сейчас главное – убраться отсюда, да поскорее!
Сиды оставили отступающих без внимания и набросились на «Руку Тьорви». Дромунды разворачивались, подставляя широкий борт, обманчиво беззащитный, словно китовый бок под гарпуны охотников. Первые стрелы отравились в полёт, не находя, впрочем, вожделенной добычи: корабли сильно качало.
– Думается мне, – процедил Франмар, криво усмехаясь, – наш струг недаром носит своё имя.
– Быть может, – кивнул Олаф, отложив рог и перехватив обеими руками свой чудовищный молот, – но Тьорви свою руку вложил в пасть волку, а где ты тут видишь волков? Одни куры да рогатые лошади! Нет, Тьорви не сегодня лишится разящей десницы[27]27
Корабль Франмара называется «Рука Тьорви»; здесь Тьорви – имя божества, которое соответствует известному в нашей традиции Тюру/Тиу (в честь которого, между прочим, в германских языках называется вторник). Согласно «Эддам», у Локи было несколько детей, порождённых им с великаншей Ангрбодой, в числе которых был и чудовищный волк Фенрир. По какой-то причине асы не могли его убить и решили обезвредить, связав особой цепью. Они попросили Фенрира постоять спокойно и не дёргаться: мол, мы хотим опробовать, насколько крепкой вышла цепь, попробуй, дескать, её разорвать. Фенрир сказал, что позволит связать себя, если кто-нибудь из асов поло-жит руку ему в пасть: мол, если я не смогу разорвать путы, а вы не захотите меня освободить, я эту руку откушу. Вызвался Тюр, сын Одина (по другой версии – великана Хюмира), бог судебных поединков и «правильной», статусной войны. Фенрир не смог разорвать цепь, асы его не освободили, и волк откусил Тюру руку. Аналогичный миф бытует, судя по реплике Олафа, и в отношении божества Тьорви.
[Закрыть]. Хэй, дорогу!
Стрелки потеснились. Олаф тряхнул головой, откидывая с лица налипшие золотистые пряди, спустился на палубу, а затем шагнул за борт. И – устоял на зыби, словно на льду или иной тверди. Все так и ахнули: мало кто из хрингвикингов слышал о том, как Белый бог во время оно ходил по воде, аки посуху. Да и как было смертному чародею тягаться с божеством? А тот и не тягался: заревел, перекрывая шум дождя боевым кличем, размахнулся и обрушил Небесный Утёс на морскую поверхность. От удара вздрогнула вся бухта, море взбурлило, порождая чёрный блестящий вал – от берега до берега в ширину, и до самого неба – в высоту. Исполинская волна мигом преодолела расстояние от драккаров до кораблей сидов и накрыла их, погребая в кипящей пучине. Ломались мачты, провисали паруса, тяжёлые от морской воды, борта скрипели от столкновения ладей. «Чайки» переворачивались, шли ко дну, «единороги» вертелись, как щепки, бестолково тыча витыми рогам в небо, и слышалось отчаянное ржание в скрежете древесины. Досталось и сторожевым орлам: плавучие крепости ходили ходуном, сбрасывая за борта моряков. Олаф удовлетворённо кивнул и вернулся на драккар.
– А вот теперь, – сказал он, отирая лоб, – если им найдётся чем ответить…
– На вёсла! – зычно кликнул Франмар. – Уходим, уходим, живо!
Сиды опомнились быстрее, чем хотелось бы. Пока дромунды заново разворачивались, «единороги» устремились в погоню, грозно наставив рога. Ходу им было не занимать. Дождь шёл на убыль, ветер и волны затихали. На «Свафнире» и других драккарах заметили это, но возвращаться не стали: слишком далеко ушли. Арнульф лишь выругался сквозь зубы.
А Бреннах Мак Эрк ругаться не стал. Он отложил весло, расчехлил свою рогатую арфу и начал играть. Хродгар хотел было его одёрнуть – уж какая тут музыка, за весло вернись! – но Хаген заметил мельком, как в глазах арфиста вспыхнуло пламя, знакомое, жестокое и прекрасное, от которого плавятся горы и зажигаются звёзды – и громко произнёс:
– Ничего, пусть играет, так грести веселей!
Арнульф услышал это, подумал – и кивнул. Мол, хуже не будет.
А Бреннах запел. На своём родном языке. Вплетая незнакомые слова в перекаты струнного рокота. Воздух тревожно дрожал, как дрожат сердца, охваченные страхом за близких. А когда тревога сменилась одержимостью зверя, скорбным торжеством того, кому нечего терять, кто стоит над пепелищем, попирая ногами окровавленный труп врага, кто ведёт ладью сквозь око бури, зная, что никто его не ждёт, ибо уже некому ждать – прозвучали слова:
И море вновь отозвалось, но куда страшнее, чем ранее – на чары Олафа.
Между кораблями сидов и викингов разверзлась пучина, обнажая дно бухты. Воды сошлись, порождая вихрящийся столб, подобный дракону. Тёмносверкающий змей заревел, изрыгая шторм. Утихшие было волны вздыбились, преграждая путь «единорогам», а в спину викингам ударил мощный вест. Арнульф опомнился первым, дал знак ставить паруса. Вскоре над судами северян развернулись полосатые крылья, полные попутного ветра, и стая Седого благополучно покинула Блумвик. Даже хрингвикинги с хьёрсейцами не отстали.
На ликование да удивление не было сил. Только Арнульф заметил Бреннаху:
– Что ж ты не сказал, что ты чародей?
– Никакой он не чародей, – брезгливо бросил Хравен, – он крафта-скальд, только и всего.
– Это верно, – неожиданно легко согласился Бреннах. – У нас на родине считается, что барды порой способны пробуждать чары, только редко – по своей воле. Чаще происходит… – умолк растерянно, не в силах подобрать слов, почесал затылок, и неловко закончил, – вот как-то так.
– Да-да, мы все знаем, кто такой крафта-скальд[29]29
Исл. krapta-skald, «умелый, могучий скальд», «скальд-чародей», чьи стихи имеют волшебную силу.
[Закрыть], – покивал Арнульф. – А кстати, у вас на родине – это где? В Хренфорде-на-Жопках? Ты откуда сам-то? Явно ведь не геладец…
Бреннах на миг задумался, а затем ответил, как советовал Хаген:
– Я из Западного Эри, из Нейта. Это на границе с Морквальденом. Глухомань…
Арнульф прищурился, недоверчиво качнул головой:
– Я так и думал… Далеко ж тебя занесло! Впрочем, дело твоё. Но скажи мне другое, сын Эрка: ведаешь ли ты, куда мы направимся по весне?
– Мне рассказали, – кивнул Бреннах. – Вы идёте в Маг Эри, и я – с вами. Хродгар меня взял.
– А как же ты станешь сражаться с соплеменниками? – ухмыльнулся Арнульф испытующе.
– Как да как, – проворчал Бреннах, – молча, вот как. Подумаешь, соплеменники…
Арнульф лишь хрипло рассмеялся. А Хагену от речи арфиста пахнуло горечью и желчью. Бреннах презирал и ненавидел себя за вынужденные слова. И подумал Хаген, что этот Мак Эрк не стал бы сражаться со своими соплеменниками из Коннахта, с неведомого острова Ирландия, который, видать, сильно походит на зелёный Эйред. И трудно сказать, как поведёт себя загадочный музыкант, когда дойдёт до дела.
4
В том осеннем походе викинги потеряли дюжину бойцов в стычках на суше и вдвое больше – на море. То были люди Эрлюга сына Хроальда. Каждый из тех, кто был на борту «Армода», получил зарубку на память. В том числе и сам Эрлюг: обгорел, лишился волос на лице и на голове, за что его прозвали Крачкиным Яйцом, и долго ещё залечивал раны от стрел. Вместо павших побратимов с Хьёрсея ему пришлось взять на борт два десятка местных – только чтобы было кому грести.
Ну да этому ремеслу островитян учить не пришлось.
Их встречали как героев. Ещё бы – с таким-то прибытком! Издавна скот сидов славился по всему Эльдинору, и хозяева предлагали большие деньги за козочек с шелковистой шерстью, круторогих баранов да мордатых коров. Викинги потешались – вот, мол, и сквитались вы, геладцы, за своих дев молочными тёлочками! Хороша ли плата? Широки ли бёдра, обильно ли вымя? Островитяне отвечали, что, мол, уж лучше козу с Холмов оприходовать, чем девку с Заливов, а люди Заливов желали им супружеского счастья. Особенно же ценились кони. Ни пасти, ни ездить на островах было особо негде, но вождей кланов это не смущало. Каждый стремился заполучить жеребца с Холмов для доброго приплода, или хоть кобылку – «на худой конец», как смеялись северяне.
Так что, разделив скот, волки Седого залегли за зимовку по всем островам.
Чтоб никому не обидно было.
На Гелтасе зимовали три сотни: Бьёлана, Хродгара и Орма Белого. Но даже для столь малой стаи эта берлога оказалась тесноватой, о чём ещё будет сказано.
Хаген быстро сообразил, что большого толку от Бреннаха, который оказался под его негласным покровительством, увы, не будет. Выспрашивать о его настоящей родине, равно как и о том, как его занесло в Страну Холмов, Лемминг не стал: арфист явно хотел сохранить это в тайне, да и, похоже, сам плохо понимал, что к чему. Здесь явно были замешаны чары, что всегда пробуждало в сердце Хагена любопытство и лютый голод знания, но дело повернулось так, что пришлось отложить эту загадку на потом. Не без досады, да что поделать! В конце концов, Хаген рассудил, что море велико, и отчего бы в нём не затеряться острову-другому, коих нет ни на одной из карт?
Не вышло также поучиться у Бреннаха ни местной речи, родственной, видимо, его родному языку, ни игре на арфе. С геладцами сын Эрка быстро сошёлся и понимал их наречие без особых трудностей, но выговор у него был иной. К тому же наставник из него получился скверный – даровитого арфиста и певца приметил Сумарлиди ярл и определил ко двору. Так что свободного времени у Бреннаха поубавилось. По вечерам он развлекал домочадцев и гостей, а днём обычно упражнялся в воинском ремесле, чему и сам Хаген посвящал светлые часы суток.
Не дуреть же от безделья, пока прочие дуют пиво да режутся в кости?
Деньгами Хаген старался не сорить: сбережения таяли, запускать руку в братскую казну, в отличие от Торкеля и Бьярки, даже и не думал, дабы не навлечь на себя гнев Лейфа, который в такие моменты превращался в истого дракона, а единственной добычей, что досталась ему в походе, была та штука, которую он вынес из горящего храма. Треугольный деревянный короб с колками да струнами, украшенный серебряной плетёнкой из листьев и завитушек, плавно перетекавших в морские волны, бычьи рога, полумесяцы и трискели[30]30
Трискель, трискелион (греч. τρισκελης, «трёхногий») – солярный символ, состоящий из трёх ног (как на флагах островов Мэн и Сицилия) или загнутых линий, выходящих из одной точки. Известен в древнегреческой, критской, этрусской, кельтской и японской изобразительных традициях, а также у некоторых народов Гималаев. Кроме того, трискелион является символом любителей извращений в духе БДСМ. Кто знает, почему…
[Закрыть]. Струн было много, тонких, как волос, и потолще, из гудящей кручёной меди. Арфа – не арфа, лира – не лира, кантеле – не кантеле, и в гусли не годится. Продавать не хотел: не знал истинной цены, да и глянулась ему вещь, хотя играть и не умел. Рогатую лиру, которую на Севере тоже называли арфой, и ту освоил не без труда. Бреннах же, глянув на инструмент, честно признался, что никогда ничего подобного не видел, и как его настраивать, а уж тем паче – играть, понятие не имеет.
Впрочем, Хаген не слишком долго ломал голову над этой загадкой.
Вскоре по возвращении викингов Сумарлиди ярл дал пир по случаю праздника Вентракема. Среди музыкантов Хаген приметил одну миловидную девицу, что играла на большой арфе. Бронзовые струны под её пальцами то печально и торжественно звенели, то смеялись брызгами солёных волн, то плакали янтарём одинокой сосны на берегу, то звучно гудели эхом древних времён, пробирая до костей, до самого сердца. Хаген сидел, зачарованный, открыв рот, и пиво лилось по усам, а досужие застольные разговоры – мимо ушей. Любовался пальцами арфистки, тонкими и длинными, словно выточенными из кости морского зверя. Любовался её волосами, подобными крылу гагары. Любовался её сосредоточенным лицом, сиянием её глаз. Она была прекрасна, точно богиня, чья музыка творит миры. Дева играла, но это была не игра – это была сама жизнь.
И не сразу бросился в глаза узор на чёрно-багровом тартане её платья. Узор, который носил и Бьёлан Тёмный, и сам Сумарлиди ярл, и прочие люди клана Ан-Тайров. Дочь? Нет, не было у ярла столь юных дочерей. Хаген подозвал вихрастого служку:
– Кто это так сладко играет на арфе?
Паренёк посмотрел на викинга, как на деревенского дурачка:
– Это внучатая племянница самого ри-Сомерледа, Игерна, дочь Сеаха и внучка Морвэны из клана Ан-Тайров, сестры нашего повелителя…
– Столь красива – и не замужем? – подумал вслух Лемминг, но тут же одумался, порылся в кошеле и сунул парню серебряный перстенёк да горсть эйриров:
– Отнеси это колечко прекрасной Игерне и скажи, что Хаген сын Альвара хотел бы перемолвиться с ней словом, коли ей будет угодно. Справишься – ещё меди отсыплю.
Слуга нехотя кивнул: видать, рассчитывал на серебро, и отошёл.
– Что, дружище, любовь с первого взгляда? – Торкель пихнул его в бок, сально ухмыляясь.
– Не со взгляда, – вернул усмешку Хаген. – С первого звука.
Закончив играть, девушка присела за стол среди людей своего клана, недалеко от ярла. Слуга куда-то подевался, и как ни старался Хаген, не мог отыскать его взглядом. Даже если он выполнил поручение, Хаген этого не заметил, а сама Игерна даже не смотрела в его сторону.
– Что, не попала рыбка в сети? – осклабился Торкель.
Хаген ничего не ответил и продолжал пить, украдкой поглядывая на благородную арфистку.
Ни тем вечером, ни на следующий день Игерна ничем не дала понять, что слуга передал ей подарок и просьбу Хагена, да и на глаза не попадалась, а самолично разыскивать родственницу владыки Хаген счёл неуместным. Хотя, конечно, тревога и грызла его, словно драконы – корни Мирового Древа, пальцы коченели и плохо слушались, а при одной мысли о гудящих струнах арфы в руках Игерны молодого викинга колотил жестокий озноб. О, многое отдал бы внук королей за возможность ещё раз услышать эти божественные переливы! Увы – Игерна не подходила ни к инструменту, ни тем паче – к нему, чужеземному бродяге. Друзья только посмеивались – из них каждый завёл себе здесь по подружке, даже жуткий Хравен Увесон, и беспокойство Хагена было им непонятно.
– Как же, – насмешничал Торкель, – станет наш Лемминг пачкать меч о простую девку, рыбацкую дочь – ему королевну подавай! Хродгар, это всё твой дурной пример…
– Да уж, дружище, – добродушно добавлял молодой вождь, хлопая друга по плечу, – мне тогда с королевой большой удачи не выпало. Проще надобно быть!
Эти подначки были Хагену как рыболовные крючки под ногти – друзья не понимали, не могли бы понять, что будь арфистка дочкой ничтожного раба, а не высокородного господина из правящего клана, тревога его не стала бы меньше. Но пояснять не собирался. Вместо этого он разыскал вихрастого паренька, которого отправил с поручением.
– Какие новости, юный мой друг? – полюбопытствовал Хаген.
Глядя, как улыбается викинг, служка побледнел и потерял дар речи.
– Не напрасно ли я заплатил тебе медью, а не железом? – Хаген улыбнулся ещё шире.
– Госпожа… госпожа Игерна не сказала ни да, ни нет, – парень наконец совладал с собой, – однако приняла твой подарок.
– И ничего не просила мне передать? – уточнил Хаген.
Юноша только замотал головой.
– Ну нет так нет, – вздохнул моряк. – А чего ты от меня прятался, дурень? Что сразу не сказал?
– Мне говорили, ты – страшный человек, Хаген Лемминг, – почтительно отвечал слуга, – и что с тобой лучше не искать вражды. Вот я и подумал, что ты можешь неверно…
– Заткнись, – устало махнул рукой викинг, – обманули тебя. Вовсе я не страшный человек. Вот, держи, как обещал – мы, страшные люди, крепко держим слово.
Но не успел он отсыпать слуге положенные эйриры, как за спиной раздался голос:
– А вот и тот юноша, что робеет пред девами, предпочитая действовать через других!
Ядовитая насмешка слов не достала сердца: девичий голос стал целительным снадобьем. Хаген обернулся, стараясь двигаться неторопливо и с достоинством. Встретился взглядом с Игерной. Голубой лёд мерцал под ресницами – любопытство под покровом надменности. Викинг отпустил слугу жестом, не глядя, и поклонился девушке:
– Смел ли беспокоить богиню струнного рокота?
Игерна рассмеялась. Лукавая улыбка играла на её лице солнечными бликами.
– Так вот что тебя привлекло? – зажурчала медовая речь. – Пришлась ли по душе моя музыка?
– О, знала бы ты!.. – пылко воскликнул Хаген, хватаясь рукой за грудь, словно хотел вырвать бешеное сердце и поднести деве, как дорогую ловчую птицу. Не сдержался, осёкся на полуслове. Стоял и неловко молчал. Все слова куда-то подевались. Лицо горело, и не только от стыда.
Игерна тоже молчала. Улыбка сошла с её лица талой водой, растаял и лёд насмешки в глазах. Бровки сошлись крыльями кайры, над ними залегла едва заметная складка. Излом тревоги. Хагену вдруг нестерпимо захотелось осыпать это лицо поцелуями. Наконец Игерна проронила:
– Ну, коли так, пойдём. Ты, кажется, хотел о чём-то побеседовать?
И дрогнуло сердце юноши, когда его пальцы сомкнулись на прохладной ладошке девушки. Так они и вышли на внутренний двор – держась за руки и поглядывая друг на друга украдкой. У всех на виду. Хаген понял, что его лихорадит, а ноги плохо держат. «Да что ж это такое! – зло подумал он. – Когда это я превращался в дрожащего ублюдка от близости женщины!? Мне двадцать три зимы, а чувствую себя сопливым щенком! Эрлинг Всеотец, чем я тебя прогневал?».
Между тем они добрались до крохотного сада у крепостной стены и присели на скамье меж двух старых яблонь, увешанных омелой.
– Так о чём ты хотел поговорить? – повторила Игерна.
Хаген заставил губы изломаться в непринуждённой улыбке:
– Пришёлся ли тебе по нраву мой подарок?
Игерна достала из клетчатой поясной сумочки кольцо, повертела в руках:
– Этот, что ли? Тяжеловат, признаться.
Глядя на массивный перстень, украшенный самоцветной печаткой-звездой и двумя розочками по бокам, Хаген молча обругал себя последний дурнем, а вслух сказал:
– Придётся подарить тебе к нему цепочку или бархатный шнур, чтобы бы носила его на шее.
– Не слишком-то щедро, – заметила девушка. – Орм Эриксон подарил мне коня сидов.
«И как же ты его за это отблагодарила?» – хотел спросить Хаген, но в последний миг прикусил язык, остановил злые слова и произнёс, как мог ровно:
– Белого, наверное, с шёлковой гривой и тонкими копытами?
– И как ты догадался? – игриво вскинула брови девушка.
– Ты, верно, диво как хороша в седле на белом коне, – бесхитростно улыбнулся Хаген. – У меня тоже есть белая лошадка. Сметанкой звать.
– Здесь? На острове? – удивилась Игерна.
– Нет, там, – махнул рукой куда-то на северо-запад, – за морем. Дома.
– Дома? – переспросила Игерна, глядя викингу в глаза. – Где же твой дом?
– Мой дом… – Хаген замялся, впервые за много зим задумавшись над этим, понимая, что нет у него ни дома, ни хорошего ответа. – Мой дом – вся Страна Заливов.
– И как тебе живётся в этой твоей Стране Заливов?
Игерна спрашивала с вежливым, отстранённым любопытством, но в голосе зазвенела тонкая струна лёгкой, едва слышной печали. Хаген тепло улыбнулся:
– С превеликим удовольствием тебе об этом расскажу, коли ты позволишь сопровождать тебя, когда ты решишь объездить дареного коня сидов.
– Ну так что ж мы расселись?! – ослепительно улыбнулась Игерна, вскакивая со скамьи…
…Так и повелось. Игерна и Хаген ездили по берегу, вдвоём на одном коне, к восхищению друзей и тихому скрежету зубов Орма Белого. Девушка сидела впереди, как положено, по-женски, а молодой моряк держал поводья, сидя позади, любуясь её лицом вполоборота. Подолгу беседовали обо всём на свете. Хаген рассказывал о Стране Заливов, о разных землях, где успел побывать, о тамошних людях, об их обычаях, а Игерна – об островах, на которых провела всю жизнь. Девушка неплохо, как и все геладцы, говорила на Скельде, жёстком, рубленом языке Севера, но Хаген упросил помочь ему выучить Имрех – певучее наречие сидов, эридов и геладов, так что к концу зимовки мог если не складывать стихи, то во всяком случае – объясниться с местными. А вечерами дочь клана Ан-Тайров играла на большой сладкозвучной арфе в большом зале, неизменно вызывая трепет в груди викинга. Думалось сыну Альвара – ничто в целом мире не способно растопить иней на его рёбрах, однако сердце плавилось восковой свечой от густых и звонких звуков, причиняя боль, даря горьковато-медовую сладость, и ещё – неведомое чувство, светлое и щемящее, названия коему Хаген не знал.
