Текст книги "Волки и вепри (СИ)"

Автор книги: Хаген Альварсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Наверное, не ошибусь, – мягко, как мог, проговорил Хаген, – если скажу, что ты не просто так подарила улыбку нашему лоботрясу нынче поутру? Думается мне, ты быстро соображаешь, куда быстрее… хм… – бросил взгляд на слегка озадаченного Волчонка и уверенно закончил, – быстрее многих. И Волчонок таки попался!

Все сдержанно рассмеялись, а Торкель накрыл пальцы девушки ладонью.

– Расскажи им, Эрна, что говорила мне, – ласково прошептал на ухо дочери мёртвого дворецкого. – Им ты можешь верить больше, чем мне самому, – и неожиданно добавил, – мы здесь такие же чужаки, как и ты.

– Даже если ты, служанка королевы, действуешь по её воле и выполняешь некий её замысел, – нехорошо улыбнулся Хаген, – всё равно – говори. Не бойся. Бояться будем после. Все вместе. А ты, Бьярки, не зевай тут, как снулая стерлядь, а стань снаружи у дверей. Чтобы те уши, коими обросли здешние стены, свернулись рожком от твоей свирепой морды.

Бьярки зевнул, взял секиру и вышел за дверь. Он привык слушаться Хагена, когда сам Хродгар хёвдинг не мог отдать приказа. Они все привыкли.

– Ну, липа перстней? Мы внимаем.

Эрна какое-то время молчала. Так долго молчала! Целых полгода, с тех пор, как её отец лёг на погребальный костёр. Никому – ни слова. Даже матушке – но та обезумела после смерти Эрнгарда, перестала узнавать собственное дитя. Она просто не поймёт, а прочие – не поверят. А коли поверят… кто вспомнит рыжую дочку Эрнгарда дворецкого? Кто станет плакать?

И – кто поднимет руку на зеленоокую ведьму?!

– Верно ты подметил, юноша с черепом на перстне, – проговорила Эрна, глядя в глаза Хагену, – я не просто так обратила внимание на Торкеля, хотя и желала бы, чтобы мы познакомились в иное время, в ином месте. Долго я ждала, долго молилась богам старым и новым, чтобы они послали надёжных людей в Гримсаль. Вы, честно признаюсь, не кажетесь надёжными, но, видимо, таковы забавы богов.

Эрна вздохнула, собираясь с духом, как пловец перед заплывом. Викинги – шутка жестоких северных богов – ждали. Девушка коснулась кружки с водой в руке Торкеля, смочила губы. И – отважно нырнула в горький поток памяти. Спрыгнула с утёса благоразумия.

– Меня сделали эскмэй Хейдис Брокмарсдоттир незадолго после её приезда в Гримсаль и пышной королевской свадьбы. Батюшка думал, что это большая удача для девчонки – прислуживать самой королеве. Да я и сама так считала. Даже после той резни… четыре года назад. Я тогда дивом уцелела. Присматривала за малышом Кольгримом. Повезло? Ну, наверное. Пережили худо-бедно тяжёлые времена? Вот это вряд ли.

Пока тяжёлое время тебя самое не прихлопнет сапогом – походя, как букашку, как палый лист, – то полагаешь, что всё не столь плохо, и счастливо себе живёшь-поживаешь. Эрнгарда дворецкого вот так и накрыло. Словно невзначай. И никто не заметил.

Я, Эрна служанка, не в счёт.

Я – никто.

Бритоголовый великан с побережья явился без промедления. Безмолвные Белые плащи затворили за ним дверь, и королева осталась с викингом наедине. В своих покоях. Собственных. Многороскошных. На третьем ярусе дворца. Таинственно мерцали в полумраке свечи, страстно шептало в очаге пламя. Хейдис сидела в мягком кресле, облачённая в тени тончайшего шёлка, закинув ногу на ногу. Призывно белели крутое бёдро, точёная голень. У юноши дрогнуло левое веко. Вожделение? Отвращение? «Странная смесь», – отметила Хейдис.

Викинг поклонился в пояс, заложил за ухо светлую прядь.

– Фрейя Коллинга желала меня видеть?

Хейдис милостиво указала на кресло напротив:

– Гляжу я, не слишком тебе у нас тепло, хёвдинг, коли ты стоишь здесь в плаще. Разве холодно в моих покоях? Как ты зовёшься меж друзей, благородный витязь?

Юноша снял плащ, повесил на спинку кресла, а сам уселся напротив госпожи.

– Друзья зовут меня Хродгаром Туром, сыном Хрейдмара с Бычьего Двора. И я не высокого рода, Ваше Величество. Мой отец был купцом и хозяином хутора.

– Что же толкнуло тебя на китовую тропу, сын Хрейдмара? – по-кошачьи прищурилась кона.

– Гримкель Полутролль.

Сказал – как отрубил. И увидела Хейдис, будто наяву, как катился по столу отсечённая рыжая голова, скидывая кубки, заливая скатерть кровью. А над обезглавленным телом застыл тринадцатилетний заморыш с огромной секирой в руках. Привык ли держать в объятиях ведьму, пусть даже это «ведьма щитов»? О да! Хейдис оценила, во что превратился за девять зим нескладный сопляк. Могучие руки, широкие плечи, каменное, волевое лицо. Хладом веяло от молодого волка моря – но не тухлой могильной зябью, как от Яльмара Молчуна, и не ледяным ветром, как от Видрира Синего, великого волшебника, и, конечно, не холодным серебром, как от Сельмунда, косоглазого барсука. Нет. От Хродгара Тура веяло стужей стали, инеем на лезвии секиры, морозом оружейного железа. А ещё – свежим морским ветром.

«Я никогда не видела моря, – с лёгкой печалью подумала Хейдис. – Такова цена».

– Угостись, убийца Полутролля, – королева сама наполнила хрустальную чарку, поднесла Хродгару, – это хорошее вино. Из Альвинмарка. Его делали сиды, альвы с Холмов. Это вино белое и чистое, как слеза девственницы, лёгкое, как сон младенца. И тёрпкое, как мечта. Есть ли у тебя мечта, Хродгар, сын Хрейдмара?

– Нет у меня мечты, – викинг отставил чарку в сторону, в упор глядя на королеву, словно дикий тур перед броском – о, Хейдис помнила, как милый Тивар однажды такого завалил! Копьём в сердце. Одним точным ударом. Есть ли сердце у этого Тура?..

– …и не стану я пить твоё вино, – добавил исполин грубовато. – Мне и так по жизни кисло.

Хейдис изогнула безупречную бровь:

– Отведать ли мне из твоего кубка? Нет у меня обычая травить славных людей.

– Да, только излишне молчаливых, – усмехнулся Хродгар. – Так или иначе, я сюда пришёл не пить и не болтать о былом, пусть и в столь милом обществе.

– Ты осмеливаешься дерзить королеве Коллинга? – заметила Хейдис насмешливо-властно.

– Я и не таким людям осмеливался дерзить, – Хродгар пожал гранитными плечами, – а мой земляк, Фрости Фростарсон, однажды сказал в храме Ванхёрга: «Вот уж не сробею назвать сукой Фрейю». Вот кто был дерзок! Впрочем, Арнульф Седой не учил нас чинить зло жёнам.

– Арнульф Седой? – вспыхнули зелёные огоньки в глазах. – Тот самый?..

– Именно, Фрейя Коллинга.

– Хм… Однако же! – королева сладко улыбнулась, переменила ноги, словно бы невзначай коснулась губ кончиком языка. – Твой отец был торговцем, но сам-то ты, думается, привык чаще платить не серебром, а железом?

– Что я буду пред тобою кривляться, как обезьянка, – вздохнул Хродгар, – коли даже твой отпрыск узнал наше ремесло. Но не станет ли гневаться твой державный муж, если станет ему известно, что ты принимала меня в своих палатах в столь поздний час? Неохота мне выезжать из Гримсаля беднее, чем был, и моим людям это не понравится.

– Вот об этом я и хотела поговорить, – Хейдис пристально взглянула на викинга из-под длинных густых ресниц. Тот сидел, как барс в зарослях: сверкал глазами, подобрался перед прыжком, чувствуя острый запах добычи. Будет, будет тебе влажное мясо трепетной лани, хищник равнины волн!

– Мы оба знаем, для какого дела нанял тебя и твоих людей мой державный супруг. Не в дружину ведь вы к нему пришли наниматься? Не стану обманывать такого прозорливого человека, как ты: мы с мужем не во всём сходимся. Полгорода треплется об этом по пивным! И Сельмунд не станет гневаться, что мы с тобой уединились ночной порой, хоть бы и упала цена его чести. Но вот что его точно разозлит, и о чём стоит умолчать – так это о моей к тебе просьбе. Вот я прошу тебя, Хродгар Хрейдмарсон: отступись. Уезжай завтра пополудни, или, если хочешь, послезавтра. Или через неделю. Или – когда захочешь. Скажи Сельмунду – мол, пробовали, пытались, и так, и сяк, и, как вы, моряки, говорите, штевнем об косяк, но ничего не получилось. Вы ведь знаете, что регинфостри не всё вам поведал, не так ли? Как сказано в «Поучениях Высокого»: «смехом на смех пристойно ответить, обманом – на ложь»[13]13
  «Старшая Эдда», «Речи Высокого», строфа 42, перевод А. Корсуна.


[Закрыть].

– Так что же ты предлагаешь, королева – вовсе не браться за дело? – насмешливо прищурился Хродгар. – Даже не пытаться упокоить мёртвое войско?

– А вы и не сможете, – улыбнулась Хейдис.

И поняла, что зря это сказала. Прочитала ответ на вызов в гордых глазах викинга.

– Ну, допустим, – Хродгар мгновенно справился с приступом гордыни, кивнул, соглашаясь, – но, как говорят в Кериме: и что мне за это будет?

– А что посулил мой дражайший супруг?

– Тысячу гульденов. Нет. Две тысячи.

– Я, – обольстительно улыбнулась Хейдис, вытягивая ножки во всю длину, – дам три тысячи. Да ещё, Хродгар хёвдинг, ты получишь дружбу моих ляжек. Если захочешь.

У викинга снова дёрнулось веко. На бледном лице проступил-таки румянец. Он долго молчал, любуясь телом госпожи. Грабить – так уж драконов, любить – так королев! Оценивал, как лошадь, меч или корабль. Это было внове для дочери Брокмара – и весьма волнительно.

– Я, пожалуй, подумаю над твоими словами, – шумно выдохнул Хродгар. – Но сперва должен всё обговорить с моими людьми. Не столь велика моя над ними власть, чтобы вовсе не считаться с их волей. У тебя, солнце чертога, могущества поболе моего.

«Солнце чертога». Слова эти, сказанные викингом на пяток зим младше неё, отдались в сердце королевы мучительно-нежной струной. Так её звал Тивар. Её прекрасный Тивар, светозарный всадник, златокудрый Бальдр. Так, издеваясь, хрипел Яльмар, навалившись, брызжа слюною и семенем. Так льстиво говаривал Сельмунд. Но только слова белого исполина с побережья задели за живое. Хейдис не знала, простит ли ночному гостю эту боль – и эту сладость.

Хродгар поднялся, накинул плащ, поклонился в пояс. Уже в дверях его настиг голос Хейдис:

– И что же, ты не спросишь меня, почему я отговариваю тебя?

Хёвдинг бросил через плечо:

– А что мне за дело, светлая госпожа? Коли ты желаешь, чтобы злая волшба и далее изводила твой народ, так это не моя боль. Я родился не в Коллинге, а на острове Тангбранд. Это не моя страна. Не моя земля. Чужая.

И добавил, не оборачиваясь:

– Доброй ночи, королева.

Хейдис долго ещё сидела у камина, не в силах унять странную дрожь. Близость очередной безлунной ночи и так сводила её с ума. Что тревожиться из-за парней, едва заслуживших право зваться мужами? Что ещё вызнает Эрна? Девчонка неглупа, но и эти бродяги не такие уж простецы. Впрочем, если уж сам Видрир Синий отступился…

А тут ещё у Кольгрима режутся зубки. Ничего, прорежутся острые клыки битвы! Ликом малыш удался в отца, но и от матери кое-что унаследовал. Его полночные крики, его кошмары – лезвие по материнскому сердцу, по сердцу ведьмы. Таково бремя колдовского дара – проклятия, благословения и единственного наследия Фрейи Коллинга. С этим наследием Кольгрим станет истинным сейдманом, а весь этот гадкий, скверный, жадный городишко к тому времени сгниёт и обратится в труху. Пусть Сельмунд сучит паучьими лапками, прядёт липкую сеть на златокрылых мух, снижает подати, отменяет пошлины, мудрит со всем этим хозяйством – всё истает, всё пойдёт прахом!

Уснула Хейдис кона за час до рассвета.

…Шептались, что молодая королева – колдунья и занимается чёрным сейдом, а Тюра кухарка клялась, что видела, как Хейдис летает по ночам над городом на посохе. Так или нет – доподлинно никто не знал. А и знали бы – ведьма закрылась бы Сельмундом, как крепкой дверью. Слухи ходили всякие, но дивно ли это для стольного града? Надо же добрым людям обо что-то чесать языки!

Ещё говорили, будто бы Хейдис не живёт с Сельмундом как жена с мужем, но это-то как раз никого не удивляло. Кто такая Фрейя Коллинга, и кто такой этот косой барсук!

Эрне же, рыжей дочке дворецкого, весьма льстила мысль, что она прислуживает не просто высокородной госпоже, а фьёлькуннингри-коне[14]14
  Fjölkunnigri kona (исл.) – дословно «многознающая (вар. „сильномогущественная“) женщина», колдунья.


[Закрыть], королеве-чародейке. Порою мечтала она, что Хейдис возьмёт её, конопатую, в ученицы, и тогда-то… тогда-то… ух!

Однажды по весне, когда снега едва сошли и на Колль-реке начался ледоход, в одну из тех самых проклятый ночей, когда на небе нет месяца, а горожане либо забиваются в свои промозглые щели, моля всех богов, либо же вовсе покидают столицу, дворецкого зачем-то послали в личные покои королевы. Посреди ночи, за час до рассвета. Кто его послал и по какой надобности, никто так и не узнал. Эрна тоже не узнала. Ей в ту ночь, как и многим гримсальцам, скверно спалось. Служанки жили не в палатах коны, но в соседних комнатах на третьем ярусе, чтобы всегда были под рукой. Увидев батюшку со свечой в руке, шагающим по переходу к опочивальне госпожи, Эрна удивилась и тихонько проследовала за ним.

Но куда большим было её изумление, когда навстречу дворецкому вышла Хейдис, одетая в длинный плащ и больше ни во что, держа в руке вычурный посох, а рядом с ней шагал, пошатываясь и улыбаясь, Тивар Охотник. Бывший король. Почти четыре года как мёртвый. На нём были те самые одежды, в каких его положили в курган. Высокие сапоги, кожаные штаны, зелёный плащ с завитушками, шляпа с пером. Нож за поясом. Усопший король, убитый в поединке старшим братом, был неотличим от живого человека. Мило болтал и смеялся, обнимая любимую супругу. Вовсе не походил на бездумного, беспощадного драугра, вроде тех, что наводнили город, а теперь, за час до рассвета, едва затихли. Эрна тонко пискнула от испуга и затаилась.

Увидев королевскую чету, Эрнгард остолбенел, выронил свечу. Открыл было рот, но Хейдис приложила палец к устам – тише, мол, а Тивар Охотник лишь грустно улыбнулся и покачал головой. Или Эрне так показалось.

А потом один из Белых плащей коротко, не глядя, ткнул Эрнгарда ножом в грудь и отволок ещё живое, подрагивающее, истекающее кровью тело куда-то по переходу. Дочь дворецкого зажала рот, давясь слезами. Сидела в углу, коченея вовсе не от холода, целый час, а то и дольше, пока живая королева и мёртвый – ну мёртвый же! – король не натешились и не распрощались. И лишь потом вылезла из укрытия, моля всех богов и духов, чтобы затёкшие суставы не хрустнули предательским щелчком.

Она не видела, куда удалился неживой Тивар конунг. Испугалась? Какое там – у неё на глазах убили отца. Будет ли тут до чародейских тайн. Прошла за кровавым следом и долго, до безумия долго стояла над телом милого батюшки, не смея прикоснуться. Затем склонилась и поцеловала в чело, на котором больше не было морщин и складок.

А уж затем побежала с криками и стонами – мол, убили, убили, труп во дворце…

– Хорошо, – сказал на это Хаген. Взор его сиял. Отблеском ножа самой Смерти.

Друзья переглянулись и уставились на него несколько неодобрительно. Торкель же не сробел в кои-то веки влепить ему звонкий подзатыльник.

– Хорошо, – повторил Хаген, – и хорошо весьма.

Потом встал с рундука и земно поклонился дочери дворецкого.

– Неоценима твоя помощь в этом деле, Эрна Эрнгардсдоттир! Я уже вижу узор на этой вышивке, почти целиком. Недостаёт, пожалуй, клочка-другого, но это оставим назавтра. Время нынче позднее, а Высокий даёт совет, если помните, решать дела на свежую голову. Коли мы сохраним наши головы в целости до утра – считай, повезло! Но мне так думается, – добавил сын Альвара, – что Хейдис кона может тебя хватиться в любой миг, и потому…

– О, я всё понимаю, – не без сожаления кивнула Эрна, поднимаясь и разглаживая складки на платье. Торкель взял её за руку:

– Идём, провожу тебя.

Тут в комнату вошёл Хродгар. Взор его был мрачен, а лицо раскраснелось. Друзья редко видели своего хёвдинга столь взволнованным.

– Хо! – осклабился Торкель. – Что, вставил ты свою мачту в королевскую «старуху»?

Хродгар даже не выдал Волчонку положенного подзатыльника.

– Дело к тому шло, – шумно, точно кит, выдохнул он, – и, может статься, у меня ещё будет такая возможность. А теперь, друзья, всем спать. Утром станем держать совет. Волчонок – не задерживайся. Да растолкай Бьярки – он там заснул прям на полу.

Когда же Торкель и Эрна вышли, Хродгар сказал:

– Пусть у каждого из вас последней мыслью перед сном будет мысль о том, взялись бы мы за это дело, когда бы нам не посулили платы. И за какую плату каждый из нас разорвал бы договор с Сельмундом сыном Сигмунда.

– Почему ты так говоришь? – нахмурился Лейф.

– Потому что я не знаю, – растерянно уронил Хродгар.

И вот тогда Хаген испугался за своего молодого вождя. Впервые за всё время их знакомства.

5

Хравен сейдман вернулся под утро. Перепачканный грязью, копотью, кровью и ещё невесть чем. Усталый и злой, как тысяча троллей. Перво-наперво зажёг свечу и засел за свои колдовские книги, делая пометки на листке пергамента и тихо бурча себе под нос. А уж после отправился требовать, чтобы ему истопили баню да принесли снеди на всю ватагу. Прямо в хольд.

Когда солнце было точно на востоке[15]15
  То есть ровно в 6.00.


[Закрыть], викинги привели себя в порядок и стали держать совет. Бьярки снова поставили снаружи у дверей. Он стоял там, сторожил и грыз баранью ногу. Большего от него не ждали.

– Что у тебя, Хравен? – начал хёвдинг.

– У меня болит спина, – сварливо буркнул колдун. – Вы знаете, друзья, главную мудрость учения Утонувшего бога, которому поклоняются на Железных островах? «То, что мертво, умереть не может». Говно собачье…

Друзья не знали, что это за Утонувший бог, в каком пруду он утоп и где находятся Железные острова, но уточнять не стали. Хравен вечно нёс всякую чушь.

– Я раскопал несколько курганов, – вёл далее чародей, – и попытался уничтожить их обитателей, пока не поднялись. Это казалось наиболее простым выходом. У меня ничего не вышло! Что я только с ними ни делал: и рубил, и дробил, и поджигал… Эти тленные останки, эти кости, такие хрупкие на вид, эти черепа, подобные глиняным чаркам… Их ничего не берёт. Ни металл, ни камень, ни древо, ни огонь. Тогда я воскресил одного – какого-то королевского хирдмана – и хотел побеседовать, но он тут же на меня бросился. Хм… его можно понять. Однако вот его-то как раз, не покойный труп, а драугр, победить оказалось нетрудно.

– Как? – выпалил Торкель.

Вместо ответа Хравен сыто рыгнул. Торкель передёрнул плечами: хоть он и был Волчонком и сыном Серого Волка, но поедать врагов не приучился. Не мог привыкнуть.

– После этого я раскопал курган королевского рода, – не без хвастовства сказал Хравен, – и попытался поднять Тивара Хорсесона – Его Величество неплохо сохранился за четыре года! – но и тут меня постигла неудача. Потом я оставил Хаугенфельд и отправился на Ниданес. Пришлось помокнуть и повозиться – с тем же итогом. Останков Яльмара Молчуна не обнаружил, но, признаться честно, не шибко и старался. К чему бы, и так всё ясно. Слыхал я и читал о столь сильном колдовстве, но столкнулся впервые. Не знаю, хватит ли нам удачи одолеть эти чары!

– А может, и не придётся, – заметил Хродгар, бездумно кроша лепёшку. Мимо молока.

– Наниматель передумал? – вскинулся Хравен.

– Не наниматель, – едва заметно повёл головой хёвдинг, – его жена. Сиятельная Хейдис Брокмарсдоттир обещала три тысячи гульденов, если мы отступимся. И… кое-что в придачу. Я обещал, что подумаю. Что думаете вы?

– А что тут думать? – пожал плечами Лейф. – Бери деньги, бери свою, хе-хе, «придачу», – сдержанно хохотнул, – да и едем отсюда. Чего проще?

– Жалко мне Эрну, – шмыгнул носом Торкель, – но, думается, линсеец прав. Если тут замешаны такие чары, от которых и Хравену не поздоровилось, то нам и подавно нет смысла испытывать судьбу. Хродгар, ты не против, если я возьму Эрну с нами?

– Коли она не воспротивится, – разрешил вождь. – А ты, колдун, что молвишь?

– Неприятно сознавать, что напрасно ковырялся в глине и мертвечине, – признался Хравен с досадой, – но, кажется, три тысячи больше двух. Да ещё и с «придачей». Тебе решать, вождь.

– Спросите Бьярки. Хэй, берсерк! Зайди-ка на минуту.

– Чего? – бросил Бьярки, работая челюстями.

– Нам тут поступил заказ, чтобы мы ничего не делали. За это дают три тысячи.

– Так и не станем ничего делать, – Бьярки зачерпнул ковш воды, запил мясо, прополоскал рот, – у меня мало охоты драться с драуграми. Они холодные и невкусные.

И вышел за дверь.

– А что ты скажешь, Лемминг?

Ответ Хаген придумал ещё перед сном. Но теперь не знал, с чего и начать. Он ещё никогда не отступал перед врагом, каким бы тот ни был, но перед друзьями не отступить не мог.

Но – не отступил.

– Плевать я хотел на лишнюю тысячу гульденов, – промолвил он бесстрастно. – И на то, что тебе там посулили в придачу, Хродгар хёвдинг. Скажете – не станут лишними локоны Сефы[16]16
  Модифицированный кённинг. Хлордская Сефа, жена Тэора, соответствует скандинавской Сив, жене Тора. Волосы Сив – кённинг для обозначения золота, т. к. считалось, что дверги выковали Сив золотые волосы.


[Закрыть]? А я скажу, что – станут. Это лишняя тысяча! Лейф, мы же с тобой всё подсчитали. Две, две тысячи, ни эйриром больше. Нам нужны люди, нам нужны корабли, нам нужен Арнульф. А вот чего нам точно не нужно, так это позора. Не скажут хорошо о тех, кто отступил за взятку, хоть какую щедрую. Что вы сверкаете глазами, будто я солгал? Как ещё это назвать, кроме как отступлением за взятку? Кьятви Мясо тоже отступил в Хьёрвике. Вы хорошо помните, как он, безъязыкий, мычал из-под земли? Меня те крики преследуют до сих пор. Ну и что с того, что Кьятви клялся Арнульфу, а мы Сельмунду не клялись? Это всё шелуха обрядов. Главное – в сердце. Кто мы, братья? Каково наше ремесло? Скажи-ка, Лейф Кривой Нос?

– Мы – викинги, – проворчал сын Лейфа Чёрного, не бегавшего от врагов.

– Скажи-ка теперь ты, Торкель Волчонок?

– Мы – викинги, – решительно заявил брат Торольфа Храброго.

– Мы – викинги, – горным эхом повторил Хаген. – И пусть криво растут древа наших судеб – лишь мы да норны за то в ответе. Не нам ли растить то древо? Не нам ли поливать его кровью и слезами врагов? Не нам ли украшать его добычей? Добыча – это то, что добыто в бою. Не то, что вручено в дар отступникам. Не слишком ли мы молоды, чтобы нас сильно заботил блеск ложа дракона? Как бы самим не обратиться в драконов, как тот Фафнир, коего сразил Сигурд!

Хаген помолчал, отпил молочка и закончил извиняющимся голосом:

– Должен сознаться, меня больше всего беспокоит не слава и не достаток. Меня куда больше беспокоит дело. Не терплю незавершённых дел. Помнишь, Торкель, как ты не мог уснуть, скрежетал зубами по ночам, покуда не побрил Асбьёрна Короткую Бороду? А ты, Хродгар, помнишь ли, как плакал, небось, девятилетним парнишкой, обдумывая, как бы отомстить Полутроллю? Понимаю, что это далеко не такой случай, что нам чужая эта страна и её народ. Но и вы меня поймите. Хоть раз за те семь лет, что мы знакомы. Меня гложет то же чувство. Тот же голод духа. Волк ли вцепился в сердце? Нет, хуже волка – змея! Клыки её истекают отравой. Мы уже расковыряли эту могилу слишком глубоко, чтобы просто уехать. Решай ныне, вождь.

Хродгар долго молчал. Безмолвствовали и братья, пристыжённые. Даже Бьярки не сопел за дверью – стоял, прислушиваясь и понуро свесив косматую голову. Наконец хёвдинг выдохнул, точно кит, восставший из пучины, извергающий гейзер над морем:

– Сукин ты сын. Ну почему, Хаген Альварсон, ты всегда оказываешься прав?

– Кабы всегда, – вздохнул Хаген в ответ.

Хродгар мерил пол шагами, сминая солому, теребя светлую прядь и задумчиво покуривая трубку. Лейф и Хаген тоже пыхтели. Казалось, в комнате едва погасили пожар. Торкель отрешённо елозил точилом по мечу. Хравен разглядывал свои записи на пергаменте.

– Если вкратце, – говорил колдун, – то мы не можем перебить всех драугров, хоть бы я их поднял из земли, а все горожане стали бы нам помогать. Их слишком много, и они слишком… э… слишком живучие. Надо снять само заклятие.

– Убить ведьму? – предложил Торкель.

– Это непросто, – сказал Хравен, – и этого мало. Хейдис вёльву придётся-таки спровадить в Нибельхейм, но в конце. Сначала дадим королям-драуграм то, чего они хотят.

– Ну, я так понял, что Тивар Охотник ничего не хочет, – заметил Хаген, – кроме того, чтобы скакать по лесам со своей ненаглядной. А ненаглядная слишком хочет жить. А, Хродгар?

– Хочет и умеет, – кивнул Тур, – но растолкуй ещё раз, братец Ворон, отчего Хейдис просто не оживила Тивара? Зачем ей поднимать на ноги всех мертвецов от Ниданеса до Хаугенфельда?

– Поясняю ещё раз для твердолобых овцебыков, – устало проговорил чародей, – эта земляника так не растёт. Пока венценосная сучонка спохватилась, её милый Бальдр охоты пролежал в земле столько, что начал гнить. И пахнуть. Мало радости ей обнимать безумного драугра, как ты полагаешь? Любой оживший мертвец, любой драугр, это вовсе не тот человек, каким был при жизни. Нельзя возвращать людей с того света направо-налево! Говорят, Белый бог умел это проделывать, пока ходил меж людей, но и тот не злоупотреблял тем чудом. Человека, которого ты знал и любил, можно вернуть, если только он умер недавно. Я, например, берусь лишь за тех, кто погиб миг назад. За вчерашний труп не возьмусь, ибо это – просто труп…

– Братец Ворон имеет в виду, – нетерпеливо перебил Хаген, – что нашей чаровнице необходима жертва. Щедрая жертва, чтобы к её Тивару возвращалось сознание и рассудок. И, как я понял, этого едва хватает на час. На час до рассвета. Причём, верно, не ошибусь, если скажу, что она колдует победу своему избраннику, поёт глима-гальдры[17]17
  Досл. «борцовское заклятие» (исл. glimu-galdur), чары для обеспечения победы одного из противников.


[Закрыть], чтобы Яльмар не побил брата, как это однажды случилось. Такие случайности ей ни к чему…

Хродгар остановился у окна, тяжело покрутил головой:

– Не могу поверить.

И глухо повторил, наливаясь кипящей яростью:

– Не могу поверить, что эта женщина ради часа с любовником обрекает город гибели. Целый город, в котором её любовник был королём. Прав, о, как же прав был Фрости Фростарсон, когда говорил, что нет на свете большей мрази, чем конунги! Тысячу, десять тысяч раз прав. Эта женщина хуже любого драугра – так пить кровь своего народа. Боги, боги…

– Если мы всем расскажем – её порвут в клочья, – усмехнулся Торкель.

– И кто нам поверит? – грустно улыбнулся Лейф. – Скажут – наветы наводите на любимую нашу королеву. Тут не любят викингов! И пусть в народе шепчутся, что, мол, Фрейя Коллинга носит своё прозвище не столь из-за красы, сколь из-за чародейства своего, наше слово тут дешевле ломанного эйрира. А Сельмунд и так наверняка знает.

– Сдаётся мне, что так оно и есть, – кивнул Хаген, – хотя мы это ещё проверим. Однако вернёмся же к нашим баранам… то бишь королям-драуграм. Как я понимаю, снять заклятие можно, лишь удовлетворив волю братьев. Помочь Тивару мы не можем, а что до Яльмара? Могу заложить голову, что знаю, какова его последняя и единственная воля.

– И это нам поможет устранить королеву, – хрипло рассмеялся Хравен. – Придётся мне с ним потолковать – уж его-то, думается, дважды звать не придётся! Пока старший Хорсесон будет занят Её Величеством, мы с вами побеседуем с младшим. Когда на курганах поднимется туман, вы все мне понадобитесь. Чем меньше мне придётся отвлекаться на худородных драугров, тем скорее расправлюсь с драугром благородным.

Помолчал, ковыряя пером в зубах, и добавил:

– А коли так случится, что Яльмара постигнет неудача, мы вернёмся во дворец и доведём дело до кровавого, но милого моему сердцу завершения.

– А ребёнок? – напомнил Лейф.

– Какой ребёнок? – не понял Хродгар.

– Кольгрим. Сын Тивара и Хейдис. Наследник престола.

– Ну и что, что Кольгрим? – удивился Торкель. – Сельмунд и дальше будет его опекать…

– Не будет, – покачал головой Хродгар. – Ему семь зим, он уже не сущеглупый кутёнок, который всё забудет. У него не та кровь, не те предки. Сельмунд его не заморочит. Мне было девять, когда убили моего отца. Я всё помнил и ничего не простил.

– Это не наши трудности, – бросил Хравен раздражённо, – это возня регинфостри.

– Напомним ему об этом, – сказал Хаген.

У него в груди залегла хладная гадина недоброго предчувствия. Сводило пальцы на правой руке. Убивать детей ему ещё не доводилось.

– Солнце почти на юго-востоке, – Хродгар выглянул в окно, щурясь на яркий свет, – пора бы нам наведаться к Сельмунду сыну Сигмунда.

И добавил:

– А Хейдис Ведьме Коллинга скажем, что мы пока думаем. Нам спешить некуда.

Когда Хродгар и Хаген пришли на приём к Сельмунду, тот беседовал с каким-то бородатым господином средней важности – то ли купцом, то ли помощником советника. Увидев викингов, заметив, какие у них решительные и нехорошие лица, Сельмунд извинился перед посетителем и попросил его зайти через полчаса. Нет, лучше через час.

И едва за ним закрылись двери, Хродгар обвиняюще ткнул пальцем в регинфостри:

– Твоя Хейдис – ведьма!

Тот покосился на хёвдинга и без того косым глазом:

– Ты чего орёшь?

– Говорю, что твоя Хейдис – ведьма, – повторил Хродгар тише.

– А. Это. Ну… – пробормотал Сельмунд растерянно. – Да они все такие. Женишься – поймёшь.

– Не совокупляйся с содержимым моего черепа, – Хродгар рывком подтянул кресло и уселся без приглашения, Хаген последовал его примеру.

– Сдаётся, ты не всё нам рассказал, добрый хозяин, – заметил он, – как нам после этого с тобой работать? Это ведь ты послал дворецкого к Хейдис той ночью, не так ли?

– Хотел удостовериться. А что мне было, – нахмурился Сельмунд, – сразу нанять вас для убийства собственной супруги? Да это, наверное, и не поможет.

– Не поможет, – кивнул Хаген, – хотя убить её всё равно придётся.

– Вчера вечером, – добавил Хродгар, – я имел с ней приятнейшую беседу…

– О том мне ведомо, – вяло отмахнулся Сельмунд. – Предлагала отступиться?

– За три тысячи гульденов, – кивнул Хродгар.

– И что вы решили?

Хродгар и Хаген переглянулись. Вождь произнёс:

– Ей сказали – подумаем. Тебе скажем – мы сделаем то, на что подрядились. Хотя и придётся повозиться. Всем нам. Скажи, достойный сын Сигмунда: зачем ты поддержал восстание Яльмара Молчуна против его брата-конунга?

Сельмунд ответил не сразу. Молча переводил взгляд с одного викинга на другого, нехорошо прищурившись. Затем снял с шеи перстень с королевской печатью:

– Кольцо власти должен носить истинный конунг. Оно слишком тяжёлое для простого человека. Тивар не был истинным конунгом. О, знали бы вы, как мне опротивели эти благородные детки! Знали бы вы, как мне надоело искать серебро для казны. Для всех этих придворных лизоблюдов, слуг, музыкантов, бездельников-стражей, шлюх, конюхов, псарей, ловчих, советников, их помощников и помощников их помощников… Яльмар был куда скромнее в своих запросах. У него не было нужды в столь великолепном дворе. У него, как и у его деда Тидрека Погибель Кораблей, у прадеда Бранда Кровавая Секира, была нужда в сильном войске, быстрых кораблях и богатой державе. Мы часто о том беседовали.

– Тогда зачем ты его отравил? – спросил Хродгар.

– Да не травил я его, – досадливо поморщился Сельмунд, – кто-то из слуг расстарался. Они сразу полюбили нашу Фрейю Коллинга.

– А почему бы тебе не предать огласке её… хм… занятия? Сразу перестанут любить…

– А какие мои доказательства? – Сельмунд развёл руками. – Подумаешь, дворецкого убили! Тогда всё повесили на мертвецов, у нас теперь так принято. Нашу дорогую королеву не взять голыми руками: Белые плащи не дадут.