Текст книги "Волки и вепри (СИ)"

Автор книги: Хаген Альварсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Хаген Альварсон
ВОЛКИ И ВЕПРИ
Перевод с языка Скельде, примечания, комментарии и эпиграфы – Виталий Кривонос

По своей воле в море не отправится ни один дурак.

Артуро Перес-Реверте. «Осада»

На небе только и разговоров, что о море да о закате…

Х/ф. «Достучаться до небес»

Ходить по морю необходимо; жить не обязательно.

Латинская поговорка

Выброшу в море

Свою старую шляпу.

Короткий отдых.

Мацуо Басё

Зимовка на хуторе Лисья Нора

На третий день Эрик и Скафтар Сторвальдсоны пошли в лес осматривать ловушки. Гест напросился с ними. Эрик возражал: что, мол, может моряк знать об охоте? Скафтар заметил: вчера ты не вёл такие речи, когда уплетал куропатку, которую добыл моряк. А Гест сказал, что хотел бы чему поучиться у потомственных охотников. Тогда Эрик сменил гнев на милость и разрешил пришельцу сопровождать их. Под ногами только чтоб не путался.

Сперва отправились на берег Эрны, на бобровые плотины. Как и ожидалось, добыча оказалась небогата: две ямы занесло так, что не отрыть, ещё две пустовали, в одной обнаружилась дохлая речная крыса, в другой – помёт и клочья шерсти росомахи. Только в последней лежал окоченевший бобёр, да и тот тощий как жердь. Шкурка, впрочем, сохранилась неплохо.

– Бобёр хорошо ловится по весне, – разглагольствовал Скафтар, – да ближе к осени. К Хаусту[1]1
  Хауст («Осень»), исл. haustmanádr – шестой и последний летний месяц исландского календаря, 11–18 сентября – 11–18 октября.


[Закрыть] как раз у них и жирок, и мех… Я однажды нашёл вот такенного, ну, чисто поросёнок. Помнишь, Эрик? Мать тогда сшила мне воротник на шубу!

– Этот, что ли? – Гест насмешливо подёргал Скафтара за вытертый пегий ворот.

– Не, – отмахнулся средний Сторвальдсон, – это волк. Их тут когда-то было что комаров.

– Тихо вы, – буркнул Эрик, – слышите? Кто-то ревёт.

Добытчики прислушались. Действительно, сквозь лес летел стрелой пронзительный высокий звук, отдалённо похожий на мычание коровы. Жалобный трубный зов, полный страха и боли. В сосняке нетрудно было определить направление.

– Олень, что ли? – Скафтар на ходу расчехлил короб со стрелами, принялся накладывать тетиву на лук. – Или лосяра попался?

– Ходу, – приказал Эрик, – эх, жаль, лыж не взяли!

В железных челюстях, однако, бился не лось и не олень, а молодая лань. Капкан перебил ей переднюю ногу, причём не так давно. Скотина мычала, плакала и пыталась сбросить ненавистного холодного зверя, но куда там: стальные зубы держали крепко, а цепь, вбитая в пихту, не давала зверю спастись бегством.

– Убери лук, Скафтар, шкуру попортишь! – Эрик достал нож, ухватил лань за загривок и попытался перерезать горло, но животина хотела жить и отчаянно брыкалась, несмотря на рану.

– Да держите её, чего уставились!

Гест не стал её держать, а вогнал скрамасакс в сердце, прервав ненужные мучения. Братья молча переглянулись, изумлённые молниеносным и точным движением. А Гест спросил:

– Ну что, Эрик Охотник? Проверь, цела ли шкура?

– Ты бы прирезал меня, коль эта тварь мотнулась бы, – недовольно заметил Эрик.

– Ни один смертный не погиб от моей руки случайно, – прохладно усмехнулся викинг.

– Ты и человека можешь так ловко подрезать? – наивно полюбопытствовал Скафтар, высвобождая ногу лани из капкана.

– Смотря что за человек, – пожал плечами Гест. – Не всем я дарил лёгкую смерть.

– Скотине подарил, – заметил Скафтар.

– Человек, который ведёт себя, как скотина, не заслуживает лёгкой смерти, – проговорил Гест, всматриваясь в лес, – на то и человек.

– Одногодка, – плюнул в снег Эрик, – заберу его. Хватит с меня на сегодня. Давай сюда бобра и поди проверь остальные ловушки, – с этими словами старший взвалил тушку на плечи.

– Помочь? – предложил Гест.

– Обойдусь, – Эрик зашагал к хутору, оставляя в снегу глубокие борозды.

– Коли мы услышали рёв, – сказал Скафтар, – то Серый и подавно услышит. А то и кто похуже.

– Кто, например? Медведь-шатун?

– Может, и медведь, – Скафтар огляделся по сторонам, – а может, и рысь. Или дикие собаки – много их развелось в последние годы. Может, кстати, и снэфард[2]2
  Скорее всего, имеется в виду снежный барс (норв. snø leopard). В знакомой нам Скандинавии, разумеется, никаких барсов в дикой природе нет, но действие происходит, конечно же, не в Скандинавии.


[Закрыть] – редко, но забредают сюда с гор. Вот помню, отец рассказывал, как им такой попался. Отцу тогда было, сколько мне сейчас. Здоровенный был снежный котяра! Дед сам убил его. Копьём грудину пробил насквозь! Потом его шкуру отвези в подарок Хабору конунгу, что сидел в Вингтуне.

– Хе! – усмехнулся Гест. – Не то дивно, что у вас водятся снэфарды, а то дивно, что водятся конунги! Нет, многовато всё же королей на севере…

– Хабор был большой конунг и достойный владыка! – обиделся Скафтар. – Он правил не только в Тольфмарке, но и в соседнем Фьёлльмарке, и в Сандермарке до самого озера Гормсэар!

– Нынче в Вингтуне, помнится, сидит Эрленд ярл, и он не родич Хабору, не так ли?

– Кабы не настоял Хруд Хродмарсон, люди на тинге не приняли бы его, – проворчал Скафтар.

– Слыхал я, – примирительно сказал Гест, – что племянник Хабора, Оттрюг Отважный, был достойным человеком и не просто так носил своё прозвище.

– Он пал при Хлордвике, – тихо сказал Скафтар.

– Поверь, это была прекрасная смерть, – столь же тихо обронил Гест. – Жаль, сын не в отца.

На это Скафтар ничего не сказал.

В ловушках больше ничего не нашли, но Гест высказал желание пройтись чуть дальше на северо-запад. Там начинался смешанный лес с высоким подлеском. Скафтар пожал плечами и двинулся следом. И весьма удивился, когда моряк обнаружил на горбике, поросшем можжевельником, логово рыси.

– Жаль, нет собаки, – Гест наклонился, заглядывая в чёрный лаз, – Скафтар, высеки-ка огонь да посвети. Сдаётся мне, тут есть чем поживиться.

Нора на первый взгляд пустовала. Присмотревшись, охотники увидели пять крохотных кошачьих трупиков. Тела окоченели недавно – может, сутки как.

– Погляди, у тебя глаз лучше, нет ли поблизости следов, – попросил Гест.

Скафтар осмотрелся, но ничего не заметил.

– Мать не вернулась, – проговорил бывалый моряк, и Скафтар поразился грусти в его голосе, печали на заросшем лице, сумраку во взоре. Викинг, боец и убийца, жалел кошачье отродье!

А Гест вдруг склонился над норкой, просунул руку и достал оттуда рысёнка. Живого. Пушистый слепой комочек шевелился, но не пищал, как это делают все котята.

– Повезло ублюдку, – Гест завернул малыша в полу плаща, ласково улыбаясь, – слабый, но жить будет. При должном уходе, конечно.

– Предлагаешь забрать его домой? – удивился Скафтар.

– А что в этом такого? Всё лучше, чем оставлять его здесь. Всяко мать бросила выводок.

– Уж пожалуй, – согласился сын бонда, – подарим его Соль, будет у неё двое сосунков.

Над бескрайним бором сверкали свинцовые тучи.

Сторвальд и Эрик сперва не обрадовались, что в дом принесли дикую кошку, но Соль так упрашивала, что рысёнка оставили. Молодая мать радовалась, как девчонка: в доме её отца всегда были кошки, и лесной хищник напомнил о детстве. Гест подумал, что, верно, несладко живётся Веснушке в Лисьей Норе.

– Назову его Энсейль, – дочь Хеста подогрела козье молоко и принялась кормить питомца. Рысёнок в тепле пришёл в себя, довольно урчал и попискивал, – будет с кем играть Флоси.

– Энсейль, – покивала старуха Астрид, – воистину, Счастливчик. Как ты его нашёл, гость?

– Я их нюхом чую, – хмуро пошутил викинг. – У нас на борту тоже был котище. Крыс давил.

– Спасибо тебе, Гест Моварсон, – сказала девушка, глядя гостю в глаза.

– Воспитай его достойным зверем, Соль Хестадоттир, как и своего сына, – грустно улыбнулся викинг, раскуривая трубку. – Не каждый, рождённый в грязи, обречён в ней прожить. Есть у народа сааров поговорка: не презирай слабого детёныша, ибо из него может вырасти барс[3]3
  Собственно, это монгольская поговорка, только там фигурирует не барс, а тигр.


[Закрыть].

– Ну так поведай нам сегодня о слабом детёныше и о барсах моря, – сказал Сторвальд.

– О барсах, о воронах да о вепрях китовой тропы, – эхом отозвался Гест.

Пряжа норн

Прядь 5: За час до рассвета

Высадились тогда они на остров и начали биться. Хёгни был неистов, а Хедин – проворен с оружием и наносил сильные удары. Но как достоверно сказывают, на них было наложено такое сильное заклинание и злое волшебство, что даже если они рассекали друг друга вниз от плечей, то они вставали и сражались как до этого. Хильда сидела в роще и наблюдала за этой битвой.

Прядь о Сёрли, или Сага о Хедине и Хёгни

1

С причала шёл человек, ведя под уздцы навьюченную лошадку. Лошадка была хороша: невысокая, с пушистой, расчёсанной гривой, белая как молоко и упитанная. Всякий сказал бы, что ей повезло с хозяином. Пожитки чужака тоже наверняка были хороши: седельные сумки распирало, словно сытое брюхо. На передней луке сидел ворон. Самого же пришельца не назвали бы хорошим человеком. Во всяком случае, не в славном городе Гримсале, столице Коллинга.

Здесь не жаловали викингов.

Что чужак был разбойником с побережья – нетрудно было догадаться. Чёрные штаны тюленьей кожи и такая же куртка, расшитая серебряной плетёнкой. Схожий узор, только золотой, вился по канту чёрной рубахи, сплетаясь на груди в причудливый рисунок. За хитроумным плетением угадывалась яростная схватка хищных зверей, изгибы змеиных тел средь волн морских. Не каждый решится носить подобный узор! Остроносые туфли украшали серебряные пряжки. На богато отделанном узком поясе пряжка была золотая, круглая. На пальцах сверкали перстни – золотой, с чернёной руной «Хагаль», и железный – с выпуклым черепом посреди крюкового креста[4]4
  Крюковой крест (нем. Hakenkreuz) – свастика. Также именовалась германцами Fyrfot (норв. «четыре ноги»), Sonnerad (нем. «путь солнца») и Gyronny-arondee (спиралевидная свастика средневековой норвежской геральдики; смысл термина неясен).


[Закрыть]. Тот же белый крест украшал обитый алой кожей малый щит, притороченный к седлу поверх сумок. Оружия при путнике не заметили, кроме ножа-скрамасакса. Руки из-под закатанных рукавов были бронзовые от загара и жилистые, как канаты из китовой кожи.

На вид чужеземец был не старше двадцати зим, хотя усы и ржавая щетина и добавляли годок-другой. Тёмно-медные пряди падали на длинное узкое лицо, не скрывая, впрочем, старый шрам через бровь. Обветренный нос торчал, как одинокий камень посреди равнины. Солнце играло в серо-зелёных глазах, словно на глади моря. Путник щурился по сторонам и улыбался. Казалось, он весел и доволен жизнью.

– Хорошая у тебя лошадка, – заметил Свейп Мешок, перегораживая дорогу.

Рядом стояли, поигрывая дубинками, ещё четверо. На поясах тускло поблескивали ножи, на бородатых лицах – ухмылки. Впятером можно было не опасаться большой крови, да и городской стражи поблизости не было. Стражи теперь сильно поубавилось в славном Гримсале.

– Нравится? – неожиданно хриплым голосом спросил чужак, всё так же радостно улыбаясь.

– А то! – хмыкнул Свейп. – Да и торбы твои мне приглянулись…

– Ну, коли нравится, так и бери.

С этими словами странный странник протянул Мешку поводья. Тот коротко кивнул, оценив благоразумие гостя столицы – викинг, не викинг, а один не стоит пятерых! – и протянул уже руку, но пальцы не сомкнулись на вожделенной добыче. Добыча вдруг заржала, встала на дыбы и, даром что была под грузом, ударила копытами, разбила Свейпу голову. С седла сорвался ворон, вцепился в лицо одному из подельников Мешка, а пришелец выдернул из-под сумки боевой топор и двинул обухом в челюсть второму. Остальные двое переглянулись и занесли дубьё, но чужак уже успел расчехлить оружие. Грипир Заноза встретился с ним взглядом – и вздрогнул. Чужак улыбался. Чужак хотел убивать. Грипир отскочил, заходя справа, чтобы солнце било в глаза противнику, а Даг, младший брат Свейпа, замахнулся на лошадь – отогнать от Мешка, который валялся на земле и стонал. Чужак перестал улыбаться – и всадил топор в голову юноши. Арнульф сэконунг учил не убивать без надобности, но викинг слишком хорошо помнил, как наставник сам щедро лил кровь и наслаждался этим. Грипир выронил дубину, поднял Ракни, ослеплённого болью в сломанной челюсти. Хавард же, отгоняя настырного ворона и утирая кровь с разодранного лица, помог Свейпу подняться на ноги. После чего добрые горожане спешно, как могли, покинули поле боя, громко призывая стражу:

– Хэй, сюда! Сюда! Убийство! Среди бела дня! Люди, люди, на помощь, наших бьют…

Дело было на главной улице города, у въезда на рынок. Людей там было порядком, но, разумеется, на помощь никто не спешил. Свейпа и его шайку знали, побаивались, но мало любили. Да и не нашлось охочих лезть под кровавый топор – или под копыта белой лошади. Впрочем, с рынка уже бежали стражники, грохоча сапогами. Пришелец вытер кровь с топора, проверил пожитки, похлопал коняшку по шее. Улыбнулся:

– Да, Сметанка, вляпались мы с тобой в йотунову кучку. Как бы не увязнуть…

Обнаружив себя в окружении копейный наконечников, чужак улыбнулся ещё шире:

– Привет вам, доблестные вардинги! Вас-то мне и надо. Проводите меня к вашему старшему…

– Это к какому же старшему? – осведомился десятник, жестом приказав опустить копья. – К начальнику городской стражи? Так нет его в городе, он уехал на рыбалку…

– К самому старшему, – едва ли не пропел чужак, вызвав одобрительные смешки в толпе: мало кто отваживался так издеваться над вардингами. – К местному градоправителю.

И, глядя на вытянувшиеся в недоумении лица, добавил доверительным полушёпотом:

– Верно ли слыхал я, будто бы у вас неспокойно на курганах?

Пришелец не нуждался в ответе: стражи побледнели и как один схватились за обереги. И позабавило викинга, что молоты Тэора соседствовали с крестами ионитов.

Спустя полчаса человек уже сидел в личном приёмном зале городского главы, Сельмунда Сигмундсона, который был также правителем всего Коллинга – до совершеннолетия законного наследника престола, Кольгрима Тиварсона. Всесильный, как поговаривали, регинфостри[5]5
  Буквально: «приёмный отец сильного», от исл. regin – «сильный, властный» и fóstri – «опекун, приёмный отец, кормилец»; смысл должности можно перевести более привычным словом «регент».


[Закрыть] – опекун сына конунга – и градоначальник столицы, муж лет сорока, напоминал гостю двух людей из его прошлого. Властный и властолюбивый, как Сигурд ярл, что правил на Талсее, – и достаточно разумный и ответственный, чтобы использовать эту власть во благо подданных, как Буссе Козёл, хозяин сожжённого Сельхофа. Правый глаз у правителя заметно косил, отчего лицо приобретало плутоватое выражение. Тёмную окладистую бороду прорезали пенные гребни седины. Тяжёлые густые волосы – расчёсаны и заложены за плечи. На побережье мог бы сойти если не за конунга, то за уж всяко – за вождя викингов. Одевался Сельмунд скромно, но добротно: самой дорогой вещью на нём был перстень с королевской печатью, который он носил на шее, на золотой цепи городского советника.

«Сойдёмся», – подумал гость.

– Ну, говори, – регинфостри двинул рукой широким приглашающим жестом.

– Клянусь богами, добрый герре Сельмунд, – начал путник, поглаживая ворона, что уселся у него на колене, – я не хотел гибели того юноши, и мне очень жаль…

– А мне вот не жаль, – глубоким голосом перебил Сельмунд. – Они жалкие голодранцы, от них нет проку, кроме убытка, и чем их меньше, тем лучше. Прекрати, во имя Фрейра, лить всё это дерьмо. Говори по делу. Кто ты таков, откуда родом и чего ищешь в Гримсале? По порядку.

– По порядку, – кивнул моряк. – Друзья зовут меня Хагеном сыном Альвара. Родом я из Равенсфьорда, но это не имеет значения. Потому что я уже давно скитаюсь без приюта, и по большей части – на китовой дороге. Наш хёвдинг именуется Хродгаром, сыном Хрейдмара, с острова Тангбранд, а до того я служил Арнульфу Иварсону, прозванному Седым Орлом. Если это имя тебе, конечно, знакомо.

– Конечно, знакомо, – в свою очередь кивнул Сельмунд, не изменившись в лице. – Кто же не слыхал о морском короле, что разграбил Эрвингард на Эрсее. Ты тоже там был, юноша?

– Я был там, почтенный сын Сигмунда, – тихо сказал Хаген, и взор его на миг подёрнулся мглой Вересковых Полей, – и там же, кажется, кончилась моя юность.

– Похоже на то, – заметил Сельмунд. – А зачем сюда прибыл и искал встречи со мной?

Хаген немного помолчал, изучая обстановку зала – скромную, но пристойную, под стать одеяниям хозяина. Широкое застеклённое окно напротив двери, спиной к которому сидел Сельмунд, большой стол с письменными принадлежностями, крепкие и удобные резные кресла – одно для хозяина, ещё три – для немногочисленных гостей, пара вышитых картин на стенах. Оценил и полки с книгами – законы разных земель, и не только северных, труды по истории и ведению хозяйства, сборники саг и родовых перечней. «Однако же!» – подумал Хаген.

А вслух сказал:

– Правда ли, что у вас неспокойно на курганах? И что вы ищете человека, который мог бы помочь вам в этом деле? Или врут королевские гонцы?

– Если бы врали, – вздохнул Сельмунд украдкой. – Где вы услышали об этом?

– В низовьях Колль-реки. Если точнее, ещё в Седерсфьорде. Уже здесь, в Коллинге, все альдерманы и хёвдинги подтверждали: да, мол, Сельмунд регинфостри ищет надёжного и умелого человека, чтобы унять распустившихся мертвецов.

– Ты ли надёжен и умел? – с сомнением покосился на викинга правитель. – Ты знаешь толк в том, как укладывать мертвецов обратно в могилы? Приходилось ли тебе сталкиваться с драугром или какой-либо иной скверной?

– Нет, я не надёжен и не умел, – притворно вздохнул Хаген, – и не знаю толку в упокоении беспокойных тварей. Но я имел дело с драугром и другой скверной, куда похуже, и остался жив, как видишь. Это случилось на Эрсее. Но – со мною прибыли мои побратимы, среди которых – могучий сейдман и сведущий человек, Хравен Боевое Знамя, сын Уве Рыжего. Да и потом, знаешь ведь, как говорят: одна голова – хорошо, а шесть – лучше, хотя и некрасиво. Но скажи мне, достойный сын Сигмунда, – Хаген свёл брови, подался чуть вперёд, – верно ли, что именно мертвецы причиняют урон и разорение твоему городу? Спрашиваю не потому, что сомневаюсь в твоём здравомыслии, но чтобы понять, с чем мы имеем дело.

– Каждый месяц, – угрюмо пробасил Сельмунд, сжимая могучие кулаки до хруста в костях, – каждый растреклятый месяц, в ночи, когда луны нет на небе… Поверь, молодой мореход, ты бы не сомневался, когда бы сам видел. Год от года страшнее. Четыре зимы подряд. Четыре зимы!

Хаген выдержал кипящий бессильным гневом взор хозяина и удовлетворённо кивнул.

– Этого довольно, герре Сельмунд. Мы, пожалуй, возьмёмся. Теперь позволь мне отворить окно и послать весточку хёвдингу. Кстати – чем ты нас отблагодаришь в случае успеха?

– Тысячей гульденов.

– Что же, эта плата кажется пристойной.

Хаген пересадил ворона на плечо, прошёл к окну, распахнул его и выбросил птицу в небо:

– Скажи Хравену – пусть ступают сразу во дворец. И не бейте по дороге стражу!

Сельмунд поднялся, размял затёкшие пальцы:

– Нынче время трапезничать. Отобедаете с нами, а после всё обсудим. Но я не хотел бы, чтобы вы много болтали о нашем деле. Скажетесь купцами из Седерсфьорда. Идёт?

– Как тебе будет угодно, добрый хозяин, – поклонился Хаген.

2

Немного погодя в королевский замок, от которого город и получил имя, и который больше походил на дворец, въезжали новые гости. Пятеро их было, и всякий, имеющий хоть песчинку разума, глядя на них, сказал бы, что им привычнее платить не серебром, а железом. Впрочем, времена пошли такие, что отличить купца от разбойника становилось всё труднее.

Первым, как положено, ехал предводитель. Он был могуч телом и так высок, что его ноги в великанских сапожищах едва не касались земли. На плечах у него был тонкий шерстяной плащ, коричневый в серую клетку. Тело закрывал чёрный кожаный доспех, усеянный бронзовыми бляшками, блестевший железными наплечниками. Из-под доспеха виднелись рукава простой небелёной рубахи. Широкие штаны чёрного полотна подвязаны чуть выше щиколоток. На шее, на золотой цепи, висел оберег – медвежий клык. В ухе мерцала золотая же серьга. Светлая прядь свисала с бритого черепа вдоль щеки до самой шеи. Лицо словно резали из ясеня – столь остры были его черты. Сталью сверкали гордые глаза, точно солнечные блики на полумесяцах его страшной двойной секиры, притороченной поперёк седла. Было видно, что это муж суровый и решительный, хотя бы и молод годами.

За ним ехал высокий статный красавец в синем парчовом плаще, отороченном у ворота человечьей бородой. Ещё прошлым летом эту бороду – не столь уж короткую, кстати сказать, – носил викинг по имени Асбьёрн сын Асмунда из Сканесфьорда, советник Эрика конунга. За того человека клялись отомстить, но руки были коротки. Златовласый красавчик знал о том и самодовольно улыбался. На голове у него, несмотря на тёплую весну, сидела красная остроконечная шапочка, отороченная белым мехом. Само небо плескалось в синих глазах юноши. За всадником бежал пегий гончий кобель с золотым ошейником. Оба – и пёс, и хозяин – любопытно вертели головами, принюхивались и казались довольными жизнью.

Проезжая во двор замка, златовласый поймал томный взгляд рыжей девушки с корзиной яблок в руках. Подмигнул в ответ, бросил ей перстенёк. Девушка поймала кольцо в корзинку, улыбнулась и присела в изящном полупоклоне. Потом поставила поклажу на землю, попробовала перстень на зуб. Позолоченная медяшка! Девушка громко фыркнула. Всадник обернулся, улыбаясь и виновато пожимая плечами.

– Бабы и пиво доведут до ямы со змеями, – проворчал ехавший следом, не вынимая трубки из зубов. Красавец ничего не ответил, только посмеялся.

За ним следовали двое парней, чьи тёмно-русые волосы и зелёные глаза выдавали уроженцев острова Линсей. На том их сходство и кончалось. Любитель курительного зелья был на полголовы выше своего земляка. Одет в светлый льняной плащ с рукавами, широкий и чистый как от грязи, так и от узоров, тогда как второй линсеец носил на плечах медвежью шкуру, скреплённую золотой пряжкой. Холодно ли ему, или он просто бахвалился, трудно было сказать. Скорее второе – судя по ожерелью из когтей и зубов разных хищников, висевшего на груди в три ряда. Волосы у берсерка свалялись в космы и торчали во все стороны, в то время как его скромный земляк стянул ростки холма плеч в тугой узел на затылке, кроме пары прядей, падавших на лоб. Нос у него был сломанным, а лицо – вытянутым, бледным и задумчивым. Усы свисали до подбородка, где торчала клинышком борода. Берсерк, напротив, был круглолиц и улыбчив, а пара выбитых зубов и густая бородища делали его облик ещё забавней. И мало кто мог бы узнать это милое лицо, когда его искажала священная ярость, когда он, опьянённый битвой, изрыгая пену себе на бороду, врубался секирой или двумя мечами в ряды врага, не ведая ни боли, ни страха, ни милосердия, ни стыда.

Замыкал поезд черноволосый и чернобородый господин в алом шёлковом плаще с вышитым вороном и с вороновым же пером на щёгольской тирольке[6]6
  Специально для рыцарей Ордена Железячников. Конечно, тиролька – это анахронизм. Никакой швейцарской провинции Тироль в этом мире никогда не было. Зато Тиролем звали одного героя-стрелка из Алмара. По его имени и назван сей головной убор. Так-то вот, милые друзья!


[Закрыть]. Ту шляпу он купил на торгах в Хлордвике за какие-то вовсе уж несусветные деньги. Нездорово бледное, с просинью, лицо насмешливо кривилось, а в чёрных глазах стыла тьма подземелий. Уж ему-то ни одна девушка не подарила бы милой улыбки! Впрочем, девичьи улыбки не слишком его занимали.

Да – они все были вооружены. Кто явно, кто тайно, но, так или иначе, при каждом стражи замка нашли меч, секиру или боевой нож. Не говоря уже о доспехах. Гости столицы не стали сдавать оружие при въезде – лишь потуже завязали ремни «добрых намерений».

Стражи не возражали.

Коли уж сам Сельмунд Сигмундсон привечает этих, с позволения сказать, купцов…

Обедали, как положено, в главном зале. Во главе стола сидел Сельмунд регинфостри. Два кресла справа от него, высокое и чуть пониже, пустовали. Прочие же – советники, старшие хирдманы да шестеро гостей – заняли широкие скамьи вдоль стола. Викингов осмотрительно посадили в самом конце. Торкель проворчал что-то насчёт странностей местного гостеприимства, но Хродгар занёс руку для подзатыльника, и тот молча уткнулся в миску. Хродгар же почесал макушку и тоже принялся за луковую похлёбку, не забывая глядеть по сторонам, пока Хаген и Лейф Кривой Нос удовлетворяли любопытство сотрапезников.

Зал был роскошно убран: кругом шелка, бархат, хрусталь и роскошь роскошная. На слугах – модные алмарские камзолы и дублеты, не говоря уже о господах. Яства, отметил Хродгар, также не для нищих. Это они, бродяги с китовой тропы, хлебали луковый суп, жевали толчёный картофель с сельдью, запивая пивом. На другом конце стола виднелись отварные крабы и устрицы с побережья, мягкий пшеничный хлеб с маслом, икра лосося да прочие лакомства. Бросались в глаза заморские плоды, причём явно свежие, да вина из Ронадаля. Последний раз так вот сидели на пирах при дворе Сигурда ярла, после похода на Эрсей! Эх… Впрочем, сам Сельмунд регинфостри не налегал на еду, лишь потягивал винцо из хрустальной чарки, переговариваясь с советниками. Спиллеманы с арфами, вистлами и скрипками развлекали собрание милой ненавязчивой музыкой.

И вдруг музыка стихла. Двери распахнулись, и в зал вошла молодая госпожа со свитой: дюжина служанок разного возраста и четверо вооружённых воинов в одинаковых белых плащах. Опущенные капюшоны не давали разглядеть лиц. Торкель плотоядно ухмыльнулся, глядя на девиц: узнал ту рыжую с яблоками, которой бросил колечко. Хравен же уставился на охрану. Потом отвёл взгляд и молча покачал головой.

А госпожа держала за руку миловидного мальчугана не старше семи зим. Он был конопатый, кудрявый и светловолосый. Нарядный, как куколка. Ребёнок крутил головой и улыбался всем собравшимся, здоровался звонким голосом. Хаген вспомнил себя в этом возрасте. Один в один. Тот же задор в глазах, то же стремление наделать кучу глупостей ко всеобщему смеху. Пожать руку всем и каждому. Это потом холодное море вымыло из юнца всё простодушие, а северные ветра задули пламя приязни к людям. Хаген горько усмехнулся в усы.

«Вот на кого должен быть похож мой сводный брат, коего Финда Курица снесла моему батюшке Альвару! И возраст тот же… Хотел бы я на него взглянуть? Нет, вряд ли».

Сельмунд поднялся, отодвигая кресло для госпожи:

– Солнце чертога озарило наш зал! Пьём в твою честь, Фрейя Коллинга.

И – да, выпили. Снова зажурчала музыка.

– Кто это? – негромко спросил Хаген у соседа – какого-то городского советника.

– Хейдис, дочь Брокмара, херсира… нет, уже ярла в Южной четверти, – снисходительно пояснил тот. – Вдова Тивара Хорсесона, бывшего нашего конунга, светлая ему память, и матушка наследника престола, Кольгрима Тиварсона.

– А этот милый малыш – это и есть наследник? – уточнил Хаген.

– Именно, – милостиво кивнул собеседник, – его тут так все любят, что позволяют обедать за одним столом со взрослыми. Наверное, не стоило бы, но наша королева перенесла столько горя, что пусть бы. Чем бы, как говорится, не тешилось…

– Так это и есть знаменитая красотою Фрейя Коллинга! – тихо воскликнул Хаген. – Я слыхал, она обручилась с вашим альдеборгманом после смерти супруга. Верно ли это?

Советник резко переменился в лице. Пробурчал:

– Женщине надобно как-то жить.

И уставился в свою миску, явно не желая продолжать разговор.

Хаген украдкой взглянул на Хейдис. О, никто не назвал бы её недостаточно красивой! Невысокая, но дивно сложенная, на вид никак не старше тридцати зим, одетая в синие и зелёные шелка. Убранная драгоценностями, да не так, как древо на праздник Йолль, а скромно, но со вкусом: тут – серьги с красным янтарём, там – колечко с винстейном[7]7
  Вероятно, имеется в виду аметист или александрит.


[Закрыть], обручальный перстень, само собою, свитый змейкой серебряный браслет. На пышной груди – ожерелье из мелких самоцветов, словно тонкая радуга. В огненно-рыжих волосах – янтарный венец. Лица через весь стол Хаген толком не рассмотрел, хотя сразу было видно: королева умеет подать себя и нести, не расплескав. Милостивая и сдержанная, обольстительная и недоступная… «Был ли счастлив с тобою твой прежний супруг, Тивар кольцедаритель? – подумал Хаген. – Легко ли тебе дышится при дворе? Ох, не похоже. Триста марок взял бы я за тебя на Эрсее, четыреста – в Хлордвике, и всю тысячу – в Кериме. Фрейя, Блещущая Доспехами? О нет, эта Фрейя иным блещет».

Когда обед завершился и люди разошлись, Сельмунд жестом подозвал викингов и указал им сесть рядом. Королева и её сын всё сидели подле регинфостри. Хейдис спросила, лукаво сверкая глазами – ярко-зелёными, словно вешняя зелень побегов:

– Кто эти люди, дорогой мой супруг, обликом схожие с волками волн?

– Любознательная моя жена, – притворно вздохнул Сельмунд. – Это наши гости, купцы с побережья. Из Хлордвикена, коль память меня не подводит?

– Из Седерсфьорда, – пробасил Хродгар.

– О, как мило! – прощебетала Хейдис. – Я слыхала, там очень красиво осенней порою?

– Красота осенних фьордов не сравнится с красотою ваших краёв по весне, – нашёлся Торкель, – и уж тем паче – с красотой их повелительницы. Сражён я взором Фрейи Коллинга!

– Не видала прежде столь сладкоречивых каупманов, – обольстительно улыбнулась Хейдис.

А Кольгрим, сын конунга, звонко воскликнул, тыкая пальцем в Хродгара:

– А я знаю, кто вы! Вы никакие не купцы. Вы – викинги!

Никакие не купцы переглянулись. Хаген же заметил, прохладно улыбаясь:

– Какой речистый юноша! Думается мне, нам не придётся гостить при его дворе.

– Почему ты так говоришь, заморский гость? – Хейдис всё так же сладко улыбалась, но в голосе её пели стальные струны.

– Никто не ведает своей судьбы, – процедил Хаген, глядя в глаза королеве. – Не так ли?

У Хейдис дёрнулся уголок рта. Хагену на миг показалось, что очертания прекрасного лица меняются, растекаются, словно воск на солнцепёке, являя миру бледный лик луны. Сочные алые губы дочери Брокмара изгибались серпом кровавого месяца. Зелень глаз обернулась бронзовой патиной. Молвила Хейдис:

– Истинно так, гость многомудрый. Кто знает, какие опасности ждут мужей на дороге чайки?

– Не только там, – не выдержал Бьярки. – Часто бывает, и в чертогах друзей примешь смерть.

– Так говорится в сагах, – мирно заметил колдун Хравен, – так бывает и в жизни.

– Светлое солнце чертога, – Сельмунд коснулся руки жены, что была младше его на десять, а то и поболе, зим, – надобно нам обсудить разные скучные и утомительные торговые дела. Цены на треску да на пеньку, на соль и на мёд. Это доставит тебе мало радости…

– Что же, – солнце чертога поднялось в зенит, величественно и милостиво расточая сияние очей, – прошу вас, будьте как дома, дорогие гости. Добро пожаловать в Гримсаль! Я бы хотела, чтобы вы жили пока здесь, под этим кровом.

И удалилась в сопровождении сынишки – и безмолвной стражи в белых плащах. Хаген неотступно смотрел ей вслед. На её лебединую шею. Заметив тот взгляд, холодный и жёсткий, как шкура нарвала, Хродгар подумал, что, верно, товарищу тяжело сдержать неизъяснимое желание полоснуть ножом по этой шейке. Как той графской дочке в Тармоне позапрошлым летом. В такие мгновения Хродгара охватывал страх – побаивался и своего друга, но больше – за своего друга. Тряхнув бритой головой, молодой хёвдинг сказал:

– Ну, теперь побеседуем. Про треску да про пеньку…

Вот что поведал Сельмунд сын Сигмунда братьям-викингам.

…Впервые это случилось четыре года назад, когда в кровавой распре погиб Тивар Охотник, сын конунга Хорсе Весёлого. Спустя пару месяцев после тех событий. Никто поначалу не придал этому большого значения. Просто как-то под вечер над городом поднялся туман, но не с реки, как обычно, а с Хаугенфельда – Курганного Поля, могильников к северо-востоку от Гримсаля. Холодная хмарь залила улицы, расползаясь исполинскими слизнями. Потом послышались крики, топот и стук копыт, хотя народ сидел по домам да по корчмам. Пёсий лай и вой метался меж домов гулким эхом. Затем – заунывное пение рога раскатилось над крышами: знак к нападению. Люди переполошились, начали выскакивать на улицу…