Текст книги "Волки и вепри (СИ)"

Автор книги: Хаген Альварсон

– Кетиль, опусти капюшон, – негромко бросил Хаген. – Уже пора бы.

Кьяртан сперва не понял, что обращаются к нему. Торкель занёс было руку – то ли для подзатыльника, то ли накрыть голову дуралея куском полотна. Хравен дал ему заговорённый камень, чтобы навести обманные чары, но подействуют ли они в храме, никто точно сказать не мог. Бобёр спохватился и спрятал лицо под капюшоном плаща. Заодно проверил нож. Под рубахой, на ремне через плечо. Подёргал накладную бороду – Торкель ради такого дела спорол добычу с ворота своего плаща. Одолжил на время, чему все подивились.

У резных столбов на входе в Вархоф пришельцев остановили люди Радорма:

– Кто такие? Куда? По какому делу?

Предводитель вышел вперёд, небрежно отряхнул плащ, опустил меховой воротник:

– Меня называют Хаген Лемминг, сын Альвара, а это – мои люди. Слышали мы, что здесь сегодня состоится свадьба сиятельной дочери Радорма Дромунда, Альвдис Серые Глазки, и достойного юноши по имени Лафи Хвост. Узнав об этом, мы пришли поздравить молодых и выпить за их здоровье и счастливую жизнь!

– Вас кто-то звал? – осведомился хирдман.

– Мы явились незваными, но не уйдём, покуда не перемолвимся с герре Радормом. Пусть он сам прогонит нас с этого двора!

За хозяином тут же позвали, и спустя недолгое время он вышел к воротам. Высокий, здоровенный, пузатый человечище, он напомнил викингам Хакона Большой Драккар, с той только разницей, что Радорм был совершенно лыс и действительно переваливался при ходьбе с ноги на ногу – так дромунд покачивается на волнах при сильном ветре. Рядом стоял, опираясь на длинный меч-«ублюдок»[72]72
  Очевидный анахронизм. Имеется в виду «меч-бастард», полутораручный меч, с клинком от 85 до 120 см. Время эксплуатации – классическое и частично позднее средневековье, но никак не эпоха викингов.


[Закрыть] в ножнах, столь же высокий муж. Этот был, напротив, тощий, как обтянутый кожей скелет, седой и вислоусый, хотя скорее пожилой, чем старый. Скуластое бледное лицо застыло навеки, словно скованная стужей озёрная гладь. Холодные рыбьи глаза скользили по нежданным гостям, изучая.

– Не припоминаю, чтобы я приглашал вас на пир, – процедил Радорм.

– Я и не говорил, что ты нас приглашал, – с улыбкой раскланялся Хаген, – но всё же мы здесь, и желаем тебе, Радорм дроттинг, только всяческих благ. Едва ли ты из тех господ, которые гонят гостей, пришедших с дарами!

С этими словами Торкель, Сигбьёрн и Слагфид, почтительно кланяясь, поднесли владыке отрезы разноцветного шёлка, витой браслет червонного золота и серебряные нагрудные пряжки, отделанные самоцветами. Кроме того, Слагфид, как истинный бьёрндалец, вручил Радорму связку горностаевых шкур. Дромунд подозрительно прищурился, едва не принюхиваясь к подаркам. Прочие гости поглядывали – возьмёт ли? Хаген поспешно добавил:

– Ещё я исполню песню в честь молодожёнов, если господин соизволит…

Тут уж Радорму было некуда деваться. Вздохнул украдкой, сменил гнев на милость:

– Добро пожаловать, славные витязи! Привет вам и хвала. Пусть никто не скажет, что Радорм Рейстасон неучтив с гостями и морит их голодом! Э… погоди-ка, доблестный хёвдинг, – нахмурился хозяин, разглядев знакомые лица. – Кажется, я уже видел этих парней. Это наши, линсейцы! Что они-то тут позабыли?

– У нас недобор в отряде, – простодушно пояснил Хаген, – вот я и взял их. Надо же кому-то грести да за брагой нам бегать, разве нет? Они теперь мои люди, и я за них в ответе!

– Ну, будь посему, – развёл руками Радорм. – Проходите, да затяните потуже фридбанды.

Об этом Хаген позаботился. Часть оружия сдали привратникам, а рукояти мечей крепко привязали к ножнам «ремешками добрых намерений». Это было небезопасно, хотя, с другой стороны, викинги решили, что в общей сутолоке и тесноте от ножа толку выйдет больше, чем от меча. Обыскивать же гостей не стали.

На подворье уже расставили столы с закусками, выкатили бочки с вином и мёдом. Викинги смешались с гостями, в меру потягивая хмельное и угощаясь. Кьяртан-«Кетиль» скромно присел в углу, поглядывая по сторонам. Кто-то узнал Вальдера Учёного, завязалась непринуждённая беседа. Стайка ребятишек, сыновей приезжих бондов, окружила Бьярки, дёргая за косматую шкуру на его плечах, восхищённо тыча пальцами на ожерелье клыков и когтей. Берсерк снял связку, протянул малышам – играйте, мол, но не порвите. Седой же тощий боец склонился к Радорму и что-то проговорил, поглядывая на незваных гостей. Хозяин хмуро кивнул.

– Вот ублюдок, – процедил Хаген.

– Кто это такой? – шепнул Даг Полмарки.

– Богвард Бледный Паук, – проворчал Торкель. – Раньше ходил в советниках у Хакона, потом куда-то исчез. Я слыхал, он сдох.

– Ну, стало быть, воскрес, – бросил Сигбьёрн, проходя мимо. – Гляди, Хаген, дерьмо в проруби завертелось.

– Вижу.

Хирдманы Радорма рассредоточились, явно не выпуская викингов из виду. Копья и топоры у них, разумеется, не были зачехлены, да и Богвард Паук не спешил завязать фридбанд на ножнах своего меча. Кальдвег, Холодный Путь, звался тот меч, и не напрасно. Хаген подозвал Бьярки:

– Будь готов.

– Всегда, – без тени улыбки отозвался берсерк.

Тогда же открылись двери святилища – оно было слишком тесным, чтобы все могли любоваться обрядом, и потому венчание решили провести снаружи, под сенью кряжистого бука. Там поставили небольшой алтарь, покрыли его скатертью, а сверху положили золотую чашу, золотое же кольцо и вощёную буковую дощечку с костяным писалом. Затем к народу вышел местный жрец, хозяин Вархофа, Идмунд годи – благообразный плешивый человечек, бородатый и упитанный, в свободных белых одеждах. Чуть позади держалась невысокая женщина с покрытым вуалью лицом, увешанная оберегами. Люди почтительно кланялись ей. Поклонились и викинги. Она словно не заметила. Словно её здесь не было.

– Кто это? – спросил Хаген Лейфа. Тот пожал плечами. Вальдер же сказал:

– Ты видишь жену в зелёных и жёлтых одеждах, богато убранную, с высоким головным убором, расшитым жемчугом, и покрывалом на лице? На груди – берестяное ожерелье? Так ли?

– Точно так, – ответил Хаген, не удивляясь.

– Это варсмарка, – грустно улыбнулся слепец, – «отмеченная богиней Вар». Это не жрица, это сама богиня. Таких девчонок обычно выбирают из местных дурочек. У неё нет имени, нет близких и родичей, нет ничего человеческого. Она – ходячий идол.

– Это очень любопытный обычай, – ровно отметил Хаген.

И обернулся.

Люди приветствовали поезд невесты.

Жених приехал первым. С многочисленными родичами и пышной свитой. Высокий, белокурый, хорошо сложенный. Пригож с лица. Разодет во всё белое. Пальцы унизаны перстнями, на шее – золотой хальсбанд. Милые ямочки на выбритых щеках. Волосы уложены в длинный конский хвост. Кьяртан поморщился. Конечно, где было Бобру тягаться с таким красавчиком да щёголем? Но – как же Альвдис могла желать этого расфуфыренного женовидного придурка в мужья? Зависть и презрение боролись в сердце юноши, и дорого стоило ему сохранять спокойствие, не броситься на Лафи, не сломать ему шею, как нарядной куколке.

Рядом присел Слагфид Охотник, поправил шапку. Заметил тихо, глядя на жениха:

– Было бело, станет ало, а после – чёрно. Знатная добыча для бобра, Кетиль! Он твой.

– Многовато у меня на лице написано? – пробубнил «Кетиль».

– Нет, ты славно держишься. Но охотник узнает охотника в засаде.

– Хаген говорил, чтобы мы удержались… – и подивился этому «мы». Знать, свыкся быть зверем в стае морских волков! За пару дней-то…

– Мы в паутине, – заметил Слагфид, – и Паука ничто не удержит. Пока же – веселимся.

Но не до веселья стало Кьяртану, когда заголосили скрипки и вистлы, загудели бронзовые трубы-луры, приветствуя невесту. В распахнутые храмовые врата торжественно въезжала разукрашенная колесница. В кузове, как положено, сидела Альвдис. Как положено, вся в белом. Лиц невестам на Линсее не покрывали, и встрепенулось сердце Кьяртана, когда глаза отыскали глаза любимой. Любимая не узнала. И хорошо, и обидно. Девушка побледнела – румяна на щеках казались издевательством – и тревожно всматривалась в толпу. Надеялась на него, на Бобра, сына Лейфа Чёрного. Дочь господина – на сына деревенского кузнеца. Кьяртан с досадой закусил губу. Сердце барахталось в груди, как жаба в камышах, да и кулаки чесались.

За колесницей тянулись замотанные в чёрное девушки и делали вид, что горько плачут. Одним и впрямь завидно было смотреть, как такой жених уходит из сетей, вильнув знаменитым хвостом, но глаза других блестели злорадством. «Ну-ну, мрази, – подумал Кьяртан, – смейтесь, пока можете – как бы вам к вечеру кровью не рыдать!».

Между тем Хаген шепнул Торкелю:

– Что-то не вижу Хравена и нашего свидетеля. А обряд вот-вот начнётся.

– Тяни время, – Торкель бросил взгляд на причудливый музыкальный инструмент, который у Самара не отобрали. – Скальд ты или не скальд? Обещал же им песенку, так пой давай!

– Самар, сможешь сыграть «Лафи и Йон»? – осклабился Хаген.

– Ты вконец обезумел?! – прошипел Самар.

– Ага, – кивнул Лемминг, скалясь ещё шире и противнее. – Сможешь?

– По твоему знаку, – сдался Олений Рог.

Радорм ссадил дочь с колесницы, взял под руку – Кьяртану послышался хруст костей – и повёл к алтарю. С другой стороны Идмунд годи вёл жениха. Музыка смолкла. Альвдис бросила затравленный взгляд через плечо. Кьяртан дёрнулся, но Слагфид пихнул его в бок локтем:

– Сиди, Бобёр. Твой выстрел ещё настанет.

Молодым стали подносить подарки. Не обошли и хозяина Вархофа. Гости, родичи и жрец обменивались улыбками и положенными словами. Потом Идмунд годи обвёл глазами народ:

– Что же, друзья и родичи, все знают, чего ради мы сегодня собрались?

– Нетрудно сказать, – Хаген поднялся, подозвал Самара, шагнул к алтарю, кланяясь. Народ зашумел, как листва на осеннем ветру: на тот вопрос не ждали ответа. Хаген поймал цепкий, непроницаемый взгляд Богварда Паука, потом – обречённый взгляд серых, заплаканных очей Альвдис. Улыбнулся: ей – обнадёживающе, Пауку – как мог миролюбиво. И сказал:

– Все что-то подарили молодым, а наш подарок я хочу поднести теперь. Соизвольте, добрые люди, послушать песнь в честь юного Лафи и прекрасной Альвдис!

– Спой, сделай милость, – процедил Радорм.

Хаген кивнул Самару. Причудливый инструмент отозвался задорным звоном. И раздался в храме богини Вар зычный, просоленный рык из глотки лемминга с китовой тропы:

 
У каждого щит наготове
И меч обнажён.
Наденьте шлемы – и смело вперёд,
Ведёт вас Йон!
 

Гости переглянулись. Не все знали эту песню, но те, кто знал, весьма изумились – странный способ выказать почтение жениху, чей тёзка из песни мало того, что обзавёлся по милости своей невесты рогами, так ещё и помер на собственной свадьбе! Но куда большим было всеобщее изумление и возмущение, когда прозвучали следующие слова:

 
Радорм на тинге был до конца —
А меч обнажён —
Альвдис вышла спросить отца,
Как поживает Йон.
 
 
«Здравствуй, отец мой дорогой,
– А меч обнажён —
Какие вести везёшь домой
И как поживает Йон?»
 
 
«Добрые вести, хороший год.
– А меч обнажён —
Лафи замуж тебя берёт,
Лафи, не Йон»
 
 
«Если Лафи просватал меня,
– А меч обнажён —
То доживёт он до чёрного дня,
Будь только жив мой Йон».
 

Тут одни рассмеялись дерзкой выходке викинга, другие недовольно заворчали, загремели посудой. Радорм презрительно ухмылялся, но молчал. Серые очи Альвдис округлились – догадка, изумление, надежда и страх промчались в девичьем сердце, отразились на лице. Хаген подмигнул ей, а всем показалось, у певца дёрнулось веко, – и невозмутимо продолжил:

 
Лафи готовится пировать
– А меч обнажён —
Йон же велит коня подковать.
«Скорей!» – сказал Йон.
 
 
Помчался Йон во весь опор
– А меч обнажён —
Въехал в кольчуге на свадебный двор.
«Я здесь», – сказал Йон.
 
 
Выпал иней, и ночь темна,
– А меч обнажён —
Невеста в постель идти должна.
«И я», – сказал Йон.
 
 
Невесту домой вели в мороз
– А меч обнажён —
Йон же шёл рядом и факел нёс.
«Я твой», – сказал Йон.
 

Тут уж мало кто удержался от хохота, а громче всех ржали викинги. На жениха жалко было смотреть – красавчик густо покраснел и шумно дышал, с ненавистью глядя на насмешника. Кьяртан же восхищённо захлопал в ладони – правда, не слишком громко. Этот хитрый безумец уязвил Лафи в самое чувствительное место – в его самолюбие. Сам Бобёр так не смог бы.

 
Йон с невестой закрылся внутри
– А меч обнажён —
«Лафи скажите, пусть спит до зари,
Не спит, мол, Йон».
 
 
Быстро весть до Лафи дошла
– А меч обнажён —
«Твоя невеста спать легла,
А с ней этот Йон».
 
 
Лафи с утра не ест, не пьёт,
– А меч обнажён —
С жалобой он к королю идёт.
«Я – с ним», – сказал Йон.
 
 
«Мой государь, я с обидой живу,
– А меч обнажён —
Но я обидчика назову».
«Меня», – сказал Йон.
 
 
«С моей невестой дорогой
– А меч обнажён —
Лежал в постели мужчина другой».
«Ну, я», – сказал Йон.
 
 
«Такую обиду нельзя простить,
– А меч обнажён —
Придётся копья вам скрестить».
«Молись», – сказал Йон.
 

Слушатели притихли, напряглись. Допоёт ли пересмешник до конца? Повторит ли, как положено, события песни, осмелится ли? Или придумал иную развязку потешной истории?

Нет, не придумал. Не пощадил никого. Как истинный викинг. Как истинный скальд.

 
В первой схватке Йон наступал,
– А меч обнажён —
У Лафи конь на колени пал.
«Вставай», – сказал Йон.
 
 
Вторая схватка началась,
– А меч обнажён —
У Лафи шея разорвалась.
«Лежи», – сказал Йон.
 
 
Альвдис была сама не своя,
– А меч обнажён —
«Такого счастья не ведала я,
Всех отважней Йон».
 

Хаген дал знак Самару прекратить игру, перевёл дыхание и закончил:

– Наденьте шлемы – и смело вперёд: ведёт вас Йон![73]73
  Датская баллада «Лаве и Йон», перевод Игнатия Ивановского. Хаген намеренно изменил имена: в оригинале невесту звали Кирстен, её отца – Педер, а неудачливого жениха – не Лафи, а Лаве, что примерно одно и то же.


[Закрыть]

И, не давая почтенному собранию опомниться, прорычал, обводя глазами толпу:

– А теперь пусть Идмунд годи спросит, нет ли причины, по которой эта свадьба не состоится!

Добрые люди вздрогнули. Не сын человеческий рычал на них, не людские глаза сверкали страшной, задорной яростью! Перед ними стояла тварь из Утгарда, медноголовый тролль-карлик, умскиптинг, ублюдок ведьмы и подземного чудовища. Холодный, мерзкий, отвратный и бесконечно чужой миру людей. Люди поглядывали на жреца Вар с робкой надеждой – изгнал бы ты его, что ли, из священного места! Идмунд неуверенно покосился на Радорма, тот коротко кивнул. Годи выпятил грудь и как мог торжественно проговорил, стараясь не мямлить:

– Ну и есть ли причина, по которой Лафи Лёрмундсон не может взять в законные жёны Альвдис Радормсдоттир? А если есть – может, ты нам сообщишь её, гость многодерзкий?

– Я не сведущ в ни законах, ни в том, кто с кем спит, – ледяным голосом сказал Хаген, – пусть скажет тот, у кого больше прав на руку дочери Радорма. А учёный человек пусть подтвердит.

Тогда Кьяртан наконец-то открыл лицо, сорвал чужую бороду, вернул её Торкелю и вышел к алтарю. Туда же Лейф подвёл Вальдера Слепого. Братья с Конопляного Двора, сыновья Лейфа Чёрного, внуки Миккеля Снорри, стали, не таясь, против всего мира. Столь разные, столь схожие. Улыбки играли на лицах. Но если торжество в улыбке Кьяртана было светлым и счастливым, то Кривой Нос и улыбался криво, мрачно и жёстко.

Толпа загудела пожаром. Слова пахли гарью. Взоры пылали гневом.

А на глазах Альвдис блеснули слёзы.

Кьяртан же заметил золотое колечко с изумрудом у неё на пальце. То самое колечко.

– Сыновья Лейфа Чёрного! – прогудел, ухмыляясь, Радорм. – Кто бы мог подумать, что вы ещё ходите по земле. Солгу, коли скажу, что рад вас видеть.

– Надеюсь, ты не станешь слишком горевать по смерти Оспака Рябого, – ровным голосом сказал старший из Лейфсонов. – Мы же живы, здоровы и пришли получить своё.

– Так в чём же дело, вы, нищеброды? – вскинулся Лафи Хвост. – Что за причина?!

Люди подивились тем словам: все знали, что братья с Конопляного Двора не слишком богаты, но сейчас перед собранием стояли люди, одетые вовсе небедно. Лейф сказал:

– Первая причина та, что сама невеста против замужества.

– Так ли? – спросил Радорм прежде Идмунда годи. Строгим был отчий голос, суровым – взор, но Альвдис не сробела. Сперва молча кивнула, затем выговорила как могла твёрдо:

– Истинно так, батюшка, и тебе то ведомо.

– Это не очень важная причина, чтобы разрывать помолвку, – вмешался Лёрмунд, отец Лафи.

– Вторая причина покажется благородным отцам поважнее, – улыбнулся Вальдер, бестрепетно глядя незрячими глазами в глаза Радорму. – Скажи, йомфру Альвдис, разделила ли ты ложе с кем-либо до помолвки с сыном Лёрмунда?

Сын Лёрмунда скрипнул зубами, когда Альвдис повторила:

– Истинно так.

– Здесь ли твой избранник? – спросил Вальдер с едва заметной насмешкой в голосе.

– Истинно так, – в третий раз молвила Альвдис.

– Укажи нам на него, – попросил Вальдер.

Альвдис указала на Кьяртана. Слепой продолжал:

– Все наши обычаи говорят, что тот, кто первым разделил с девой ложе и люб ей, имеет преимущественное право на её руку, – и добавил не без ехидства, – как и на её приданое.

– Обычай – ещё не закон, сын кузнеца, – осторожно заметил Идмунд.

– Третья причина имеет к закону более близкое отношение, – Вальдер повернулся на голос годи, и тот вздрогнул, встретившись с голубой бездной застывших вод в глазах Слепого. – Пусть Кьяртан Лейфсон и Альвдис Радормсдоттир подтвердят, что обменялись клятвами, или опровергнут это. Коли обманут, богиня Вар, хранительница клятв, покарает их.

Кьяртан и Альвдис подтвердили, и земли не поглотила их, и небо не обрушило на них громы и молнии. Из чего добрые люди заключили, что – да, молодые обменялись клятвами верности.

– Теперь скажи, сын Лейфа, – уточнил Вальдер, – уплатил ли ты любовнице «утренний дар»?

Кьяртан взял Альвдис за руку – от такой наглости челюсть у Лафи отвалилась – и снял с её пальца золотой перстень с изумрудом. Поднял его над головой, показал всем охочим:

– Вот мой «утренний дар» дочери Радорма Дромунда!

Люди озадаченно переговаривались, пожимали плечами, недоверчиво прицыкивали языками. Отец же невесты бросил через губу:

– Это ничего не значит. Думается мне, вы это выдумали, чтобы расстроить свадьбу, и втянули мою доверчивую дочь в эту гнилую затею. Кто может подтвердить ваши слова?

– А кто мог бы подтвердить ваши слова? – спросил Вальдер. – Кому вы поверили клятвы, кроме друг друга и богини Вар?

– Марган годи с Курганов мог бы, – тихо проронил Кьяртан. Улыбка его потускнела.

– Марган помер весной! – ухмыльнулся Радорм. – Как же мы его расспросим?

– На языке мёртвых, – сказал Хаген, указывая на юг.

Теперь ухмылка сползла с лица Радорма Дромунда весенней грязью. За воротами храма отчётливо гремели копыта. Привратники засуетились, порыв ледяного ветра ударил человеческое поле, прогремело:

– СПАТЬ!!!

Стражи рухнули, как скошенные стебли, зашлись могучим храпом. Пришелец соскочил с коня, перешагнул беспамятные тела. Он был похож на древнее языческое божество – высокий, широкоплечий, чернобородый; лицо скрывала надвинутая шляпа, на плечах вился кровавый плащ, и чёрный ворон торжествующе взмахивал крыльями, и люди потом клялись, что слышали карканье. Земля дрожала от поступи чужака. В одной руке он держал мешок, а в другой – чёрный меч. Сзади тащился Скулли Сигурдсон с каменной лопатой-кельтом наперевес.

– Это ещё что за выходки!? – напустился на пришельца хозяин Вархофа.

– Погоди, побереги священный гнев, – усмехнулся Хаген, – выходки начнутся сейчас. Когда заговорит Марган годи, твой собрат по ремеслу.

Хравен вложил меч в ножны и достал из мешка человечью голову. Не гнилой кусок плоти, не изъеденный червями череп – самую обычную голову, с волосами, бородой, белой кожей и всем, чем положено. Только и того, что отдельно от тела. И глаза закрыты.

– Признаёте ли, добрые люди, Маргана годи?! – взревел Хравен.

– Похож вроде, – заметил кто-то из толпы.

– Ты, осквернитель могил! – возопил в страхе Идмунд. – А ну убери эту гадость!

– Сам ты гадость, Идмунд Бородавочник, – заметила мёртвая голова. Шевелились бескровные губы, исторгая сухой, чуть скрипящий голос. Потом разомкнулись веки. Жрец схватился за сердце, но никто не смеялся над ним: из пустых глазниц мертвеца сочилась тьма.

– Тьфу, тьфу, проклятие на вас, викинги! – замахал руками Идмунд. – Что за колдовство!?

– Разве имеет значение, колдовство здесь или нет? – раздражённо бросил Вальдер Слепой. Дух от мёртвой головы шёл не самый приятный, и пусть большинство ничего не почуяли, нюх у незрячего развился довольно острый. – Я спрошу Маргана годи: знакомы ли тебе Кьяртан Бобёр и Альвдис Серые Глазки? Поверяли ли они тебе тайны?

– Знакомы, – произнесла голова. – Эти двое обменялись клятвами взаимной верности. Я, Марган сын Маргарда, годи Хеймсхаугенбю, был тому свидетелем.

– Когда это случилось?

– В этом году, по весне, на праздник Соммаркема.

– Довольно ль вам этого? – обратился Хаген к собранию.

– Довольно, довольно! – замахали руками добрые люди. – Хватит чёрного колдовства!

– И я скажу – довольно, – топнул ногой Идмунд. – Мы не можем верить словам мертвеца.

– Мертвецы не лгут, – возразил Хравен.

– Молчи, сейдман! – воскликнул Идмунд. – Мертвецы не говорят!

– Нет такого закона, по которому мёртвый свидетель не мог бы говорить на тинге, – настойчиво проговорил Вальдер.

– Нет такого закона, по которому я обязан выслушивать всё это дерьмо, – отмахнулся Радорм. – Надоели вы мне, гости дорогие. Вам не удастся сорвать эту свадьбу. Спасибо, что потешили, но шутка ваша затянулась, а дело сгнило, как тело Маргана годи. Да и пахнет не лучше. Подите-ка отсюда, пока целы. Пока я добрый и не приказал выбросить вас.

– Дрожит твой голос, сын Рейста! – сказал Марган годи. – Есть мне что ещё рассказать, что не придётся тебе по нраву, вот ты и затыкаешь мне рот.

– Достаточно сказано! – вскричал Радорм с перекошенным от гнева лицом. – Паук, вышвырни их!

Викинги, все как один, схватились за ножи, а кто-то уже успел развязать ремни «добрых намерений», пока Хаген пел забавную песенку, но тут варсмарка, на которую никто и не глядел, откинула полог с лица, воздела руки к небу – и гулкий голос божества раздался в храме. Возможно, впервые со дня его возведения.

– Ну уж это слишком, сыны людские! Не бывать тому, чтобы в моём доме попирались законы! Коли вы не верите Маргану годи, то можете поверить мне. Идмунд, скверный мой человек! Возьми с алтаря книгу и прочти, что там записано.

Идмунд сделал пару шагов на негнущихся ногах, взял вощёную дощечку – и не сдержал короткого вскрика. На чистой от века поверхности проступили руны.

– Читай, Идмунд Бородавочник, – хихикнул Марган.

– Года такого-то от взятия земли на Линсее, – забубнил Идмунд, не веря своим глазам, – в святилище Народа Домашних Курганов в Западной четверти острова Линсей годи Марган, сын Маргарда, принял обеты верности. Произнесли их Кьяртан Бобёр сын Лейфа Чёрного сына Миккеля Кузнеца и Альвдис дочь Радорма Дромунда сына Рейста Масло… вот.

– Да мне насрать, кто кому в чём клялся! – заревел Дромунд, как громадный морж, брызжа слюной и гневом. – Я не даю согласия на этот брак. Моя дочь выйдет за того, за кого…

– Твоя дочь – не дитя и не твоя собственность, – осадил его Вальдер. – По закону любая женщина старше двадцати и одной зимы вольна сама собою распоряжаться.

– Заткнись лучше! – замахнулся на учёного Радорм. – Всякий слепой ублюдок будет учить меня законам! Бабу свою учи – похлёбку варить, понял?!

– У моей «бабы» больше чести и разумения, чем у тебя, сын Рейста Масло, – сказал Вальдер.

– Ну, ты сам напросился, – мощная оплеуха повалила слепца на землю.

Никто не успел ни возразить, ни возмутиться – внезапно грянул гром, дрогнула земля, ураган обрушился на подворье, срывая листву с бука, а шляпы с голов. Небо вмиг закуталось в покровы мрака, озарилось молниями – словно божественный искусник вырезал руны на чёрной тверди туч. Испугала народ редкая осенняя гроза, но куда больше напугал свет, испускаемый богиней. Сияние лилось из-под занавеси над лицом. Слепя и повергая в трепет.

И покраснели одежды богини, прежде зелёные и жёлтые.

– Пусть мёртвый свидетель говорит, – повелела Вар устами смертной.

– Радорм прознал, что я храню тайну его дочери, – сказал Марган годи, – вот он и приказал своему человеку утопить меня в кельде. Вот он, тот человек, бледный паук в паутине!

Богвард не шелохнулся. Радорм же повторил:

– Это ничего не значит. Идмунд, прекрати это наваждение! НУ?!

– Я, я… – заблеял жрец под хохот Маргана, – я не знаю, как это… что это… я не…

Радорм со вздохом махнул рукой.

И тут ожил Бледный Паук. Хладный Путь с шипением покинул ножны, рассёк воздух и женское тело. Девушка, отмеченная богиней Вар, хранительницей клятв, рухнула на алтарь, заливая скатерть кровью. Багряное вино жизни струилось в золотую чашу.

Тут гости поняли, что дело повернулось в недобрую сторону, и спешно начали покидать храм. Идмунд годи побелел и потерял сознание. Бойцы Радорма оправились от потрясения и бросились на викингов, зазвенело железо, посыпались искры. Бьярки вежливо попросил малышей отдать его жуткое ожерелье, пожелал удачи их перепуганным родителям, а потом скинул медвежью шкуру с плеч и с боевым кличем врубился в толпу охранников.

Хаген тяжело вздохнул. Потом распорол ножом фридбанд, выдернул меч и крикнул:

– Наденьте шлемы – и смело вперёд: ведёт вас Йон!

– Ну наконец-то, – оскалился Торкель. Меч Хёггвар, вожделея крови, блистал в его руках.

6

Так и началось побоище в Вархофе, что в округе Боквид на севере Линсея. Но местные жители и поныне предпочитают об этом не говорить.

Лейф Кривой Нос первым делом оттащил беспамятного Вальдера в сторону. Кьяртан же схватил Альвдис за руку и спешно потянул прочь. Девушка бросила короткий испуганный взгляд через плечо. На отца, на родных и двоюродных братьев, на родичей Лафи Хвоста. На жизнь, с которой отныне покончено. Беглецов попытались было остановить, но Хаген, Самар Олений Рог, Скулли Каша, Хравен и подоспевшие Торкель да братья Барсуки напали на Радорма, Лёрмунда и их людей. И Паук не помог: колдун его отвлёк.

Вытолкав Альвдис за калитку бокового выхода, Кьяртан оглянулся. Драка завязалась жаркая. Надо было посадить Альвдис вперёд себя на коня и ехать прочь, и бросить как чужаков-викингов, у которых всё равно не вышло решить дело по закону, так и своих дружков-приятелей, что мало помогли на Сухом Берегу. Но…

– Спрячься в той роще, – указал пальцем Бобёр. – На дерево, что ли, залезь. И сиди тихо, пока не решится, кому тебя сватать.

– Да ты с ума сошёл! – вскричала Альвдис. – Там же столько людей, а ещё – Паук. Это тебе не рябой Оспак! А если ты умрёшь? Что мне тогда…

– Иди давай! – прикрикнул на чужую невесту Кьяртан. – Там мой брат.

– Там и мои братья! – возразила девушка.

– Нет у тебя больше братьев, – с какой-то незнакомой, новой, чужой и злой радостью воскликнул сын Лейфа Чёрного, славно отомстившего за родича. – Ты сама того хотела.

Потом он ненавидел себя, просил прощения, ползал на коленях. Но то – после. Проводив взглядом фигурку в белом, отмёл милый образ, выбросил из сердца полные обиды серые глаза. Выхватил короткий рабочий нож и бросился в гущу тел.

Туда, где стоял его брат.

А брат Кьяртана Бобра веселился от души. Даже хромой, он оставался страшным противником. Ремень «добрых намерений» он развязывать поленился, в левой руке держал нож, а в правой – клевец. Если Хаген и другие викинги старались не слишком калечить родичей молодых, то Кривой Нос – не старался. С лицом, расколотым нечеловеческим оскалом, он вымещал на этих людях десять зим изгнания, боль за оболганную мать, за неотомщённого отца, за их великолепное презрение к брату, к нему самому, а паче того – к законам и обычаям предков. Боль и ненависть поглотили его целиком, рвались из горла хрипом, подобно гейзеру. Ревущий пламень рвался из груди, обжигая хмурое небо.

Небо заворчало и ответило дождём.

– Меч! Дайте мне меч! – надрывался Лафи Хвост. Его друзья и родичи падали один за другим – кто раненный, кто без сознания, а кто и неживой. Кьяртан увидел его и крикнул:

– Зачем тебе меч, мужеложец? Иди-ка сюда!

Юные герои бросились друг на друга с голыми руками, забыв даже про ножи. Кьяртан занёс кулак, целя в красивое лицо Лафи, но взял и обманул: ударил не по лицу, а в живот. Лафи охнул и согнулся, его удар пропал втуне. Бобёр схватил его за волосы и наподдал коленом, несколько раз, превращая пригожий лик в кровавое месиво. Потом зашёлся счастливым смехом невинного дитяти и принялся пинать жениха башмаками. Насовал бедолаге и по печени, и по почкам, и по рёбрам, само собою. В довершение всего схватил его покрепче за знаменитый светлый хвост и подтащил, грозя вырвать волосы с корнем, к алтарю. Там оставил Лафи, поднял на руки мёртвую девушку, бывшую устами богини Вар, и отнёс прочь оттуда. Положил тело в корнях могучего бука, накрыл ей лицо и вернулся к алтарю. Лафи беспомощно шевелился. Нарядные белые одежды почернели от крови и грязи. Дождь не мог их очистить, как ни пытался. Кьяртан в мрачном, новом для него упоении мести приподнял Лафи под мышки и ударил головой об алтарь. Не слышал, как вскрикнул его отец, Лёрмунд Сто Лодок, не видел, как бросился на помощь сыну. Не видел, как Лейф метнул ему нож в спину. Не видел…

И Радорма тоже не заметил.

Отец Альвдис двигался для своего веса на диво тихо и проворно. Разбросал окованной палицей братьев Барсуков, Скулли Каша врезал ему пластиной кельта по голове, но ответный удар опрокинул младшего Сигурдсона. Подоспел Хаген, схватил со стола кубок и запустил в лоб Радорму. Кубок треснул, а лоб – нет. Глядя на обломки, Радорм проворчал:

 
Разбит эля чёлн!
Теперь не скажу,
Как прежде, бывало, —
«Ты выпито, пиво!»[74]74
  Подобным образом сокрушается великан Хюмир в «Песне о Хюмире» из «Старшей Эдды» (строфа 32).


[Закрыть]
 

И обрушил на Хагена град ударов. Но Лемминг не был бы Леммингом, если бы позволил дубине зацепить себя. Радорм так разошёлся, что сломал скамью, стол и чью-то ногу, но пропустил короткий укол в грудь. Прямо в солнечное сплетение – Хаген отрабатывал «Язык жабы» не первый год и давно хотел его опробовать. Радорм пошатнулся, схватился за грудь, поднял окровавленную ладонь к глазам. А Хаген рубанул его крест-накрест. Славно наточенный Альрикс отворил чрево, внутренности брызнули смрадной рекой Слид, потоком Нижнего мира…

Вот это Кьяртан увидел. Не было злорадства – только ужас охватил юношу. А после – горечь и печаль. Как убедить мёртвого отца, что ты достоин руки его дочери? Как было уберечь его и прочих родичей Альвдис от ярости викингов? Как смотреть ей в глаза?

Радорм упал в собственные кишки, разбрызгал кругом кровь и дерьмо. Хаген выругался – запачкал такой хороший парчовый плащ. Как и отстирать его!? А к нему уже мчался, сверкая мечом, Богвард Бледный Паук. Хравена сейдмана он оставил у входа в святилище, с перебитыми конечностями. Нашлась и на колдуна управа.

На миг Кьяртану остро захотелось увидеть, как Хладный Путь станет путём, по которому отправится Хаген Чёрный, как клинок снимет с плеч медную голову. Но…

– Брат, сзади! – крикнул Бобёр. Хаген понял. Успел усмехнуться.

И встретил железо железом.

И понял, что с Пауком ему не тягаться. Отскочил, раскрутил «Морского змея», уходя в защиту. Богвард ударил сверху, прерывая движение Альрикса, сколол гарду – золочёная рысь на клинке гневно заворчала – и ткнул Хагена в грудь. Под сердце. Кальдвег прошил плащ, кожаный жилет, верхнюю и нижнюю рубахи. Но между ними Хаген предусмотрительно надел кольчугу. Остриё меча разорвало кольца, но задержалось ровно настолько, чтобы не задеть ничего важного. Лемминг покачнулся, снова отскочил, вспрыгнул на скамью, затем – на стол, пробежал, разбрасывая блюда и кубки, соскочил позади Паука. Тот ударил с разворота. Хаген поднырнул под меч, бросаясь рослому бойцу в ноги. Кальдвег и Альрикс сшиблись, высекая искры, раздался высокий металлический стон. Хаген перехватил меч одной рукой, Богвард ударил сверху, но Хаген и не думал защищаться: в его левой руке мелькнул скрамасакс, серая сталь ушла в бок Паука, по самую рукоять. Холодный Путь рухнул, выбил меч из десницы Лемминга, распорол меховой ворот плаща, кольчугу и плечо. Безоружный Хаген вскочил, обхватил противника и бросил через бедро. Потом отошёл, пошатываясь.