Текст книги "Волки и вепри (СИ)"
Автор книги: Хаген Альварсон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Бреннах с горьким смехом покачал головой, положил руку Хагену на плечо:
– Славный ты человек, хоть и северянин и носишь саксонское имя. Большое и участливое у тебя сердце. Ничего не выйдет, Хаген. Я ни на миг не сомневаюсь, что вы и не такое безумство провернёте да не вспотеете. И это меня страшит больше всего. Ты хорошо играешь во всякие игры вроде ваших тэфлей, вот и просчитай на дюжину шагов – чем обернётся?
Хаген отвернулся. Из груди рвался смех, отзываясь болью в рёбрах.
– Хотел как лучше, а получилось через жопу, – произнёс викинг, растягиваясь на песке. – За мои же пряники я же и содомит. Ну, прости, дружище Бреннах…
– Это ты прости, – серьёзно сказал арфист. – Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Но… пойми правильно, я чувствую, что должен остаться. Меня не случайно сюда занесло. Как и твоего друга Хравена. Всё это как-то связано, и здесь я надеюсь найти ответы. Но ты мне в этом не помощник. У тебя свой путь, у меня – свой, и здесь мы расходимся.
– Живы будем, свидимся, – согласился Хаген. – Тогда и расскажешь мне всё.
– Расскажу, коль будет что, – пальцы арфиста вновь заскользили по струнам, извлекая тихий печальный перезвон. – Но почему ты расстался с той девой, Эмери? Я же видел, как вы смотрели друг на друга. Это была бы любовь на тысячу лет. Отчего?
– Так ты ничего не знаешь? – Хаген закрыл глаза, возвращаясь на Маг Курои. – Ну, нетрудно сказать. Видишь ли, я действительно неплохо играю в тэфли…
…Рыжий великан с дубиной оказался, как верно догадался Хаген, Риадом сыном Кормака, предводителем Ан-Мойров с мыса Варох. В его присутствии обниматься с его же сестрой Лемминг счёл не слишком вежливым, хоть и не желал бы даже на миг отпустить Эмери. Раскланялся, как положено, представился. Второй же витязь, бледный и чернявый, назвался Килеаном сыном Килуха из клана Ан-Горхов откуда-то там. Поклонился Хагену, сказал, сверкая глазами:
– Много слышал о тебе, доблестный локланн! Рад наконец-то познакомиться. Премного благодарен тебе за спасение моей невесты! То, что ты сделал… Доблесть – противостоять чужим, но истинное мужество – противостоять своим!
Хаген беспомощно обернулся к Эмери. «Невеста?» – читалось в глазах. Эмери грустно улыбнулась. Хагену захотелось умереть, но он взял себя в руки, ответил прохладной улыбкой:
– Что ж ты, герой? Как ты мог упустить такое сокровище? Эх, жених…
Килеан потупился. Знал, что заслужил упрёки. Хаген отошёл, чтобы не стоять между женихом и невестой. Не желал, чтобы будущий муж изводил Эмери ревностью. Риад же сказал:
– Все наши из Тир Бриан отправились на север, отражать вторжение Вильгельма. Говорят, ему тоже крепко досталось… А мы не отправились. Кто-то должен хранить земли! Но когда узнали, что Кетах отступает, а вы у него на пути… Это всё Эмери. Ты не смотри, что она похожа на девчонку – сердце у неё иным героям на зависть! Она вцепилась в меня – идём, мол, на помощь, а то северян искромсают, а долги платить надо… Что ж было делать!
– Стало быть, сочлись, – ровным голосом заметил Хаген.
– Сочлись, да не совсем, – неуверенно сказал Риад. – Ты слышал, верно, что наш клан, клан Ан-Мойров, был проклят великим арфистом Клайдом ан-Дху? В легенде сказано, что проклятие можно снять, если чужак смилостивится над человеком нашего рода. Ты смилостивился над Эмери, стало быть, можно надеяться, что проклятие снято! Так что мы всё ещё у тебя в долгу.
– Может так, а может, и нет, – уклончиво сказал Хаген. – Всяко не следует благодарить меня за то, чего, возможно, я не свершил.
– И тем не менее, – настаивал Риад, – у меня есть к тебе предложение. Как ты смотришь на то, чтобы переехать ко мне на Варох и поступить на службу советником? Жалованием не обижу, и твои враги станут моими, коль они у тебя есть.
В голове Хагена промелькнуло с полдюжины дельных мыслей, и Эмери взглянула на него с робкой надеждой, а Килеан даже не поднимал головы. «Вот оно, счастье, – горько усмехнулся про себя внук королей. – Если и не отдадут за меня Эмери, то этот женишок не посмеет помешать мне развлекать его невесту по-всякому, да и она будет рада. Не составит труда пристроить к Ан-Мойрам на службу Хродгара и всю нашу ватагу. Потом разграбим Талсей и надерём белую задницу Орму Эриксону. А потом, как знать, и в Боргасфьорд наведаемся, и уж тогда-то ни старые боги, ни новые не уберегут преподобного Кристофера от моей мести. Только бы святой отец протянул ещё несколько зим. Чего ещё желать?».
– Я вспомнил, где видел тебя, Эмери тир-Кормак, – невпопад проронил Хаген. – В храме Эрлинга, именуемом Гримхёрг. Я тогда жил очень далеко и вовсе не так, как нынче. То случилось в канун Йолля. Я проходил посвящение. Многое тогда явилось мне, что после сбылось, но вот чего там не было, так это моей службы при дворе Ан-Мойров с Вароха. Вынужден отказать.
– Из-за видения? – изумился Риад.
– Из-за видения, – зло рассмеялся Хаген, и отшатнулся рыжий вождь, и вскинулся Килеан, почуяв насмешку, и Эмери поднесла пальцы к губам. И на глазах её мерцали слёзы.
– Из-за видения, – продолжал викинг, пересиливая ледяной поток хохота, не чуя ни стыда, ни боли. – Мне только что явилось видение, добрый мой конунг! Видел я тучи над Тир Бриан, видел я воронов и волков, видел я, как вздымались дымы над руинами твоих залов, как хищники терзали твоих людей, как ветер мёл пепел по твоей земле! И всё это случилось по моей вине. И я ни на миг не раскаялся. Ведь это я принёс тебя в жертву своим устремлениям. И добро бы – тебя одного, Риад конунг. Добро бы…
Трое стояли, как поражённые громом. Не понимали, не верили. Хаген тоже не до конца понимал. Но дорога чайки настойчиво звала его голосом ветра, криками птиц, плеском волн. А прочее не имело значения. Никогда не имело. Хаген криво усмехнулся:
– Прощайте ныне, Ан-Мойры! Надеюсь, ваше проклятие и в самом деле снято, но проверять – нет, то не по мне. Килеан – береги Эмери. Не сбережёшь – я…
Замолк, махнул рукой и пошёл прочь, не оборачиваясь. И никто его не окликнул.
Впоследствии Хаген узнал, что Ан-Мойры получили от Найси и от Золотого Совета щедрое вознаграждение, и стали править на юге Тир Бриан, и даже на Геладах их власть упрочнилась к неудовольствию Сумарлиди ярла. Все утверждали, что проклятие Клайда ан-Дху действительно снято. Хаген на всякий случай решил согласиться с этой мыслью. Как и с тем, что Эмери, его Эмери, статная медновласая красавица, стала хорошей женой Килеану, и тот вроде бы никогда не попрекал её. Едва не сдувал с неё пылинки. Те известия отзывались в сердце викинга тихой радостью и светлой грустью.
– Дурак ты, братец, – скажет позже Торкель Волчонок. – Как дал бы тебе подзатыльник…
– Давай, – согласится Хаген.
– Руку об башку твою медную сломаю… – проворчит Торкель.
Но то будет позже. А пока викинги занимали места на «Свафнире», перебрасывались шутками, работали вёслами да мечтали вслух о том, как теперь заживут. Каждый взял в этом походе добра не меньше чем на четыреста гульденов, а Хродгар с друзьями – и того больше. Викинги возвращались на Север, в суровую родную Страну Заливов, оставляя за бортом разорённую Маг Эри, новых друзей и новых врагов, а на борту – богатую добычу.
И Арнульф Седой был с ними, хоть и не казался счастливым.
А Хаген знал в сердце своём – «Свафнир» ещё причалит к этим берегам. С белым или алым щитом на мачте. Первое было предпочтительнее, но вероятнее – второе.
– Правим на Гелады? – спросил Крак, когда вышли в открытое море.
– Домой, кормчий! – возразил Хродгар. – Домой.
Арнульф просил высадить его в Хединсфьорде. То всех удивило. Во-первых, чего он там, спрашивается, забыл, живёт-то в Гравике, на Эйковом Дворе. Во-вторых, морской король просил. Не приказывал, не требовал. Хродгар хотел было уговорить старика добраться до Гравика вместе, но передумал и сказал править к берегу.
Хаген же сошёл на сушу со своим старым наставником, поддерживая его. Пристали в безлюдном месте. Пожитков у Арнульфа было немного – от доли в добыче он отказался. В пользу родни павших на Маг Курои. Хаген предложил проводить его до ближайшего селения, но Седой покачал головой, грустно усмехаясь. Потом оглядел юношу, прищурился:
– Да, вырос ты, мой щенок! Я знал, что волк вырастет из лемминга, но не думал, что это будет Фенрир[58]58
Фенриром звали великого волка, одного из сыновей Локи, которого боги связали путами, но не посмели убить, и оставили до последней битвы. В Час Рагнарёк Фенрир вырвется и загрызёт Одина. Иногда его отождествляют с псом Гармом.
[Закрыть]. Я горжусь тобой, но это, верно, мало тебя занимает. И вот что ещё. Будешь в Гравике – не навещай меня. Не надо. Не напоминай, каким я был в юности. Сердце не выдержит. Я отпускаю тебя. Не нужна мне ни твоя служба, ни твоя дружба. Да и я тебе больше не пригожусь. Вы мало слушали моих приказов, и часто правильно делали. Только дряхлому старцу от того не легче. Теперь у вас есть громкое имя, чтобы не прикрываться моим. И можешь не беспокоиться, сын Альвара дверга и Хельги Красавицы – эту твою тайну я унесу в могилу. Прощай теперь. Обниматься не будем.
И заковылял к лесу.
Хаген долго стоял и смотрел ему вслед. Потом окликнул:
– Хэй, Седой! Скажи ещё слово!
Арнульф обернулся. Хаген сделал несколько шагов навстречу. Замер, словно натолкнулся на незримую преграду. Лёд стоял стеной в глазах Орлиного Волка.
– Каждый из нас что-то получил в этом походе! Кто – землю, кто – любовь девы, кто – раны, кто – достойную смерть и славу, что смерти не ведает. Я получил кучу золота и книжек. А что досталось тебе, о лучший из наставников?
Арнульф молча показал сломанный меч.
И вот тут Хагену остро захотелось выть. Драть волосы с корнем и биться головой о камни. Жрать землю. Только бы не видеть.
Сломанный меч.
Сломанная судьба.
Сломанная жизнь.
«А я предупреждал тебя», – светилось лаской в глазах Седого.
Хаген не стал выть. Лемминги не воют. Они грызут молча[59]59
Пользуясь случаем, делаю реверанс в сторону Михайлова С. в память о наших беседах.
[Закрыть].
– Ну? – тихо спросил Хродгар уже на борту. – Как он?
– Плачьте, локланны, – проговорил Хаген, глядя за виднокрай, окутанный туманом, седым, как волосы Арнульфа, – будет вам память, горькая память, память навеки…
И добавил со странной улыбкой:
– Ныне я не боюсь локланнахов, плывущих по нашему морю!
Зимовка на хуторе Лисья Нора
– Друзья добрались до Хлордвика уже глубокой осенью, – рассказывал Гест, а домочадцы Сторвальда бонда слушали, затаив дыхание. Час был поздний, и старуха Астрид посапывала в кресле-качалке, отложив пряжу. Дремала и Герда, и Соль Веснушка сомкнула глаза, держа на руках младенца Флоси. В ногах у неё лежал пушистый Энсейль, водя кисточками на ушах. Соль не спала – просто глаза устали. Но для слуха сказание было усладой. Сказать по чести, в Рэфсхолле давно не бывало гостей, могущих поведать что-либо, кроме соседских пересудов.
– На свадьбу? – уточнила Соль, не размыкая век.
– На свадьбу, – кивнул Гест, печально улыбаясь. – Тяжек и солон был обратный путь. Суровы зимние шторма! У Сотисвэрда на них даже напал кракен, но, как достоверно сказывают, Бьярки разъярился и укусил его за глаз, и морской гад так удивился, что тут же ушёл на глубину. Свадьбу Торкеля и Эрны справили со страшным размахом, и все жутко напились, даже пёс Варф и кот Тролль. Зимовали там же, в Хлордвике, у родичей Торкеля. По весне друзья распустили отряд, потому что не собирались в то лето ни с кем воевать, и отправились на остров Тангбранд – Хродгар хотел проведать своих замужних сестёр и племянников. Ньяла, любовница его, отправилась с ним, и все решили, что к лучшему – ведьма на борту никогда не повредит. Хродгар привёз родным и знакомым дорогие подарки, побаловал и детвору гостинцами, и люди говорили, что богатством сын Хрейдмара превзошёл недоброй памяти Гримкеля Полутролля, а щедростью – и подавно, и никто не мог бы сравниться с Хродгаром ни в расточительности, ни в доблести. Ничего особого там не случилось, кроме того, что друзья убили пятнадцать человек…
– Зачем это? – буркнул Эрик. – Им так уж нравилось убивать?
– И это тоже, – ухмыльнулся Гест. – Но прежде всего – потому, что на них напали полсотни друзей и родных Гримкеля Полутролля. Узнав, что на острове – его убийца, они решили отомстить. Удача повернулась к ним даже не задом – оскаленной волчьей пастью.
– А что Лейф? – спросил юный Скегин.
– А что Лейф? – не понял Гест.
– Ему ж ногу отсекли! Как он, колченогий, сражался?
– Не отсекли, – тихо рассмеялся рассказчик, – а подсекли. Объяснить разницу? Рана зажила, кости срослись, но Лейф, понятное дело, захромал и до конца дней опирался на свой клевец, как на клюку. Что, впрочем, не делало его менее опасным противником, чем до того. Его добрые земляки с Линсея скоро в этом убедились. Вышло так, что Хродгар и Ньяла остались на всё лето на Тангбранде – по причине, понятной каждому, кто изведал пьянящий мёд любви. Хаген же отбыл со товарищи погулять по фьордам. Праздник Мидсоммар они отметили в Равенсфьорде, а осенью Лейф и Бьярки решили наведаться на родной остров…
– Впрочем, – помолчав, едва слышно добавил Гест, – об этом я расскажу завтра.
Пряжа норн
Прядь 7: Пир сыновей Лейфа Чёрного
В буре Хрофта смело
Шёл убийца ярла.
Пал отважный Торольф
На равнине Винхейд.
Травы зеленеют
Над могилой брата.
Тяжко это горе,
Но его мы скроем.
Виса, сказанная Эгилем Скаллагримсоном по случаю гибели его брата Торольфа в битве на Винхейде (из «Саги об Эгиле сыне Лысого Грима»)
1
Шумели сосны на Сухом Берегу. Шумело лазурно-зелёное море, весело пузырилось белыми барашками. Ветер, уже не ласково-тёплый, но ещё не безжалостно-ледяной, – бодрящий и братски-насмешливый бриз приятно холодил кожу. Небо, бездонное и синее, каким оно бывает лишь осенью, размеченное парусами облаков, отражалось на равнине волн. И в душе молодого линсейца, что стоял на берегу, опираясь на рогатину. Рядом на песке лежал оббитый железом щит. На поясе юноши – нож-скрамасакс и топорик. Парень был невысок, но крепко сложен. Лицо и руки из-под коротких рукавов серки бронзовели загаром. Юноша улыбался невесть чему, щурился на солнце чёрными глазами и чихал, и тогда его угольные кудри потешно тряслись. Вырядился сын бонда как на праздник – широкие штаны синего полотна подпоясаны узким, украшенным серебром пояском, на туфлях – медные пряжки, поверх цветастой серки – кожаная безрукавка с серебряными крючками. Подарок от брата.
Прощальный подарок от брата.
Сегодня был праздничный день. И праздничное небо.
Небо, под которым возвращается брат.
Небо, под которым не стыдно встретить смерть.
Молодые глаза разглядели белый парус на виднокрае. Затем – и вёсла. И человека на вёслах.
– ХЭЭЭЙ!!! – заорал паренёк во всю мочь лёгких. – Хвала дающему!!!
– Славься, кто слушал! – донёсся хриплый ответ, и дрогнуло сердце юноши – изменился голос, памятный с колыбели, сорвался о шторма, затвердел в битвах. – Славься, кто слышал![61]61
Братья обмениваются репликами из «Речей Высокого», строфы соответственно 1 и 164.
[Закрыть]
Юноша не удержался – побежал в волны, вытаскивать челнок на берег. Пришелец хмуро улыбался, качая головой. Не укрылись от юного взора седые нити, прочертившие русые пряди на голове брата. Миг – и родичи обнимались, стоя на песке родного острова.
– Где тебя носило, Лейф? – спрашивал младший. – И что с твоей ногой?
– О том поговорим позже. – Лейф, прозванный Кривым Носом, отстранил брата, сурово глядя в глаза. – Ты схоронил мать?
– Откуда ты… – опешил юноша.
– Ты схоронил мать? – с каменным лицом повторил старший. И добавил мягче, – Кьяртан, не будь таким бобром. У меня есть знакомцы среди народа воронов, но и они не всё знают.
– На заднем дворе нашей усадьбы, – тихо проронил Кьяртан Бобёр, – под старой яблоней, как она и хотела. Там же и камень поставил. Поминки, правда, были скромные…
– Кто из наших был?
– Ну, кто, – Кьяртан начал загибать пальцы. – Даг Длинный и Даг Хельгасон, потом – кумовья мои, Армод и Скулли, Лингерда, кума, Магни, сынок мой названный – ох, это будет берсерк! Ирма ещё, Эльда, Ингвар, сын её – помнишь, лопоухий такой? Его теперь зовут Ингвар Земляника, о как! Ну там, соседи – Кунинги, всей толпой, Хельги Якорь, Вальгерда с Вишен…
– Да пропади они, – прервал Лейф. – Я тебя про наших родичей спрашиваю!
Кьяртан понуро молчал.
– Стало быть, никого не было, – ухмыльнулся Кривой Нос. – И кстати, что-то я не вижу здесь твоих дружков – ни Дага Длинного, ни Дага Хельгасона, ни Скулли, ни Армода…
– А с чего бы им тут быть? – нахмурился Кьяртан.
– А с чего бы тебе тут торчать при оружии? – насмешливо покосился Лейф на щит у ног брата. – Или ты даже не стал звать их на помощь? Гордость не позволила, Кьяртан Боец?
– Вот за что я тебя уважаю, братец – соображаешь быстро! – восхитился Кьяртан. И уныло добавил, – обещались быть, но, думается мне, мало на них надежды. Но, тролльский зад, как же ты… а, ну да, вороны накаркали! Чего дивиться…
– Накаркали, – вздохнул Кривой Нос. – Ладно, придётся мне снова вытаскивать тебя из задницы. Вон и гости едут. Эх, здорово ж ты кое-кому в похлёбку нассал, братишка!
– Что умею, то умею, – расплылся в улыбке Бобёр, хвастая сколотым зубом.
На дальней сопке показались четверо всадников. Ехали с севера, но видом были похожи на жителей Сухого Берега – дрянная одежда, годное оружие, золотые цепи и кольца. У одного – даже в носу кольцо. Лейф хмыкнул: не понимал этого обычая.
– Отойди, братишка, – процедил викинг, оскалив не людские зубы – волчью пасть, – и смотри, как надобно очищать землю от сорняков.
Кровью облилось сердце Кьяртана – никогда старший сын Лейфа Чёрного не выказывал жестокости, хотя и был способен на недобрые дела. Нынче брат не узнавал брата. Волосы, заплетённые в косы, стянутые узлом на затылке – не тем, какими привыкли вязать волосы линсейцы. Жёсткая щетина – мокрый песок. Кольчуга на груди, светло-жёлтый парчовый плащ на плечах, перстни на пальцах. И – лёд в глазах. Острый, как кромки льдин, отколотых от берега. Море Севера, жаждущее крови, вскипело под веками брата. Подгибалась искалеченная правая нога, но улыбка на устах была улыбкой воина, не калеки. Кьяртану стало холодно.
– Скоро зима, – невпопад проронил он.
– Не для всех, – Лейф достал из-за пояса топорик, прошептал что-то, размахнулся – и восьминогий крюковой крест со свистом распорол воздух! А потом всадник, маячивший позади, вскинул руки и выпал из седла с пробитой головой. Стрела сорвалась из перебитого лука и ушла куда-то в сторону, ткнулась в песок. «Этого я не предусмотрел», – подумал Кьяртан с досадой.
Седоки, увидев такой поворот, переглянулись и подхлестнули коней.
Лейф – с мечом в одной руке и с клевцом в другой – сунулся под копыта переднего. Нацеленное копьё отвёл клинком, обернулся, выбросил клевец. Железный клюв вонзился чуть ниже лопатки всадника, тот заорал и съехал с конского крупа. Лейф подхватил его копьё, размахнулся и метнул. Не глядя. Следующий противник пригнулся, и напрасно – гадюка ран пронзила лошадиную грудь, и наездник свалился прямо под ноги викингу. Взмах меча – и наполовину отсечённая голова болтается на ошмётках позвонков и сухожилий, обильно блюя кровью.
Четвёртый всадник – лицо перекошено от ужаса и ярости – метнул в Лейфа копьё, но тот мигом ранее рухнул навзничь, а потом покатился к морю из-под конских копыт. Нападающий не успел развернуть скакуна, подковы, разрывая песок, пронеслись в альне от викинга, пока тот ужом вертелся на берегу. Потом вскочил и бросился в волны.
Кьяртан, не долго думая, ринулся на всадника. Тот заметил слишком поздно – рогатина с размаху ткнулась в живот, пробила кожаный доспех. Бобёр отскочил, выхватывая топор, но это оказалось лишним – последний боец с Торхенбарда неуклюже слез с коня, вырвал стальное жало, отбросил. Придерживая внутренности рукой, сделал пару шагов, не слишком твёрдых, бестолково махая мечом, а потом упал набок и больше не двигался.
Не считая подёргиваний и жалобных стонов.
Лейф вылез из воды, отряхиваясь, счищая с плаща песок. Склонился над раненым. Долго и пристально смотрел в серые глаза, полные боли. Затем – наконец-то – добил противника. И Кьяртан не мог точно сказать, из милосердия ли – или из одного желания убить.
– Драть гнилой корягой ту шлюху, что вас родила! – прорычал Кривой Нос. – Весь изгваздался! Да мой плащ стоит дороже вас четверых, а про туфли вообще молчу…
– Щёголем ты стал, братец! – улыбнулся Кьяртан, а руки дрожали. – Не пристало такому герою слишком заботиться о платьях да нарядах!
– Ну ты мне ещё «Поучения Высокого» напомни, – буркнул Лейф, – как там:
– Ну ты, братец, даёшь! – уважительно покачал головой Кьяртан. – Мне б такую память…
– Это что, – отмахнулся Лейф. – Походил бы в викинг с нашим Хагеном – и не так заговорил бы. Этот сукин сын кённингами сыплет. Скальд, етить меня в ухо!
Потом оглядел залитый кровью пляж, вздохнул:
– Давай на борт и за вёсла. Хаген сказал, будет ждать в Кракнесте.
– А на что мне твой Хаген? – удивился Кьяртан.
– А он смешной, – каменея лицом, бросил Лейф. – Такой смешной – обосрёшься. До смерти. Давай уже, не будь бобром! Заварил пиво – хлебай. И лучше бы нам ехать морем, а не сушей. На суше у тебя многовато врагов. Особенно – теперь. Нет, всё-таки убить четверых линсейцев из одного округа – слишком скверно для сына бонда.
– Тебе-то и одного тогда хватило, – вздохнул Кьяртан.
2
Одного человека звали Миккель сын Фроди по прозвищу Кузнец, потому что он был кузнецом. Другое его прозвище было Снорри[63]63
Исландское имя «Снорри» (Snorri) так и переводится – «упрямый, упёртый», ещё «буйный».
[Закрыть], потому что он был человеком упрямым и крутого нрава. Говорили, в юности он был хрингвикингом, но верно это или нет, никто не знает. Так или иначе, он осел на Озёрах, на острове Линсей. Его хутор назывался Добрый Двор.
У Миккеля было два сына: старший – Эйкин Строитель, младший – Лейф Чёрный. Эйкин женился на Велле Карсдоттир и переехал на восток острова, в Верхние Земли. Он жил в округе Вязы, на хуторе Гринд. У него были две дочери: Манхильд и Эйрун. А Лейф Чёрный жил в доме отца. Он женился на Сьёрун дочери Кьяртана Слепого.
Эйкин был известен как мастеровитый плотник и строитель и учился зодчеству за морем. Богатые люди часто приглашали его на работу. Был один человек сурового нрава, Торстейн Рыбий Глаз. Он нанял Эйкина построить ему новый дом, но платить отказался. Эйкин подал иск на тинг, но до суда не дожил, и люди говорили, что в том повинен Торстейн.
Когда Лейф Чёрный узнал о смерти брата, то не стал возобновлять судебное разбирательство, а собрал верных людей, с которыми служил в ополчении, и отправился в округ Вязы. Вдову Эйкина, Веллу, и дочерей он забрал из дому и сказал доставить на Добрый Двор, а потом явился в корчму, где пил Торстейн, и устроил там побоище. Торстейн Рыбий Глаз пал от его руки, и люди мало сожалели о нём. Дом Эйкина отошёл его родичам, хоть и в обход закона.
Вот прошло какое-то время, и Велла, вдова Эйкина, нашла себе мужчину. Звали его Халли сын Тольфа. То был достойный человек и крепкий бонд. Халли и Лейф поехали в округ Вязы на тинг, чтобы отсудить имущество покойного Эйкина у родичей Торстейна Рыбьего Глаза. Было решено удовлетворить их просьбу. Халли и Велла отпраздновали новоселье и свадьбу. Тогда же Манхильд, дочь Эйкина, выдали замуж за Бьёрна Седло. Той же зимой умер Миккель Кузнец.
Младший сын не намного его пережил.
Лейф Чёрный женился на Сьёрун дочери Кьяртана Слепого из Карлстада, как было сказано ранее. Сьёрун была целительницей, и люди говорили, что она – ведьма, как и все женщины в их роду. Лейфа то потешало. Сьёрун родила ему пятерых сыновей, но лишь двое дожили до отроческих годов: старшего звали в честь отца, а младшего – в честь деда по матери. Младший пошёл в отца, был черноглазым и кудрявым, а старший – в деда, жёсткого и жилистого Миккеля. Когда Лейф Чёрный и Халли сын Тольфа отсудили добро Эйкина, тем сыновьям было четырнадцать и десять зим соответственно. Через год Лейфа Чёрного убили. Кто это сделал – осталось загадкой, но люди говорили, что не обошлось без родичей Торстейна Рыбий Глаз.
После того нашлось много охочих прибрать к рукам Добрый Двор. Соседи стали наводить наветы на Сьёрун, обвиняя её в сейде – чёрном колдовстве. Им больше не было дела, что Сьёрун никогда не отказывалась лечить хворых, штопать раны да принимать роды. Мол, и другая умелица сыщется! Сьёрун обратилась за помощью к своему брату Витраду Жёлудю, жившему в Карлстаде, но мало нашла от него помощи. Тогда обратилась в Гринд к Халли и Велле. Те согласились помочь, если Добрый Двор отойдёт в приданое для юной Эйрун.
– Где же мы станем жить? – спросила Сьёрун. – Примете ли вы нас?
– Это не по мне, – решительно заявил Халли. – Но я дам вам серебра, чтобы вы могли обжиться на новом месте.
«Как можно дальше», – говорили глаза сына Тольфа.
На том и порешили. Но приязни между потомками Миккеля Кузнеца больше не было.
Сьёрун и её сыновья переехали в округ Дисенхоф и купили там небольшое имение. Там росло много конопли, потому хутор прозвали Конопляным Двором. Сьёрун, как и прежде, лечила людей, а браться Лейфсоны занимались хозяйством. И никто не сказал бы, что им жилось легко. Впрочем, всё как у всех: в огороде – бобы да картофель, да всякая капуста, в саду – пара вишен и старая яблоня, в соседнем лесу – грибы. Конопляное семя продавали на масло, стебли – на канаты, а листья – на корм скоту: курить их всё равно было без толку. Гусей завели, но ни коровы, ни козы позволить себе не могли.
Так прошло несколько зим. Братья часто говорили о том, чтобы отыскать убийц отца и отомстить, но дальше разговоров дело не двигалось. Оба, как и всякие линсейцы, были не дураки подраться, Лейфу сразу же по прибытии в округ сломали нос, отчего его прозвали Кривым Носом. Решимости братьям было не занимать, но сноровки – маловато. Тогда Лейф стал подрабатывать в местной кузне: наивно надеялся рано или поздно выковать годный меч себе и брату, а Кьяртан начал столярничать, отчего его прозвали Бобром. Летом же сыновья Лейфа Чёрного ездили в Раудхольм. Там, в рыбацком посёлке, стояла эйка Миккеля Снорри[64]64
Эйка (эйха) – узкое долблёное судно, чаще всего – из пихты или дуба, откуда и название.
[Закрыть]. Дедову лодку в приданое никто не требовал, и братья выходили на рыбный промысел – треска в тех водах ловилась хорошо, так что никто не жаловался на лишние рты.
В Раудхольме жил некто Вальд Красавчик, сын Эрвальда. То был человек весёлый и вздорный и считался большим шутником. Его невесту звали Льёдис. Она была хорошего рода и властного нрава. Они должны были жениться осенью. Но шуточки Вальда тому помешали.
Вот однажды Лейф поехал ловить рыбу, а Кьяртан остался дома: было много работы. В том году улов был на диво хорош, и Лейфу пришлось нелегко. Вальд увидел, как Кривой Нос путается в сетях, и толкнул лодку веслом. Лейф растянулся на скамье и порвал невод. Все рассмеялись, а у Лейфа в тот день было недоброе настроение. Он сказал:
– Ты, Красавчик, смеёшься как девчонка. Была б у тебя грудь, я б тебе вдул, а тебе бы то пришлось по нраву. Ржал бы, небось, как кобылка!
Все снова рассмеялись, а Вальд покраснел от гнева.
Когда рыбаки вернулись на берег, Вальд вызвал Лейфа на хольмганг за оскорбление. Лейф попросил отсрочку – отвезти рыбу на Конопляный Двор. Это ему позволили и сомневались, что он вернётся. Кьяртан так ему и сказал:
– Мало тебе будет удачи, если выйдешь на поединок с Вальдом.
– Не стану я бегать от поединка, – заявил Лейф. – А ты не мсти за меня. Я сам виноват.
Всё же Кьяртан поехал с братом. Он был хорош собой и обладал даром располагать к себе людей. Он завёл много друзей в округе Дисенхоф. Кое-кто из них поехал с братьями на поединок. Но проку с того было немного, ибо они все были ещё сопляками.
Дрались на поле для тинга, под Красной Горой. У Лейфа не было щита, и ему одолжили, чтобы сравнять силы поединщиков. Меча у Лейфа тоже не было, но тут уж никто ему не помог, пришлось биться ножом. А у Вальда меч был неплохой! Красавчик напал так яростно, что от щита Лейфа только щепки полетели. Вальд сверкал белозубой улыбкой, ловя восхищённые взгляды толпы за орешниковой изгородью. Льёдис хлопала в ладоши. Хлопала даже тогда, когда Вальд забыл об осторожности в упоении боем, раскрылся и получил ножом прямо в солнечное сплетение. Никто ничего сразу не понял. Ни Льёдис, ни другие зрители, ни Лейф, ни даже сам Вальд. Всё случилось как-то по-дурацки, само по себе. Рука с ножом прянула, как гадюка из кустов. Доспехов Красавчик не надел – то была роскошь. Лейф отдёрнул руку, не видя ничего, кроме покрасневшей стали. Потом увидел чёрно-багровую дыру в груди противника. И тут на него нашло. Лейф Кривой Нос, сын Лейфа Чёрного, бросился на Вальда и успел нанести ему дюжины полторы колотых ран, прежде чем тот выронил оружие, выпучил глаза и начал блевать кровью. Лейф, обезумевший, опьянённый брагой жизни, повалил Красавчика и так располосовал ему лицо, что прежнее прозвище звучало бы теперь насмешкой…
…в Срединный мир Лейфа вернул протяжный, истошный крик Льёдис.
Тем же вечером собрали тинг и стали судить Лейфа. Кьяртан возмутился – поединок, мол, был судебный, вы все видели, все условности соблюдены, всё прошло по правилам, сам Вальд, это также все слышали, настаивал, чтобы драться до смерти. За что судить?! Ему ответили: бой прошёл против правил. Льёдис, заламывая руки и заливаясь слезами, обвиняла Лейфа в колдовстве. Мол, кто ваша мать? За что её изгнали с Озёр?
– Ведьма! – кричала несчастная невеста.
– ВЕДЬМА!!! – вторила толпа.
– Ведьминский ублюдок! Отродье скессы! – истекала ненавистью Льёдис, плевала ядом в невозмутимые глаза Лейфа. – Где тебе было победить моего Вальда в честном бою! Твоя мать-троллиха провела сейд и прокляла моего Вальда, а тебя заговорила!
– Прокляла! – отзывалась толпа. – Заговорила!
Тогда вышел лагеман округа Раудхольм и, пока люди не учинили бойню, сказал так:
– У тебя, Лейф Лейфсон, здесь поддержки немного, сам видишь. Доказать, что твоя мать не колдовала на ваш поединок, мы не можем, но и обратного тоже не докажем. Поэтому я предлагаю тебе выплатить вергельд за Вальда Эрвальдсона. А родичам Льёдис, благородному роду Льёдунгов, предлагаю взять выкуп и забыть о вражде.
Магнус Богатый, отец Льёдис и глава Льёдунгов, сказал:
– Вальд обменялся клятвами с моей дочерью. Это повышает цену его чести! Я требую выплатить не сто, как положено, а триста гульденов.
– Нет такого закона, – возразил Даг Хельгасон, один из друзей Кьяртана Бобра.
Лагеман ничего не это не сказал – где, мол, щенку толковать закон! Сказал сам Лейф:
– Не считаю себя виноватым. Не заплачу ни триста, ни сто гульденов, ни жопки крысиной. Во-первых, у меня отродясь таких денег не водилось. Во-вторых, и были бы, не дал бы! Нет на мне вины за смерть сына Эрвальда, боги свидетели.
Тогда лагеман приговорил его к изгнанию из округа Раудхольм, а Магнус обещал, что добьётся для Лейфа большого изгнания не только из округа, но и вообще с Линсея. Магнус не просто так звался Богатым, и никто не сомневался, что слово своё он сдержит. И – да, сдержал. Не прошло и двух недель, как во все земли Линсея было направлено соответствующее уведомление от лагемана из Карлстада.
