Текст книги "Волки и вепри (СИ)"
Автор книги: Хаген Альварсон
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Левую.
Правую держал на рукояти скрамасакса. Под плащом.
– Ну чего ещё? – промычал викинг. – Сказал же – стань в очередь…
– Думается мне, тебе не будет пользы от такого дела, – ровно сказал Хаген. – Отдай её мне. Уступи. А я тебе заплачу из своей доли в добыче.
– Слушай, брат, – бородатый герой обернулся к Леммингу, глядя на него с высоты своего немалого роста, – тебе многовато думается. Не к добру. Понял?
– Нет, не понял, – улыбнулся Хаген.
– Пояснить? – викинг начал злиться, едва сдерживаясь, чтобы не дать ему по морде. – Я тебя знаю. Ты – Хаген Лемминг, Убийца Жестокого. Ты друг Хродгара хёвдинга и советник самого Арнульфа Седого. Верно? А я – Флоки Борода! – выпятил грудь, да так, что знаменитая борода застила Хагену взор. – И мой хёвдинг – Орм Белый. Я принимаю приказы только от него, а он ничего не говорил о том, что нельзя, мол, товар портить. И уж тем более – что я должен кому-то что-то уступать. Особенно – людям Хродгара!
– Ну, коли так… – Хаген кивнул со вздохом, пожал плечами, развернулся – и ударил Флоки. Ножом, от бедра, как учил ещё незабвенный Хеннинг Вихман. Потом – в грудь, прямо в сердце. Клинок у скрамасакса был длинный, достал сразу. Флоки захрипел, забулькал и умер.
– Борода, ёб твою мать, – презрительно выплюнул Хаген. – Слыхал я про одну бороду, так её теперь наш Торкель на плаще носит… Ну? – обратился к девушке на здешнем наречии, благо, уроки Игерны не прошли даром. – А ты чего расселась? Чего не бежишь?
Невольница затравленно глядела на Лемминга, и этот волчий взгляд из-под прядей, облепивших лицо, ранил сильнее ножа. В самое сердце. Под ногами Хагена лежал мёртвый соратник, и ему было не больно, а Хаген был живым, и его сердце обливалось кровью.
– Вставай, говорю, – грубо бросил Лемминг. – Иди куда хочешь.
Девушка, не сводя с викинга глаз, попыталась подняться – и снова рухнула в грязь подбитой птицей, шипя и кривясь от боли. Хаген шагнул к ней, поднял факел. Босая ступня была неестественно вывернута – видимо, вывихнула при падении. Везёт, как повешенному…
– Не дёргайся, дай вправлю…
– Не подходи! – вскинулась рыжая. – Na dlЫthaich, lochlann!
По грязным щекам бежали слёзы. Белое тело манило сквозь прорехи в платье – роскошный утром, теперь наряд висел лохмотьями. Руки с тонкими кистями связаны в молитвенном жесте, но дева не молила – она угрожала. Криком, взглядом, предсмертным проклятием. Невыносимо гордая, она была готова умереть, но не подпустить чужака. Локланна. Хаген стоял, растерянно озираясь. Насильник выбрал хорошее место, тихое и безлюдное, и до причала недалеко. Но эта горделивая дура своими воплями грозила всё испортить.
– Я не причиню тебе вреда, – мягко как мог проговорил викинг на ломанном Имраэге, – в том я клянусь. Чем хочешь.
Слёзы стыли в ледяных глазах смертницы. Такой же взгляд был у Ньёрун Чёрной и её щитовых дев, когда они шли в безнадёжное наступление на левый край войска маркграфа де Стелла в Ронадале, четыре года назад. Маркграф обещал им прощение и безопасный проход к морю. Обещал им всем. И сдержал бы слово. Ньёрун, Дева под Стягом Дракона, не приняла непрошеной милости, скинула её в грязь, как дареную соболью шубу с плеча. И смеялась, утирая кровь с лица, вослед бегущим ополченцам. Они все тогда смеялись. А сейчас рыжая эридка не желала принимать чужой жалости, жалости от чужака, и Хаген боялся безумия её смеха, и остро жалел, что сейчас нет с ними Ньёрун – отправилась под началом Франмара дальше на юг. Чёрная вразумила бы рыжую.
Девушка не рассмеялась. Не плакать – не могла. Боль и стыд выворачивали душу наизнанку.
Хаген не мог её бросить вот так, одну, в грязи, под каким-то свинарником. Но и помогать человеку против его воли – нет, внук королей слишком уважал чужую гордость, пусть эта гордость и походила на придурь. Не зная, что ещё можно сделать, скальд произнёс, не отводя глаз:
Is acher in gáith innocht,
fu-fúasna fairgge find-folt…
Замолк. Слова-стрелы ушли в полёт. Чтобы поразить девичье сердце страхом узнавания и надежды, и вернуться, словно эхо в холмах:
…ní ágor réimm mora mind
dond laechraid lainn o Lochlainn!
– Можешь звать меня Хагеном, – сказал локланнах.
– Меня зови Эмери, – робко откликнулась девушка. Лёд плавился в её глазах.
Первым делом Хаген вправил вывих, как учил Форни Гадюка. Потом нёс Эмери на руках, сквозь ночной город, полный ужаса и торжества. Девушка держала факел и указывала путь, а Хаген старался не попадаться на глаза. Ладони были липкими от крови соратника. Сердце билось певчим дроздом в клетке – от страха и какого-то вовсе уж щенячьего восторга.
Наконец выбрались за город. Хаген направился к северу по берегу моря. Сказал:
– Это, если не ошибаюсь, земля Тир-на-Морх, и тут мы грабить не станем. Есть ли у тебя здесь родичи или знакомые, у кого ты могла бы остановиться?
– Ни души, – вздохнула эридка.
– Думается мне, ты, Эмери, не местная уроженка, и в Кэр-Мадад была почётной заложницей.
– Почему ты так говоришь? – удивилась Эмери.
– Нетрудно сказать, – хвастливо усмехнулся Хаген, – я заметил, когда брали замок, тебя не шибко старались защитить или вывести, как прочих знатных девиц. Тебя просто бросили волкам на съеденье, вепрям под копыта. Своих так не бросают… Ты знатного рода?
– А ты? – у неё откуда-то взялись силы на лукавую улыбку.
– Я – внук королей, – хмуро пошутил Хаген.
– А я – дочь Кормака, вождя клана Ан-Мойров. Слыхал о таком?
– Кто ж не слыхал, – викинг помнил сказание о Клайде ан-Дху, последнем великом арфисте острова Иблех, который играл на арфе, даже лишившись рук, и проклинал своих палачей из рода Ан-Мойров, но, разумеется, хвастать сверх меры своей осведомлённостью не стал. – Ты из Ан-Мойров Геладских или тех, что с Вароха?
– Геладских, – с горькой гордостью молвила Эмери.
– Далеко ж тебя занесло! – покачал головой Хаген.
– Не по моей воле. На Варохе правит мой брат, Риад Зимородок. Я гостила у него. Мы отправились на охоту в Серые Холмы. Поднялась буря, я потерялась, меня схватили разбойники – в Тир-на-Морх, по ту сторону Холмов, и продали в Кэр-Мадад. А местный вождь никак не мог решить, что со мной делать – выдать за кого-то из своих родичей или передать моей родне за выкуп. Он думал слишком долго, – добавила она, злорадно усмехаясь.
А Хаген подумал, как же они похожи – он, сын тенгиля двергов, и она – дочь вождя клана, проклятого сказителем. Та же медь волос, те же глаза, полные моря. Вечные чужаки, вечные одиночки. Проклятые. Оба – проклятые. Высоким родом, ледяной гордостью, тягой к странствиям и испытаниям. Просто у Эмери запас удачи оказался поменьше, чем у Хагена, и тот, само собою, не мог не поделиться. «Мы с тобой – из одного древнего племени, – подумал Хаген, – и ты могла бы быть мне сестрой». Вслух же спросил:
– Если бы у тебя была лодка – ты попыталась бы добраться домой?
– Лодка, вода и еда, – сказала Эмери. – Хоть на первое время.
– Ну тогда жди здесь.
Юноша бережно опустил девушку на землю у приметной кривой сосны на берегу, дал ей свой походный плащ и умчался обратно в город. Вернулся спустя несколько часов, на вёслах. Втащил на берег лёгкий кожаный курах, на каких обычно ходили эриды:
– Собрал тебе снеди. Тут копчёная рыба, солонина и овсяные сухари. Я ими обычно лошадь кормлю. Тут ещё лук со стрелами и рогатина и всякие рыболовные причиндалы. Дам тебе ещё этот плащ и нож. На нём кровь твоего обидчика, но выбирать не приходится. Вставай, дочь вождя, тебе лучше бы не мешкать, да и меня скоро хватятся.
– Зачем? – тихо спросила дочь вождя.
Простой вопрос поразил юношу громовым молотом Тэора. Прямо в лоб, аж в ушах загудело. Хаген сделал вид, что не понимает, помотал головой, переспросил:
– Что – зачем? По морю быстрее, и коня я тебе не сыщу…
– Зачем ты это сделал? – перебила девушка.
– А что ж я ещё могу для тебя сделать, о стройная ель нарядов? – пожал плечами Хаген.
– Как… как отплачу?
– Да есть выход… – засмеялся Хаген, потом вздохнул и помог Эмери пересесть в челнок. Столкнул курах на воду, помахал ей на прощание и зашагал обратно в Кэр-Мадад.
Не оборачиваясь.
Не слышал, как Эмери прошептала в ночь:
– NМ Аgor rИimm mora mind dond laechraid lainn o Lochlainn!
И повторила то же самое, но уже на северном языке:
– Ныне я не страшусь локланнахов, плывущих по нашему морю!
И добавила про себя: «И на камнях, оказывается, растут деревья. А я не верила».
А в сердце Хагена отзывался сладкой болью неумолчный шёпот прибоя, размеченный плеском вёсел. Огромная белая луна заливала море. Всадник ли Манн выехал на небосклон, или местная богиня правит серебряной колесницей – Хаген не знал. Он молился обоим божествам за удачное плавание прекрасной Эмери. На всякий случай.
И до самого утра не сомкнул глаз, сочиняя любовные висы. Но то были скверные стихи, и потому мы их здесь опустим.
Наутро в стане викингов поднялся переполох: убили Флоки Бороду. Он сторожил один из сараев с пленниками. Нашли его в каком-то переулке у причала с двумя колотыми ранами: в боку и на груди. Пояс расстёгнут – видать, по нужде вышел. Но почему так далеко?
Допрашивали всех: от рабов до хёвдингов. Услышав гневные возгласы, Хаген с трудом разлепил веки, скидывая дрёму, ополоснулся и вышел полюбопытствовать.
– Кто это сделал? – надцатый раз повторял Орм Белый, которого скорее пристало бы звать Красным – подлое убийство вывело племянника ярла из обычного ледяного спокойствия.
– Я это сделал, я, не кричи, – Хаген нетвёрдо шагал сквозь толпу, держась за болящую с недосыпу голову и щурясь на яркий свет, – я убил твоего человека, хёвдинг. Извини.
Кто засмеялся тем словам, кто гневно заворчал, словно встревоженный вепрь, а кто, как Арнульф Седой, молча схватился за голову, скрипя зубами. Орм же навис над Хагеном, будто гора над мышью, и заявил:
– Недоброе то дело. Что у вас вышло? Сколько он тебе задолжал – двести марок?
– Бабу не поделили, – пожал плечами Хаген. – Флоки сказал, что это его добыча, и он ни на кого не посмотрит. Он на ногах не стоял. Я сразу не понял, возразил, что, мол, это пока ничейная добыча, стало быть, неразделённая, и потому – общая, а девка не пузырь, от тисканья не лопнет. Он на меня с топором полез. Ну что мне было делать?
– Кто может подтвердить твои слова? – прошипел Орм.
– Тучки небесные, вечные странники, да ветер над морем, – выдавил улыбку Хаген. – Ну сам подумай, Эриксон, кто может подтвердить мои слова?
– Где девка? – отрывисто бросил Орм. – И почему ты сразу не сознался?
– Сбежала, коза такая, – развёл руками Хаген. – Полночи за ней гонялся, да не догнал.
– Ты убил уже двух моих людей, – Орм зло прищурился, кладя руку Хагену на плечо и кривясь в холодной усмешке – так гадюка разевает пасть на речную крысу, – знаешь, что положено за ночное убийство? А за убийство соратника в походе?
– А что положено тому, кто покинул вахту ради бабьей щели? – вскинул бровь Хаген.
– Это не твоя забота, Лемминг, – отрезал Орм, – и ты ответишь мне за моих людей!
– Говорят, – осклабился Хаген, – боги любят троицу. Вот срежу ещё один клён шлема из твоего копейного леса – тогда и спросишь с меня за всё. Живы будем – сочтёмся!
Высокородный хёвдинг хотел было достойно ответить, но Арнульф его прервал:
– Всё, прекратите это дерьмо! Хватит, надоело. Слушайте мой приказ! Отныне я запрещаю вам как-либо использовать неразделённую добычу. Чешется между ног – чешите, у каждого из вас аж по две руки. То, что свалено в общую кучу – золото, серебро, каменья, платья, оружие, скот на четырёх ногах и на двух – принадлежит морскому королю. Мне. Каждый получит свою долю, но не раньше, чем мы возьмём Эри. Это всем ясно? Э? Не слышу?
Громоподобный вапнатак был ему ответом. Что ж тут, мол, неясного?..
Чуть позже Арнульф негромко спросил Хагена:
– Где твой плащик, а, Лемминг?
– В поле отдал я одежду мою двум деревянным мужам, от этого стали с людьми они сходны: жалок нагой[41]41
«Старшая Эдда», «Речи Высокого», строфа 49, пер. А. Корсуна.
[Закрыть], – устало бросил тот.
– Не мужам, – усмехнулся старик, – жёнам. Верно?
Хаген долго смотрел в глаза наставнику. В глаза древнему идолу. Не мог ему лгать. Не мог! Но… полуголая, распатланная дочь вождя, в грязи и слезах, с вывихнутой ногой…
– Верно, сын Ивара, – сдался юноша. – Жёнам. Деве, если точнее.
Седой вздохнул, прикрыл глаза.
– Я не знаю, что ты задумал. Это очередная твоя проделка, но твои проделки часто приносят пользу в конечном итоге. Лучше бы, чтобы так случилось и на сей раз. Иначе… – не договорил, отмахнулся не глядя, – всё, ступай.
Хаген коротко поклонился и пошёл колоть дрова. Флоки всё же был викингом, а потому хоронить его следовало, как подобает, в огне. Болела голова, болело сердце. «Свидимся ли ещё на дороге чайки, Эмери Ан-Мойр? Можно ли смыть проклятие с твоего имени? И коли надобно смывать его кровью – сгодится ли моя?».
Избавить деву, похитившую сердце, от родового проклятия – ради этого стоило наведаться в Зелёную Страну. А что эта проделка станет последней – ну так и что! Эрлингу асу то будет угодно, а Лемминг позабавится напоследок.
И пусть Орм Белый Эриксон хоть лопнет от злости!
8
Войско Арнульфа разделилось на три больших потока. Пятьсот геладцев во главе с Утхером Медовым Волынщиком высадились на правом берегу Аллайда и хозяйничали в долине Дайбханн, присматривая земли для поселения. Хирды Хродгара, Бьёлана и Орма прошли по Аллайду на вёслах, до озера Мадхе, и уж там-то отвели душу, и долго ещё местные чайки да раки возносили им благодарственные молитвы за щедрый пир падали. Третья часть воинства под началом Франмара Беркута прошлась огнём и мечом по побережью Восточного моря до устья Кемблайна, где северяне взяли Тар-ан-Клиад, родовой замок правящего клана Ан-Клайдов. После чего поднялись до места слияния Кемблайна с Эделиной, голубой нитью соединяющий север, средину и юг Эйридхе. Там, у городка Динн Линд, морское войско соединилось и ринулось вниз по течению Эделины, на штурм Эри, столицы Южной пятины Зелёной Страны.
Викинги взяли столицу, как берут потную пьяную шлюху – скорее по привычке, чем из похоти. Только платили не серебром и не златом, а, конечно, железом.
И уже оттуда, из разорённого гнезда крапивника, что красовался на городском гербе, волки моря прыснули во все стороны, терзая Маг Эри.
Сперва им даже пытались оказывать сопротивление. Вооружённое, а как же. Князь области Финдалеа сразился с викингами при Антаре и был разбит. Антару разграбили, а Хродгар со своей сотней устремился дальше, на северо-запад, к местечку под названием Горлех. От Хагена и местных жителей он знал, что там можно здорово порезвиться. Туда по слухам как раз привезли мощи святого Киреана, и даже война не отвратила толпы паломников.
Горлех располагался на трёх холмах и в низине между ними. Над хижинами поселян, мастеровых и торговцев возвышались башни местной цитадели, золочёный купол собора и древние исполинские дубы, из которых словно бы прорастала громада монастыря. Туда-то викинги в первую очередь и наведались.
Монахи заперли толстенные дубовые ворота как раз у разбойников перед носом. И наблюдали со стен, как белоголовые чужаки избивают потехи ради паломников, как вяжут им руки, срывают с них одежды и отнимают всё мало-мальски ценное. Кого могли – укрыли у себя на подворье, но ещё больше несчастных попали в плен или – сразу на небеса. Тщетно глупцы молили о спасении тела – следовало молиться о спасении грешной души.
– Открывайте по добру, – громко посоветовал Хродгар.
Ответом ему была стрела. Меткий монах попал прямо в горло хёвдингу, но кольчужная бармица задержала стальное жало. Тогда подал голос Хаген:
– Мы будем убивать паломников, пока не перебьём всех, или пока не откроете.
Новая стрела звякнула об его шлем, выбив искру.
– Ну тогда мы сожжём лес на холме вместе с вашим монастырём! – крикнул чародей Хравен.
– А мы сожжём? – усомнился Хаген.
– Нет, конечно, – решил вождь, – но им об этом знать не обязательно, – и добавил, обращаясь к монахам, – откройте сейчас, и никто из вас не пострадает.
На этот раз их не удостоили даже стрелы.
– Всё же я настаиваю на том, чтобы сжечь тут всё, – заметил колдун.
– Откуда такая ненависть, братец-ворон? – удивился Торкель.
– Нетрудно сказать, – вмешался Бреннах Мак Эрк, брезгливо поглядывая на колдуна, – клянусь моей арфой, что это древняя дубрава друидов, а монастырь построен на камнях их святилища. А браннемал – «подобный ворону» – ненавидит друидов не меньше, чем людей Креста. Не так ли, ловчий стервятник Кромахи?
– Тебе не стоит произносить имя Повелителя Воронов всуе, – снисходительно улыбнулся Хравен, – всё же тут в него верят сильнее, чем в Распятого бога. Но в остальном ты прав. Мне тоже думается, что раньше тут была роща друидов, коих я не очень обожаю, неважно, в Ирландии ли или здесь, в Эйридхе.
– Сожжём – добычи не останется, – возмутился Лейф, – мне мало радости перерывать груды пепла в поисках оплавленного золота и серебра!
– Верно, – кивнул Сигбьёрн Злой Барсук, отбрасывая со лба волосы, – мы же не рудознатцы и не старатели, чтобы копаться в грязи.
– Многовато вы печётесь о добыче! – презрительно бросил чародей. – Сказано ведь:
Стурле Скампельсон услышал это и засмеялся, а Сигбьёрн, брат его, хмуро уточнил:
– Ты вот сейчас кого скотиной назвал, а, пожиратель падали?
– Тихо, вы, горячие северные парни! – возвысил голос вождь. – Никто ничего жечь не будет и убивать паломников тоже. Некогда. Идём на штурм! Щиты наизготовку! Стройся «вепрем»!
– Погоди, – Хаген указал на одинокую фигуру прямо перед воротами монастыря.
Хродгар присмотрелся. Поскрёб в затылке. И грязно выругался.
Бреннах Мак Эрк стоял один, под тёмными стенами, под сенью древних крон, и наигрывал на арфе. Взор его, спокойный и отрешённый, блуждал в небесной синеве, средь буйной дубовой листвы, не видя бренного мира. Что прозревал певец, вещий духом? Кто знает? А только бренный мир откликнулся на тихий печальный зов, на струнный перезвон, на плач по старым временам. Ветер зашелестел в сплетении ветвей, могучие дубы качнулись в забытом танце, а мох на стенах монастыря вспыхнул вдруг ослепительной зеленью, бурыми пятнами засохшей крови. Крови, что проливалась в установленные дни во спасение мира. Крови, что хранила многие тысячи жизней. Крови добровольных жертв.
Но и новый мир, возведённый на костях старого, не собирался уступать. Воздух вокруг барда взметнулся горячим смерчем, а земля обуглилась в мгновение ока, растрескалась обветренной кожей. На стенах зашевелились лучники, Слагфид и Самар без приказа сняли парочку чересчур ретивых, но было ясно, что рано или поздно Бреннаха достанут. Хродгар приказал:
– Хравен, прикрой его! Как нас тогда, в храме сидов!
– И не подумаю, – злорадно ухмыльнулся тот, – пусть певун сдохнет.
Тогда Хаген сказал так:
И вышел вперёд, закрывая крафта-скальда своим щитом и своим телом. Раскалённый воздух вокруг певца палил немилосердно, но, во-первых, у Хагена был опыт работы в кузне, во-вторых, он выучил от Тунда Отшельника заклятие, что укрощало жар, а в-третьих, смерть грозила человеку, которого он спас, спас ради его песен, сам того не ведая, и теперь мир мог погибнуть в огне, но песнь должна быть допета.
Через миг рядом стали Торкель, Бьярки, Лейф, братья Скампельсоны, к ним подтягивались другие, мимо остолбеневшего Хравена, мимо запретов и приказов вождя, мимо палящего вихря. Перед Бреннахом сомкнулась стена щитов и тел, и стрелы застревали в ней, визжа от бессильной ярости. Хравен Увесон с перекошенным от злости лицом плюнул под ноги и, запрокинув голову, прокричал заклятие. Покровы тьмы окутали смертников, храня от жара и стрел.
Огненный крест в круге раскинулся над головами, разрывая мрак, изливая на грешную землю карающий свет. Небо было распято на том кресте. Некогда друиды молились ему, так почитая животворящее солнце, но жрецы Белого бога видели в этом знаке жертву. Страдание, которое очищает. Терпение, что было нам завещано в память о Нём. Смирение перед враждебными вихрями невзгод. Очистительные костры, крестовые походы, усекновение гордых голов. Колокольный звон оглушал, слитное пение из-за монастырских стен повергало смертных в прах.
Милосердие и любовь – тем, кто просит.
Тем, кто требует, – кара небес.
Дубы-чародеи сдвинулись с места, разрывая несчастную землю корнями, сложив руки-ветви над арфистом. И казалось – могучие волшебники древности замкнули над ним священный круг.
Тогда утих колокольный гул, а хоровое пение монаха сменилось грозными речами на Имраэге, и вот что разобрал Хаген:
Ты стар. Ты слеп, согбен и лыс.
На сердце тяжесть. Мысли разбрелись.
Три века в мире ты блуждал
И лирой бесам угождал.
А вот что ответил Бреннах Мак Эрк, печально глядя в небеса:
Что случилось потом – никто не понял. Мир замер на миг, звенящая струна тишины прошлась по сердцам, а затем монастырь содрогнулся. Камни в его основании, щедро окроплённые кровью последних друидов, вывернулись, и деревянные надстройки хрустнули костями исполина. И покорно раскрылись врата.
Бреннах блаженно закрыл глаза и рухнул, как скошенная травинка. Хаген едва успел его подхватить. А боевой рог уже надрывался, призывая северян на кровавую потеху.
В живых из всей монашеской братии остался лишь старый отец-настоятель. Он не падал ниц и не умолял сохранить жизнь себе или братьям. Он вообще ни слова не произнёс. Стоял с каменным лицом, цепко ухватив посох с причудливой загогулиной в навершии. Спиной к алтарю. Лицом к ненавистным чужакам. Готовый до последнего защищать дом богов.
Его Хродгар запретил убивать. Обезоружили, хотя и не без труда: старик оказался крепким и умелым бойцом. До Арнульфа, впрочем, ему было далеко. С него сорвали одежду, вытолкали наружу, отсекли бороду. Волос на голове осталось мало, и седины пощадили. Хаген заметил:
– У тебя голова брита не так, как у прочих монахов, а скорее так, как у друидов. Отчего?
– Нетрудно сказать, – рассмеялся старик смехом обречённого, хорошо знакомым Леммингу. – В те дни, когда тебя, языческий щенок, ещё не было на свете, я был одним из верховных друидов этой обители. Потом настали новые времена, и перед нами стал выбор: сохранить веру предков или принять новых богов. Мы долго совещались и решили креститься. Так мы смогли сохранить многое из наследия древности. Ты понимаешь? О, ты должен понимать, коли задаёшь такие вопросы!
– Вы это решили единогласно?
– Что лгать на пороге смерти! – ухмыльнулся отец-настоятель. – Несогласных перебили. Не мы. Люди тогдашнего правителя. Мы стояли и смотрели.
– И, верно, молились о царствие небесном для братьев? – горько усмехнулся Хаген.
Старик ничего не ответил. Хаген же обратился к вождю:
– Позволь мне заняться божьим человеком, ибо я знаю, чего он заслужил.
Хродгар слегка нахмурился, но кивнул.
Тогда Хаген попросил братьев Скампельсонов подержать святого отца, а сам достал кусок медной проволоки, которой разжился в храме сидов, и вынул старику правый глаз. Заботливо обработал рану и наложил повязку. Затем под могильное молчание побратимов отвёл его к подножию холма, где стояли связанные паломники. Слегка подтолкнул вперёд:
– Иди теперь, и смотри в глаза гостям, с которыми обошёлся так неучтиво. Живи, сколько тебе отпущено. И благодари меня: по вашим старым поверьям, одноглазые, однорукие и одноногие люди ближе к миру духов и чар. И да возьмут тебя тролли.
– Почему… почему ты так поступил? – мёртвым голосом спросил старец.
– А как же мне ещё было наградить тебя? – развёл руками Хаген.
Паломников отпустили восвояси. Ни один не бросился на отца-настоятеля, чтобы разорвать его в клочья, как ожидал Хаген, но никто и не пришёл ему на помощь. Словно мудрый друид, перехитривший сам себя, стал невидимкой, тенью из Страны Холмов. Старец ковылял прочь, изредка оглядываясь, и Хаген мог бы поклясться, что на единственном глазу монаха блестят скупые слёзы. На миг сердце викинга пронзил укол жалости, острой, как копьё Всеотца. Сын Альвара тут же отбросил это чувство, словно сор, и зашагал вверх по склону. Сцепив зубы, стиснув кулаки, забрав лицо – стальной личиной, а сердце – кованной решёткой. Ощущая, как приятно холодит грудь иней на рёбрах.
– Ну, что у нас там? – спросил хозяйственного Лейфа.
Оказалось – много чего. Причём половина утвари досталась монахам явно от предшественников-друидов: серебряный идол-единорог над алтарём, огромный бронзовый котёл, окованный искусными золотыми узорами, чаши для причастия, изукрашенные причудливой плетёнкой, трискелионами да местными рунами…
А ещё, конечно, мощи святого Киреана – пара рёбер да берцовая кость, из которых Торкель предложил сварить похлёбку, – и книги. Вечная и неизбывная страсть Хагена. Была бы его воля – забрал бы весь здешний бокенсаль, пусть и жизни не хватит всё перечитать. Пришлось ограничиться «Жёлтой книгой из Лиама», которая почему-то была не жёлтой, а зелёной, «Законами Кормака», учёной книгой «Круг чародеев» и ещё по мелочи. За время похода в Маг Эри книжное собрание Хагена и так разрослось настолько, что он подумывал раздобыть осла, чтобы возить скарб чужих слов. Или, на худой конец, раба.
Впрочем, он полагал – книгу лучше доверить ослу, чем рабу.
К неудовольствию Хравена, Хродгар настрого запретил жечь монастырь.
– Лето сухое, пламя на город перекинется, а нам ещё его грабить…
9
Жители Горлеха предложили откупиться. Почти все местные воины ушли на север с Кетахом, а прочие пали у брода при Антаре. Викинги пошумели для виду, но согласились. Дело шло к вечеру, и локланнов пригласили в город на ночлег, и заодно – на завтрашний праздник. Война войной, а пьянку никто не отменял. Хродгар вежливо отказался от гостеприимства и повелел разбить лагерь в паре часов ходьбы от Горлеха, да усилить стражу. Наутро викинги отбыли.
Впрочем, семеро друзей не отказали себе в удовольствии погулять в городе. И вот что вышло с той гулянки…
… – А чего ты наших с собой не взял? – простодушно удивился Бьярки. – Братьев Барсуков, там, Самара, потом ещё этого, носатого, Магни…
– Мне бы с вами сладить, – фыркнул Хродгар. – Ты, Медвежонок, как напьёшься, так весь городишко по брёвнышку раскатаешь! – и добавил, – я – вождь, а вы – мои друзья. Прочим невредно помнить о том.
– Вряд ли это мудро, – рассудил Хаген, попыхивая трубкой, – возбуждать зависть ни к чему.
– Если Отец Богов призовёт меня раньше срока, кто-то должен стать хёвдингом, – пояснил Хродгар, – и я хотел бы, чтобы им стал кто-то из вас. Люди должны вас слушаться. Мы все зовёмся братьями, но есть младшие братья – и старшие. И прожитые зимы тут ни при чём.
– Вряд ли это мудро, – повторил Хаген, и больше о том не говорили.
В городе старших братьев ждала развесёлая потеха: жгли ведьму. Викинги едва успели опрокинуть пару-тройку кружек местного тёмного эля, как толпа взбурлила, ткнулась языком великана в сторону холма, где стоял златоверхий собор. Решили и братья поглядеть. Им то было в новинку. На Севере ведьм не жгли. Над такими, как незабвенная Хейдис Брокмарсдоттир, Фрейя Коллинга, случались народные расправы, но довольно редко. Мало добра – сжечь вещую вёльву, травницу-знахарку или хексу, заклинательницу погоды. Кто будет ухаживать за больными, врачевать раны, принимать роды, вызывать дождь на поля, утихомиривать бури, гнать рыбные косяки к берегам? Для поселения считалось удачей, если поблизости оседала какая-нибудь колдунья, пусть и нрав у неё – не мёд, и обличье, как у тролля.
Но про здешнюю чародейку, главную потеху на празднике, никто бы не сказал, что она видом подобна чудовищу. Скорее уж – альвам. Невысокая, хрупкая и пригожая, со стройными ногами, лебединой шеей и маленькой упругой грудью, что виднелась – на радость толпе – сквозь прореху в рубище. Тухлые яйца, комья грязи и навоза застревали в распущенных русых волосах. Её вели на верёвке, как козу, а добрые люди кричали: ведьма, ведьма, сукина дочь! Северяне пока не слишком хорошо понимали местное наречие, но слова, полные страха и жажды крови, нетрудно было перевести. Всё как у всех.
Перед собором торчал столб, обложенный тлеющими дровишками. Потеха обещала быть долгой. Под радостный визг горожан женщину привязали к столбу, а плешивый козлобородый клирик затянул молитву. Пел он на древнем тарнском наречии, к тому же до того гнусаво, что никто не понял, о чём речь. Потом священник, плотоядно улыбаясь, обратился к ведьме:
– Последний раз спрашиваю, бедное дитя, отрекаешься ли ты от своих суеверий, или продолжишь упорствовать в языческом грехе, огорчая меня и Господа нашего?
Она ничего не ответила. Речи священника и грязь толпы стекали с неё в огонь, шипя и дымясь. Она была горда и ослепительно красива, как и каждый, кто умеет растить судьбу и достойно встречает смерть. Высоко вскинула голову, и небо, бездонное синее небо, отражалось в глазах. Ведьма уже пребывала в ином мире, птица-душа летела за виднокрай. Не кричала, не кривилась от боли, не смеялась над обидчиками, не грозила палачам, не проклинала толпу, град и мир. И не впадала в отупение, покорно принимая долю – она всё прекрасно знала, понимала и чувствовала. Сильная, как и подобает истинной ведьме.
Хравен заметил:
– Хэ, друзья, гляньте-ка на святошу! Ручонки потирает под рясой, едва слюни не пускает.
– Ещё бы, – буркнул Лейф, кривым носом чуя запах жжёной шерсти, – какой прок истязать вислогрудую старуху или уродину? То ли дело – прекрасная злодейка! Тьфу, быдло…
А клирик обратился к помощнику:
– Брат Кернах, не поддать ли жару? Не затухнет ли огонёк?
Человек к буром плаще с капюшоном сунул в сплетение сучьев мех и пару раз качнул. Из-под древесного кургана повалил дым, словно из вулкана, и стоявшие недалеко подались назад, ощутив жаркое дыхание.
Ведьма не дрогнула. Даже не поморщилась.
– Нельзя ль узнать, в чём провинилась эта женщина? – спросил Хаген.
– Отчего ж нельзя? – осклабился клирик. – Брат Кернах, просвети человека…
– Нетрудно сказать, – донеслось из-под капюшона, – летала на метле на бесовские игрища, поклонялась в лесу идолам, наводила хворь, крала молоко у коров, напускала ворон на огороды и сосала у юношей. В смысле – кровь. А по закону, кара за такое одна – костёр.
– Это доказано? – спросил Хаген Кернаха.
– Вот это трудно сказать, – палач снял капюшон, утирая рукавом пот с выбритого темени, – судили и проводили дознание добрые люди, а меня пригласили исполнить приговор.
