Текст книги "Закон Долга. Вестница (СИ)"

Автор книги: Гюрза Левантская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Рахидэтель от края до края знала Первый Божественный закон. И лишь вопрос подхода каждого народа к его букве разнил последние меж собой. «Священна любая жизнь». А что значит – священна? Пожалуй, лишь одарённые понимали всю глубину этого вопроса и, кто знает, может, и знали ответ. Простым же существам оставалось год за годом докапываться до истины самостоятельно.

Подобные мужчины, не способные дать продолжение своему роду, воспринимались по-разному. Убить за само существование – под божественный гнев никому не хотелось, но участь, отличную от смерти, тоже не назовёшь лёгкой.

Амелуту таких использовали на тяжёлых работах. В редких случаях – в армии, как правило, в первых рядах во время войны. Не можешь подарить миру новое живое существо – отдай долг народу иначе. Что с человеком происходило после отправки особым указом в назначенное место, вышестоящее руководство интересовало мало. В конце концов, труд и военное дело способствуют развитию телесной мощи, потому постоять за себя они в случае неприятностей смогут. Нет? На всё воля Сестёр.

Эйуна подходом отличались мало, оставляя для них участь низшей иерархии солдат, без права на титул. Титулы – для тех, кто претендует на достойный брак. Зачем среди них те, кто его заключить не может? Или становишься сильным и живёшь свою жизнь, утешаясь славой умелого бойца, или – корм для копий.

Перевёртыши решали любую проблему через законы Хараны, в которых плодовитости отводилось не последнее место. Они не были отягощены условностями и моральными устоями, потому их решения многим не казались милосердными или правильными.

Раввы, единственные из перевёртышей, у кого наблюдались зачатки культуры, таковых себе подобных изгоняли. Их участью становилось отшельничество, непрестанные нырки в себя и постижение науки о растениях и сезонных циклах. Со временем, если природа начинала делиться своими секретами, равв мог заново наладить отношения со стаей и вернуться домой мудрым учителем, к слову которого прислушаются. В этом случае почёт и спокойное окончание своего века было обеспечено. Вот только выживали раввы в одиночку с большим трудом, имея глубокую привязанность к родной стае, а постижение знаков природы могло занять годы.

Сая вообще не видели различий между плотскими утехами. Сильный сверху, слабый снизу – вот и вся наука. Единственно, куда никогда не пускали, – в вожаки. Вожак должен оставить потомство.

Что касается горо… Их чтение законов Хараны было самым диким. Сильный живёт и плодит, слабый и бесплодный – пища. Да. И своих тоже. Дайна-ви всегда были настороже, когда эта стая приходила работать на болоте.

Лэтте-ри столько лет мучился своей бедой, и неудивительно, что не мог не задумываться, не безотказный ли он. В принципе, положительный ответ ничего бы не изменил. У дайна-ви всё решали руки. Выполненная работа была второй по необходимости после тепла вещью. Лишние обученные руки – это шанс для всех. Их нехватка в своё время сделала их рабовладельцами. Только их народ знал такое чудовищное понятие как «детская зима». Зима, когда из-за нехватки провизии или поруха приходилось делать выбор между жизнью взрослого, который уже «руки» – надежда для других, и жизнью ребёнка, который уже живой, но пока только потребляет и отдать взамен сможет только многие годы спустя. В детскую зиму вся община носила траур по детям, на которых пал жребий.

Надо ли говорить, что при таких обычаях им было абсолютно всё равно, какие у мужчин недостатки, если они оставались «руками»? Их и называли-то «безотказными» потому, что никто не мог им отказать в праве на спокойную жизнь. В тех крайне редких случаях, когда подобный мужчина рождался, ему давали право выбора, с кем он хочет быть. Иногда они делили общий кров даже с семейными парами, становясь супругам близкими друзьями или даже заменяя братьев. Близость же была делом личным и решалась диалогом между двумя, в котором всегда было право на отказ. Так что неприятие или непонимание со стороны сослуживцев и близких Лэтте-ри не грозило, как и не было нужды стыдиться или прятать натуру. Вопрос лишь в том, была ли она действительно таковой.

Нет, не была.

Терри-ти ни минуты не думал, предлагая другу убедиться наверняка. Данный поступок был для него как долг за жизнь после того, чем он ему обязан. Долгая ночь в палатке, где разговоры сменялись объятьями, дала чёткий ответ – нет, к безотказным Лэтте-ри отношения не имеет. Во всяком случае, не к тем, кому не нужны женщины.

Рассвет они встретили в тишине. После той ночи между ними окончательно стёрлись все границы. И хотя страсти не было и капли, зато потребность в утешении через прикосновение осталась, породив то, что принято называть близостью.

Многие, наблюдая за ними, ошибочно считали, что Лэтте-ри и Терри-ти стали спутниками, и им постоянно приходилось объяснять, что это не так. Даже первенцу семьи Лэта, Кэйхо-ри, который уже был рад принять в семью и мужчину, лишь бы убедиться, наконец, что младшенькому не грозит идти по жизни в одиночку. Терри-ти часто бранил Кэйхо-ри за битьё по больному месту, совершенно не считаясь с тем, что делал это по отношению не к кому-нибудь, а к гвардейцу Болотной стражи. А Кэйхо-ри, видя такую не признающую чинов храбрость, не забывал говорить Лэтте-ри, что друга он нашёл хоть и странного, но верного.

Оставить наставника без помощи Терри-ти не считал себя вправе. Но проблема была столь тонкой, а рана столь глубокой, что потребовались месяцы только на то, чтобы окончательно утвердиться с составом лекарства. Лэтте-ри ранили женщины. Они же должны были его исцелить.

Терри-ти перезнакомился со всеми женщинами дайна-ви в Долине. Не нашёл ту, кого искал, и обратил свои взоры на Север, взяв в союзники собственную мать. Она, выслушав, долго думала и привела его на аудиенцию к Верховной. Терри-ти не поскупился на мольбы. Та приняла просьбу и согласилась помочь, познакомив его с самой сдержанной и рассудительной женщиной из их народа. Учитывая, что у Терри-ти было много обязанностей, подготовка к исполнению задуманного заняла почти год.

В одну из поездок северянки внезапно стали настаивать на том, чтобы Лэтте-ри принял, как и раньше, участие в отдаче дани. Отказать он не мог и пошёл вместе с женщиной, которую к нему подтолкнули. У него было лицо, будто идёт на порку шейба-плетью. Настолько больно, что Терри-ти чуть всё не испортил, порываясь остановить им же самим устроенное действо. Благо мать не дала ему этого сделать.

В ту ночь Терри-ти не спал и не был способен оставаться с подругами. Он провёл её возле спальни наставника, полный дурных предчувствий. Туда ли он полез, куда следовало? Разумно ли настолько вмешиваться в чужую личную жизнь?

Под утро из-за двери выскочила одетая в один утренний туман женщина и, тихо скользнув к Терри-ти, не успевшему подняться с пола от неожиданности, прошептала на ухо:

– Получилось.

Терри-ти выдохнул с облегчением и уснул там, где сидел.

С тех пор та женщина стала единственной, с которой Лэтте-ри проводил ночи. Той единственной, что в порыве страсти могла контролировать каждое сказанное слово. Никто из других ночных подруг не возражал, все радовались, что он снова чувствует себя здоровым.

Естественно, со временем, через десятые руки, до Лэтте-ри дошла вся история целиком, а с ней и знание о том, что именно сделал для него друг. Наконец, он смог толком объяснить лекарю Раян-ги, каким образом исцелился и в чём именно состояло лекарство.

Ещё чуть позже рассказ о плане Терри-ти дошёл и до самого Старшего-среди-Отцов. Это стало концом его спокойной жизни – для него нашли работу.

Дайна-ви боролись с внутренними тенями в одиночку. Но, как и любая битва, эта тоже могла быть проиграна. Цена проигрыша – жизнь. Руки. Цена, которую дайна-ви не готовы были платить, но иного выхода не видели. Владыка Арай-ди долго беседовал с Терри-ти, с каждой минутой всё больше убеждаясь, что нашёл решение. Чуткий к эмоциям, разбирающийся в них, владеющий словом и интонациями, он стал тем, кто вытаскивает к светилам тонущих во внутренней тьме.

Поначалу шло туго. Идти к нему не хотели. Он был слишком молод, не обладал авторитетом наставников, званиями или особыми умениями, которые так ценились в их среде. Не говоря уже о славе «странного» и «невоспитанного». Пришлось вмешаться самому Старшему-среди-Отцов, со словом которого спорить не посмели. Да и звучало оно убедительно: «Что лучше – часы бесед со “странным” или чага не по рецепту?»

Да, у них бывало и такое. Чага – удивительное растение. Она могла быть и ядом, и снотворным, и дурманом, и средством приглушить боль. Когда-то давно отчаявшиеся души находили спасение от окружающей действительности в её видениях. Вот только попробовав чагу, приготовленную для этой цели, отказаться от неё ты уже не мог. Меры, которые принимались для борьбы с этим средством, дайна-ви вспоминают со стыдом. Было сделано всё, чтобы из памяти народа стереть само воспоминание об этом рецепте. С тех пор его тайну хранят только лекарь Долины, владыка и старшие члены его семьи, а из чаги готовится дурман только в одном случае – подарить спокойную смерть тому, кто умирает в муках. Раз глоток – и вот ты уже видишь мир, полный радости, которую никогда не испытывал в жизни. Второй – и ты начинаешь свой путь на мосту у Чертога Маяры. Испивших чагу всегда можно отличить от умерших своей смертью – они улыбаются, даже если за всю жизнь их лицо не знало улыбки.

Терри-ти доводилось бороться с тенями даже у тех, кто пытался восстановить старинный рецепт ради спасения от монстров души, нанося непоправимый вред здоровью. Сквозь его руки прошли не только молодые солдаты, такие как он сам, но и старшие наставники. Например, Дарно-то, которого с каждым годом всё больше грызла тоска по ученикам, которых он воспитал и похоронил собственноручно. И даже сам Старший-среди-Отцов, у которого оказалась тайна, с которой он не знал, что делать.

Терри-ти со всей серьёзностью отнёсся к возложенной на него задаче, засев за полуночную учёбу. Овладел грамотой, вызубрил закон, который многим заменял священные тексты, прочёл все книги в библиотеке Отца, отлично знал историю – где, как не в ней, можно найти достойные примеры? И даже научился петь, чтобы собственным примером показывать, что творческое начало – лекарство для израненных душ. Он находил подход к каждому, а силы свои, которые отдавал на каждое лечение, восполнял общением с Лэтте-ри и его семьёй.

С тех пор никто не смел сказать о нём дурного слова. Практически в каждой семье имелся тот или та, кого он за эти годы вытащил из чёрной печали и вернул способность даже в жизни дайна-ви находить светлые лучи.

Сейчас целью его усилий снова был Лэтте-ри. И снова случай из ряда вон. В прошлый раз Терри-ти хотя бы знал, в каком направлении двигаться, но теперь… Что ж. Начать можно с самого простого – поговорить. Он сделал несколько шагов, намеренно выдавая своё присутствие. Лэтте-ри поднял голову и кивнул на траву рядом, приглашая сесть.

– Ты давно маешься в одиночку. Протянуть руку помощи? – спросил Терри-ти, принимая приглашение.

– Это личное.

– В прошлый раз тоже было личное. И вроде недовольных не осталось.

– Я до сих пор не знаю, как относиться к твоему вмешательству. Хотя и благодарен.

– Просто прими и позволь помочь. Или выговорись. Всё-то легче.

– Не вижу смысла говорить. Ты не слепой. И не подошёл бы, не имея цели. Ты видишь. Может, и побольше моего.

– Да уж трудно было не заметить. Лэт, меня волнует лишь одно: тобою движет благодарность и долг за жизнь или чувства?

Лэтте-ри задумался. Это в нём нравилось Терри-ти. Каким бы личным и каверзным ни был вопрос, друг всегда останавливался, чтобы обдумать ответ. И никогда не отмахивался от спросившего. Вот и сейчас он уставился на сцепленные руки, подбирая слова.

– Всё слишком запуталось. Тогда. Под землёй. Я не могу не испытывать благодарности или чувства долга. Это как забыть, что мне спасли жизнь.

– Я тебя об этом и не прошу. Ответь на вопрос: твои глаза остановились на ней до или после тех дней?

– До.

Терри-ти ожидал этого ответа, но всё равно верил в него с трудом.

– Почему? Амелутка. Ни слова по-нашему. Что тебя так увлекло?

– У неё говорящие глаза.

Он ничего больше не добавил, оставляя другу самому мучиться с интерпретацией. Это был один из самых важных шагов – правильно понять чужие слова. Ведь без этого не поймёшь причины и не подберёшь лекарства. Однако здесь раздумья были недолгими. Он понял.

– Знаешь, Лэт, иногда мне кажется, что твой отец был одарённым. Или провидцем.

– Почему?

– Мы носим боль в каждом нашем имени. Каждая коротенькая приставка – оттенок боли. Чтобы не забывать о прошлом. Кэйхо-ри, Лэтте-ри, Линно-ри. «Ри» – «боль правды». Её вручил вам отец вместе с именами. Вот только правда у каждого из вас своя. Кэйхо-ри, да зачтёт ему Великочтимая все труды его и заслуги, единственной правдой считал долг. С ним жил и с ним ушёл. Лин понимает правду буквально. Потому его приняли послом на Севере в столь раннем возрасте. И мне известен только один случай, когда он солгал. Но даже Верховная приняла этот поступок, посчитав, что ни у кого из живых не нашлось бы сил тогда сказать правду.

– Таша и Цара до сих пор не знают, да?

– Да. И эту тайну Лин унесёт с собой на мост Маяры. А что касается тебя… Твоя правда – искренность. Желание быть открытым и видеть открытость в ответ. От этого страдаешь. От этого тогда…

– Я понял. К чему ведёшь?

– Что ты нашёл, что искал. Я прав?

– Да. Впервые вижу, чтобы кто-то из женщин так открыто выражал свои стремления и желания. У наших то же воспитание, что и у мужчин. А на Севере…

– Можешь не объяснять. Но ты уверен, что дело именно в ней? Может, обрати ты свой взор на амелуток… Хотя мне до сих пор кажется странным, что кто-то из них может нравиться. Внешность у них, если честно…

– Я руководил Утёсом и общался с амелутками больше, чем любой из вас. Нет. Тут другое.

– Так почему молчишь? Не в нашем обычае испытывать привязанность молча. Мы можем предложить свои чувства любому созревшему, даже тем, кто уже связан узами! Я назубок знаю наши законы, и многие из них заставляют моё сердце кровоточить, но в данном случае традиция даёт правильный совет. Молчание убивает изнутри! Я вытащил не одного дайна-ви из чёрной печали, чтобы знать, что оно – первопричина половины проблем! Услышать «нет» и жить дальше проще, чем позволять неизвестности терзать душу.

– Я уже пробовал.

– В смысле?

– Та ночь, что чуть не стала для нас последней. Утром я заметил, что она испытывает ко мне интерес, и предложил отплатить теплом.

– И? Что она ответила? – Терри-ти приблизился почти вплотную.

– Что ложе – не место для торговли. Что ей не нужна такая благодарность. Что сама находится в смятенных чувствах, не зная, кто перед ней: рабовладелец, что был её хозяином, или тот, с кем вместе чуть по Мосту не прошла. И что не чувствует во мне взаимности.

Терри-ти откинулся назад, облокотившись о рядом растущее дерево.

– Повтори-ка. Она именно это слово употребила? Взаимность?

– «Когда двое хотят один другого». Значение подсказал я.

Терри-ти смотрел на друга взглядом, в котором теснились смех и чуть-чуть чувство собственного превосходства.

– Вы двое, как детёныши горо при рождении, – слепы и тычетесь носом в поисках мамкиной сиськи. Хотя сосок совсем рядом. Лэт. Для взаимности нужны двое.

– Ммм… И?

– Она отказала тебе из-за якобы отсутствия взаимности с твоей стороны. Я не удивлён, что так случилось. Вы и правда запутались. Благодарность затмевает вам возможность смотреть друг на друга непредвзято. Взаимность – это два. У вас не сложилось, потому что «в тебе её нет», но это значит, что у неё…

Лэтте-ри медленно поднял глаза и долго смотрел на друга.

– Знаешь, Тер… ты меня пугаешь. У меня такое чувство, будто общаюсь с одним из старших наставников, которому известны тайны, что-то такое очень важное, что все мы забыли, живя на Болоте. Что-то известное лишь избранным.

– Брось! Ты не хуже меня понимаешь в эмоциях. Просто чуть в них запутался, и нужно было показать, куда смотреть. Это всем рано или поздно бывает нужно. Кстати, ты и сам мог бы лечить других от чёрной печали. Твоей искренности и чувства на это бы хватило. А вот кто здесь напуган, так это я.

– Меня не учили быть лекарем, – сказал Лэтте-ри и поманил Терри-ти к себе.

Тот растянулся рядом на траве и положил голову наставнику на колени, почувствовав, как его гладят по голове.

– И всё же… что тебя пугает?

– Она вестница, Лэт. Существо, чей путь идёт мимо всех остальных. Она уже коснулась тебя, подарив надежду. Но эта надежда… Она уйдёт. Уйдёт, как уходят все творцы рано или поздно. Что будет с тобой тогда? Что будет со всеми нами, если она подскажет путь для дайна-ви? Мы веками учились жить, как сейчас, и как тяжёл путь вне намеченной борозды, я знаю как никто другой! Что будет завтра? Мы рождаемся трудиться и хоронить, знаем, каковы на вкус непролитые слёзы. И мне страшно, что что-то изменится. Даже в лучшую сторону. Чем мы станем?

– Будем учиться.

– О Сёстры, как же легко ты это говоришь! Так легко, что невольно хочется верить. Воистину старший. Но всё равно боюсь. И за тебя тоже. Я за всю свою жизнь не видел, чтобы ты желал кого-то так сильно. А ведь ты не знал недостатка в красивых телах рядом. И желаешь не кого-нибудь, а вестницу! Наездницу ко всему прочему. Этот ящер ещё доставит множество проблем, ты же понимаешь это? Перекусит хребет в пяти местах и не подавится.

– В моём случае слово «желание» весьма условно. Даже не уверен смогу ли… сам знаешь. Но да. Желаю. И счастливого конца не будет в любом случае. Или уйдёт, или погибнет. А если милостью Сестёр доживёт до старости, мне всё равно придётся хоронить её. Если, конечно, судьба не оборвёт мой путь раньше.

– Значит, в чувствах ты уже разобрался. А что будешь делать дальше?

– Не знаю. Нет пути тяжелее пути вестника. Я бы разделил его с ней, если бы не боялся стать лишним грузом на плечах.

– А о последствиях ты, как я понимаю, думать не хочешь?

– Они известны. Нечего о них думать.

– В этом ты весь. Потому единственный мой совет – поговори с ней. Так, как можешь только ты. Искренне. Мы больше других понимаем в боли. Вы нанесли друг другу рану, она загнила. Этот нарыв придётся вскрыть. Иначе сама недоговорённость станет кандалами на ваших ногах. О Сёстры! Сам не верю, что говорю это… Этот выбор… я бы не назвал его лучшим. Нет, он – худший. Прости.

– Своим выбором я причинил тебе боль?

– И не только сейчас. Множество раз. Мы прошли через это и потому так близки. Ты – моя семья, хоть мы и не связаны кровью. И сейчас я с удивлением вижу, что у тебя появился интерес к кому-то.

– Ревнуешь?

– Я тебе не спутник, чтобы ревновать. Но у меня чувство, что я обрёл сестру, за которой придётся присматривать.

– Она не ребёнок. И не дева, честь которой надо оберегать от покушения.

– Я имел в виду неопытность. А про «не деву» – и так понятно. На что похожи глаза невинного создания, объятого желанием, ты знаешь не хуже меня. Избави Сёстры проходить через борьбу между плотью и совестью, когда на тебя такие смотрят! Уж лучше в каменоломне без сна работать.

Обоих морозно передёрнуло, а после нахлынула ностальгия по дому.

– Ириан около двадцати зим. Вряд ли ошибся, – задумчиво сказал Лэтте-ри. – На Утёсе научился читать возраст амелуту. Неопытное создание сейчас очень быстро повзрослеет, учитывая, какой путь ей уготован. А уже зим через тридцать её жизнь начнёт клониться к закату. И даже Сёстрам неведомо, когда её дорога пойдёт прочь от Рахидэтели. И всё равно…

Он оборвал свою речь и уставился в пространство. Терри-ти почувствовал, что ему стало холодно. Очень быстро. Очень малый срок. Он мысленно дал себе клятву, что не будет отходить от Лэта ни на шаг, когда вестницу унесёт, куда бы там её ни потянуло. Он сильный. Но уход близких ломает живых существ, как кирка породу. Чёрная печаль далеко не всегда поддаётся исцелению, а в случае с другом он не рискнул бы дать гарантии. Самые толстые щиты могут сломаться, а внутри твёрдых раковин всегда находятся мягкие и беззащитные ткани. Потерю Лэта не перенесёт уже он сам.

Терри-ти до сих пор преследовал кошмар полугодовой давности. Узнавать, что Лэтте-ри пропал без вести или, возможно, умер, он бы не хотел больше никогда в жизни.

Когда командир Дарно-то прислал письмо о том, что произошло на Утёсе, они с Линно-ри получили разрешение покинуть пост и помчались туда, выжимая из вага последние силы. Практически без сна. Их терзала одна мысль на двоих – что они ничего не смогут или не успеют сделать. Что их встретит могильный холм и запах погребального кострища.

Время птице донести известие, дорога, которая так называлась весьма условно в силу сезона… Они застали Лэтте-ри уже в полном здравии. Вбежав в его комнату, они вдвоём практически без сил опустились на пол, не в силах вымолвить ни слова. Скорее всего, со стороны их вид был весьма забавен. Но Лэт не смеялся. Он просто подошёл, встал рядом на колени и обнял так, что затрещали кости. Но ничего не стал рассказывать. А это было слишком даже для его молчаливости.

Зная, что друг недавно пережил страшное испытание, ни Терри-ти, ни Линно-ри не стали его беспокоить. Но оставаться совсем без новостей…

Терри-ти набрался смелости подойти к старшему по званию. Командир Дарно-то долго решал вопрос, стоит ли что-то рассказывать. Но когда младший страж намекнул, что ему не нравится молчаливость друга, наставник, решив, что речь идёт о душевном здоровье, восстановлением которого как раз и занимался Терри-ти, поведал всё, что знал. О попытке побега и наказании. О завале. О том, чем Лэт был обязан рабыне-амелутке. О борьбе за её жизнь на лазаретной койке. И о том, что теперь уже свободная женщина, назвавшаяся напоследок Ириан, покинула земли дайна-ви два дня назад с охранной грамотой за подписью начальника в сумке.

Лэтте-ри страдал. Знавшим его близко это было очевидно. Он взял на себя опеку над сиротой Ринни-то и его матерью, которая только родила второго ребёнка. Сначала Терри-ти не понимал, в чём причина такого поступка, но побывав несколько раз в гостях у вдовы вместе с другом, понял, что он и Ринни-то просто делят общие воспоминания. Они могли общаться о чём-то отвлечённом, могли просто молчать, сидя рядом. Но было в этом такое явное связующее звено, что его можно было тронуть рукой. А ещё он заметил, что юный мужчина семьи тоже идёт по тому пути воспитания, что и Терри-ти когда-то. Но на сей раз Лэтте-ри взялся за это дело всерьёз, не давая учителям вмешиваться. Поговаривали, что он даже получил личное разрешение Отца воспитать мальчишку иным способом, чем предписывали правила.

Но больше всего Терри-ти поразило то, что он увидел, когда Лэт и Ириан встретились снова. Ему не дано словами описать то выражение, которое он заметил на лице у друга.

Дайна-ви почти никогда не говорили о любви. Никогда не допускали мыслей, что пройдут весь жизненный путь с одним избранником. В семьях могло быть больше одного мужа и больше одной жены. Сегодня жена тебе, а завтра она решается родить ребёнка другому. Узы скреплялись и разрывались. Ради детей. Ради числа. Ради будущих рук. Дети, которым не могли подарить детства, потому что навыки взрослого – это шанс выжить.

Свадьба, обряд приёма в семью, была редкостью и, как правило, ограничивалась словесной договорённостью желающих составить такой союз, рассказом об этом решении родне, обменом традиционными дарами и при желании нанесением ритуального шрама на запястье. И даже выполнив всё это, супруги редко использовали по отношению друг к другу слова «муж» и «жена». Никто не знал, где, когда и при каких обстоятельствах распадётся союз. Смертью ли, безразличием ли оборвётся. Подруги и друзья. Спутники. Вот кем чаще всего были в семьях. Теми, чьи пути когда-нибудь могут разойтись. Именно поэтому эти разрывы, ожидаемые, но такие нежеланные, так корёжили души. Надежда, тени её возьми. Надежда, что именно у тебя всё будет иначе.

Терри-ти дрожал, узнавая болезнь. Давно забытое его народом слово тут, скорее всего, слишком раннее и сильное. Но тому, что происходило, недалеко до него оставалось.

Ну неужели из всех женщин нельзя было выбрать кого-то не столь проблемного! Вестница, наездница, чужой обычай, чужой взгляд на вещи и булыжником сверху – долг творца. И всё же Тер не был слепым, чтобы понимать – что-то общее у них обоих было. Наверное, та самая пресловутая искренность. Только в отличие от Лэтте-ри, Ириан свою не прячет. Злится, плачет, смеётся. Лезет в драку без шанса на победу. Оба обмениваются телесными знаками, даже не замечая, что это так. Тогда, у порога Каро-Эль-Тана, они втроём протянули ей руку, когда она проходила через пелену барьера. Она же схватилась за ту единственную, что видела перед собой. Он не думает, прикрывая её от беды, она сразу сбрасывает с плеч весь гнёт проблем, стоит ему оказаться рядом. И засыпает не под колыбельную, что пела её матушка, а под ту, что пел он.

Слепцы. Эта связь уже есть. Ей не нужны традиции и обряды, чтобы существовать. Остаётся лишь готовиться к тому моменту, когда ей предстоит разорваться. И помогите Сёстры сохранить рассудок Лэтте-ри, когда Ириан вернётся домой!

Утром Линно-ри, Мрат и Римл сообщили, что происшествий за ночь не случилось, и разошлись к своим палаткам, не одарив друг друга и взглядом. В целом эта ночь ни на каплю не сблизила эйуна, дайна-ви и амелуту. Линно-ри сказал любопытствующей Ире, они не перемолвились даже словом и компанию уруса Рэгу он считает более тёплой, чем то недоразумение, что несло вместе с ним караул.

Погода шептала о приближающейся тихими шажками осени. Пока ещё мелкий дождик доставлял неприятные ощущения во время езды верхом, особенно рысью. Шерсть урусов и архи постепенно потяжелела и перестала пушиться, превратив животных в их выкупанную версию, на которую было жалко смотреть, не имея под рукой фена. Из-под лап и копыт летела мокрая грязь, а Варн, возвращаясь с охоты, стал приземляться подальше, чтобы никого не окатывать водой из луж.

На очередном привале возникла небольшая заминка с разведением костра: сырые дрова никак не хотели разгораться. Лэтте-ри предложил воспользоваться той самой трухой, что когда-то подарил Ире, провожая с их земель. Оказалось, что эта субстанция хорошо переносит повышенную влажность и развести костёр с ней совсем не сложно. Ира этого не знала, поскольку на своём пути не сталкивалась с необходимостью разведения огня в дождь.

Оценили. Каю даже полюбопытствовал, что за вещество они используют, и после некоторой паузы получил от Терри-ти небольшую пространную лекцию о сушёных корнях одного из растений Мрекского болота.

Варн не разделял всеобщих восторгов и только фыркнул, глядя на то, как остальные пытались с достоинством, но с тягой детей, урвать кусочки тепла у пляшущих языков пламени.

«Нашли из-за чего суетиться», – провещал он в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно. Ира, глядя, как он стоит в отдалении, подставив обнажённую грудь дождевым каплям, не удержалась: «Иди греться, на тебя смотреть холодно!»

Её сначала кольнуло в ответ недоумением, а потом всё её существо залило внутренним смехом ящера. Эта волна полностью смыла с неё раздражение. Веселье было настолько заразно, что выжало из Иры улыбку.

Варн подошёл к костру, не обратив внимания на рефлекторно отодвинувшихся людей, и взял в руки мокрое полено. Сначала ничего не происходило, потом повалил пар, а буквально через несколько секунд дерево вспыхнуло в тех местах, где находились ладони. Ира вскрикнула, когда пальцы охватили языки пламени. Но Варн только усмехнулся и подкинул полено в костёр.

– Ты одарённый?!

– Нет. Мы не мечем пламя подобно амелутским солдатам. Лишь делимся тем, что вложила в нас мать Фирра. Могу показать ещё понятнее.

Ира глазом моргнуть не успела, как ящер оказался рядом и прижал её к груди. Она хотела сразу же оттолкнуть его, но изумление заставило замереть. Вся кожа нир-за-хар источала волны тепла и была почти горячей, словно она обняла батарею центрального отопления.

– Надоест мёрзнуть среди болотных мешков с костями – приходи, – добавил он на своём родном языке, и Ире стоило больших усилий не исполосовать его клыками вещания. Она столкнула его руку и резко отошла на шаг назад.

– Значит, ты умеешь разжигать костёр? Отлично! Значит, нам всем не придётся тратить ценные корешки!

– Я не подряжался разжигателем. И не имею желания вливаться в ваше сборище.

– Не поверишь! Тут мало кто его имеет. И это не мешает всем делать что-то вместе. Лишь ты один отгораживаешься ото всех. Когда мы собирались ехать, был уговор – сообща. Тебя, может, и не предупредили, но это касается всех. Если ты можешь быть полезен хотя бы в такой мелочи – будь добр! Я и так не прошу ничего большего, учитывая обстоятельства. И никаких «болотных мешков с костями»! Они дайна-ви! И у них есть имена!

– И что ты сделаешь, если я откажусь, вестница?

– Попрошу вернуться туда, откуда ты пришёл.

Варна её слова задели. Эта была лишь тень страха, но она её ощутила.

– Ты не знаешь, на что себя обрекаешь. Сама будешь умолять вернуться, не сумев справиться с зовом пустоты. Не строй из себя сильную, самка. Ты не выдержишь этого.

Ира с трудом взяла себя в руки. Хотелось огрызнуться, но она сдержалась. Есть способ проще. Она чуть опустила защиту собственных мыслей, и на Варна посыпались картинки и образы. Кандалы на руках. Однообразная пища. Боль в мышцах, которую так ярко помнит её тело. Учёба через боль. Холод. Голод. Жажда. Шейба-плеть. «Крысы».

– Выдержу, – сказала она, приготовившись к дальнейшему спору.

Но он не состоялся. Варн стоял растерянный, холод ощущался всё острее. Он сжал челюсть.

«Ты и правда готова это сделать?» – провещал он.

«Выбирай, вожак. Или ты с нами, или свободен. Я не знаю, как у вас принято общаться с себе подобными или с другими расами, но в этом отряде даже заклятые враги прикрывают друг другу спину. Ты согласен принять эти правила?»

«У нир-за-хар есть семья и горы. У нас не принято вести дела с жителями Низин».

«Но без них вам не выжить», – ударила она по больному.

«Амелуту – исключение! И не наша в том вина!»

«Я не знаю, что вы такое натворили у дра… харасса. Судить не берусь. Меня интересует лишь то, что, когда вам понадобилось – вы сделали всё, что нужно. Значит, не совсем закопались в своих горах. В этом отряде многих разделяют ненависть и недоверие. А мне, чёрт побери, надо решать свою задачу в такой обстановке! Проще сжать зубы и выдержать последствия отказа от полёта, чем пререкаться с тем, кто не хочет пойти даже на крохотную уступку! Решай!»