Текст книги "Мерси, камарад!"

Автор книги: Гюнтер Хофе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– В этой связи я хотел бы сделать еще одно сообщение, которое должно остаться между нами… Оно имеет прямое отношение к данному делу. Господин Альтдерфер тоже был на этом вечере.

– Это мне известно.

– Тогда вам известно, что он был на этом вечере с дамой?

– А вот этого я не знаю.

В ответ на это слегка ироническое замечание оберштурмбанфюрер сказал:

– Речь идет о Мартине Баумерт, работающей в штабе в Нарбонне.

– Против этого, видимо, возразить трудно.

– Разумеется. Эта самая девушка несколько дней назад получила по почте письмо с вложенными туда совсекретными документами, в которых находилась схема расположения на побережье Кальвадоса артиллерии РГК. Это не кажется вам странным?

– Но какое отношение имеет к этому Альтдерфер? – спросил Мойзель с неприязнью.

– Господин Альтдерфер побеспокоился о том, чтобы указанные документы были направлены обратно отправителю, минуя соответствующие инстанции.

– Об этом я не имею ни малейшего представления.

– Органы безопасности заинтересовались закулисной стороной этого дела, и особенно Баумертом.

– А как же Альтдерферу удалось заполучить обратно эти совсекретные документы?

Несколько мгновений Вестендорф неподвижно рассматривал подполковника, словно желая отгадать, о чем он думает.

– Для этого он использовал обер-лейтенанта Генгенбаха или же…

– Или? – со страхом переспросил Мойзель.

– Или же, – оберштурмбанфюрер бросил взгляд из-под очков, – воспользовался услугами генерала Круземарка.

Мойзель чувствовал, как у него по коже пробежал мороз, хотя жарко светило солнце.

– В гестапо считают, что интимные отношения одного из ваших подчиненных с сотрудницей штаба не служат интересам дела.

– Интимные отношения?

– Сегодня ночью Альтдерфер был у нее в квартире.

«Черт знает что творится за моей спиной!» – удивился Мойзель.

– А какова ваша личная точка зрения на все это? – спросил он.

Вестендорф встал, одернул китель, поправил портупею.

– Я должен взять с вас слово, что вы никому не расскажете об этом.

Мойзель встал и в знак согласия протянул оберштурмбанфюреру руку. Затем оба сели.

– Вы, видимо, знаете, что в среде генералитета имеются, так сказать, определенные феодальные, дворянские, помещичьи круги, которые полагают, что на месте фюрера… – Вестендорф говорил тоном, будто раскрывал формулу какого-то химического соединения.

Мойзель не смел даже пошевелиться, чувствуя себя предельно скверно. И тут прозвучал вопрос, которого он боялся:

– Вы допускаете, что генерал Круземарк симпатизирует, так сказать, подобным кругам? Возможно, даже сам не зная того?

Мойзель растерялся; запинаясь, он сказал:

– Я себе подобного и представить не могу. Я знаю Круземарка еще по Восточному фронту.

– А известно ли вам, что он?..

Мойзель снова покраснел.

Оберштурмбанфюрер сделал движение, словно желая дать понять, что как раз это его меньше всего интересует.

– Мы вам доверяем, господин подполковник. Подождем немного. Я еще раз навещу вас. А за господином Альтдерфером вам нужно будет присмотреть, хотя он, как и вы, тоже член нацистской партии. – Гестаповец улыбнулся, выбросил вперед руку и воскликнул: – Хайль Гитлер, партайгеноссе Мойзель! – А потом доверительно добавил: – Вам, возможно, покажется любопытным, что совсекретные документы и господин Генгенбах оказались в руках одного и того же командира дивизиона вашего бывшего полка майора Пфайлера. В жизни порой случаются довольно странные вещи, не правда ли?..

Подполковник подошел к окну. Он видел, как Вестендорф садился в «хорьх». Как только машина бесшумно отъехала от дома, к нему подъехал на «фольксвагене» Грапентин, который тотчас же доложил Мойзелю о прибытии.

– Сегодня утром мы так беспокоились о вас, господин подполковник.

Мойзель только махнул рукой, спросил:

– Что интересного было у генерала?

– Вы уже знаете?..

– Отгадал, мой дорогой.

– На мой взгляд, самое важное заключалось в том, что были названы соединения противника, действующие против нас: первая американская армия, пятый и седьмой корпуса, а также три пехотные дивизии – первая, четвертая и двадцать девятая; вторая английская армия, третья и пятидесятая дивизии и шестая воздушнодесантная дивизия. И в довершение всего третья канадская.

– Выходит, что задействован почти весь костяк африканской армии старика Монтгомери?

– Прошу прощения, господин подполковник, я такими данными не располагаю.

– А как все это началось?

– Почти в полночь американская авиация облетела полуостров Котантен с запада и выбросила на восточном побережье восемьдесят вторую и сто первую воздушнодесантные дивизии. Этот участок из-за больших запруд на реках Мердере и Див считался малопригодным для высадки десанта. Второй американский плацдарм располагался на участке между Пор-ан-Бессеном и Вьервилем. Здесь имелись большие запруды на реке Орн. На рассвете началась высадка морского десанта.

Мойзель искал на карте перечисленные начальником штаба места.

Грапентин перелистал несколько страничек в своем блокноте и продолжал:

– Англичане высадились севернее линии Бейё-Кан, а точнее, на участке между Арроманшем и устьем реки Орн. Ночью по обе стороны реки были также сброшены крупные десантные силы, К утру у морского десанта было уже три плацдарма, перед ним стояла задача объединиться в одну сильную группу.

– Ну и как же командование оценивает создавшееся положение?

– Командование войсками «Запад» и штаб вермахта считают, что в данном случае мы имеем дело только с отвлекающим маневром, главный же удар, по их мнению, будет нанесен позже и, видимо, на другом участке, а именно в районе Па-де-Кале.

Подполковник бросил взгляд на карту, туда, где было обозначено южное побережье Англии. Вид у него был такой, будто он решал сложную задачу.

– А какое настроение было у командования?

– Подполковник фон Венглин сказал, что командование радо, что пришел день расплаты с врагом, которого теперь необходимо разбить. Правда, сам господин генерал был более сдержанным – я бы даже сказал, скептически настроен – и предложил высказаться командирам учебных частей, начальникам служб технического и транспортного обеспечения. После этих докладов выяснилось, что наша дивизия все еще не обладает достаточной подвижностью. Вот и все, что там было.

– Ну а что касается нас?

– Гусеничные тягачи для орудий еще не прибыли. Грузовиков не хватает. Личный состав не укомплектован. Нет еще двух командиров батарей.

«Чертовски плохо», – подумал Мойзель и спросил:

– Скажите, каково ваше личное мнение, Грапентин?

На мгновение капитан так крепко сжал губы, что резко обозначились скулы.

– Я лично не верю в затишье на Востоке. Если там в ближайшее время не будет крупного наступления, нам удастся держать плацдармы высадки десанта под контролем.

Взгляд Мойзеля скользнул мимо начальника штаба.

– Я считаю, что нам давным-давно следовало бы развязать себе руки на Западе, с тем чтобы сконцентрировать все свои силы на Востоке.

– Вы имеете в виду политическую сторону? – осторожно спросил Мойзель.

– Военную, но начиная с сегодняшнего дня она уже вряд ли возможна, – ответил Грапентин.

– Своего рода сепаратный мир с Лондоном и Вашингтоном?

– Можно и так выразиться, господин подполковник.

Оба замолчали.

Мойзель вспомнил визит оберштурмбанфюрера и почувствовал, что тяжесть, лежавшая на его плечах, стала давить еще больше. «Возможно, Вестендорф только потому не назвал имени начальника штаба, что не хотел бросать на него тень как на командира полка?»

Мойзель распахнул окно. В комнату ворвалась волна горячего воздуха.

– Распорядитесь, чтобы ко мне явился капитан Альтдерфер, и немедленно.

– Слушаюсь, господин подполковник. Что я должен ему сказать о причине прибытия?

– Оставьте это мне.

Грапентин замер на месте.

– Слушаюсь, господин подполковник.

Через полчаса Мойзель был готов к разговору с Альтдерфером.

– Я вызвал вас к себе, Альтдерфер, по весьма деликатному делу. Ваш подчиненный лейтенант Тиль сегодня ночью стрелял в офицера войск СС. Вам об этом что-нибудь известно?

Капитан заявил, что он об этом ничего не знает.

– А как Тиль вел себя на этом вечере с дамами?

– Я не видел, чтобы он танцевал. А позже он вообще куда-то исчез из зала. – Про себя же капитан подумал: «Видимо, скандал с оплеухой уже дошел сюда. Сейчас Мойзель спросит, почему я сразу же не ушел с вечера».

– Жаль, что вы ничего не видели. Скажите, господин Альтдерфер, с вами была на вечере дама?

– Я полагаю, господин подполковник, что не следует искать в этом связи с лейтенантом Тилем, который открыл стрельбу. – Эти слова Альтдерфер сказал тоном адвоката, который заставляет прокурора-обвинителя перейти от наступления к обороне.

– В конце концов вы оказались на квартире у этой дамы? – не уступал своих позиций Мойзель.

– Я бы вас попросил не вмешиваться в мою личную жизнь. – Альтдерфер так покраснел, что веснушки на его лице превратились в темные точки.

– При чем тут личная жизнь? Вами интересуется гестапо в связи с исчезновением совсекретных документов. – На лбу у Мойзеля выступил холодный пот. Он понял, что проговорился о том, о чем должен был молчать. Вспомнил, что давал эсэсовцу честное слово. Ему стало но по себе. – Оставим это…

– Слушаюсь, господин подполковник. Будут у вас какие-нибудь приказания?

– Когда к вам прибывает командир на шестую батарею? – спросил Мойзель, чтобы только не молчать.

– Ждем с минуты на минуту, господин подполковник.

– Вам следовало бы знать об этом точно. Хайль Гитлер, господин Альтдерфер!

– Хайль Гитлер, господин подполковник!

– Да, чуть было не забыл. Пришлите ко мне Тиля.

Мойзель сел, подперев голову руками, прежде чем капитан вышел из кабинета, позвякивая шпорами.

– Скоро нам придется покинуть этот прелестный замок! – Тиль сделал глубокую затяжку, шагая рядом с Рорбеком, с которым они прогуливались по парку.

Оба невольно оглянулись, посмотрев на овальную террасу и большую дверь, которая вела в зал.

– Благородный снобизм и большие деньги – вот что можно сказать о владельцах этого замка, – заметил лейтенант.

– Это есть не только здесь, но и у нас в Германии, и в Бельгии, и в Австрии, и во всяком другом месте, – Рорбек произнес эти слова с издевкой.

– Но только не в России, – тихо заметил Тиль.

Радиотехник кивнул.

– В России такие замки отданы под санатории для простого народа. В Крыму, например, на Кавказе… Мне об этом рассказывали наши ребята, которые побывали на Восточном фронте и своими руками разрушали такие замки.

– Я должен тебе кое-что сказать, Ганс. Только не сердись.

– А разве я на тебя когда сердился?

Тиль сделал еще несколько шагов.

– Неужели у Мартины вчера не нашлось для тебя минуты свободного времени?

– У Мартины? А почему ты об этом говоришь?

– Потому что я видел ее вчера на приеме.

– На приеме? – Лицо Рорбека окаменело.

– Да, она была там… и не одна, а с Альтдерфером.

– Быть может, все это еще имеет какую-то связь с пропажей документов?

– Я сначала тоже так думал. Но когда я увидел, как она с ним танцевала…

Рорбек сунул руки в карман, стараясь придать своему лицу такое выражение, будто его это мало трогает.

– И еще я видел, как он ее ночью провожал домой. Вот что. – Тиль сделал глубокий вздох, как человек, который разделался с чем-то тяжелым и неприятным.

– А почему ты проявляешь такой интерес к Мартине? – ухмыльнулся Рорбек.

Лейтенант остановился и покачал головой:

– Начав этот разговор, я хотел помочь тебе как другу.

Радиотехник тоже остановился:

– С Мартиной я познакомился у тебя. Почему она оказалась у тебя? Случайно? Ты привел ее безо всякого намерения? Или между вами что-то есть?..

– Ты в своем уме, Ганс?

– В своем ли я уме? Скажи лучше, зачем ты мне рассказываешь свои сказки? Уж не должен ли я, выслушав тебя, отказаться от Мартины? Уйти в сторону? Оттого что возле нее увивается офицер?

– Ганс, это переходит всякие границы.

– Границы! Границы между рядовым и офицером? За этой разграничительной линией все для нас табу, да? И право, и справедливость, и человеческое достоинство? И даже любовь?

– А то, что Мартина играет с тобой, это ты не считаешь возможным?

Рорбек подошел к лейтенанту и взял его за плечи.

– Хинрих, ты мой друг, по крайней мере был им до сегодняшнего дня. Я тебе всегда верил. Но Мартину не трогай! Я ее люблю, а она любит меня. Запомни это.

Тиль сбросил со своих плеч руки друга.

– А ты запомни, что я только хотел тебя предупредить. Извини. Может, я слишком серьезно смотрю на нашу дружбу…

– Вот куда вас занесло, а я вас повсюду ищу! – На боковой дорожке парка показался обер-лейтенант Эйзельт, без кителя, в одной рубашке. – Добрый день, Хинрих! И ты, Рорбек! Что это у вас такие постные физиономии? Какая кошка пробежала между вами? Испугались вторжения, господа?

Оба молчали.

– Не стоит портить себе последних мирных часов…

– Что такое? – перебил его Рорбек. – Что-нибудь известно?

– Пока нет. Но говорят о тревоге. А тебя, Хинрих, немедленно вызывает к себе Мойзель. Неужели он опять что-то пронюхал?

Лейтенант сразу же подумал о вечере и решил ни в коем случае не осложнять положения Остерхагена, с которым его связывали дружеские отношения.

«Что же я наговорил Гансу? – спрашивал самого себя Тиль. – Но я действительно серьезно смотрю на нашу дружбу… На днях увижу Генгенбаха. Так хочется поговорить с ним обо всем. Расскажу, как мне стыдно перед ним и как я боюсь потерять его дружбу».

Тилю казалось, что никогда в жизни он не был таким несчастным, как сейчас.

Всю злость, которая накопилась у подполковника Мойзеля за 6 июня, он словно ураган обрушил на голову лейтенанта Тиля, который застыл перед командиром полка по стойке «смирно». Сначала история о стрельбе Тиля вызвала у подполковника недоверие, затем удивление и, наконец, дикую злобу.

После того как Мойзель выговорился, слово получил обвиняемый. Тиль понял, что никакими объяснениями тут не поможешь, и попросил выслушать двух свидетелей: капитана Остерхагена и блондинку Гретхен.

Мойзель сообщил Тилю показания Остерхагена и блондинки.

Тилю казалось, что люстра, висевшая у него над головой, качается. Однако он решил держаться твердо, по-мужски.

В конце разговора командир полка несколько смягчился и спросил:

– У вас есть другие свидетели?

Тиль подумал о том, что вряд ли ему следует называть фамилию Грапентина, не испросив предварительно у того согласия. Лейтенант попросил разрешения позвонить по телефону.

Подполковник жестом разрешил сделать это.

Созвонившись с Грапентином, Тиль попросил его заверить Мойзеля, что он, Тиль, действовал по его личному указанию.

В трубке раздался неестественный смешок Грапентина, который тут же намекнул ему на доверительность их тогдашнего разговора. Далее он сказал, что Тиль сам должен вести себя как мужчина. Капитан строго-настрого запретил лейтенанту выставлять его свидетелем, так как он, собственно говоря, ничего и не знает. И капитан снова странно хихикнул в трубку.

После разговора с Грапентином Тиль позвонил капитану Остерхагену.

– Мне только вас и не хватало! – воскликнул тот, узнав Тиля. – Сначала вы подстрекаете меня, а потом бросаете в беде. – Голос у Остерхагена был злой, совсем не такой, как в тот вечер.

– Господин капитан, ведь стреляли-то в тот вечер в вас! – почти крикнул в трубку Тиль.

– Стреляли? Да вы не в своем уме! Стреляли?! Вы что, все еще не протрезвели до сих пор? Знаете, что я вам скажу: оставьте меня в покое со своими штучками. Не впутывайте меня в это дело! – И капитан положил трубку.

Вернувшись в кабинет командира полка, Тиль доложил, что у него нет больше свидетелей и что он вообще ничего добавить больше не может.

– Ваш отец слесарь? – вдруг безо всякого перехода спросил Мойзель.

– Так точно, – ответил смущенный Тиль.

Подполковник кивнул и спросил:

– И вы не отрицаете, что стреляли?

– Нет.

– По каким мотивам?

– С целью самообороны.

– С целью самообороны вы стреляли в сотрудника СД? Я вас сегодня еще вызову…

Покинув кабинет командира полка, Тиль понял, что офицерские погоны ему осталось носить недолго: как ни крути, а он стрелял в офицера СД. Здорово ему не повезло! Отказ Грапентина, Остерхагена и блондинки выступить в его защиту Тиль расценил как факт, подтверждающий, каким влиянием пользуется гестапо и СД в войсках. Он же сам оказался всего-навсего пешкой. Вопрос командира полка об отце Тиль тоже расценил не в свою пользу.

Тиль и пальцем не шевельнул, чтобы как-то отвратить от себя угрозу суда чести: это было ему противно. По прибытии в часть Тиля сразу же вызвал к себе капитан Альтдерфер и потребовал от него подробного объяснения. Лейтенант и на этот раз ни словом не обмолвился о задании и роли, Грапентина, сказав, что он «по собственному желанию» хотел помочь подвыпившему капитану.

«Глупо, конечно, что я так говорю, – подумал про себя лейтенант. – Да ради чего я это делаю? Грапентину что-то от меня нужно, я делаю то, что он требует, а потом он же и пальцем не шевелит, чтобы выручить меня из беды. Очень мило!»

И Тиль решил кое-что добавить:

– Я хочу кое-что еще сказать по данному делу. Господин капитан фон Грапентин просил меня в тот вечер проследить за капитаном… Я же ему не совсем ясно доложил о случившемся…

Тиль посмотрел на командира и подумал: «Вот теперь и попробуй доказать обратное».

Стоило генералу Круземарку упомянуть об СД, как он сразу же оживал.

– Я прекрасно знаю, что давно являюсь у господ из управления имперской безопасности бельмом на глазу. Как и многие другие генералы. С давних времен, Альтдерфер.

Неосторожного высказывания Мойзеля было достаточно изворотливому юристу Альтдерферу, чтобы сразу же все понять.

– Необходимо что-то предпринять, господин генерал, что сбило бы противоположную сторону с толку. Мойзелю одному это не под силу, он слишком неповоротлив.

– Необходимо убрать опасный камень с пути, а Тиля отдать на съедение, вы это имеете в виду?

– Лейтенант Тиль пешка, которая используется другими как своего рода ширма, я так понимаю. И все же мы вынуждены привлечь его к строгой ответственности.

– Вы считаете, что Тиль сказал правду, а СД подговорили всех свидетелей?

– Я уверен в этом, господин генерал. – Альтдерфер был глубоко убежден в том, что сейчас он как член партии выполняет очень важную миссию. Но в первую очередь он хотел во что бы то ни стало отвести от себя опасность, а для этого, как он считал, все средства хороши. К тому же в верхах мог действовать только Круземарк.

– Следовательно, нет никакого смысла доказывать этому парню из СД, что он стрелял первым.

– С юридической точки зрения, мы этого не сможем доказать, господин генерал.

– Слушайте меня внимательно, Альтдерфер. Я ожидаю, что в течение ближайших часов нас перебросят на север. Если дело дойдет до этого, нам придется произвести кое-какие срочные перестановки в артиллерийском полку, вместе с которыми в первую очередь будет урегулировано ваше положение и положение Тиля.

– А как это будет сделано, господин генерал?

– Мы с вами давно знакомы, Альтдерфер. И пришли вы ко мне отнюдь не ради какого-то лейтенанта. Я ведь тоже умею читать между строчками…

Под глазами у генерала обозначились большие мешки, которые делали его похожим на старого пса.

– Покорнейше благодарю вас, господин генерал.

– Мойзель требовал, чтобы вы доложили ему о проступке Тиля?

– Пока нет…

– Гм… Если он это сделает, позвоните мне.

Круземарк задумался: «Господам из управления имперской безопасности очень на руку лейтенант, открывший стрельбу по их человеку, так как, используя этот случай, они смогут как следует зажать Мойзеля. Следовательно, от него самого они хотят чего-то другого. Мойзель – мой последователь, крепко связан со мной. Так что же они хотят от меня?»

Генерал и Альтдерфер смерили друг друга оценивающим взглядом. Генерал даже вставил в глаз монокль. Оба они прекрасно знали обоих чудищ, между которыми, словно между мифическими Сциллой и Харибдой, вращались управление имперской безопасности и фронт в Нормандии…

Попрощавшись молча, они разошлись.

Генерал Круземарк ждал от командующего приказа на передислокацию дивизии. Капитан Альтдерфер ждал от своего командира дивизии приказ, который в первую очередь «урегулирует» его положение.

Лейтенант Тиль ждал обещанного командиром полка вызова. Радиотехник Рорбек ждал, что ему как-нибудь удастся встретиться с Мартиной и обменяться хотя бы несколькими словами. Гвардия Гиммлера ждала своего…

Однако всех их, вместе взятых, ждало сражение на побережье Кальвадоса…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Молодой человек не помнил случая с самого начала войны, чтобы ему приходилось слышать или видеть такой сильный артиллерийский огонь. Снаряды рвались один аа другим, сокрушая здания, словно карточные домики под ударом кулака великана Гулливера. Этими снарядами разрушались и уничтожались не только каменные и деревянные дома, но архитектура, история, традиции.

Молодой человек невольно подумал о том, сколько же стали и бетона потребовалось бы, чтобы противостоять огню артиллерии такого крупного калибра.

Бомбардировки Кана, не прекращавшиеся последние пятнадцать часов, превратили этот старинный город в груду развалин. По улицам невозможно было пройти – так сильно они были разрушены. Не менее разрушительным оказался и огонь корабельной артиллерии, которая не только перепахала снарядами всю прибрежную часть суши, но и причинила большие разрушения в самом городе.

Пот тек ручьями по лицу молодого человека. На нем была полосатая матроска, старые брюки коричневого цвета, болтавшиеся на ногах, и ботинки, которые до капитуляции носили во французской армии. На загорелых руках виднелась татуировка, какая обычно бывает у моряков: на левой руке – сердце, пронзенное стрелой, а под ним надпись «Мое сердце принадлежит Жанин», на правой – якорь, поперек которого выколото одно-единственное слово «Фламинго».

Человек усиленно расчищал развалины, сознавая, что он здесь не посторонний наблюдатель гигантского разрушения, а работник, жизнь которого поминутно находится в опасности: каждую минуту его могло убить осколком снаряда или же при прямом попадании вообще разорвать на части. Была у него и еще одна возможность погибнуть – это оказаться засыпанным заживо в этих же развалинах.

В дом № 25 по улице Рю Ляплас попала бомба, разрушив правое крыло третьего этажа, где размещались в основном небольшие спальни с лоджиями. Фасад здания, построенного еще во времена Великой французской революции, тоже подвергся разрушению, засыпав обломками кирпичей, досок и балок нижний этаж и оба коридора. Крыша здания, державшаяся каким-то чудом на балках, все же не рухнула, образовав странный навес над громадной кучей развалин.

В момент взрыва Вольф Баумерт находился во дворе: он по просьбе хозяйки бистро вышел с ведрами за водой. Хозяевами этого небольшого бистро, в которое заходили выпить недорогого вина и обсудить насущные вопросы жители соседних улиц, были Поль и Жозефин Ледук. Поль – мужчина средних лет с густой шапкой волос, черными усиками и такими же смоляными бровями. Во всех спорах и дискуссиях, которые велись в его заведении, за ним всегда оставалось последнее, притом решающее слово. В отличие от своих гостей, которые довольно быстро хмелели от выпитого кальвадоса, он оставался трезв после любой дозы. Его супруга, напротив, была, можно сказать, еще довольно молода и находилась в самом соку: у нее была пышная грудь, худые стройные ноги, раскачивающаяся походка и невинные серо-зеленые глаза. Глядя на нее, никак нельзя было подумать, что она способна не только разливать по бокалам перно, но и пойти на более опасные дела.

Баумерт удвоил свои старания, охваченный чувством, что он, быть может, остался одним-единственным живым существом на всей улице, в то время как другие отсиживались по подвалам, ожидая конца артиллерийского обстрела. Однако надежды на это было слишком мало, так как улица находилась слишком близко к Канскому каналу и старушке Орн, по мостам через которую противник до сих пор вел массированный огонь с целью воспрепятствовать 21-й танковой дивизий подтянуть войска к побережью.

Молодой человек в матроске оттащил в сторону несколько обломков досок, радуясь тому, что до входа в подвал осталось совсем немного. Вдруг перед ним словно из-под земли выросла девушка. Прислонив велосипед к неразрушенной части стены, она, перешагнув через обломки балок и кучу битого кирпича, подошла к нему.

– Вы друг мосье и мадам? – спросила она по-французски.

– Да, мадемуазель, но мадам там, – ответил он медленно, но на правильном нормандском наречии.

– Ну и что?..

– Нужно действовать быстро.

Девушка, не говоря ни слова, сняла с себя жакет и быстро начала расчищать вход в погреб. Каждый раз, когда в соседнем районе раздавался взрыв крупного снаряда, девушка вздрагивала, прислушивалась к вою и взрывам, однако работы не прекращала.

Баумерт, как артиллерист, был привычен к артиллерийскому обстрелу и работал как ни в чем не бывало. Время от времени он поглядывал в сторону девушки. Она была очень хороша: миндалевидный разрез больших светло-серых глаз, полные губы, пышные каштановые волосы. Для подруги мадам девушка была слишком молода; в дочери ей она тоже не годилась – для этого мадам была слишком молода.

Неожиданно молодой человек стал проваливаться в яму, которая образовалась перед самой дверью в подвал. Он начал подавать девушке обломки, которые мешали ему добраться до двери. К своему удивлению, он вдруг заметил, что его нога, в которую он был ранен, уже нисколько не болит. Добравшись до двери, он давил на нее плечом до тех пор, пока она не раскрылась.

Незнакомка взглянула на него завороженным взглядом. Она так запыхалась от напряжения и дышала так глубоко, что под платьем явственно обозначилась грудь Сначала она попыталась спуститься в образовавшуюся дыру сама, но не решилась, бросив на напарника вопросительный взгляд. Он протянул ей правую руку, но девушка все еще не решалась опереться на нее. Тогда он схватил ее за талию обеими руками и осторожно поставил перед дверью. Она бесстрашно проскользнула мимо него вниз по ступенькам. Однако метра через три ход оказался заваленным обломками обвалившейся стены – как раз перед входом в подвал, где стояли бочки с коньяком и кальвадосом.

– Тихо! – произнес Вольф Баумерт, приложив палец к губам, как только услышал чей-то стон, доносившийся откуда-то из-под обломков.

Девушка продолжала отбрасывать кирпичи в сторону. Вскоре образовалось небольшое отверстие, через которое она пролезла в подвал, слабо освещенный светом фонаря. От притока свежего воздуха фонарь загорелся ярче.

Жозефин Ледук лежала на полу без сознания. Над правым глазом у нее кровоточила рана. Вместе с девушкой Баумерт перенес раненую на топчан. Он привычным движением разорвал индивидуальный пакет. Наложил на рану пропитанную йодом подушечку и забинтовал голову. Потом подбежал к выходу, увидел кусок серого неба, вылез наружу, разыскал оба деревянных ведра. Взяв одно, он наполнил его колодезной водой. И только тут он вдруг почувствовал страх: любой снаряд мог разнести его в клочья.

Когда он снова спустился в подвал и глаза его привыкли к темноте, он увидел, что девушка сидит на краю топчана, на котором лежит хозяйка бистро, все еще не пришедшая в сознание. Взгляд, девушки неподвижно застыл на обертке индивидуального пакета с буквами: «Мюнхен. VII санитарный склад округа».

Взгляд Вольфа встретился с ее взглядом.

– Вот я нашел… – проговорил он по-французски, ища глазами кусок материи для компресса.

– Нашел? – Девушка повертела в руках обертку, а затем перевела взгляд на его руки, разукрашенные татуировкой. Все казалось ей противоречивым. – Вы моряк?.. – спросила она.

– Да, мадемуазель, а что?..

Вольф взглядом показал девушке на раненую, у которой слегка открылись глаза: сначала стали видны только белки, а затем и зрачки глаз.

– Дениз, ты здесь?.. И мосье Вольф тоже здесь? Все еще бомбят, да? – тихо вымолвила раненая.

– Обстреливают, – ответила девушка, не сводя недоверчивого взгляда с незнакомца, которого Жозефин назвала «мосье Вольф».

Вскоре Жозефин полностью пришла в себя и поняла, что спасена.

– Я так вам благодарна… – сказала она. Вольф побрызгал ей в лицо водой.

– Он немец, – тихо шепнула Жозефин девушке и представила ей мосье Вольфа, который и рассказал Дениз о том, каким образом он оказался на улице Рю Ляплас в доме № 25.

Штурмбанфюрер Дернберг, прощаясь с Баумертом, сказал: «Если где-нибудь исчезнут важные документы, я в первую очередь вспомню о вас: а не имеет ли к этому какого-нибудь отношения мой юный абитуриент?» А затем, подытоживая сказанное, холодно сверкнув глазами, добавил: «Я теперь никогда не выпущу вас из своего поля зрения, где бы вы ни находились».

Сидя в укрытии, Баумерт вспомнил эти слова. Он понимал, что угроза Дернберга не пустая. Дернберг пригрозил ему не только гестапо, но и «особой обработкой».

А жизнь в постоянном страхе – это не жизнь. Быть может, освобождение из-под стражи – это тоже своеобразная ловушка? Чего не может быть в этом великогерманском государстве, где царит всеобщая атмосфера недоверия?

Большая ли радость снова оказаться в своей части? Вряд ли… Майор Пфайлер поспешит наказать его на всю катушку и поскорее упрятать на гауптвахту.

А тут еще разочарование в Мартине. На последнее письмо Вольфа она даже не ответила. Видимо, развлечения, которым она предавалась на Ривьере, не оставляли ей времени даже для того, чтобы написать ему несколько строчек. Неужели у нового командира батареи что-то было с Мартиной? А как быть с сослуживцами? С этим свиньей Блетерманом? Подхалимом Новотным? Бернрайтером? Все они так и крутятся возле майора. А может, лучше снова оказаться в канской тюрьме? Нет! Ни там, ни здесь! Лучше вообще больше не иметь ничего общего с этим проклятым вермахтом!

Баумерт сам испугался своего безумного решения.

В подкладке ранца у него находились проездные документы и несколько подписанных, но не заполненных бланков командировочных и увольнительных. Странно, что они уцелели при обыске, когда искали пропавшие секретные документы.

Да, все было на месте. Баумерт вписал в документы собственную фамилию, указал причину командировки в Париж. Проставил дату: с 5 по 15 июня 1944 года. Когда он заполнял все это, руки его дрожали. Он вышел на улицу, солнце стояло высоко в небе. «По крайней мере постараюсь не попасть Дернбергу в лапы», – подумал он и вышел на шоссе, которое вело в Кан.

Трехосный грузовик довез его до Кана.

«Самовольная отлучка из части, – мелькнуло в голове Баумерта. – Куда идти? На вокзал?» Вспомнил, что там постоянно бродят патрули, вряд ли у него хватит решительности и хладнокровия пройти мимо них. И тут он вспомнил: «Адрес на всякий случай… улица Рю Ляплас, двадцать пять…»