Текст книги "Спутники смерти"

Автор книги: Гуннар Столесен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

40

В отель я отправился вместе с Хансом Ховиком. Никто из нас не проронил ни слова. Мы оба были расстроены.

– Сейчас надо бы что-нибудь выпить, – произнес он, когда мы подошли к стойке портье. – У меня бутылка есть в номере. Составишь мне компанию?

– Пожалуй. Дай только узнаю…

Но никаких записок для меня у портье не было. Я подумал, а не стоит ли попробовать ей позвонить, но Ханс так нетерпеливо переминался рядом с ноги на ногу, что я просто не мог больше заставлять его ждать.

Его номер был почти такой же, как мой. На банкетке стоял раскрытый чемодан. На единственном стуле висела ношеная рубашка. Он сгрёб ее, швырнул в чемодан и достал на четверть пустую бутылку ирландского виски «Тулламор Дью». Потом сходил в ванную и принес оттуда два пластиковых стаканчика.

– Бери стул, – сказал он, поставил стаканы на стол и налил их почти до краев. Я не возражал.

Он взял один, поднял в приветствии, и мы выпили. После этого он с пустым стаканчиком в руке тяжело опустился на край кровати. Ее деревянный каркас заскрипел под его огромным телом.

– Я чертовски огорчен всем этим, Варг!

– Я тоже, – кивнул я.

– Тут поневоле задашься вопросом: какого черта мы работаем? Это вообще хоть кому-нибудь помогает?

– Но положительные результаты ты ведь тоже видел? За все эти годы?

– Да, конечно… Немного. – Казалось, он уменьшился в размерах, и не только потому, что сел на кровать, – все дело в том, как он ссутулил плечи: стал похож на наседку, распустившую крылья над только что вылупившимся птенцом.

– Но тут… такое дело… Ян Эгиль Скарнес. Это ведь Ян-малыш, за которым мы наблюдали почти с рождения.

– И ты тоже?

– Да, не забывай, что мы с Йенсом Лангеландом однокашники. Он, кстати, экзамены сдал блестяще. В отличие от меня. – Ханс криво усмехнулся. – Едва закончив, он получил место помощника адвоката в самой авторитетной адвокатской конторе города – «Бакке и Лундеквам». Осенью тысяча девятьсот шестьдесят шестого, если не ошибаюсь, он работал над своим первым делом о контрабанде наркотиков: молодую пару взяли во Флесланде с грузом гашиша в специальном поясе. Пояс-то был на парне, так что Бакке удалось добиться, чтобы девчонку освободили, потому что она и знать не знала о наркотиках. А эта девчонка… Это, короче, и была Метте Ольсен. И я был с ней знаком.

– Вот оно как!

– В Копенгагене мы ее звали «Принцесса».

– Да, я слышал об этом, но…

Он сделал жест, предупреждая мой вопрос:

– Ты же знаешь, Варг, что это были за годы. Черт знает, что творилось! Многие из нас заигрывали с гашишем. Но тогда этого было не избежать; может, тебе удалось?

– Нет, тоже пару раз затянулся… – я стыдливо улыбнулся. – Но я никогда не курил, так что даже табаком затянуться – уже было для меня проблемой.

– А… Ну так вот. Потом, когда я уже стал работать в охране детства, то снова с ней увиделся. Яну-малышу было тогда не больше шести-семи месяцев. Он какое-то время побыл в доме малютки, пока она лечилась от наркозависимости. И тогда мы дали ей еще один шанс. Но она не сумела им воспользоваться, и год или два спустя…

– В семидесятом, – перебил я. – Я сам был у нее в Ротхаугене вместе с Эльзой Драгесунд. Мы тогда забрали мальчика.

– Да ты что! Так, значит, ты тоже в его жизни играешь не последнюю роль. Как и я, и другие люди.

– Это ты о ком?

– Что ж, я тебе расскажу, слушай.

Ханс удивленно взглянул на свой пустой стаканчик, потянулся за бутылкой и налил себе по новой. Подлил он и мне. Я по-прежнему не возражал. Это было хорошее ирландское виски, густое и золотистое.

– Ян-малыш появился на свет у матери, которая даже во время родов была в таком состоянии, что едва ли понимала, что происходит. Так что уже на старте, если можно так выразиться, у него были низкие шансы на нормальную жизнь. Надо было тогда забрать его у Метте как можно скорее. Я уверен: мы бы с тобой не сидели тут сегодня, Варг. Потому что психологические травмы, которые ребенок получает в первые годы жизни, могут стать роковыми в его судьбе. Это известно и мне, и тебе, и всем, кто работает с детьми.

– Но есть же исключения! Есть дети, у которых вообще все складывается против правил: родился с серебряной ложкой во рту, а жизнь идет прахом!

– Разумеется, есть… А когда мы встретились с Яном-малышом снова, лет через шесть, что тогда произошло, помнишь? Тогда ему выпали совсем плохие карты.

– Плохие, говоришь? Ты сам знаешь Вибекке Скарнес со студенческих лет. Что, она была плохой картой?

– Она – нет, а муженек ее – точно. У него всегда был забот полон рот, так что он никак не мог дать Яну-малышу уверенности и домашнего покоя, в которых он так нуждался.

– Да. Но вы же с ним были товарищами, ты сам как-то сказал.

– Недолго. Вся дружба кончилась, как только он сошелся с Вибекке.

– Почему?

– Так уж вышло, – пожал Ханс плечами.

– Я вчера узнал от человека, мнение которого заслуживает доверия, что твой студенческий товарищ стоял во главе всей контрабанды спиртного на побережье.

– Ты же вроде говорил о Клаусе Либакке?…

– Либакк отвечал за распространение здесь, в Фёрде. А Скарнес заправлял всем делом.

– Свейн?!

– Да. Именно он наладил контакты с немецкими поставщиками, он договаривался с судами, на которых провозили контрабанду через границу, потом товар перегружали на маленькие рыбацкие шхуны, а уж они развозили товар по всем фьордам, от Согнефеста до Сёльве. И это еще не все…

Ханс снова потянулся за бутылкой. Я кратко посвятил его в суть дела: подробности, связанные с убийством Ансгара Твейтена, связь с двойным убийством в Аньедалене, беседы, что состоялись у меня за последние дни с Метте Ольсен, Труде Твейтен и Терье Хаммерстеном.

Он наклонился ко мне:

– Хаммерстена я знаю. Жестокий, гад.

– У меня такое же впечатление.

– У него есть четырнадцатилетний сын, который то и дело попадает к нам в центр.

– А кто мать?

– Не знаю… Черт, вспомнил! Чтобы это выяснить, понадобилось несколько лет. Мать – уличная проститутка. Отец – Терье Хаммерстен. Парень переходил из одного детского центра в другой, а Хаммерстен этот – вообще сущая пытка. Когда я в прошлый понедельник приехал домой – отсюда, кстати, – он уже ждал меня у двери, ругаясь на чем свет стоит.

Я сидел и смотрел на него во все глаза.

– Так Терье Хаммерстен был у тебя в Бергене утром в прошлый понедельник?

– Да. А что? – Он вопросительно взглянул на меня.

– Но ведь… ты же только что подтвердил его алиби, черт тебя возьми!

– Алиби? Ты хочешь сказать… Ты думал, что убийца – Хаммерстен?

– А что, звучит неправдоподобно?

– Да нет. Но какое ему дело до Кари и Клауса?

– Ему есть дело до контрабанды спиртного. Мне рассказали, что в семьдесят третьем году он угрожал Свейну Скарнесу по телефону.

– Угрожал? А кто его послал?

– Может, поставщики в Германии. – Я развел руками. – Откуда я знаю? Тебе лучше сообщить о встрече с Хаммерстеном в понедельник в полицию, Ханс.

Он рассеянно посмотрел на меня:

– Еще один гвоздь в гроб для Яна Эгиля?

– Боюсь, что так. Черт!

– Варг, если бы ты только знал, как я виню себя! Если б знал, что меня гложет…

– Боже мой, Ханс! Кто же мог знать, что все так обернется?

– Никто, конечно. – Он сделал большой глоток из своего стакана и помотал головой, как будто распределяя алкоголь по всем мозговым клеткам, которые жаждали опьянения. – От всего этого можно прийти в отчаяние. Мы надрывались, чтобы помочь этому парнишке. И чем все, на хрен, кончилось? Двойным убийством!

– Ну-ну. За это должен кто-то ответить…

Мы помолчали и снова наполнили стаканы. Мои клетки получили свою дозу – свет стал ярче, а комната изменилась – стала будто бы меньше и более вытянутой. Ханс пошел отлить. Когда он вернулся, я увидел, что его тоже пробрало – он слегка пошатывался. На этот раз он так рухнул на кровать, что она чуть не сломалась.

– Я расскажу тебе кое-что, чего ты еще не знаешь, Варг… – Он облокотился на колени, держа стакан обеими руками. Потом он поставил его, театрально хлопнул в ладоши и развел руки в стороны, объявив: – The Story of my Life, рассказанная by The One and Only Hans Haavik Pedersen…[15]15
  История моей жизни… единственным и неповторимым Хансом Ховиком Педерсеном (англ.)


[Закрыть]

– Педерсен?

– А ты не знал? Это фамилия моей матери – Ховик. Я взял ее, когда мне исполнилось шестнадцать. А вот отца мне благодарить было не за что. Совершенно!

– Ты не должен мне…

– Нет! Я хочу! Сейчас ты услышишь… Мой отец, Карл Оскар Педерсен, был беззаветным алкоголиком. Я его практически не помню. Он умер, когда мне было четыре года. Мои воспоминания о нем – это его ужасные крики и сдавленные рыдания матери – он кричал на нее, когда возвращался домой после пьянки. Кричал и бил. Я был слишком мал и не помню, бил ли он меня. А вот ей здорово доставалось – изо дня в день. Так что моя мать была больше похожа на труп, бездыханное тело, которое надо было приводить в порядок с помощью огромных доз медикаментов. Ее регулярно клали в больницу, так что заниматься ребенком она никак не могла. Плохие у нас законы. Невозможно плохие. Такие плохие законы, которые только и годились для Норвегии в первые годы после Второй мировой, когда до более менее благополучного государства было еще далеко. – Он поднял стакан и отхлебнул.

– А как умер твой отец?

– Пьяная драка. Ему было сорок девять – намного больше, чем матери. И это тоже было проблемой. Он так ревновал, сказала она мне потом в один из тех редких дней, когда мне удалось заставить ее поговорить о тех временах. Сама она умерла после всех этих мучений в тридцать восемь лет, в пятьдесят четвертом. Мне было пятнадцать, и я тогда поклялся себе, что со мной, когда я вырасту, такого не случится – ни нищеты, ни пьянства… – Он скосил глаза на стакан в своей руке. – Ни жестокости по отношению к людям, с которыми я решу разделить свою жизнь.

– Да, я никогда об этом не слышал… А у тебя есть семья?

– Семья! – Ханс горько улыбнулся. – Нет, этого мне удалось избежать. Да и с Вибекке ничего не вышло, так что… У нее был сначала Йенс, а потом другой. В мою сторону она никогда и не смотрела, Варг. Поверь. Я был для нее деталью интерьера.

– Ну и дела… Ты сам из простой семьи, но ведь ты не сдался, стал человеком. Ты, между прочим, выбрал не самое легкое занятие в жизни – помогать детям в ситуации, похожей на твою. Это означает, что надежда должна быть у всех. И у Яна Эгиля тоже. А кто помог тебе, когда твоя мать умерла?

– У меня же были родственники – в том числе и со стороны матери. После того как она умерла, я жил у дяди с тетей, пока не окончил школу, не поступил в университет, тогда я стал снимать комнату. Потом-то я справлялся со своими проблемами самостоятельно: стипендия, работа по вечерам – выкручивался…

– Об этом я и говорю. Ты стал человеком.

– Стать-то стал. Но только несправедливо все это. – Ханс взял бутылку, долил себе доверху, предложил мне, но на этот раз я справился с собой и отказался. Да и ему, пожалуй, пора было завязывать: у него довольно заметно «поплыл» взгляд. – Я скажу тебе по-честному, Варг. Когда я вернусь в Берген… я уволюсь. – Он неопределенно взмахнул руками. – Подам заявление об уходе.

– Что? Не может быть, это ты спьяну.

– Спьяну? Да ни хрена я не пьян!

– Ну конечно! Ты скоро с кровати свалишься.

– Я серьезно! Все, чем мы занимаемся, терпит неудачу… Это меня переубедило. Хватит с меня. Сказано – сделано. Найду себе другое занятие.

– Какое же?

– Ну… поищу что-нибудь… – Он нагнулся ко мне поближе, как будто хотел открыть еще один секрет. – Знаешь, Варг… все эти правила, законы… Было бы намного лучше, если б можно было обойтись без них. Говорю как есть. Давай называть вещи своими именами. Пора переложить лопату в другую руку. – Он улыбнулся собственной шутке, но улыбка вышла безрадостная.

– Ты устал, Ханс, ложись-ка спать. Уверен: когда вернешься домой – ты передумаешь. Ты не сможешь существовать – слышишь? – существовать без работы, которой отдал столько лет. Не будем о грустном. Вспомни о тех, кому ты помог, о всех, кто каждое Рождество присылает тебе открытку…

– Ха! Сказанул! Показать, скольким я помог и сколько, как ты выразился, присылает мне открытки? – Он поднял правую руку и изобразил из большого и указательного пальца ноль. – Вот сколько, Варг. Вот сколько.

– Да и у меня не больше. Если только это тебя может утешить.

– Спасибо. Утешил.

Он сидел на краю кровати, свесив голову, и опять, как тогда, давно, когда Ян Эгиль еще был Яном-малышом, напоминал огромного плюшевого медведя, которого какой-то ребенок оставил у него в детском центре, а потом вырос и забыл про него, потому что игрушка ему стала больше не нужна. Ханс был здорово пьян, и я заметил, что глаза у него начали слипаться.

Я медленно поднялся на ноги.

– Что ж, пойду я, пожалуй, – выговорил я заплетающимся языком.

Он с трудом поднял на меня глаза:

– Да. Спасибо за компанию, Варг. Мне действительно надо вздремнуть.

– Давай, дружище. Увидимся утром – или когда там получится.

Он помахал мне рукой и промямлил:

– Увидьмсь!

– Увидимся, – повторил я, мне удалось попрощаться более разборчиво.

Он встал, но не для того, чтобы проводить меня, а чтобы пойти в туалет. Прежде чем закрыть за собой дверь, я услышал, что его тошнит. Но мне это не помешало заняться своими делами. Когда я спустился к стойке портье, он протянул мне записку: «Позвони, когда вернешься. Грете».

41

Я не просто позвонил. Перекинувшись с ней парой слов, я договорился о встрече, заказал такси и вышел на вечерний холод. Я задрал голову и посмотрел вверх. Высоко в черном небе сверкнули несколько звезд, такие же редкие гости в Суннфьорде, как и солнце, которое я видел сегодня по дороге.

В Хорннесе, карабкаясь по крутому подъему к входу в ее дом, я осознал, что все еще не вполне уверенно держусь на ногах. Она заметила меня из окна и теперь ждала у двери, но не успел я произнести и слова, как она спросила:

– Ты что, напился?

Я покачал головой и попытался сказать что-нибудь остроумное. Но в голове было пусто. Пусто и темно. Уходя, Ханс Ховик погасил свет.

Не думаю, что за эту ночь мне бы вручили золотую медаль. Я помню, что процитировал изречение Эмиля Затопека:[16]16
  Чешский легкоатлет, установивший 18 рекордов мира по бегу.


[Закрыть] «Тот, кто хочет получить медаль, – бежит стометровку. Тот, кто хочет узнать кое-что о жизни, – бежит марафон».

На что она ответила:

– Если ты хочешь пробежать марафон, Варг, приведи себя сначала в порядок.

Но все же она была со мной мила.

Следующий день начался с головной боли, прощания и отъезда. Она была по-прежнему довольно дружелюбна, но тем не менее я отметил какое-то отчуждение, возникшее между нами; а может быть, она тоже попала под власть коллективной депрессии, замешанной на чувстве стыда, которая вчерашним вечером увлекла нас с Хансом в самые темные закоулки сознания.

Она подвезла меня в гостиницу. Остановившись у входа, она повернулась ко мне:

– Поедешь домой?

– Да. Тут больше делать нечего. Мне, по крайней мере. Если только никто не оплатит мне дальнейшее пребывание…

Секунду или две я тешил себя надеждой: а вдруг она пригласит пожить у себя?… Но, видимо, такая мысль у нее не возникла или не понравилась, потому что она ограничилась тем, что наклонилась, поцеловала меня в щеку и сказала:

– Ну, тогда увидимся как-нибудь в другой раз, Варг.

Я поджал хвост и заглянул ей в глаза:

– Надеюсь, Грете…

Однако мы больше не виделись.

Я спросил у портье про Йенса Лангеланда, но оказалось, что он уехал домой, в Осло. Я попытался дозвониться ему на работу, но напоролся на автоответчик, который вежливо попросил меня перезвонить в рабочее время с понедельника по пятницу. В справочной я узнал его домашний телефон, но там тоже никого не было.

Я собрал свой скудный багаж, вернул ключи от номера, сел в машину и поехал. Забравшись в горы, я остановил машину у выезда на трассу и уставился в окно. Мне была видна часть Аньедалена. Я смотрел на Фёрде, лежащий в утреннем свете меж высоких скал, на жилые микрорайоны Хорннеса, большие верфи за взлетно-посадочной полосой, на новые промышленные здания и торговые центры. Отыскав взглядом старую беленую церковь, я вздохнул и сказал сам себе:

– Все меняется. Никогда уже не будет так, как прежде. Да разве это наши усилия помогают изменить мир? – Но тут же взял себя в руки. – Черт, такое впечатление, что я вымотался, как и Ханс Ховик. Давай, парень! Есть еще для тебя дельце.

Я снова завел машину и двинулся в Берген, останавливаясь только на паромных переправах в Лавике и Кнарвике.

В течение всей поездки в моей голове были две картины: Грете Меллинген, которая сдалась полтора дня назад, без особенных усилий с моей стороны и без смущения, и Ян Эгиль Скарнес, который смотрел на меня как раненый зверь, когда его уводили из помещения местного суда.

42

После Фёрде, маленького и тесного, Берген показался большим, просторным городом. Бюфьорд широко раскинулся напротив северо-западного района Аскёй, легкий дождик накрыл умытые скалы, окружавшие город, серебряной вуалью. Я приехал домой, долго стоял под горячим душем, потом спустился на Брюгген,[17]17
  Пристань в Бергене, историческая часть порта, внесенная в 1980 г. в список мирового наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть] плотно пообедал, выпил пива, вернулся домой и проспал мертвым сном до следующего утра, то есть до воскресенья.

После обеда я пошел в контору и проверил автоответчик. Там, как это достаточно часто бывало и раньше, кто-то подышал-посопел, а потом бросил трубку в ярости оттого, что я не сидел, уставившись на телефон в ожидании звонка. Затем шло сообщение на ломаном норвежском, очень длинное и понятное лишь отчасти: у какой-то женщины пропал сожитель, и она хотела с моей помощью его вернуть. Марианна Стуретведт хотела со мной о чем-то переговорить. Я позвонил ей домой, но она в этот момент обедала с семьей, так что мы договорились, что я зайду к ней завтра на работу.

Я набрал номер Йенса Лангеланда. На этот раз он оказался дома.

– Веум… Я пытался связаться с вами в гостинице, но так и не смог вас найти.

– Если честно, мы напились в номере у Ханса Ховика, – признался я.

– Что, переживаете?

– А вы разве нет?

– Не особенно. Я ничего другого от местных властей и не ожидал. Настоящая битва будет в суде. И для начала я хотел попросить, чтобы вы выяснили все, что возможно, об этом Терье Хаммерстене и его передвижениях.

– Я как раз по этому поводу и звоню. Боюсь, у меня плохие новости. – Я рассказал ему все, что узнал от Ханса Ховика об их конфликте с Хаммерстеном в понедельник утром.

– У него дома, в Бергене?

– Да.

– Черт!

– Вот именно.

Я буквально слышал, как в его голове шел мыслительный процесс.

– Тем не менее, Веум. Я все равно прошу вас продолжить расследование. Займитесь вплотную Хаммерстеном. Это пока наш единственный козырь.

– Вы по-прежнему берете на себя все расходы?

– Разумеется, Веум. Отнесем расходы на государственный счет. Работайте спокойно.

Я повесил трубку и остался сидеть у окна. Всем известно, что адвокаты любят покрывать свои личные расходы за счет государства, но он что-то совсем разошелся. Если так будет продолжаться и дальше, как бы это не вызвало пристального интереса к моей персоне.

На следующий день пошел проливной дождь, холодный, мерзкий – еще одно напоминание о том, что зима не за горами. Солнце стояло ниже, дни были короче, и до следующего лета было очень-очень далеко. Но деваться мне было некуда, дел предстояло много, поэтому я пониже опустил капюшон куртки и вышел под ливень.

Перед выходом я позвонил Вегарду Вадхейму – следователю Бергенского отделения полиции, с которым у меня были самые лучшие отношения. Я сказал ему, что располагаю информацией по давнишним делам, которые шли в кильватере у расследования двойного убийства в Аньедалене, и попросил достать из архива два этих дела – обвинение против Метте Ольсен и некоего Давида, датированное осенью шестьдесят шестого года, и обвинение против Вибекке Скарнес от семьдесят четвертого.

– А что я получу взамен?

– Я же сказал – поделюсь информацией. Думаю, она вас заинтересует.

– Ты уверен?

– Да. Особенно если вам удастся раскопать все, что у вас имеется на Терье Хаммерстена.

– Хаммерстен? На него как раз всегда было тяжело хоть что-то раскопать, – пожаловался Вадхейм.

– Да, я заметил. Если у вас в архиве сохранилась папка по делу о контрабанде спиртного в семидесятых, то, возможно, я смогу кое-что к нему добавить.

– Не думаю, что там найдется что-то интересное.

– В таком случае я сам кое-что расскажу.

И мы договорились повидаться сразу после ланча.

С Сесилией Странд я встретился за чашечкой кофе с булочками в кафе, расположенном в торговом центре «Сундт». С углового столика, выходящего прямо на центр Бергена – улицу Торгалльменнинген, мы обозревали все, что происходило внизу, под нами, и чувствовали себя ни дать ни взять отцами города.

Сесилия внимательно выслушала все мои рассказы о Фёрде и о том, что касалось нашего дела. Историю о Трудальском Мадсе я упомянул лишь вскользь, так что особого впечатления она не произвела. Что же касается Грете Меллинген, то ее я назвал просто «наша коллега из местного отдела службы охраны детства». Когда я поведал о встрече с Яном Эгилем, у нее на глаза навернулись слезы, и я еще раз вспомнил о том, как мы были почти по-семейному близки – она, Ян-малыш, я и Ханс Ховик в роли доброго дядюшки – весной и летом 1974 года.

– Ты в самом деле думаешь, что это сделал он?

– Прокуратура, по крайней мере, в этом не сомневается. Да и улики серьезные, я готов это признать.

– Но зачем ему это было нужно? Такая жестокость…

Я пожал плечами.

– Эта девчонка, Силье, с которой он убежал в горы, намекала, что ее изнасиловал приемный отец Яна-малыша. Наверное, этого было достаточно.

Она с сомнением посмотрела на меня.

– Кстати, – добавил я, – там всплыло кое-что и о Свейне Скарнесе.

– Он-то тут при чем?

– Да ты послушай… – Я рассказал ей о связи между Скарнесом, контрабандой спиртного, убийством Ансгара Твейтена и о роли, которую сыграл в этих делах Терье Хаммерстен, который к тому же был поблизости и во время двойного убийства. Правда, у него алиби, с ним в понедельник встречался Ханс Ховик из Бергена.

Я выложил ей все, что знал сам, и, судя по ее лицу, она запуталась не меньше моего. Ничего не складывалось: следы вели то туда, то сюда и нигде при этом не пересекались, я никак не мог представить общую картину преступления – отступала даже моя богатая фантазия. Но в том, что картина эта существует, я не сомневался.

– Ну как? – закончив, поинтересовался я.

Она пожала плечами и допила кофе.

– Да, тут много всего намешано. Я слушала, слушала и стала сомневаться, а там ли ты ищешь? И есть ли в нашей работе хоть какой-то толк?

– Вот и Ханс в Фёрде мне то же самое сказал. Я тебе отвечу, как и ему: да, толк есть. И если вы и ошибаетесь иногда, в большинстве случаев вам все-таки удается помочь ребятишкам выкарабкаться. Разве не так?

– Эх… А сам-то ты, между прочим, бросил это дело.

– Я не бросил, Сесилия. Меня выпихнули. Аккуратнейшим образом. Но я продолжаю возделывать то же поле, но по-своему.

– Как частный детектив… – Она криво улыбнулась.

– Да.

Мы спускались по широким мраморным ступеням на улицу. На двух этажах нас встретили собственные отражения в зеркалах, узорчатые рамы которых были мне знакомы с детства – здесь я часто проходил к эскалаторам, поднимавшим народ на верхний этаж «Сундта», к аттракционам. В зеркалах мы оба выглядели разочарованными и недовольными, как супружеская пара, только что пришедшая к выводу, что развод неизбежен.

Я обнял ее, прощаясь, обошел фонтан Лилле Лунгегордсванн и направился в сторону библиотеки, чтобы там убить время до встречи с Вегардом Вадхеймом. В отделе местной прессы я нашел микрофильмы с газетами 1974 года и освежил в памяти подробности суда над Вибекке Скарнес, не зная, впрочем, пригодится ли мне это.

Незадолго до назначенного времени я явился в отдел полиции, где на вахте меня уже ждал Вадхейм. Мы пошли в его кабинет, а по пути он постучался в соседний, и к нам присоединилась его коллега Сесилия Люнгмо.

– Сесилия тогда проводила основные допросы Вибекке Скарнёс, поэтому я подумал, что имеет смысл пригласить и ее тоже, – пояснил он, и яс ним согласился.

Я поздоровался с Сесилией Люнгмо, с которой мы уже как-то встречались, но представлены друг другу не были. Женщина слегка за пятьдесят, крупная, но не слишком толстая. Ее каштановые с проседью волосы не знали ни краски, ни других искусственных хитростей. Крепко пожимая мне руку, она расплылась в широкой улыбке.

– Прошло уже много лет, с тех пор как это дело было закрыто, – сказала она. – Фру Скарнес, должно быть, давно уже на свободе.

Я кивнул.

– Насколько мне известно, она живет в Ски, недалеко от Осло.

– Ну, там она в полной безопасности, я считаю.

– Как вы думаете, она могла избежать заключения?

– Нет-нет. Даже непреднамеренное убийство – все равно убийство. Но она, как и многие женщины, была так несчастна…

Мы расселись, и она продолжила:

– В стенах собственного дома они в течение многих лет систематически подвергаются насилию, прямому или косвенному. И когда в один прекрасный день они пытаются защитить себя – доходит до убийства.

– Но ведь суд в тот раз учел это обстоятельство, разве не так?

– Да, но факты говорили сами за себя – она совершила убийство. И прокуратура настояла на тюремном заключении.

– Мне кажется, сейчас вы предпочли бы представлять сторону защиты.

– Пожалуй. И все же, если принять во внимание все нюансы этого дела, все произошло именно так, как я сказала. Мы расследуем дела еще более тщательно, чем полиция, и я уделяю свидетельским показаниям столько же внимания, сколько к фактам.

– Да, я помню некоторых свидетелей – присутствовал на паре заседаний.

– Вы по телефону упомянули, – вмешался в разговор Вадхейм, – что у вас есть какая-то новая информация об этом деле.

Я передал им все, что сам слышал от Дале о Свейне Скарнесе и контрабанде спиртного.

Они выслушали затаив дыхание, но потом Вадхейм заметил:

– Но выходит, все, что ты рассказал со слов этого Дале, бывшего сотрудника Скарнеса, – лишь предположения. Ничего конкретного, никаких фактов, документов.

– А зачем ему было врать?

– Может, и незачем; но как знать? Бывший подчиненный, конфликт на работе, желание отомстить…

– Скарнес уже десять лет как мертв. Какой смысл мстить тому, кто с семьдесят четвертого года лежит в могиле?

– Здесь вы, разумеется, правы.

Я вновь повернулся к Сесилии Люнгмо:

– Вы допрашивали Вибекке Скарнес… Какое у вас осталось впечатление о ее семейной жизни?

– Как я уже сказала – да это в процедуре защиты и стало отправным пунктом, – Вибекке Скарнес была жертвой жестокого обращения со стороны собственного мужа. Она в подробностях описала свою нелегкую супружескую жизнь. Детей у них не было, так что им пришлось усыновить ребенка. А тот оказался очень беспокойным. От мужа она не видела ни поддержки, ни даже минимального понимания. К тому же, по ее словам, у него были любовницы, чего он даже не скрывал. Так только, на людях, для приличия. Я помню, что Вибекке – помимо прочих – серьезно подозревала его секретаршу.

– Шеф и секретарша – классический роман. Я, кстати, с ней разговаривал. Фру или, кажется, она даже была фрекен… Берге или Борге, не помню уже…

– Это все – дело прошлое. Вибекке Скарнес осудили, апелляцию она так и не подала. Сейчас она на свободе. Так что какая теперь разница – есть новые факты в этом деле или нет?

– Просто в моем словаре есть слово «справедливость», – пожал я плечами.

– Да, но какой в этом толк? Мужчина умер, как вы сами знаете, жена отбыла наказание, сын…

– Кстати, о сыне… Сын – правда, приемный – жив и в настоящий момент находится за решеткой по обвинению в двойном убийстве.

Сесилия взглянула на Вадхейма.

– Да, вы упомянули об этом. – И она снова повернулась ко мне. – Так это тот самый мальчик?

– И это лишь одно из многих совпадений. – Я посвятил их в подробности, включая информацию о связи между Клаусом Либакком и Свейном Скарнесом в контрабанде спиртного. – И вот еще что: когда я беседовал с Яном Эгилем, мы заговорили о событиях тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Неожиданно он сказал мне то, чего раньше никто не слышал: ни во время допросов, ни в зале суда. – Я вновь завладел их вниманием. – Он заявил, что, пока сидел в комнате и играл, слышал, как позвонили в дверь и тот, кто пришел, начал громко ругаться с его отцом.

– Это была мать, – напомнил Вадхейм.

– Но ей звонить не надо было. У нее же были ключи, – возразил я.

– Почему бы ей и не позвонить – она же знала, что муж дома.

– Нет, не сходится. По крайней мере, точно это не известно. Это мог быть и кто-то другой, кто пришел в тот день к Свену Скарнесу. Например, Терье Хаммерстен.

– Так вот почему вы хотите узнать, что у нас на него есть.

– Этот самый Харальд Дале утверждал, что Терье Хаммерстен несколько раз серьезно угрожал Скарнесу из-за денег, которые он задолжал после того, как годом ранее лопнула вся его афера с контрабандой в Согне и Фьордане.

– Но почему об этом не стало известно в семьдесят четвертом?

– Потому что Дале испугался за собственную шкуру, разумеется. А если верить слухам, то именно Хаммерстен убрал Ансгара Твейтена, участвовавшего в контрабанде. Но как вы мне сегодня сказали по телефону, Вадхейм: «На него как раз всегда было тяжело хоть что-то раскопать».

– Вот именно. Так что пока все это чистые фантазии. А нам нужны подтвержденные факты.

– Знаю. А что все же у вас на него есть?

Вадхейм вздохнул и протянул мне толстую папку:

– Вот, посмотрите. Здесь послужной список нашего друга Терье Хаммерстена. Длинный и не слишком приятный. В основном мелкие делишки, часто угрозы, тяжкие телесные… Он из тех, кого сегодня мы называем «боевик».

– Ну вот видите! – развел я руками.

– Но ничего серьезного за ним никогда не водилось. Он и сидел-то недолго.

– Да, я помню, в семидесятом.

Вадхейм рассеянно кивнул:

– Самый долгий его срок был два года. – Он полистал документы. – С тысяча девятьсот семьдесят шестого по семьдесят восьмой. Тут лежит, я вижу, часть материалов по убийству в Бюстаде, но у него совершенно твердое алиби: он был в Бергене.

– Алиби подтверждают его собутыльники, конечно? – Я скептически посмотрел на него.

– Да, но есть еще и показания нескольких соседей. И человека, который продавал им пиво. С ним еще проститутка была.

– А если представить, что эти люди от него зависят? Или должны ему деньги? Я, конечно, понимаю, что это их показаний не опровергает…

– Да. Нисколько.

Я кивнул, соглашаясь.

– А что с другим делом, которое я просил вас отыскать? Оно еще более давнее.

Вадхейм протянул мне другую папку, потоньше, чем первая:

– Дело Давида Петтерсена и Метте Ольсен, ноябрь шестьдесят шестого. Ему дали восемь лет, ее признали невиновной. Вскоре после вынесения приговора он покончил с собой.

– Это я знаю. Их взяли на таможне по доносу или случайно?